Записки высокогорного художника 
                  
                  
                  
                  
                  






















Краснодар

2011















               Сергей Викторович Дудко – живописец, график, посвятивший себя изображению высоких гор.
               Любовь к горам пришла в давние годы студенчества – тогда юный художник с этюдником, рюкзаком и ледорубом отправился в нелёгкий путь к пониманию красоты и величия высоты.
               Более сорока лет пишет горы с натуры, участвуя в экспедициях, походах и восхождениях.
               Постоянный участник региональных, всероссийских, международных выставок. Произведения входят в собрания ряда музеев, выставочных залов, картинных галерей, находятся в частных коллекциях в России, странах СНГ, более чем в сорока странах дальнего зарубежья. 
               Член Союза художников России. Член Международной Ассоциации изобразительных искусств  ЮНЕСКО. Заслуженный деятель искусств, заслуженный художник России.
               Мастер спорта СССР по горному туризму. Старший инструктор-методист. Гид-проводник международного класса. Спасатель 1 класса. Заслуженный путешественник России.
               Почётный альпинист Кабардино-Балкарии. 
               Действительный член Русского географического общества
               Награждён медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» 1 и 2 степени, золотым знаком «Звёзды Безенги».































                                        От автора

                                                                                               Посвящается моей жене Людмиле – 
                                                                                                      без неё я бы ничего не смог...                                                       

       Понимаю, что книга воспоминаний о путешествиях в горах не должна быть просто констатацией  фактов, «инвентаризацией» событий. Важен художественный образ.  В нужном месте нужны акценты. Но что акценты без пауз? И приходится себя ограничивать во многом.
       А ведь мелочи, происходящие в горах, очень важны. В горах мелочей не бывает. От неучтённых пустяков там иногда зависит жизнь.
       Нормальным людям – не альпинистам, не туристам – книжка эта покажется нудной. Как долгая ходьба вверх.  Но внемлите, если уже последовали за мной и открыли первую страничку – я приглашаю Вас в горы. Очень высокие, очень далёкие, где очень многие люди никогда в жизни не побывают. 
              Моя книжка не художественное произведение. Она не претендует на причастность к литературе. Она возникла из походных заметок, дописанных и подправленных внизу. Это репортаж, дополненный эмоциями и размышлениями. Это воспоминания о событиях, свидетелем и участником которых довелось быть в горах.
              В горах всё происходит страшно медленно. И, для непосвящённых, очень скучно. Но не о них, и не для них эта книжка. Она для коллег по спорту. И ещё для тех людей, кому не безразлична моя живопись –      им  будет интересно узнать, при каких обстоятельствах она создавалась. Моя живопись не для всех, у кого есть деньги. Она для умных, смелых и романтичных. Как Иван Алексеевич Бунин сказал:
                                                                  
                                                          На высоте, на снеговой вершине,
                                                          Я вырезал стальным клинком сонет.
                                                          Проходят дни. Быть может, и доныне
                                                          Снега хранят мой одинокий след.

                                                          На высоте, где небеса так сини,
                                                          Где радостно сияет зимний свет,
                                                          Глядело только солнце, как стилет
                                                          Чертил мой стих  на изумрудной льдине.

                                                          И весело мне думать, что поэт
                                                          Меня поймёт. Пусть никогда в долине
                                                          Его толпы не радует привет!

                                                          На высоте, где небеса так сини,
                                                          Я вырезал в полдневный час сонет
                                                          Лишь для того, кто на вершине.

       Записки, из которых сложилась эта книжка, не всегда изо дня в день регулярны,  в течение каждого дня отрывочны. Они не полно и недостаточно глубоко отражают события. И, конечно, они субъективны. Но они рождены непосредственным впечатлением. И общее настроение горных экспедиций передают, по-моему, достаточно точно. 
              Туристы и альпинисты ходят в горы не по чьёму-то приказу, а по собственному желанию, отправляются в высоту с радостью,  не за наградами – за удовольствием. А трудности и опасности – лишь фон, на котором положительные эмоции становятся острее и ярче.                                                                                                                                
       …Мне уже за 60. (Не ожидал, что абсолютное совершеннолетие наступит так скоро.) Когда-то густые, тёмные волосы теперь седые и редкие. Шевелюра с небрежным пробором то слева, то справа – как получится, – постепенно трансформируется в аккуратную лысину. И короткая бородка и усы уже совсем седые. Глаза вообще-то, серые, но чаще красные. Лоб низкий, с глубокой продольной морщиной. Крупный нос со шрамом на переносице и частым  насморком. Мясистые щёки. Грудь в седой шерсти, впалая. Рост сто восемьдесят один сантиметр, вес более сорока лет без изменений — семьдесят пять килограммов.
	По одному гороскопу Лев, по другому — Крыса.
              Люблю жену, детей и внуков. Люблю друзей. Люблю зиму, лето, весну и осень. Люблю нашу страну со всеми её несуразностями и непредсказуемостью. Люблю Краснодар-Екатеринодар со всеми старыми и новыми закоулками. Женщин люблю больше, чем мужчин.  Люблю халву и сгущёнку, чебуреки с пивом, яичницу с колбасой и пельмени под водку. Люблю подводную охоту, но глубоко нырять мешает давняя травма барабанной перепонки в правом ухе. Люблю кошек. Люблю костёр и песни под гитару. Люблю читать стихи вслух.
	Не люблю кого-нибудь о чём-нибудь просить, брать деньги в долг. Не люблю тяжёлые рюкзаки, но ещё больше — тяжёлые хозяйственные сумки. Не люблю собак и темноту. Терпеть не могу любые собрания, заседания, хождения по кабинетам и магазинам, стояние в очередях,  работу по дому и на даче. Не люблю навязчивых, шумных, говорливых. Не понимаю ленивых, ненавижу необязательных. Не смотрю телевизор. Не люблю голые скалы, даже сухие и тёплые. Не люблю лес — там мне тесно и душно. Не люблю степь — там мне неуютно и скучно. Очень не люблю лавины и камнепады. И грозу не люблю, особенно если она застаёт высоко на маршруте. Ненавижу телефон, автобусные и железнодорожные вокзалы.
            Люблю высокие снеговые горы и ледники. Люблю аэропорты и морские порты. И альпийские луга в пору цветения. Люблю смотреть на речные перекаты и пороги, на облака и звёзды. Люблю слушать птиц и водопады, и как ветер свистит в скалах, и как снег скрипит в такт шагам. Люблю мыть посуду, точить кухонные ножи и гладить бельё – ни ума, ни таланта, никаких усилий не требуется, и результат виден сразу. Люблю крепкий чай, крепкие сигареты, крепкие напитки. И сухие вина люблю, особенно красные. Ну и пиво, конечно! Ещё Салтыков-Щедрин считал, что сон и пиво – лучшие друзья человечества. А Ли Бо, когда-то давным-давно, точно обо мне сказал:

                                                          В стихах иль в выпивке, была б охота,
                                                          Сравнюсь с любыми сыновьями века;
                                                          Так что прошу не сбрасывать со счёта
                                                          Меня, уже седого человека!
              	
              Люблю рисовать мои любимые горы. Горы не только крутизна, высота,  риск и опасность. Это и необычайная для жителей равнин красота надоблачного поднебесья. В немалой степени именно за красотой стремятся люди к вершинам. Я стараюсь запечатлеть эту красоту, сохранить  для тех, кто видел, знает и любит её. Открыть тем, кто был пока лишён счастья общения с высотой.
       Несмотря на искреннее желание и немалые усилия, никак не могу избавиться от ненавистной суеты и досадных творческих простоев... 
       Мне нравится жить. Жить очень интересно. Хотя не всегда приятно. И, почему-то, всегда непросто. И никогда достатка нет. Наверное, ума и способностей не хватает. А может быть, силы воли. Или удачи. Но жизнь дана и прожить её надо. И судьба веселью не помеха. Как сказал Фиогнит:
       
                                                  Я ничего не исправлю слезами,
                                                  Но хуже не будет, если не стану бежать
                                                  Шумных утех и пиров.
       
              …С пятнадцати лет хожу по горам. Горы избавляют от суеты, напряжённости и неуверенности. В горах обретаешь ясность и покой. Здесь заново осознаёшь, что просто быть живым и относительно здоровым – уже огромная радость. В горах понимаешь, что отсутствие несчастья – и есть счастье. 
              	В Краснодаре живу с трёхлетнего возраста, а родился на Енисее в старинном казачьем городе Красноярске. В семье считалось, что наши предки пришли в Сибирь в составе боевой дружины атамана Ермака, своим походом (1581-1584) положившего начало освоению Сибири русским государством. Может быть, это правда и моё влечение к трудным походам по диким местам оттуда?..

                                                                                                                                                                                Автор
















     







         Часть 1.  Ступени к Гималаям








































Тридцать дней на крыше мира

                                                                                                                       Удобный безопасный выступ
                                                                                                                       Покинь и выходи на скалы.
                                                                                                                       Прорви кольцо волшебных радуг,
                                                                                                                       Заключивших
                                                                                                                       Тебя в свой плен несбывшихся надежд!

                                             			А. Теннисон

	...Рюкзак нагружен и, застревая в дверях, я вытаскиваю его во двор.
	— Папа, ты уезжаешь? — спрашивает четырёхлетняя дочь.
	— Да, ты же знаешь.
	— На Памир? — уточняет трёхлетний сын.
	— Да. Подай ледоруб.
	— Памир красивый, — убеждённо говорит дочь.
              — Да, — подтверждает сын, — и там никогда не тает снег. А мама тоже с тобой поедет?
	— Нет, мама останется с вами.
	— А когда же мама в горы пойдёт? — недоумевает сын.
	— Когда я вернусь. Тогда я буду готовить кушать, мыть посуду и стирать, буду с вами играть, читать книжки и показывать на стене диафильмы. А мама пойдёт в горы.
	— А мы когда?
	— Когда ещё немного подрастёте.
	— Я уже большой, — обижается сын, — купи мне ледоруб.
	— Подрастёшь — возьмёшь мой.
	— А я мамин, — говорит дочь.
	Я поднимаю рюкзак на скамью, расправляю широкие грузовые лямки. Присев, продеваю в них руки. Охнув, встаю, стараясь не покачнуться под грузом.
	— Привет ребятам, — говорит жена, — и хорошей вам погоды, и удачи. И будь осторожнее...
	Зажав под мышкой ледоруб, я обнимаю её, и целую.
	Жена поднимает обоих детей на руки, и они, уворачиваясь от моих поцелуев, прощально машут ладошками. Я ворошу волосы дочери, бодаю лоб в лоб сына.
	— Ведите тут себя хорошо, не обижайте маму.
	Дочь запросила пить, и жена, кивнув головой  на прощанье, уводит детей в дом.
	Расставания привычны. И сентиментальность не в нашем стиле.

	… Позади традиционная для краснодарского аэропорта нервотрёпка при регистрации билетов и на посадке.
	Удивительно — нигде, в самых дальних странствиях, мы со своими рюкзаками и ледорубами не встречаем  такого непонимания, презрительного высокомерия и  неприязни, как в аэропорту родного города! Ну да ладно... Мы великодушны. Мы оптимисты. Потому, легко перетерпев грубость аэрофлотовских чиновников, исключительно по «одёжке» оценивающих людей, не унижаемся обидой. Лишь улыбаемся им сочувственно, с соболезнованием... 

	... Уже несколько часов мы в полёте. 
	Промежуточная посадка в Гурьеве. Жара, горячий ветер над выжженной степью, раскинувшейся вокруг стеклянного ящика аэровокзала, в котором раскалены даже деревянные перила лестниц.
	Я  никогда раньше не был в Гурьеве.
	Наверное, никогда больше не буду.
	В памяти на всю жизнь останется лишь звук названия города, рождающий на ладонях ощущение горячих лестничных перил аэровокзала.
	Да что Гурьев! Я не был в Вильнюсе, Риге, Таллинне, в Ереване и Тбилиси, Ашхабаде, Минске, Баку, Свердловске, Новосибирске и еще во множестве городов. Третий раз лечу на Памир, а не был ни разу в Самарканде и Бухаре. И в этот раз опять не буду...
	Везде побывать и всё увидеть невозможно. А хочется!

	...Вновь летим. За иллюминаторами небо с плавной растяжкой цвета от ультрамарина в зените до разбелённой охры у бледного, словно размытого, горизонта.
	А ещё ниже — оранжевая пустыня с волнами барханов. Пустыня огромна. Барханы бесконечны. Ориентиров никаких и масштаб неясен, на глаз невозможно определить высоту полёта. Она грандиозна — семь тысяч метров, конечно барханы внизу гигантских размеров. Но легко представить их крохотными. И  кажется, что  медленно скользишь совсем низко над ними — как с аквалангом над песчаным морским дном…   
	Пустыня плавно плывёт внизу, отражаясь изгибами барханов в сверкающе-полированной кромке круто скошенного самолётного крыла.
	...Постепенно рельеф под нами становится резче, расчленённее — потянулись вверх безжизненные, выгоревшие под беспощадным азиатским солнцем горы, причудливо извиваются между ними безводные ущелья.
	Солнце светит поперёк полёта, рождая на оранжевой поверхности планеты фиолетовые тени. Ущелья, поперечные курсу самолёта, ярко освещены. А параллельные нашему полёту – залиты плотной тенью. Эти беспорядочные, но подчинённые какому-то неизъяснимому ритму, тёмно-синие полосы теней придают пейзажу динамичность, напряжённость, особую выразительность и буквально художественную завершённость.
	...Появились облака. Набирающие мощь гранёные горы с мутно-белёсыми пятнами снежников подёрнулись плотной дымкой, стали расплывчаты и неконкретны, нереальны. Самое тёмное и самое светлое в пейзаже – теперь на облаках. Контровое освещение рождает на них ослепительный ажур. А в середине каждого облака причудливый по форме, постоянно меняющий очертания сгусток тени. И прямо на зависшей в воздухе дымчатой вуали — прозрачные тени от облаков. А между ними ослепительные веера солнечных лучей. Всё движется, всё меняется... Фантасмагория света и тени... Нереальная, чарующая красота...

	Начался плавный спуск — подлетаем к Душанбе. Горы уступили место зелёным полям хлопчатника. Они аккуратно расчерчены блестящими, как станиоль, узкими полосками арыков.
	Вот, среагировав на вираж самолёта, поля резко накренились, вновь выровнялись, и арыки на них ярко заголубели. Потом, вырастая с каждым мгновением, устремились нам навстречу белые кварталы города.	
	Обычное в конце долгого полёта радостное возбуждение, короткая предфинишная напряжённость и привычный толчок шасси о бетон... Мгновенное расслабление и плавно замедляющийся бег тополей вдали...
	Жара 47 градусов, но дышится легко — сказывается сухость здешнего воздуха.

	...Вновь далеко внизу под нами медленно плывёт подёрнутая серебристой дымкой земля — теперь летим в Андижан...
	Дальше — автобусом в Ош. Это традиционный стартовый пункт большинства памирских экспедиций. Когда-то здесь пересекались торговые пути из Индии, Афганистана, Китая и слава о богатом городе летела во все концы мусульманского мира.
	Сейчас от былого величия мало что осталось. Лишь, как и тысячи лет назад, близкие вершины предгорий Алайского хребта высятся вокруг.  Да белопенная Акбура, гремя и брызгаясь на перекатах, всё так же несётся через город.
	...Почему-то особенно запомнились бронзоволицые аксакалы в халатах и чалмах, в мягких  сапогах с загнутыми вверх острыми носами – восседая на меланхолично жующих осликах, невозмутимо пережидают у светофоров потоки машин...
	А над всем этим высится святая Сулейман-гора. Когда-то к ней тянулись огромные вереницы паломников, взбирались по крутым склонам к чудодейственной вершине. За многие века скалы на пути подъёма отполированы богомольцами до зеркального блеска.
	Смотрим с пониманием. Но мы своё счастье будем искать выше, на более трудных путях…

	Из Оша к началу  маршрута  предстоит проехать триста километров. Вроде бы это и не очень много. Но здесь не кубанская степь и представления о пространстве и времени иные — путь идет через перевалы, высота которых составила бы честь многим кавказским вершинам.
	Рейсового пассажирского сообщения здесь нет, и уехать вверх можно лишь в кабинах грузовиков, везущих грузы на Памир.
	У забора автобазы дальних памирских перевозок дремлем в ожидании обещанных машин. Лежим на чахлой пыльной траве среди растоптанных окурков, сухих арбузных и дынных корок, яблочных и помидорных огрызков. Жарко, душно, голодно, кусаются оводы...

	Изголодавшись и отчаявшись дождаться транспорт, взваливаем на себя рюкзаки и тяжело бредём в ближайшую столовую. Мы не гурманы и культа из еды не делаем. Но, каждый раз теряя в сложных походах по десять – пятнадцать килограммов собственного веса, умеем достойно ценить кулинарное искусство. И не боимся лопнуть. Потому, что каждый горник знает: лучше переесть, чем недоспать;  не стоит откладывать на завтра то, что можно съесть сегодня; пока толстый похудеет, худой околеет; как полопаешь, так и потопаешь...
	В столовой, вернувшиеся из рейсов разноплемённые шофёры интернационально хлещут из-под столов горячую водку. Пьют с видимым усилием и отвращением, явно без желания, лишь отдавая дань устоявшейся традиции. Способность алкать в такую жару вызывает восхищение. Воистину человеческие возможности, как и глупости, безграничны…

	...Кабина ЗИЛа раскалена, распахнутый потолочный люк не спасает от жары, духоты и тошнотворного запаха бензина. Но настроение восторженное — с каждым поворотом дороги мы всё ближе к долгожданным горам. И хочется петь.
	Вдоль дороги невысокие грунтовые откосы  ярко-красного цвета. Дальше — поля вызревающего хлопчатника, за ними — горы. Жаркое марево дрожит над зелёными полями, и горы у основания размыты зноем до мутного пыльно-голубого цвета и сливаются с цветом раскалённого неба. Их чёткие контрастные вершины кажутся висящими в воздухе. 
               А впереди крутые фиолетовые серпантины асфальта. Сочетание цветов в пейзаже торжественно-праздничное, подстать настроению.
	Иногда в стороне от дороги мелькает рощица, в прохладной тени которой укрылась  чайхана.
	Хорошо бы посидеть на достархане в благословенной тени... С пиалой ароматного чая... Или лучше с остуженной в арыке дыней... А ещё лучше с холодным пивом. И никуда не спешить!
	В спортивном походе всегда всё расписано по часам, нам всегда некогда. Отсутствие свободного времени — норма. Но иногда надоедает.
	Много знаем тихих, красивых, укромных и уютных местечек, где можно прекрасно провести неделю-полторы. Много друзей и добрых знакомых, обретённых в дальних странствиях, зовут в гости! Но всегда некогда…

	...Перегораживая долину, впереди возник скальный хребет — изящный и ажурный в кружеве многочисленных отрогов, гребней, рёбер и контрфорсов. Река, кажется, вытекает прямо из стены — скалы так тесно прижались друг к другу.
	Грузовики с грохотом проносятся по узкому ущелью, и оно расширяется. Пологая округлость близких гор  сменилась  грациозной стрельчатостью скальных стен. Предзакатное солнце бежит вдогонку за нами, ослепительно вспыхивая между скальных башен западного борта ущелья.
	Последние солнечные лучи пунктирно горят на параболах проводов высоковольтной ЛЭП, объединяя общим перламутровым колоритом буруны быстрой реки, галечные отмели, мокрые камни у воды, красные откосы береговых террас с курчавыми островками зелени. Тёмная река сверкает яркими вспышками на волнах…
	Одна за другой разгораются  звёзды — огромные, яркие в тёмной бархатистой изумрудности остывающего неба. Вон в центре рукоятки ковша Большой Медведицы светится звезда. Её зовут Мицар, что значит «конь». Вблизи неё слабенькая  звёздочка Алькор — «всадник». Когда-то в давние времена по двум этим звёздам определяли остроту зрения воинов — тот, кто видел и коня и всадника, мог стать  метким стрелком из лука.
	... С каждой минутой холодает сильнее. Каким бы жарким ни был день, ночь на памирских высотах всегда по-настоящему холодна и часто морозна. Ветер, врывающийся в кабину, уже не радует — закрываем люк и окна, натягиваем пуховки.
	Извиваясь по крутизне, дорога карабкается в вышину, и по ней, надсадно вереща моторами, взбираются со скоростью пешехода тяжелогружённые ЗИЛы.
	Наконец, натужно дрожа, автомобили медленно вползают на широкий плоский гребень перевала Талдык. Высота 3630 метров над уровнем моря. 
	Вниз – долгим визгом тормозов сдерживая скорость на крутых поворотах. И, едва сбросив высоту, опять вверх — на перевал 40-летия Советской Киргизии. А какое, интересно, его настоящее имя? Ведь и за тысячи лет до сорокалетнего юбилея шли здесь караваны...
	Дорога — узкий уступ. Слева, вплотную к машине, громоздятся отвесные скалы. Справа - заполненная мраком пропасть. Скромные обелиски у кромки обрыва. На крутых поворотах фары освещают клубящиеся облака.

	...Мы в Алайской долине.
	Из туманной рассветной дымки медленно возникает нереальный, в своей грандиозности, Заалайский хребет. Вознесённые в небесную бездну, облитые слепящей солнечной яркостью ледяные громады — великолепные, вечные строения природы. И выше самых высоких вершин золотится исполинская ледяная пирамида пика Ленина.
	Вот она, заветная цель – две с лишним сотни походных километров нашего предстоящего маршрута, вздыбленные на заоблачную высоту. Красота. Мощь. 
	Лучи поднимающегося солнца плавят ночной иней — трава вдоль дороги склонилась под тяжестью росы, и капли дрожащей влаги сверкают цветами  радуги. Всё вокруг свежо, прозрачно, легко, первозданно чисто и радостно. У всех парней на мятых, небритых физиономиях — восторг и умиление.
	...Нас восемь. Краснодарцы: преподаватель института физкультуры Витя Буйленко, студент-физик Алик Аракелов и я; и пятеро харьковчан: учёный-физик, научный сотрудник Константин Шебеко, инженер-конструктор Иван Евтеев, инженер-технолог Василий Осадченко, мастер цеха Иван Отрыжко,  заведующий отделом конструкторского бюро Юрий Голубов. Он и руководит экспедицией.
	Это первое наше совместное путешествие с харьковчанами, мы даже никогда не виделись с ними раньше. Но первые же часы, проведённые вместе, родили надёжное товарищество. Ведь по маршрутам высшей категории сложности ходят люди не просто самые умелые и опытные, но самые верные и надёжные. И по-настоящему интересные. Случаются досадные исключения, но редко.

              ...Пятый день, который мы вне дома, стал первым ходовым днем. Но погода испортилась — из Афганистана задул ветер, знаменитый «афганец». Он несёт тучи песка и пыли – вскоре плотная серая пелена полностью скрыла горы. На зубах омерзительно захрустел песок.
             Укрывшись от секущей пыли за огромными своими рюкзаками, лежим на берегу Кызыл-Су, пережидая песчаную бурю. Кызыл-Су в переводе означает «красная вода». И действительно, вода в реке буро-красного цвета — под цвет размываемых ею горных пород.
	...Ветер поутих, и мы двинулись. Наш путь – в верховья реки Алтын-Дара, орографически правого притока Кызыл-Су. Непривычно, для Памира, чистая и прозрачная вода Алтын-Дары, в контрасте с красной водой Кызыл-Су, выглядит невероятно голубой. Сливаясь, обе реки долго сохраняют свою индивидуальность и несутся рядом в одном русле, не смешиваясь.
	...Идём, идём, идём. Небо затянулось облаками, солнца нет. Хорошо, что нет жары — она бы нас доканала. Идти тяжело. Невыносимо давит плечи тяжеленный рюкзак. Пока ещё непривычная, уже более чем трёхкилометровая высота рождает одышку. Да ещё общая слабость и удары головной боли при каждом шаге... да ещё пульс захлёбывается... Это не только от недостатка акклиматизации, но и от неустроенности и нервотрёпки на подъездах. Если бы представители олимпийских видов спорта испытывали перед соревнованиями такие мытарства,  показывали бы они свои выдающиеся результаты?..
	Ущелье сузилось в каньон — крутая тропа вьётся по уступу над кипящей далеко внизу рекой. Потом скальные стены раздвинулись, и перед нами распахнулась широкая плоская долина –   подошли к устью бокового ущелья Кызыл-Хунгой. Нам сюда. Впереди поросшие жёлтой пыльной травой гигантские валы конечной морены древнего ледника — взбираемся по долгой крутизне. Вверху белым трамплином — крутой висячий ледник с пика Свердлова. Качается в глазах в такт усталым шагам. 
	Под ногами пушистые звёздочки эдельвейсов.

                                                  Чуть над землёй приподнимал
                                                  Свой огонёк,
                                                  Но храбро с ветром воевал
                                                  Твой стебелёк.

	Это про них – Роберт Бернс.
	...Вечером дыхание у всех, как у астматиков. Голова раскалывается от боли при каждом движении.  Но километр высоты за день набрали и располагаемся ночевать уже на льду — у основания круто взвившегося в  небо ледового склона, ведущего к седловине нашего перевала.

	...Первый перевал нынешнего маршрута. Мы поднимаемся на него вторыми после эстонцев,  впервые прошедших этот гребень в прошлом году. 
       Вверх огромными ступенями уходит крутой лёд – чем выше, тем круче. Там облако. А что за ним выше — пока не видно.
	Лезем к облаку. Хрустим по льду кошками, звеним ледорубами, позвякивая  при каждом движении остальным металлом: карабинами, ледобурами, жумарами.
              Срубая верхний слой рыхлого, ноздреватого льда, завинчиваем ледобурные крючья. На них вешаем страховочные верёвки. По перилам на жумарах взбираемся всё выше.
	Погода прекрасная!
	А самочувствие опять отвратительное: слабость, головная боль, тошнота и одышка — обычный набор недомоганий походного начала, периода акклиматизации. Идётся сегодня ещё труднее, чем вчера.
       …Прошли сквозь облака. На высоте 4580 упёрлись в изорванную трещинами ледовую стену. Продолжаем трудный подъём, не задерживаясь на ненадёжных снежных мостиках над ледяными пропастями. Предельная сосредоточенность на том, что произойдёт в каждый следующий миг. Нет времени и возможности оглядеться. Да и не покрутишь лишний раз больной головой! Лишь периферическим зрением различаю приникших к крутизне товарищей, поочерёдно медленно карабкающихся вверх.
	...Взобрались на гребень. Высота 4740 ощущается — любое ускорение темпа заставляет колотиться сердце, сбивает дыхание, вынуждает жадно глотать жиденький холодный воздух. Еле-еле хватило здоровья взобраться до верха — на  гребень выползли уже без сил, лишь на  энтузиазме и  самолюбии. Есть половина перевала. Теперь — благополучно спуститься...
	Траверсируя хребет в поисках удобного спуска, перелезаем скальные жандармы.  Впечатляющее занятие. Есть куда падать. Далеко!
	...На спуске крутые осыпные кулуары меж отвесных скал. Скатились по осыпи в грохоте и пыли  — быстрее, чем на эскалаторе. Но страшнее, чем в метро...
	И опять вверх. Пробуксовывая, шаг за шагом по крутой мелкой осыпи вскарабкались на гребень скального отрога, ограничивающего справа ледниковый цирк. Потом долгий и напряжённый траверс неустойчивых осыпных склонов. Вымотались. И, кажется, уже близки к тому рубежу усталости, за которым начинаются ошибки. Пора ночевать. Площадок под палатки — нет, приходится выравнивать скалистый гребень.

	…Вышли с бивака в 5 утра. Подъём по осыпям и сильно разрушенным скалам крутого контрфорса. Упёрлись в отвесную стенку, повернули вправо. Траверсируя склон, пересекли камнепадоопасный кулуар и по широкому скалько-осыпному жёлобу, залитому натёчным льдом, выбрались на узкое, наклонное фирновое плато. Это и есть наш следующий перевал. Высота 5100. Здесь мы первые, тут никто никогда не проходил.
	На спуске ледовая стена, над ней нависают снежные карнизы — на вид прочные, обламываться, как будто, не собираются. Выбрав место, закрепляем первую верёвку – сорок метров вертикально вниз. Потом на шестидесятиметровых перилах спуск по стене с левым траверсом в обход огромного бергшрунда – дна не видать. Потом прямо вниз ещё шестьдесят  метров. При выходе на пологое плато ледника вновь бергшрунд – разинул широко алчную пасть. Прыжок!.. Бергшрунд мелькнул ужасающей глубиной и остался позади.
	…Бредём по глубокому снегу, пересекая плато, зондируем путь ледорубами, часто обходя или перепрыгивая прикрытые снежными надувами трещины ледника. Несколько раз проваливались. В связках, на страховке — не страшно.
	Выбрались на широкую осыпную седловину хребта. Здесь тоже первопрохождение!
	Взгляду вниз не за что зацепиться. Он скользит по блестящей крутонаклонной заснеженной поверхности льда, исчезающей в облачной мгле.   Опять пускаем в дело ледобуры — одну за другой, всё ниже  по склону закрепляем верёвки. Спустились на сорок метров, потом ещё трижды по сорок, потом ещё сорок – до верхней кромки отблёскивающего бирюзой, огромного ледового разлома. По краю его отвесной стенки заложили обходной траверс вправо. И снова вниз — шестьдесят метров до заваленного ледяными глыбами широкого бергшрунда. От него вниз ещё сто метров вертикальных перил. Тут очередной бергшрунд на пути открылся. Организовав страховку, переползли через него по снежному мостику — след сошедшей здесь лавины. Тренировка для нервов…
	Ниже бергшрунда навесили ещё одну сороковку и спустились на неширокую ледовую террасу. Отдохнуть бы и отдышаться, да место страшноватенькое, лавинное... Вниз по добру – по здорову! 
              Склон сплошь изорван опасными трещинами, но наконец-то выполаживается постепенно.
	...Через пятнадцать часов сбрасываем осточертевшие рюкзаки на уютной песчаной площадке у реки. Кажется, постепенно жизнь налаживается – сегодня к вечеру уже не умираем при ходьбе, дыхание и пульс  не такие позорные, как в прошлые дни.

	...Лезем на очередной горный хребет. Несложно, но утомительно. Но очень-очень красиво. Путь — по скальному каньону, потом по скально-осыпному склону меж каменных стен, блоков, столбов, башен, арок, гротов. Скалы всевозможных оттенков красного цвета с растяжкой от жёлто-оранжевого до коричнево-фиолетового. И везде множество кристаллов пирита — блестят, как золотые самородки. Жаль, что до конца похода ещё почти весь поход, а то можно было бы набрать домой красивейших камней!

	...Здравствуйте дорогие, родные мои! Неожиданно появилась возможность послать вам весточку — московская группа, которая должна была занести нашу заброску в верховье ущелья Ачик-Су, не справилась с высотой и весом, оставила груз в кишлаке. Вот нам и пришлось спуститься с маршрута до заброски, а заодно уж добежали до почты.
	У нас всё отлично, закончили высотную акклиматизацию. Первый перевал прошли вторыми в Союзе, сняли с гребня записку первопроходцев и их вымпел. Ещё сделали довольно сложный двойной первопроход связки перевалов и, при выходе на заброску, ещё прошли красивую  скально-осыпную седловину, прям-таки "Золото Маккены"!	
	Группа отличная. Ребята замечательные. Отношения прекрасные. Самочувствие нормальное, хоть в первые дни высота давила. Но мой майский Эльбрус хорошо себя проявляет и высоту 5100 — максимальную, на которой мы пока  были, я пережил неплохо.
	Теперь выходим на основную, самую высокую и сложную часть маршрута.
	Следующая заброска лежит в Международном альплагере под пиком Ленина. Может быть, удастся и оттуда весточку послать. А может быть, и не удастся. Люсенька, не волнуйся. Со мной никогда ничего плохого не случится.
              Погода пока вполне приличная, правда на высоте очень много снега и ежедневно после обеда  ещё    подсыпает. Постреливают лавины. Зато камнепадов почти нет.
	Соскучился уже по дому, снитесь все каждую ночь. Люблю всех вас. Обнимаю и целую!
       P. S.    Посылаю эдельвейсы, надёрганные на ходу, при спуске к заброске. 

	…Карабкаемся на следующий перевал. Под ногами крутой скальный гребень с частоколом жандармов. Скалы очень выветренные, разрушенные, рыхлые и хрупкие — нужно тщательно выбирать место, куда поставить ногу, за что взяться рукой. Всё под нагрузкой разваливается, разбирается блоками — страховку не организовать. А по обе стороны узкого гребня километровые отвесы.
	Один жандарм обошли справа по крутым плитам, другой слева по ускользающей из-под ног крутой скально-осыпной полке. Работаем с предельным вниманием: упасть здесь недопустимо...
	Упёрлись в очередной жандарм. Вперёд пошла связка Евтеев—Осадченко. Ушли за перегиб, и что у них творится нам не видно. Плохо, тревожно не знать, что ждёт тебя впереди. Фантазия разыгрывается и начинает мерещиться чёрте что... Не было бы на плечах этих тяжеленнейших рюкзаков, легко проскочили бы гребень, прогарцевали бы по верху через все жандармы! Но с нашим багажом каждый шаг даётся с мучениями...
	Сидим, ждём вестей сверху. Погода отличная, и близкое солнце немилосердно жарит обгоревшие на днёвке ноги сквозь штаны, плотно обтянувшие колени и бёдра — то и дело приходится оглаживать их ладонями, остужая.
	Ребята кричат из-за перегиба, что впереди очень плохо. Главное, не получается страховка…
	Ну и зачем мне всё это?! Сложные траверсы по  крутым плитам и по разваливающимся отвесным скалам меня уже абсолютно не вдохновляют. За каким чёртом меня сюда занесло?! За что могут остаться без папы мои зайчики?! Правильнее – козлики… Неужели у меня в городе не нашлось бы, чем заняться сейчас вместо того, чтобы сидеть на этом дурацком  гребне?!
	Облака закрыли солнце, лениво начал сыпаться снег, задул ветер. Аккуратненько, тщательно сохраняя равновесие, чтобы не порхнуть с гребня, осторожно натянули пуховки. Но в неподвижности они не спасают, и вскоре всех начинает колотить крупная дрожь. Думаю, это приключение будет у меня последним — если не улечу со стены и выберусь живым из этой клоаки, буду впредь на горы только в телеке смотреть… Холодно-то как… Ручки-ножки уже того... И голова уже почти не соображает...
	Пропасти справа и слева притягивают взгляд своей глубиной. От работающей на жандарме связки летят вниз камни. Проклятое художническое воображение: не могу от них глаз оторвать, ясно представляю, как я сам рухну в эту хрустальную бездну, беспорядочно кувыркаясь, ударяясь об уступы, превращаясь в бесформенный кровавый комок... 
	Парни кричат что-то сверху, из-за ветра плохо слышно, наконец, понимаем, что они зовут — пора идти. Ой, как неохота!.. Тоскливо и ужасно скучно... Хочется, чтобы всё это разом кончилось и исчезло... Домой к жене хочется…
	Жандарм ждёт, как палач, как бессердечие целого мира. Нужно идти. Приступ безысходности и жалости к самому себе. И почему-то мучительно хочется горячего пунша... Вспомнилось из Омара Хайяма:

                             Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз
                             Я ей взгляну в лицо, когда придёт мой час.
                             И стоит ли жалеть, что я — кровавой слизи,
                             Костей и жил мешок — исчезну вдруг из глаз?
                 
	Взбодрился, ору вверх: — Как там?
	Невидимые парни в ответ хохочут, кричат восторженно: — Жуть! Еле-еле пролезли!
	При взгляде со стороны мы точно чокнутые...
	Воля парализована. Жив... Мёртв... Простейшая биология. Был жив недавно, полон усталости. А потом вдруг — бряк! — будет миг ужаса и недоумения и — всё. 
              Напрягаю остатки воли, стараюсь привести мысли в состояние целеустремлённости … или, хотя бы, бездумности.
	Вверх... Идти неудобно — тяжёлый рюкзак тянет назад, отрывает от скалы, сбивает так необходимое здесь чуткое равновесие...
	Бывал ведь и повыше, проходил отчаянные места, но там не было такого мандража, чувства неотвратимости падения. А сейчас внизу пропасть какая-то особенно жуткая, завораживающая, притягивающая, влекущая...
	Распластавшись по стене, ползу, балансируя, от зацепки к зацепке. Острый скол выступающего камня пропарол пуховку на груди — белые щекочущие хлопья пуха залепили лицо, полезли в рот, в нос, в глаза. Мышцы окаменели от напряжения и страха, ноги предательски дрожат. 
	Вверх, преодолевая себя… И вдруг — злость и азарт!  Вот – то, что надо. Теперь всё в порядке.  
	...Снегопад прекратился, выглянуло солнце. За жандармом гребень расширился – здесь можно  втиснуть две наши палатки. 
       Жаль, воды здесь нет. Пока ребята обустраивают ночлег, Иван и я, прихватив автоклавы, карабкаемся вверх по гребню к следующему жандарму, у основания которого блестит лёд.
	Нарубили льда, наплавили воды, глотнули по полтинничку спиртика, славно поужинали.
        Уже запаковываясь в спальник, признался товарищам в пережитом страхе. Помолчали. Потом каждый то же самое о себе рассказал. Какой-то особенный день у нас сегодня приключился. Это были необычайные минуты, они останутся в памяти и в душе навсегда — мы были счастливы, когда они кончились. О таком лучше лишь раз от кого-нибудь услышать, а самому никогда не испытывать.
       
	...Утро противное, с ночи сыплет снег, чёрные тучи ворочаются над самой головой. Но настроение звонкое, солнечное.
                                            Тревоги разорвав на части,
                                            Стоит заря над головой,
                                            И задыхаешься от счастья,
                                            Что ты действительно живой!
                 
	Лезем вверх, судорожно вдыхая влажные тучи.
	По скалам, как две капли воды похожим на вчерашние, уверенно обходим следующий жандарм. Снегопад усиливается, скрывает дали и близи, залепливает скалы и лицо, слепит глаза, но мы сегодня прём в высоту мощно и вдохновенно.
	На высоте 4560 гребень взвился крутым ледовым взлётом — надели кошки. Очередной жандарм обошли справа, вырубив ступени в крутом льду. Следующий жандарм — по сыпучим скалам слева. Гребень привёл к скальной стенке, рассечённой кулуаром, в нём натёчный лёд: трудное лазание по залитым льдом заснеженным скалам.  Выше – вновь выбрались на узкий гребень. Здесь сильный ветер – сразу покрылись коркой льда. Дальше — через пилу заледенелых скал. И гребень кончился.
	Теперь вверх по крутому, заваленному глубоким снегом льду, петляя среди трещин и разломов, выбирая  путь безопаснее и проще. Сверху по склону, забивая дыхание и залепливая защитные очки, метёт позёмка. Ветер с каждой минутой усиливается.
       …Высота 5120. Подъём закончился, предстоит спуск по широкому заснеженному ледовому плато. Множество трещин. Обходя их, приходится петлять,  часто возвращаться, выискивая безопасный путь — получается очень медленно. А позёмка метёт, и тучи крутят хоровод.
	Вниз, вниз, вниз — перешагивая, перепрыгивая, обходя трещины, переползая их со страховкой по хлипким снежным мосточкам... 
       Удачно обошли ступень ледопада. Потом, малость поблукав среди ледяных разломов и сераков, проскочили вторую ступень. Через полтора часа эквилибристики на изорванном, вздыбленном леднике, упёрлись в очередной ледопад, но опять сумели найти несложный проход.
	...Сбросив километр высоты, отдыхаем в крутом узком ледяном жёлобе, полулежим-полусидим, привалившись к склону рюкзаками. Рюкзаки на привалах не снимаем — слишком утомительно потом навьючиваться обратно. Жёлоб над нами  загибается вправо и, что за поворотом, не видно. Вдруг оттуда доносится омерзительный нарастающий грохот, и через мгновение вылетают камни. Мы со своими огромными рюкзаками — как черепахи, перевёрнутые на спину:  молотим в воздухе ручками-ножками, а вскочить, убежать или отпрыгнуть — никак!.. Сознание ослеплено вспышкой ужаса от беззащитности и абсолютной беспомощности... Но камни, обрушившись на склон чуть выше,  перепрыгивают нас, с воем мелькнув над головой, бьют  в склон уже ниже и со свистом, урчаньем, фырканьем, треском и клацаньем исчезают внизу. Мы все целы, никого даже не задело...
	— Пронесло! — переводя дух, констатирует Голубов.
	— Меня тоже! — отзывается Буйленко и мы облегчённо, расслабленно хохочем...
	Еще одна сорокапятиминутная ходка и, в сказочно красивом месте ниже языка ледника, удовлетворённо валимся отдохнуть на редкую, жёсткую травку средь огромных каменных глыб,  высматривая, где тут удобнее и ровнее втиснуть палатки. Под нами земля – каменистая, твёрдая, надёжная земля, без замаскированных под снегом трещин. Рядом вкусная, чистая вода. Очаровательно и замечательно! Трудности и опасности рядом, они были только что, но уже они в былом, мы перешагнули через них и оставили позади. Правильнее сказать, мы прошли сквозь них. Почти не заметив. И  уже почти забыв...

               - Да сколько ж вы дрыхнуть можете, лежебоки?
	- В здоровом теле здоровый сон…
	- Подъём! Нужно выйти раньше, по морозу, чтобы под камнепад или под лавину не попасть.
	- О кей, шеф, мы шустренько!
	...Выбрались на устьевую ступень висячей долины и дальше вверх, траверсируя правый борт ущелья. Обходим ледопад, корячась то по морене, то по льду. Ветер сегодня неистовый. И, если не надует крутую непогоду, то разгонит тучи и очистит небо.
	Теперь нам вверх по кулуару, рассекающему скальную стену в центре ледникового цирка. Подходим, приглядываясь, как взбираться. И тут сверху накатил знакомый гул, грохот и лязг – камнепад мгновенно расчертил ветер в косую линейку. Шарахаемся, вжимаясь в склон. Заряд гранитных обломков милостиво пронесся высоко над нами.
	...Лезем по кулуару. Здесь крутая мелкая  осыпь залита натёчным льдом, который присыпан снегом. Идти по такому сооружению чрезвычайно неприятно, но кое-как царапаемся вверх.
	Доцарапались до высоты 5215 и тут, наконец-то, выбрались из противного жёлоба на чистый крутой лёд — дальше приятная, интеллигентная работа. А между тем ветер продолжает отнюдь не интеллигентно хлестать нас по скулам, небо наглухо занавешено беспросветными тучами и всё сильнее холодает.
	...Лёд прошли и выше,  с неудовольствием, влезли в очередной кулуар. По нему и взобрались на перевал, внимательно страхуя друг друга в крутом и скользком жёлобе,  то и дело уворачиваясь от летящих сверху камней.
	Высота 5440. Поднимались от ночевки девять часов и силы «скончались». На перевальном плато мороз и ветер. Тучи к этому времени закрыли всё вокруг непроглядно.  Благо, мы успели наметить путь спуска и он, вроде бы, не слишком сложный.
	...Связками топаем вниз по закрытому леднику, стараясь придерживаться его середины, чтобы не попасть под обвалы карнизов с боковых гребней. Много широких трещин — тычемся между ними в поисках оптимального пути. Чередуясь пологими террасами, перед нами один за другим предстают ледопады, которые мы то обходим по склонам, рискуя угодить под обвалы карнизов, то проходим по центру, опасаясь падения сераков. И ноги и руки привычно стынут. Но привычно уверенно работают.
	Через четыре часа блуждания среди трещин и разломов, залезли неожиданно в какую-то неопределенность и непонятность. Связки поочередно потыкались разведкой во все стороны — везде очень круто, везде сложно, везде  опасно и тоскливо. И холодает всё сильнее…  Запуржило…  И уже темнеет...
	Известно, что наверху температура кипения ниже, чем на равнине. Конечно, именно в связи с этим и взаимоотношения тут доходят до точки кипения быстрее, чем внизу. Постепенно уменьшается оставшийся путь, вес рюкзаков, наш собственный вес, наши силы. Накапливаясь, увеличивается усталость, и нервное напряжение иногда прорывается раздражением. А нужно не только безаварийно пройти до конца маршрут, но пронести в целости и сохранности обретённое в походе братство. 
	К этому времени мы в непрерывной работе уже пятнадцатый час — устали.  Конечно, и высота сказывается. Как следствие, умственная заторможенность и нервозность — кто-то стал поскуливать, кто-то порыкивать...
	И Юра Голубов психанул, и выстегнулся из связки, и ломанулся куда-то в сумерки искать в одиночку путь спуска...
	У нас считается, что долгая везучесть не может хорошо кончиться. Глупость, конечно, но горы, как море, полны суеверий и примет — всё-таки слишком многое здесь зависит от случайности. И, как бы ни смеялись мы над приметами, украдкой всё равно сплёвываем через левое плечо, стучим по дереву, а, найдя случайно завалявшуюся монетку, обязательно зашвыриваем её подальше — на хорошую погоду и вообще на удачу...
	И сейчас Шебеко заорал, что Юрию, конечно, абсолютно необходимо идти одному в разведку, но перед этим, для гарантии успеха, обязательно нужно постучать  по дереву! И, сдернув с головы каску, звонко постучал себя согнутым пальцем по лбу.
	Вроде бы шутка так себе, а подействовала!
	Голубов остановился при неожиданном шебекином крике, от вида такой ворожбы вдруг одумался, и рассмеялся, и вернулся...
	Мы пустили по кругу три сигареты, и через четверть часа сам собой нашёлся отличный спуск. Полверёвки по крутому ледовому ножу между двух заполненных мраком трещин были не очень милы, но ниже всё стало просто замечательно. И за какие-то два часа под снегопадом во тьме мы благополучно добрались  до конечной морены.
	...Потолок палатки покрыт толстым слоем инея. При неосторожном движении изморозь осыпается на лицо и за шиворот. Буйленко расстегнул вход и в клубах пара просовывает в палатку миску с  манной кашей. Мы черпаем ложками: каша уже едва тёплая — мороз изрядный. Следом получаем чуть тёпленький чай. Кружка идёт по кругу от одних растрескавшихся губ  к другим. Чай восхитительный! А вместо манки Витёк  сварил сублимированный творог!  Ну что ж...  Каждому из нас доводилось делить последний сухарь, и мы никогда не оставляем недоеденных кусков. Тем более, что калорийность пищи не зависит от её вкуса и вида.

	...С утра плотный туман. Но не хочется терять время на простом участке, и  решили потихоньку топать. И правильно сделали — к обеду  распогодилось,  ослепительно засверкал свежий снег, и солнце палит, как в Сочи.
	Дошли до устья ледника Красина. Поджариваемся на солнцепёке, а над ледниковым цирком, в который нам предстоит забираться, клубятся грозовые тучи.
	По ледовому мосту перешли реку, гремящую в ледяном жёлобе, и полезли по крутой морене.  Красота вокруг! Слева из висячего ледника водопады хлещут, над ними яркие радуги сверкают; правее с оранжевых скал свешиваются  два огромных ледовых языка; внизу из изумрудной глубины ледяного грота в клубах холодного пара вырывается новорождённая речка; а впереди справа белым занавесом загораживает ущелье грандиозная ледяная стена пика Дзержинского.
	Место это, между прочим, настоящий медвежий угол. Не в смысле обилия живности, а в том смысле, что сюда попасть сложно, а выбраться ещё сложнее. Если что-то случится, сход с маршрута невозможен — путь вниз преграждён непроходимыми каньонами Саук-Сая... 

	...Палатки заледенели и на утреннем морозном ветру гремят, словно скроены из жести. Ботинки замёрзли — с трудом втискиваем ноги в эти ледяные тиски.
	Впереди несколько крутых ярусов огромного ледопада. Решили попытаться обойти его траверсом склона правого борта ущелья. Полезли вверх, но со скал, прямо на предстоящий путь, рухнул мощнейший камнепад, и нам расхотелось испытывать судьбу в этом месте. 
       Поднимаемся по центру ледника, прямо через ледопад, подальше от всех возможных обвалов с боковых гребней. Лёд засыпан острыми скальными обломками. Они лежат на скользкой крутизне неустойчиво, а ледник  изорван глубокими, широкими трещинами и разломами. Очень неприятно идти по крутизне над трещиной, у которой дна не видать. А камни под ногами скользят, предательски вырываясь из-под ботинок…
	Неожиданно мир содрогнулся и, сотрясая воздух, накатил оглушающий грохот, переходящий в долгий рокочущий гул. Это со стены пика Дзержинского рухнул колоссальный ледовый обвал, моментально превратив ровную поверхность плато над ледопадом в труднопроходимый ледяной бурелом. Хорошо, что мы не успели туда взобраться!
	Грохот медленно утихает, а облако снежной пыли ещё долго висит в воздухе, переливаясь перламутром под лучами утреннего солнца.
	Миновали ледопад — забрались уже на высоту 5200. Поднимаемся по  пологому ледовому склону. Кажется, ему не будет конца. Каждый шаг даётся с трудом, достигается превозмоганием. Шаг получается не больше длины ступни. И на каждый шаг два вдоха-выдоха.
	Капроновая страховочная верёвка связки в такт шагам трётся по капрону анорака и издаёт звук, похожий на  жалобный  стон. А вокруг тишина абсолютная. Лишь постанывает верёвка, поскрипывает снег, да шумом прибоя долетает с порывами ветра прерывистый шум далёкого водопада.
	А на гребне хребта, до которого нам нужно дойти, сильный ветер треплет белые флаги позёмки.
	Опять заклубились тучи. Они и позади, и внизу, и спереди, и вверху. Вершина пика Дзержинского уже закрыта ими.
	Вскоре верхние и нижние тучи сомкнулись вокруг нас. Резко похолодало, повалил снег.
	На пути много трещин, связки наши постоянно петляют среди них, выбирая безопасный путь. Идём с попеременной страховкой. Слева у склона очень сильные ледовые разломы — ушли от них вправо. И тут попали в грандиозный поперечный разлом — он один стоит всех тех, что остались слева. Вернулись на прежний путь, пробираемся среди ледяных провалов и стен: вокруг сплошные вертикали — то вниз, то вверх.
	Один из разломов не обойти. Пришлось в него спуститься и теперь, чтобы выйти на противоположный край, рубим в ледяной стене бесконечные ступени. Высота здесь уже 5490, а известно, что выше пяти километров работоспособность снижается  вполовину.
	Выбрались и дальше вверх побрели.
	Удачно одолели один ледопад, затем, превозмогая склон и себя, прошли ещё один ледопад. И опять бесконечное, безостановочное продолжение подъёма. В высоту... И внутрь себя... Где та граница, через которую уже невозможно перешагнуть? 
              Идём тринадцатый час. Механически... тупо уставившись в склон, шатающийся перед носом рывками, в такт неверным шагам...
	И вот, когда уже все на пределе сил, неожиданно выбираемся на ровную площадку в широком гребне. Есть перевал!.. Высота 5620.
	Всё на сегодня!.. Близко клубящиеся тучи быстро сгущаются в непроглядную тьму, в которой свистит ветер и метёт пурга.

	...Пробуждение трудное. Неохота, но вставать надо! Как пишет Белла Ахмадулина:

                                   Кто жил на белом свете и мужского
                                                    был пола, знает, как судьба прочна в нас по утрам - 
                                   иссохло в горле слово. 
                                   Жить надо снова, ибо ночь прошла.
                 
       Это, конечно, не совсем о том, но похоже...
	Традиционно мучительный ритуал натягивания на опухшие ноги смёрзшихся за ночь, твёрдых как камень, ботинок. Пристёгиваем кошки — руки липнут к металлу.
	Спуск начали с правой стороны седловины. Но не прямо вниз, а траверсом, в обход могучих ледовых разломов на крутом склоне. Дальше пошли по гребню ледяного ребра, перебираясь через трещины. Поочередно страхуем друг друга в опасных местах.
	Солнце во всё небо, но снизу нам навстречу быстро поднимаются облака, и скоро уже ничего не видно вокруг.
	Вышли на ледовый крутяк с разломами. Сурово! Пришлось навесить стометровые вертикальные перила. Пока съезжали по ним, снег повалил — совсем привычная, можно сказать, родная обстановочка...
	Ниже ещё одну вертикальную сотку повесили.
	Потом ещё сто метров спуска по перилам.
	Ниже повесили ещё одну вертикальную сотку. Потом на двести метров высоты спустились в связках с попеременной страховкой. А дальше опять лихая крутизна потребовала перил.
        Для ускорения  спуска, стали вешать двое вертикальных перил параллельно, благо у нас верёвок хватает, и ледобуров, и фирновых крючьев, и два снежных якоря есть. Так дело, конечно, быстрее пошло. И мёрзнем меньше в ожидании своей очереди на спуск.
	Спустились по перилам ещё на сто метров.  И ещё три раза по сто.
	Стало казаться, что это уже никогда не кончится... Но всё на свете имеет конец.
	С большим трудом, с помощью крепких выражений, уже в густых сумерках продёрнули последнюю верёвку. Не маркируя, просто волоча её за собой, побрели в связках по заснеженному леднику вниз, высматривая подходящее место для ночёвки. Окоченевших ног практически не чувствуем, дрожим от холода – зубы  громко лязгают.
	Ледник пологий, но сильно рваный. Под снегом много трещин — не разгонишься. Уже стало совсем темно – освещаем путь фонариками. Добрались до языка ледника. Спотыкаясь, матюгаясь,  высекая кошками искры из камней, проскрежетали по морене до ручья, уже замёрзшего на ночь. Пошастав вокруг, нашли подходящую для бивака площадку.
	Кое-как установили свои эфемерные жилища и скорее в спальники — отогреваться. Высунув на мороз  руки, дежурный Осадченко довольно быстро сварганил ужин — восхищались им все неумолчно, пока еду поглощали. Правда, дело не только в Васькином кулинарном  таланте, но и в том, что отпахали мы сегодня весь день на одном утреннем чае. Подкормка, конечно, была у каждого в кармане, но что это за еда при такой работе: три кубика «швыдкорасчиннего цукера», три горелых сухарика, три сморщенные ягодки кураги, да облепленная табаком сосательная конфетка... Пообедать на ребре крутизна и снегопад не позволили.
	...Засыпаем под монотонный шорох снега по крышам палаток. И нисходит тревожный, прерываемый одышкой сон. И как в детстве, когда после рыбалки и купания, всю ночь во сне плывёт перед мысленным взором по блестящей воде лёгкий поплавок, здесь бегут куда-то, не останавливаясь, остроконечные и округлые, стройные и разлапистые, ледяные и скалистые, матово-черные и белоснежные ослепительно сверкающие горы...

	Утром продолжается снегопад... Надеясь на улучшение погоды, до обеда провалялись в мокрых палатках. Но никакого улучшения не дождались. И под снегопадом мрачно свернули бивак и отправились к началу подъёма на следующий перевал.
	...Ничего интересного и примечательного весь день: обычная изнурительная переноска тяжести по сильно пересечённой местности — то по крутому льду, то по снегу, то по сыпучим осыпям, то по ломким скалам.  И ещё через довольно широкую и бурную речку на леднике удачно перебрались...
	А снег метёт, как на родном Кавказе в межсезонье!
	...Вечером  вдруг вспомнил, что у меня сегодня день рождения, а вчера был день рождения моей старшей дочери Юлии.  Пригласил гостей на званый ужин: фраки не обязательны, можно в галошах.
               - За сбычу мечт!
	Пахнуло чистым спиртом. Запах вечности... Загрызли мороженым яблочком, запили чайком. Дружно задымили. Хорошо! Даже отлично! Замечательно и восхитительно!

	...Сутки просидели на месте, пережидая снегопад. А сегодня двинулись вверх. На перевал будем заруливать через узловую вершину — так проще и безопаснее.
	По карману морены подошли к основанию контрфорса и  полезли на него по очень крутой живой осыпи. Чтобы не поранить сорвавшимися камнями тех, кто идёт ниже, поднимаемся зигзагом, плотненько друг за другом. Жутко утомительно — при каждом шаге вверх, на полшага сползаешь вниз...
	Выше дыбятся скалы. Несмотря на устрашающий вид, на крутизну и изрядную заснеженность, прошли их неожиданно легко. По скалам вскарабкались на гребень контрфорса. Гребень скально-осыпной, то выполаживается удобными для ночлега площадками, то вздыбливается скальными стенками.
	Лезем вверх. Через гребень, вокруг нас, извиваясь и клубясь — облака. Средь них — в радужном ореоле — солнце. Из-за облаков вдруг вывернул орёл и в крутом вираже прошёл близко, вплотную над нами: в могучих крыльях громко шипит рассекаемый воздух.
	...Выбрались к предвершинному взлёту — это ледовая стена. Надели кошки.  Оставив на гребне рюкзаки, налегке вверх пошла связка Аракелов — Осадченко. У Алика в руках ледовые молотки: вонзил в лёд круто загнутый острый клюв — подтянулся вверх. Левый, правый... Ещё раз, ещё... Теперь скалывает лёд, готовя место для ледобуров. Перемёрзший лёд выкалывается большими круглыми линзами, и они со свистящим урчанием несутся вниз, бешено вращаясь, как циркулярные пилы. Ой, не дай Бог оказаться у них на пути!
	Передовая связка всё выше.  Всё длиннее верёвочная дорога наверх. Сто метров вертикальных перил... Ещё сорок метров... Ещё сорок...
	Аракелов уже у верха стены, ему осталось сделать последнее усилие. Устал. Остановился,  балансируя на передних зубьях кошек, вырубил широкую лохань для обеих ног.  Василий его страхует, прилепившись к сверкающей ледяной крутизне в тридцати метрах ниже.
	 Связка это не просто два человека, связанные длинной верёвкой. Связка — это единый организм, где общие и чувства, и мысли. Верёвка здесь не просто рабочий инструмент, пучок капроновых нитей, а пучок напряжённых  нервов...
	Пошли... Первый взобрался до верха стены — крохотная оранжевая фигурка рельефно рисуется на фоне синего неба. Неожиданно ярко вспыхнул острый солнечный блик на каске.
	— Верёвки три метра! — предупреждает Осадченко.
	Аракелов поднимается ещё.
              - Верёвка вся! — кричит Василий.
	Алик, прижавшись к стене, тянется вверх, пытаясь заглянуть за перегиб. Мы напряжённо следим за его движениями, бессильные помочь. Бросает в жар даже в бездеятельности — психическая энергия проявляется, как механическая.
	— Довяжите сороковку! — доносится сверху.
	— Есть!
	-   Пошёл!
	Аракелов скрылся за перегибом... Вновь замаячил на фоне неба — тюкает стену ледорубом. Вниз с фурчанием летят ледышки. Завинтил крюк, прощёлкнул в карабин верёвку и ушёл за перегиб. Долгая тишина. Наконец, еле слышный крик: — Страховка готова!.. Идите!..
	Народ слегка засуетился, выражая готовность и нетерпение.
	...По очереди поднимаемся по стене, подтягиваясь на жумарах. Как мешает рюкзак! Но напряжённое ожидание сменилось напряжённой работой, а это проще. И всё же,  тяжко даётся подъём… Пять кило высоты это, как ни крути, пять кило...
	Солнце, катясь по вечной дуге своего дневного маршрута, к моменту, когда мы корячимся на ледяном отвесе, бьёт в него своими лучами так, что они почти стопроцентно отражаются от  полыхающей поверхности льда и пронзают зрачки, обжигая сетчатку глаз. Без защитных очков работать невозможно. Но жарко,  пот заливает глаза, стёкла запотевают, очки мешают и раздражают до бешенства.
	Пульс в отчаянии. А в сознании единственная забота о плавности движений — чтобы не сорвать ритм дыхания.
	И вдруг — всё! Стена  внизу, позади.
	По аракеловским следам, а дальше по свежим следам ирбиса — снежного барса, выходим на  гребень. 
	Спуск несложный. Легко и скоро топаем, иногда глиссируем в связках, страдая лишь оттого, что затянувшие всё вокруг плотные тучи не дают увидеть пик Ленина.
              Привычно повалил снег. 
              Но в какой-то миг тучи ненадолго расступились. И мы увидели! Вершина неожиданно открылась так высоко, что мы невольно замерли, задрав головы, поражённые грандиозностью Горы — она  закрывает собой полнеба…

              …Ботинки утопают в пыли выветренного гнейса. Через простенький перевальчик, громко именуемый перевалом Путешественников, идём в высотный Международный альплагерь,  расположенный на «Луковой поляне» у языка ледника Ленина, чтобы пополнить запас продуктов и бензина. С тропы, по которой спешим вниз, прекрасно во всех деталях виден предстоящий путь подъёма на перевал Крыленко. Зрелище  впечатляющее, но не сказать, что приятное: склоны перегружены свежим снегом, в любое мгновение  готовым рухнуть лавиной...
	О том же толкуют нам в лагере на «Луковой поляне» альпинисты. Оказывается, из-за лавинной угрозы, в нынешнем сезоне с ледника Ленина по стене на перевал никто не отважился подниматься. Земляки и приятели нашего Юры Голубова – знаменитые харьковские альпинисты Бершов, Москальцов и Туркевич советуют заходить на перевал через вершину Раздельная и пик Ленина. Говорят, так безопаснее.  Великие-превеликие, заслуженные-перезаслуженные Ильинский и Моногаров, угощая арбузом, предлагают более реальный вариант — через скалу Липкина подняться на вершину 6514 в Восточном гребне пика Ленина и с неё спуститься на перевал Крыленко. 
	Утро вечера мудренее, завтра решим, что делать...
	Упаковав в рюкзаки заброску, и распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправляемся в обратный путь, вверх на свой бивак.

	...Грустные, всё более наполняющиеся безнадёжностью,  наши взгляды, вырвавшись из заиндевелой тесноты палаток, неизменно упираются  в снегопад. 
       Вообще-то, в горах к ожиданию относишься спокойно. Это в городе десятиминутная задержка трамвая вызывает раздражение и рушит планы. А в горах, выработанная столетиями терпеливость охотника, ещё не утрачена. Она разлита здесь в воздухе, сконцентрирована в ледниках и скалах. И постепенно вживаешься в общий мудро-неторопливый ритм вечной, постоянно обновляющейся жизни природы. Прождать денёк-другой здесь не стоит почти никакого нервного напряжения.
        Наверное, потому, что ожидания в горах неизбежны. Суета и нервозная торопливость в горах ничего изменить не могут. Вот бы всем понять, что они и в городе не могут ничего изменить.
        Но когда непогода слишком уж наглеет, как сейчас, тогда терпеть становится невмоготу.
	…Почти не едим. Пытаемся  решить неразрешимую задачу: как сохранить и силы, и продукты, и бензин для продолжения маршрута. Ведь наступит же когда-нибудь ясная погода!
	Ну и лето нам досталось! 
              Нужно выдержать, переждать снегопад. Нужно морально не сломаться, не свалить вниз к гостеприимному теплу кишлаков, к урюковым и тутовым рощам, к жаркому и душистому костру из смолистой арчи.
             …Обидно теряя время, валяемся в заметённых снегом палатках на леднике у подножья пика Ленина. Уже и анекдоты  все рассказали, и в карты, и в крестики-нолики, и в морской бой наигрались до одури. Скучно. А толстый слой рыхлого снега нарастает на склонах, и всё чаще сквозь непроглядные тучи доносятся реактивные гулы лавин.
	Снег сыпет и сыпет...
	Но ведь должен пробить наш час! Должно же прийти время чистого неба и яркого солнца, время нашего пути вверх!..

	Маршрут подъёма мы определили — пойдём через скалу Липкина. Называют её так с 1937 года, когда здесь совершил вынужденную посадку самолет Р-5, пилотируемый лётчиком Липкиным. Заслуженный мастер спорта Евгений Белецкий так описал эту историю: «...Точно в назначенное время до нас доходит ровный гул мотора, и мы приготавливаемся к приёму груза.
	Первый ящик сброшен благополучно. Сделав разворот, Липкин снова ложится курсом на нашу площадку.
	Но тут мы видим, что самолёт внезапно начинает терять высоту. Как будто какая-то невидимая рука прижимает его к склону, а затем совсем близко от нас бросает камнем вниз. Катастрофа неминуема: мысль о посадке здесь, на куполе шириной несколько метров, кажется невероятной. А вне нашей площадки — гибель: слева и справа нас окружают глубокие пропасти.
	Самолёт мчится на нас, за снежным склоном мы видим уже только мотор и верхнюю плоскость падающего самолёта. Замедляющийся бег, самолёт делает последний прыжок и зарывается мотором в снег в нескольких метрах от нас.
	Проваливаясь в глубоком снегу и забыв о трещинах, мы бросаемся к самолету. Помогаем штурману Сысоеву освободиться от ремней, он невредим. Липкин уже на ногах.
	Как мы узнали позже, причиной аварии был мощный нисходящий поток воздуха, который прижал самолёт к склонам пика Ленина. В этот момент, сорвавшийся со склона осколок льда, попал в пропеллер, и тот разлетелся на части. Самолёт начал падать, единственным спасением была посадка на площадку лагеря 5200. Только лётное мастерство Липкина позволило осуществить её благополучно.
	Внезапно начинается снегопад, а наши гости, попавшие сюда таким необычным путём, одеты очень легко. На Липкине щёгольская кожаная куртка, пилотка и начищенные до блеска хромовые сапоги; Сысоев в лёгком комбинезоне. Кто-то приносит из палаток верёвку, и мы предлагаем лётчикам связаться с нами.
	Они делают это не совсем охотно, и уже на ходу альпинист Искин начинает рассказывать им что-то о трещинах. Но его объяснения обрываются на полуслове, я оборачиваюсь и вижу над снегом только голову Искина и его руки, уцепившиеся за края скрытой трещины: Сысоев с испуганным лицом держит натянувшуюся верёвку. Наступает разрядка, все мы хохочем; лётчики получили первый наглядный  урок по альпинизму...»

	...Тихий шорох падающего снега не прекращается. Периодически приходится стучать кулаками в потолок палатки, стряхивая наваливающийся снег, чтобы не порвалась ткань. При этом с потолка отвратительно брызжут ледяные капли конденсата.
	Мучит  голод — ничто так не возбуждает аппетит, как ничегонеделание и дефицит еды.
	А время уходит! И, как ни экономим, уменьшается запас продуктов и бензина. И тают силы.  Постепенно мы теряем самое нужное, самое ценное и важное из того, что человеку помогает в горах — надежду на успех.
	Но, все-таки, лучше от непогоды страдать здесь, чем на море — у моря ждать хорошей погоды ещё обиднее и противнее.

	Подъём в час ночи – есть погода!
	Жгучий мороз. Рюкзаки и верёвки хрустят, ботинки как камень, палатки не гнутся. Пронизывающий ветер порывами достигает ураганной силы. С трудом сворачиваем лагерь. 
	Почему-то чудится запах сирени и сосновой хвои.
	На небе колючие звёзды и никаких облаков. Над голубовато-искрящимся в звёздном свете ледяным гребнем, вернее, кажется, прямо на нём, ярко сияет зелёная звезда — словно НЛО посадку совершил.
	Луны нет, двигаться можно только, освещая путь фонариками. Осветить Памир фонариком?!
	Бредём, почти на ощупь, по ледяным и каменным валам и ухабам, спотыкаясь, скользя и падая.
	Пересекли ледник и начали карабкаться по обледенелым крутым осыпям и заснеженным сыпучим скалам на скалу Липкина.
	Из прозрачного, светлеющего на глазах полумрака утренних сумерек постепенно выступает ледяная цитадель — пик Ленина.
	Взошедшее солнце плавно освещает его огненным светом. Ледяные грани склонов засверкали.
	...Вскарабкались на ледяной купол скалы Липкина. Аракелов жалуется, что совсем не чувствует пальцев на ногах. Он очень сильный, выносливый, волевой и терпеливый парень — если пожаловался, значит, действительно,  худо!
	Алик с трудом разулся — носки к ботинкам примёрзли. Хлещем побелевшие ступни репшнуром, растираем пальцы шерстяной варежкой. Наконец заскулил Аракелов, запричитал — восстановилась чувствительность ног.
	Взгромоздили на себя рюкзаки и по краю скального обрыва пошли вверх, поближе к солнышку.
	Приятно не валяться в тесной заледенелой палатке, а работать на склоне! Во всём теле разлита радость. Радость от колебания верёвки при каждом движении связки, радость от каждого своего шага, от каждого усилия, затраченного на этот шаг.
	…Медленно пробиваемся сквозь глубокий снег по крутизне вверх. Мы опять забрались выше пяти километров. Организм как барометр чутко реагирует на увеличение высоты: понижается давление атмосферы – снижается работоспособность. В голове пульсирует боль. Пульс зашкаливает. Дыхание частое, прерывистое, хриплое. Да ещё очки постоянно запотевают!..
	Входим в ледопад по ориентирам, намеченным ещё снизу, с бивака.
	О, памирские масштабы! То, что издали казалось пологим склоном с неширокими трещинами, по мере приближения увеличивается, растёт в ширину и высоту, выгибается крутизной, местами взметнувшейся почти отвесно…
       Вдруг рядом с нами совсем из ничего, просто из прозрачного голубого воздуха, солнечного блеска и снежного сверкания, родилось симпатичное розовое облачко и поплыло рядом. У Александра Блока читал: «...Небо было глубокое, синее, и вдруг вздулось на нем белое облако. И я сказал: что нам сажать розы на земле? Не лучше ли на небе? Но было одно затруднение: земля низко, а небо — высоко. И пришлось учиться магии — небесное садоводство». 
	...Запрокинув головы, смотрим на предстоящий путь, и сосём таблетки глюкозы... На террасу выше ледопада выбраться сегодня не сможем — здоровья не хватит... И сюда-то еле взобрались.
	Всех сотрясают приступы кашля. Мы предельно усталые, багровые и потные. Со всех сторон окружены застывшей водой — льдами и снегами, но подыхаем от жары и жажды. После двенадцати часов таких усилий при таком зное организм сильно обезвожен и каждому из нас требуется выпить не по одной кружке воды.  Но живой, жидкой воды здесь нет. Добыть её можно, лишь плавя снег и лёд. А с бензином у нас напряжёнка.
	Постепенно солнце снижается к горам, и день медленно угасает. И сразу – мороз.

	...Середина августа. Раннее-раннее утро. Причудливый горный мир залит ещё лунным светом, но наш новый день начался.
	Предстоящий путь волнует — чувствуется по напряжённым взглядам, которые то один, то другой, упаковывая рюкзак, украдкой бросает вверх.
	- Пошли!
	«…Обвалов сонные громады с уступов, будто водопады, морозом схваченные вдруг, висят нахмурившись вокруг…»
	Высота уже 5480. Медленно бредём по глубокому сыпучему снегу.
	Чем выше, тем конфликты с природой острее и болезненнее. Ясно ощущаем свою уязвимость, свою мизерность, свою абсолютную зависимость от малейшего погодного каприза.
	Конечно, в любой момент мы вольны прекратить подъём и повернуть назад, где с каждым метром сброшенной высоты, будет добавляться кислорода в воздухе и в крови. Но мы лезем всё выше.
	...Высота уже 5590. Идётся, в общем, неплохо. Утренняя лень преодолена, мы размялись, вработались и, сменяя друг друга, довольно бодро топчем в глубоком  снегу  ступени — всё вверх, да вверх.
	Но вдруг какая-то подспудная тревога в душе шевельнулась, и подумалось: когда всё  хорошо и нет особых поводов для тревоги, нужно быть особенно бдительным... 
              Начинаем обход ледопада справа по крутизне. И тут чей-то истошный крик: - Лавина!
	Она сорвалась прямо над нами... Мы на её пути... Убежать невозможно... Надежда лишь на везение!
	...Слава Богу, зона отрыва оказалась над нами невысоко, и лавина не успела разогнаться. А мы стояли на пологой терраске, ещё не вышли на крутяк, и успели вонзить в снег на всю длину ледорубы,  и намертво уцепившись, упали на них грудью. Лавина перехлестнула поверху.
	Выбрались из-под снега. Отплевались, высморкались, вытрясли снег из ушей. «Снежная маска» Блока  вспомнилась:
                                  И снежных вихрей поднятый молот
                                  Бросил нас в бездну, где искры неслись,
                                  Где снежинки пугливо вились.
                 
	Сердце медленно поднялось из пяток и возвратилось на своё постоянное место.
	…Чтобы не подрезать лавиноопасный склон, пошли по крутяку прямо в лоб — по линии падения воды. 
	Шебеко, идущий первым, не учуял скрытую под снегом трещину. И рухнул в неё. Но Осадченко держал верёвку связки внатяг. И Костя глубоко не провалился. Повис на страховке.
	Наша связка подобралась ближе, я подстраховал, и Аракелов помог Косте выбраться.
	Разыскали снежный мост через трещину, проползли по нему с попеременной страховкой. И – выше: то проваливаясь в снег по пояс, то вырубая ступени в голом льду. А солнце слепит и печёт немилосердно, и жажда донимает. А ноги в промокших ботинках деревенеют от холода.
	...Раскачивается в небе в такт шагам ослепительно полыхающий солнечный диск... слезятся воспалённые глаза... ноют суставы... мышцы  окаменели… пульсирующая боль в голове... свистящая одышка... хриплый кашель... бесконечная жажда... опустошённость и угнетённость...
              Беспредельные, вставшие на дыбы поля глубокого рыхлого снега. И на гребне гигантские карнизы. Необходимость поскорее убраться из-под карнизов заставляет делать, и делать, и снова  делать следующий, и ещё следующий, и каждый следующий шаг, подавляя усталость, слабость и нежелание двигаться, заглушая приступы страха: нависшие над нами карнизы воистину чудовищны!
	...Крутяк прошли. Теперь топчем глубокий снег на плато, взбираясь к седловинке в гребне, где хотим ночевать.
	Задул ветер, и мы решаем на гребень не вылазить, а заночевать на плато: в пологом снегу сможем глубже зарыться и надёжнее закрепить палатки.
	Высота 5790. Косые лучи заходящего солнца золотят льды и снега. Потом делают их алыми. Потом солнце скрылось за гребнем, и горы стали сиреневыми. Потом взошла луна, и они сделались пепельно-голубыми.
	...Палатка — скорее не физическое, а психологическое укрытие, дарит каждую ночь замечательное и необходимое чувство защищённости. Здесь мы имеем возможность отгородиться от гигантского мира гор в своём собственном мирке — уютном, и кажется, безопасном. И, как итог и следствие, ночь в палатке дарит отдохновение...

	…Готовимся к выходу, и нет никакого страха, никаких сомнений и опасений. Во всех нас нынче утром разлита вера в успех — в ясном и чётком сознании, в мощно и уверенно работающем теле.
	Внизу на разгорающейся белизне чётко рисуется голубая нитка вчерашних следов. Мы поведём её дальше вверх.
	...Высота набирается медленно и трудно. Снег глубокий, проваливаемся по пояс, а временами даже по грудь, часто мучительно буксуем на месте.
	Наконец взобрались на гребень. Высота 5830. Леденящий ветер. Ноги стынут. Одежда смерзается.
	Верх гребня теряется в плотных облаках — туда и лезем. Час за часом карабкаемся по обледенелым крутым осыпям и заснеженным скалам. Метёт  позёмка.
	...Высота 6080. Вверху тучи, внизу клубятся тоже. Ветер хлещет колючим снегом. Жуём курагу и глюкозу. Сигарета по кругу.
	…Вверх... Силы берутся уже неизвестно откуда. Будь я один здесь — давно, наверно, повернул бы  вниз.
       Но я в команде. Ещё Экзюпери писал: «...Когда киркой работает каторжник, каждый её  удар унижает каторжника, но если кирка в руках изыскателя, каждый её удар возвышает изыскателя. Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми... Величие всякого ремесла, быть может, прежде всего в том и состоит, что оно объединяет людей: ибо ничего нет в мире драгоценнее уз, соединяющих человека с человеком.»
	...Высота 6514. Всё идём, нескончаемо лезем, бесконечно карабкаемся по снежно-скалистому гребню сквозь тучи и снегопад. Наши заснеженные головы и плечи задевают хмурый купол небосвода. Пересохший рот перекошен. 
               И вот — всё! Выше идти некуда.
	Сил уже почти не осталось, но кажется, нет силы сильнее тебя.  И нет людей дороже тех, что рядом.
	Перед нами поразительные просторы Памира и Тянь-Шаня, Гиндукуша, Каракорума, Гималаев и Тибета – от Афганистана и Пакистана до Непала и Синьцзяня. За непроглядной пеленой туч и снегопада –                не видно ни…чего!
	Подобрал камушки — домой, детям. Стишок вспомнился, что как-то читал с ними:

                                                     Раз — ступенька,
                                                     Два — ступенька,
                                                     Три — ушиблена коленка.
                                                     На четвертой
                                                     На ступеньке
                                                     Я встаю на четвереньки.
                                                     Пусть ступеньки высоки,
                                                     На коленках синяки,
                                                     Я  на самый верх взобрался,
                                                     Остальное – пустяки!
                 
	...По снежному гребню спускаемся на перевал Крыленко. Связки поочередно выходят вперед, пробивая путь в сугробах. Ветер, снегопад, холодина.
	С гребня в сторону ледника Ленина свешиваются снежные карнизы. Нужно очень внимательно следить за тем, чтобы в облачной и снежной мгле ненароком не выйти на край карниза — несколько секунд свободного полёта, и окажешься далеко внизу на леднике, там, где пережидали долгий снегопад.
	Вот и перевальная седловина. Высота 5800. Целый час ждём, пока разойдётся туман – спуск не виден.
              ...Развиднелось внизу — пошли, проваливаясь в снег по развилку.
              Спустились на ледник Большой Саук-Дара — и дальше вниз, обходя частые трещины. Снега всё меньше. С высоты 5270 ледник совсем открыт. Здесь мы наконец-то развязались и, уже без связок,  бежим вниз.
	Выскочили из облаков и уходим от них всё дальше – всё ниже. 
              Нас ждёт ещё один высокий и трудный перевал, последний на маршруте. Но, направляясь к началу подъёма на него, пока идём вниз. Топаем по Саук-Даре без проблем. Ледник рваный, но многочисленные трещины и нечастые ледопады удаётся удачно обходить.
	…На высоте пять километров упёрлись в грандиозную трещину, рассекающую весь ледник поперёк. Заметались, ища проход... ничего не нашли... и прямо вниз – в ледяную глубину на далёкое дно...                                                            Чтоб выбраться на поверхность, пришлось на ледовой стенке поработать и ледорубами, и  ледобурами, и на жумарах на стременах повисеть...
	С высоты 4900 ледник стал очень разорванным — петляем  среди провалов, разломов и трещин, обходим стороной хрупкие сераки. Иногда, при этих обходах, так долго лезем вверх, что начинает казаться, будто мы не спускаемся по ущелью, а поднимаемся...
	Часто путь преграждают густые кальгаспоры — приходится прорубаться сквозь эти дебри ледяных пик, шпаг и сабель.
              На леднике очень много воды — ручьи, реки, озёра, водопады. Вода капает, журчит, звенит, ревёт и грохочет, создавая сильный шум, усиливаемый эхом, отражающимся от стен ледяных расщелин. Вода гудит даже где-то в глубине ледника: реки то исчезают в ледяных колодцах, то вдруг вырываются мощными фонтанами из-под хрустально сверкающих арок, из изумрудных гротов — бурно   несутся по ледяным жёлобам.
	Ужасно хочется искупаться, хоть как-то помыться. Но — табу! Уже много дней нас преследует крутой запах мокрой шерстяной одежды, грязного белья, пропитанных смазками ботинок, потных носков, лечебных кремов, давно немытых тел... На высоте люди не моются. Угроза простуды, ангины и воспаления лёгких висит над нами дамокловым мечом. На сложном маршруте лучше быть очень грязным, чем чуточку больным. На высоте элементарный насморк может за одну ночь превратиться в отёк лёгких...
             Солнце слепит нещадно. Но, когда остановились на обеденный перекус, повалил снег, и закрутила метель. А сквозь метель — гроза. Благо, что через полтора часа эта чехарда прекратилась.
	...Прорубившись сквозь кальгаспоры, пересекли ледник.  Перебрались через сложный рандклюфт. Траверсом левого борта ущелья вышли на террасу орографически правого борта бокового ущелья, ведущего к нашему последнему перевалу. На правобережной морене, на высоте 4740 прекрасная площадка для двух палаток.

	...Утром обычный мороз со всеми привычными страданиями. Потом ходьба по морене, затем по леднику. Привычная работа с полновесной усталостью. И с непривычной радостью от стабильно хорошей ходовой погоды: ни жарко, ни холодно, ни мокро, ни  снежно — замечательно!..
	Поднимаемся легко — здесь не очень круто. Но вдруг с удивлением сообразил, что раз ботинки впереди идущего мелькают перед моим носом,  значит крутизна изрядная.  Видимо, мы уже так привыкли, что не воспринимаем её, как прежде.
	...На седловину перевала взобрались, не связываясь — ледник полностью открыт, снега нет и многочисленные трещины, хоть выглядят пугающе, для нас безопасны. И сверху на нас рушиться нечему. И сами мы никуда падать не собираемся.
	Высота 5200 — последняя в нынешнем походе пятикилометровая высота.
	Теперь уже только вниз! До самого дома.
	...Едва пошли вниз, как пришлось связаться — ледник на спуске завален глубоким снегом, маскирующим опасные трещины.
	...К обеду вышли на ледник Октябрьский, и дальше по нему, любуясь ледовыми грибами всевозможных форм и размеров.
	Моя тельняшка за поход сопрела и разорвалась на спине — рюкзак несу на голом позвоночнике.
	...Бодро топаем вниз по ущелью, но вдруг упёрлись в реку. Это чудовище! Даже смотреть на воду жутко. Переправа вброд здесь абсолютно невозможна. И навесную переправу не организовать — на противоположном берегу зацепиться не за что.
	...Лишь через два часа с трудом  нашли подходящее место для переправы.	Один поток прошли вброд по двое, обняв друг друга за плечи. Вторую бешеную воду форсировали двумя стенками по четыре человека. Еле-еле справились с могучим течением, едва устояли.
	Минута напряжённой борьбы с ледяной рекой, ревущей и брыкающейся, как раненый мамонт… и спокойное выливание воды из ботинок… вдумчивое отжимание носков и стелек… раскладывание их  на горячих камнях под ласковым солнышком и нежным ветерком для просушки.
	К сожалению, эту процедуру пришлось повторять ещё неединожды. Аракелов ворчит, что договаривался участвовать в горном походе, а не в водном.
	...Ближе к вечеру вновь упёрлись в мощный широкий поток... Решили здесь ночевать, чтобы  рано утром, при морозе, перейти реку вброд по малой воде. Высота ночевки 4330.

	…Утром воды мало, но камни в русле обледенели. Прыгая по ним, не смогли обойтись без купания.  Взбодрённые водными процедурами, шустро топаем по направлению к цивилизации. Но путь этот идёт через пустыню Маркансу: вокруг ни листика, ни цветочка, ни птички, ни бабочки. Лишь вдоль тропы скелеты ишаков, да верблюдов. Места дикие и тоскливые. Только тостоморденькие сурки-сугуры, встав столбиками, глазеют на нас и удивленно посвистывают.
	...Идём, почти не останавливаясь, час от часу всё медленнее. Обед короткий — долго ли воды из фляги хлебнуть? Есть уж нечего.
	Резко задул холодный ветер. Пыль забивает глаза. По пустынной долине зигзагами носятся пыльные смерчи.
	...Бредём одиннадцатый час подряд. Вдруг с той стороны, где за плотной завесой пыли должен быть Памирский тракт, доносится автомобильный гудок. И, ныряя уточкой среди барханов-волн, медленно пробирается в нашу сторону обшарпанный, дребезжащий грузовичёк. Как он здесь оказался, зачем? Чудо!
              Вспомнилось из Андрея Свитки:

                                                                  Мы живы. Вернулись. И вот
                                                                  Я прижимаю к щеке ладонь,
                                                                  Чтобы оттаял лёд.

	Выстреливаем в сторону машины несколько сигнальных ракет и, когда водитель отозвался гудком, сбрасываем в пыль тощие рюкзаки, опускаемся на них расслабленно и пускаем по кругу последнюю сигарету.






















Наш финиш — горизонт

                                                                                               Мы вступаем в мир чудес, более удивительных,
                                                                                               чем те, о которых рассказывается в арабских сказках,
                                                                                               более запутанных, чем критский лабиринт,
                                                                                               мир громадный и фантастический...

   					                                				 К. Фламмарион

	Над ущельем кавказской речки Рцывашха полыхает жаркое солнце, лёгкий ветерок катит по небу кудрявые облачка, и мы блаженствуем, подставляя голые, натруженные спины звенящим брызгам водопада. Нас шестеро, все краснодарцы: Владик Вайзер, Витя Игнатенко, Витя Белоконь, Саня Подгорнов, Боб Драгин и я — две связки по три человека, две палатки.
	...Тяжело идём, обливаясь потом, поднимаясь всё выше, оставляя внизу и хрустальные водопады, и лес, и душистые, яркие альпийские луга.
	Вечером, когда утомившееся за день солнце спряталось за вершины отдохнуть, когда с ледников потянуло пронзительным холодом и мы впервые натянули свитера и пуховки, сверху неожиданно обрушился ветер, повалил   палатки, разметал по округе всё, что успели достать из рюкзаков.
	— Первый привет гор! — перекрывая шум ветра, весело крикнул Белоконь. — Горы нас заметили!
	— Горы, привет! Салют, горы! — дурашливо орём вразнобой.
	Нам весело. Мы радуемся бодрому ветру, настоянному на запахе талого снега. Мы радуемся, что впереди целый месяц искрящегося льда, снега и фирна, скал и ледопадов, поразительных закатов и рассветов – месяц тяжёлой, опасной и приятной спортивной работы, после которой особо ценишь минуты отдыха и дружеский трёп. Мы радуемся новой встрече с горами, мы счастливы!

	...Склон очень крут, раскисший снег держит плохо. Опасаясь лавины, лезем  прямо в лоб, попеременно страхуя друг друга.
	Ветер бросает в лица пригоршни дождя, по каскам колотит град.
	Подъём трудный. И не только физически. Сознаём и буквально ощущаем, что с каждой минутой опасность схода снежной лавины нарастает.
	Поднимаемся быстро, как только можем. Самый последний рывок вверх делаем уже, кажется, на пределе последних сил. Успели! Лавина рухнула, как только  мы выскочили на гребень...

	...Уже половина маршрута осталась позади, когда, преградив нам путь, горы закрылись туманом.
	Третий день туман не пропускает нас дальше. И каждое утро, выглянув из палатки, Саня Подгорнов всё горше вздыхает:— Здесь вам не равнина, здесь климат иной...
	Туман, заслонив всё вокруг, глухой стеной отгородил нас от мира. Сузив его размеры до наклонной скальной площадки, на которую втиснуты, вплотную прижатые друг к другу, две наши палаточки.
	Туман такой плотный и густой, что видны отдельные его частицы. Они оседают на бородах, шуршат по серебристому перкалю палаток.
               Стальное снаряжение заржавело. Спальники и одежда промокли. Мы соскучились по теплу и пейзажу. Мы ждём солнца, как долгой зимой ждёшь прихода весны.
	А где-то в цирке над нами, выше невидимого в тумане ледника Хазни, есть небольшое понижение, зазубрина в скальном гребне. Никто никогда не пересекал в этом месте Суганский хребет. Мы решились сделать это первыми. Но – туман!..

	...На четвёртое утро туман, наконец, рассеялся. Дрожа от холода и нетерпения, стремительно сворачиваем лагерь.
       - Быстрее! - торопит Вайзер. 
       - Вперёд и вверх! — напевает Подгорнов. 
              Драгин подхватывает: - Ведь это наши горы — они помогут нам!
	Настроение классное, и погода великолепная – солнце во всё небо, небольшой морозец и ветерок лёгкий-лёгкий. Погода – звенит!
	Входим в ледопад.
	Перед нами невообразимое нагромождение льда невообразимых форм. Ледяной хаос. Иногда начинает казаться, что дальше пройти невозможно. Знаем, что год назад сильная московская команда проработала в этом ледопаде двое суток, и отступила, так и не пробившись на верхнее плато. Все другие известные нам группы обходили ледопад через перевал справа в отроге.
	Что получится у нас? Или ничего не получится…
	Впереди  звенит ледоруб Игнатенко. Медленно ползёт за ним страховочная веревка. Часто надолго замирает – он вгоняет в лёд крючья. Оранжевая каска Виктора то исчезает за ледяными глыбами, то появляется вновь.
	— Выдай!.. 
              -    Выбери!..
              -    Страховка готова!..
	— Пошёл!..
	В прошлом году мы так же работали в знаменитом Башильском ледопаде. Летом он считается непроходимым. И все умные люди обходят его по скалам. Мы прошли  прямо по центру. Как сейчас, первым работал Игнатенко. У Вити особое чутьё на выбор пути в ледопадах. Правильнее сказать – талант!..
	Проходит три часа напряжённой, непрерывной работы... пять часов... десять... Всё выше поднимаемся по леднику.  Всё дальше то место, где нас держал в плену туман.
	И вот довольный Виктор радостно и облегчённо кричит сверху:
	— Всё, мужики, ледопаду амбец!
	Выбрались на плато под перевальным взлётом. Сбросив в глубокий снег рюкзаки, алчно лезем в них за перекусом – изголодались с давнего утра.
	…Вечер весёлый, настроение отличное. Мы успели подготовить для затрашнего подъёма нижнюю часть заснеженной ледовой стены, ведущей к нашей седловине. На хлипком снежном мостике через здоровенный  бергшрунд, и выше по крутому слону – навесили двести метров перил. Теперь ночной мороз скуёт снег, ступени закрепятся. И завтра мы быстро, ещё до восхода солнца проскочим обработанный участок, по морозному насту на передних зубьях кошек поднимемся до скал,  и по ним взберёмся на перевальный гребень.
        Нужно обязательно выйти на гребень за день – ночевать на подъёме негде.

	...Не суждено осуществиться нашим планам. Ночью очень потеплело, и хлынул дождь. Подготовленные ступени раскисли. С ледовой шапки, нависающей слева над маршрутом, рушатся ледяные глыбы. И от детонации срываются лавины с нашего склона – бьют по обработанному пути.
	Дожидаться мороза нет времени. Слишком долго нас держал на привязи туман. Близко время  контрольного срока. Если нарушим его, спасатели внизу забьют тревогу. Нужно уходить вниз. В этот раз удача от нас отвернулась.

	...Несколько дней спустя мы всё-таки сделали первопрохождение. Пересекли Главный Кавказский хребет с севера на юг там, где до сих пор этого никто не делал. 
	Преодолев, по трудной и опасной крутизне лабиринт трещин на леднике Северный Тана-Цете, по очень высокому, очень крутому склону, через два бергшрунда  взобрались на гребень и поставили палатки.
              А ночью горы, словно спохватившись, обрушили на нас ураган.
              Сначала лопнули растяжки палаток.                                                   
              Потом поломались стойки.
              Потом у верхней палатки, принимающей на себя основные удары ветра, разорвалась крыша. Нас поднимало и трясло. Иногда казалось, что ураган сбросит нас с гребня...
	Утро не принесло облегчения.
	С трудом свернули лагерь, и сквозь непроглядные тучи, почти ощупью спустились с гребня в  южном направлении, на верхнее плато ледника Цители. Здесь ветер слабее.
       День... Ночь... Снова день... Штормовой ветер при нулевой видимости. Снова ночь... Непогода не унимается. Сквозь изорванную ткань внутрь палаток хлещет пурга, ледник дышит злым холодом. Чтобы не застудиться, спим на животах, засовывая под себя окоченевшие руки...

	На третий день я вспомнил, что подошли дни рождения: 10 августа день рождения моего отца, 11 августа родилась моя старшая дочь Юлия, а 12 августа я сам на свет появился.
	Предвкушая удивление и удовольствие коллег, торжественно извлёк из пакета с носками бутылку коньяка, достал из глубины рюкзака неучтённые завхозом консервы и апельсины.
              Но недооценил своих товарищей. Ухмыльнувшись, они тоже полезли в рюкзаки. Пожалуй, и в городе не всегда удаётся обеспечить на праздничном столе такое изобилие…
	— За наш перевал! За горы! За тех, кто в горах!
	— За тех, кто ждёт дома!
	По палаткам застучала снежная крупа. Началась гроза. Заглушая шум ветра, загрохотал гром.
	— Праздничный салют! 
       Обнявшись, сидим в рваных  заледенелых палатках и, любуясь, как молнии бьют в окружающие вершины, поём Визбора:
                                                         Гребни каменных гор
	                                                  Машут сорванным снегом.
                                                                В мачтах молний встаёт,
	                                                  Как дредноут, гроза.
	                                                  	                                             
        ... На четвёртые сутки к вечеру сильно подморозило. Ветер прекратился – резко, как поломался. Тучи сползли в ущелье.
	За считанные минутки мы свернули лагерь, надели кошки и заспешили вниз. Сначала было просто. Потом пошли в дело крючья и верёвки. Спускаемся по ледовым стенам, перепрыгиваем через трещины, переползаем над ними по ажурным снежным мостикам... Страшно!
	До темноты успели сбросить триста метров высоты и, найдя через рандклюфт выход со льда на скалы левого борта, устроились на ночлег.
       С удовольствием ощущаем кто спиной, кто боком — камни, а не лёд. Они кажутся тёплыми...
	Завтра спустимся на травку. Денёк отдохнём, обсохнем, отогреемся. А потом полезем по льду и по скалам на следующий перевал. Их ещё три на  маршруте. Но самое  трудное и интересное уже позади. Грустно.
	В соседней палатке зажёгся фонарик – парни выбрались из спальников и, обхватив руками зябнущие плечи, разглядывают карту.
	— Эй! Что случилось, почему не спите? Скоро полночь!
	— И вам не спится? Давайте решать, какой маршрут пойдём в будущем году...








































Крутые снега

                                                                                      Я  дышал вольным ветром, ветром безбрежных просторов.
                                                                                      Кто хоть раз глотнул его, тому не забыть его вкус! 
                                                                                      Не так ли, товарищи мои?

                                                                                                                                             Антуан де Сент-Экзюпери

       Позади изучение карт, схем, кроков, отчётов предыдущих экспедиций. Позади работа со снаряжением — что-то усовершенствовали, что-то отремонтировали и переделали, что-то изготовили заново.
	Позади тренировки на скалах, бесконечные круги по дорожкам стадиона, звон и грохот штанги.
	Позади последняя проверка — всё ли предусмотрели, всё ли учли, всё ли взяли, ничего не забыли?
              Позади бессонная прощальная ночь… 
	Аэропорт  и рокочущий голос громкоговорителей, объявляющих посадку... и поцелуи... и улыбки... тревожные взгляды... и прощальные взмахи детских ручонок.
	…Белые многоярусные громады облаков плывут под крыльями самолёта, час за часом пронзающего дали километров…
	А потом крутые, раскалённые под беспощадным азиатским солнцем серпантины Западно-Памирского тракта... и долгие часы в пропылённой, раскалённой, пропитанной запахом бензина и табака кабине тяжело нагружённого ЗИЛа... И далеко внизу в глубине ущелья жёлтая пена реки... И взметнувшиеся высоко, ощерившие в небо острые чёрные клыки,  безжизненные скалы вдоль дороги... И повороты, на которых колёса, вздымая тучи розовой пыли, крутятся у самого края пропасти, и сердце замирает, и лихой памирский шофёр – недавний сержант-танкист,  напряжённо стискивает зубы, и желваки ходят под смуглой кожей на его скулах...
	Как награда за трудности пути — ослепительной голубизны, абсолютной прозрачности освежающее озеро. И грациозные голубые стрекозы над водой, и ласковые всплески серебристых рыбок... И тревожный возглас шофёра: — К кустам не подходите, там кобры!
	…Снова едем. Взбираясь на более чем трёхкилометровую высоту очередного перевала, мотор захлёбывается от недостатка кислорода, и его спокойный, уверенный рокот сменяется жалобным, надрывным воем.
	Горы... Нависшее огромным, низким, давящим куполом тёмно-тёмно-синее небо. Оно непрозрачное. И кажется твёрдым…
	Рядом снег. И свежий холодный ветер леденит ноздри. И от перепада давлений вздуваются консервные банки, и вытекает паста из  авторучки...
	А потом тополиный парад вокруг зелёных кишлаков... и задумчивые ослики у прозрачных  арыков... и яркие, как мотыльки, застенчивые девочки со множеством иссиня-чёрных косичек... 
              И  благословенная прохлада чайханы. На достарханах степенные  седобородые аксакалы в чалмах и пёстрых халатах, подпоясанные цветными платками. Неспешно ведут нескончаемый  разговор под бесконечный, нежный, баюкающий перезвон вечной мелодии. И пропылённые, усталые шофёры, закрыв воспалённые глаза, медленно пьют душистый зелёный чай...
	И вновь рёв мотора на трудных подъёмах... визг тормозов на опасных спусках... хруст пыли на зубах...
              Бурный Пяндж: по его орографически правому  берегу — нашему берегу — катят тяжёлые грузовики, несутся легковушки, мотоциклы и мотороллеры, вечерние кишлаки сверкают электричеством. А по левому берегу, всего в нескольких метрах — чужая дикая, почти первобытная страна.
	Потом отдых для усталых машин и людей... и огромные звёзды в бархатном небе... и глубокий, без сновидений, сон под таинственный шёпот листьев тутовника...
	А утром вновь бежит под колёса бесконечная дорога... Потом она заканчивается... Мы идём по тропе, медленно набирая высоту... Вечером из-за поворота ущелья в лицо ударяет знакомый, всегда тревожный и такой желанный, ледяной ветер с близких вершин... Последний ночлег в долине... Утром мы выходим на ледник...
	...Стремительная, неожиданная пурга, моментально превращает  августовский полдень в подобие ненастного январского вечера...
	Облака, такие красивые при взгляде из долины! А вблизи, внутри  такие мерзкие...
	Горы... Это огромные, яркие звёзды по ночам. И мороз, сковывающий ручьи и водопады... мороз, от которого мокрые капроновые верёвки обретают жёсткость арматурных прутьев, а мокрые ботинки нужно на ночь класть к себе в спальник, чтобы не замёрзли, и утром можно было обуться...
              Горы… Тоска по жене и детям.
              Горы — прозрачная, как воздух, пахнущая снегом вода...	Безграничное доверие к товарищам по команде, к партнёру по связке...
	Горы – огромное, не отпускающее ни на миг чувство ответственности... предельная собранность и требовательность к себе... и постоянная, ежесекундная забота о спутниках — в ответ на их постоянную заботу...
	Горы — высокое братство грубых, добрых, смелых, дружных, весёлых и неунывающих матерщинников, у которых всё поровну на всех: холод, голод, жара, крутизна, работа, отдых, запах, страх, радость, горе, кружка чая, сухарь, таблетка глюкозы, глоток спирта и сигарета...
	Пожалуй, чтобы действительно понять нас, нужно повидать то, что мы видели, узнать то, что ведомо нам.
	Мы знаем, например, как красивы облака, если смотреть на них сверху в лунную ночь... как перед грозой электрические разряды покалывают кончики пальцев, и в бороде вспыхивают голубые искры... как гремит под пургой обледеневшая палатка... как урчит голубым пульсирующим пламенем примус, плавя в котелке снег для питья... как в напряжённо звенящей тишине шуршит по лавиноопасному склону страховочная верёвка, и нервы натянуты, как струны, и сердце стучит молотом и очень страшно... как раскатисто громыхает снежная лавина… и ледовый обвал… и как грохочет камнепад, сотрясая воздух, высекая искры, обдавая секущими каменными осколками и запахом серы...
	— Что вас тянет в горы? Это нелепо — в век космических технологий, в свой заслуженный трудовой отпуск проходить пешком по диким местам сотни километров. Да ещё все свои шмотки и жратву  на собственном горбу тащить!.. Нелепо, трудно и опасно. Непонятно!
	Спасибо, что не глупо…
	Мы залечиваем ссадины и царапины, растяжения и обморожения… наши лица, обожжённые высотным ультрафиолетом, обветренные ледяными  ветрами, постепенно смягчаются… исчезают трещины на губах… на нас перестают оборачиваться на улицах. Мы становимся обычными горожанами.
	А по ночам нам снятся горы: белый снег на склонах… белые облака над белыми вершинами… белые ледопады... белые фирновые поля... 
	Вернувшись в город, мы долго видим белые сны.
              Об этом Эдик Гончаров песню сочинил:
	
                                                          Слышишь, опять бесятся вьюги,
                                                          К небу идут следы.
                                                          Ночь напролёт снегом хрустят
                                                          Белые-белые сны.
                                                          Белые сны...
                                                          Бешеный снег!
                                                          Кто их считал — шаги?
                                                          Тихо бредут по белизне,
                                                          Сгорбившись, чудаки.
                                                          Ты не поймёшь,
                                                          Белые сны —
                                                          Это не просто так.
                                                          Это опять мимо прошло
                                                          Всё, что пришлось тогда.
                                                          Это не бред.
                                                          Это не блажь.
                                                          И — никакой беды.
                                                          Просто со мной ночь коротать
                                                          Вздумали белые сны.

              Мы знаем опасность и усталость. И чувство упоительного восторга, радости, облегчения и грусти, рождённое окончанием пути.
	Мы знаем, как сладким тёплым соком растекается по губам спелая лесная земляника... как хрустальный нарзан искрится в ладонях, ломит зубы, леденит горло...
	Приятно, спустившись с высоты, пронизанной холодом вечных снегов, лежать на прогретой солнцем  мягкой душистой траве, слушать пение птиц и ласковый шелест листвы, и знать, что сложный маршрут позади... а  впереди новые маршруты… конечно более сложные… ещё интереснее!..
	Тёплыми задумчивыми вечерами долго не гаснет маленький костёр, и не хочется спать, и песни вспоминаются сами собой… и рядом друзья, с которыми  легко и спокойно.
	В такие вечера хорошо думается и  многое вспоминается:


             …Ночью дождь. Вернее не дождь, а отвратительная, пронзительная, всепроникающая  сырость — накрыли облака... А палатки с вечера мы не поставили — прямо в траву завалились спать под звёздами...
             Поворочались, но подниматься и ставить палатки лень — лишь укрылись  с головой полиэтиленовыми накидками.
	В шесть утра  поднялись, начали упаковывать  рюкзаки... Чуть ниже нас, в долине Баксана над Тырныаузом, клубятся плотные облака. И в верховьи нашего ущелья тоже висят мрачные тучи, похожие на хлопья мокрой грязной ваты. 
              Нижние облака поднялись и обволокли нас плотным туманом. Начал моросить по-осеннему холодный дождь.
       На сегодня запланирован подход по ущелью к началу подъёма на первый перевал. Трудностей и опасностей не предвидется,  спешить некуда — выход в восемь часов.
              …За тридцатиминутную ходку набрали сто двадцать метров высоты, и вышли из нижнего яруса облаков. Сырость исчезла, налетающий  порывами холодный ветер бодрит, опохмеляет и вселяет надежду на улучшение погоды.
	Неспешно поднимаемся вдоль бурной Тютю-Су. Вдруг тропа круто поворачивает, упирается в реку и... продолжается уже на другом берегу.
              Мы заметались — обозначенного на карте моста нет, а организация переправы потребует много времени — река  серьёзная. Нужно искать брод. Но наше внимание привлекло переброшенное через поток бревно с перилами из толстой алюминиевой проволоки, Правда, лежит бревно неудобно — сразу за ним, ниже по течению, река обрывается ревущим двухметровым водопадом, и острые клыки  камней торчат из пенной воды, как плугами перепахивают беснующуюся воду...
	— Ну, я пошёл! — перекрывая грохот реки крикнул Саша Октябрьский, и шагнул на бревно. Я  едва успел остановить его: - Необходима страховка!
	Саня неохотно вернулся, стал отстёгивать от рюкзака верёвку. Остальные не спеша, и тоже с неохотой, надевали страховочные пояса.
               Я приготовился к переправе первым. Защёлкнул карабин на проволочных перилах, но шагнул на бревно только когда убедился в надёжности страховки с берега,  организованной ребятами. 
               …Противоположный берег уже рядом, но я вдруг поскользнулся на мокром бревне. Чтобы сохранить равновесие, натянул проволоку и... она оборвалась!  Я рухнул в реку.
	Мужики на страховке сработали чётко, и вскоре я уже стоял среди них на берегу, лязгая зубами и отплёвываясь от ледяной воды. Хазрет Хизетель вставил мне в трясущиеся губы зажжённую сигарету. Миша Багров стирает бинтом  кровь с моих ободранных ладоней, бормочет смущенно: — А казалось, что страховка здесь ни к чему...


             …Час за часом напряжённо карабкаемся вверх по неустойчивым каменным глыбам морены Шхельдинского ледника.  Вдруг сверху навстречу — люди: — Привет! Мы из Еревана, а вы откуда?
	И вот мы все сидим на наклонном плоском камне, пьём какао, и наши новые  знакомые поют армянские песни. Где-нибудь в концертном зале их исполнительское мастерство не вызвало бы умиления. Но здесь мы их слушаем с удовольствием. А смуглые, красивые парни и девочки вдруг срываются с места и пускаются в пляс. Ловко! И мы с ними неумело танцуем…
               «Дети разных народов, мы мечтою о счастье живём» - была тогда такая песня. Безбоязненно ходили мы по горам Чечни, Осетии и Дагестана, свободно путешествовали по Карачаево – Черкессии, Кабардино-Балкарии  и  Грузии, по Памиру, Алтаю и Тянь-Шаню...
              Ещё песня была: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз»… Горный туризм оттуда – из Советского Союза. Нигде в мире такого спорта не было, и никогда не будет – нет у них наших масштабов. И у нас их теперь нет…


	…Прямо из-под ног отвесно вниз уходят скалы, скрываясь в клубящихся тучах. А над  нами чистое небо. Пригревшись под солнышком, свесив ноги с  обрыва в пропасть, блаженствуем на тёплых камнях перевального гребня.
	Рядом появились белые симпатичные облачка. Вспомнился Маяковский:

                           	                                      Плыли по небу тучки,
	                                                    Тучек четыре штучки...

	Дотрагиваюсь ледорубом до висящего над головой облачка: — Сюда бы сейчас наших детей, вот порезвились бы!
      	— Всему своё время, — отзывается Игнатенко, – у них всё впереди.
	Забиваем в  скалу крючья, блокируем их, вешаем верёвки и начинаем спуск.
              Задеваешь выступ, а он вываливается из стены и, сбивая на своём пути ещё десятки камней, с грохотом и гулом, в клубах пыли  рушится вниз...
	…Спустились на узкую наклонную скальную полку. По ней траверс влево — нужно уйти в сторону от камней, которые посыпятся сверху при продёргивании верёвок.
	Здесь скалы  гладкие, монолитные. Удерживаемся на полке, заклинивая кончики пальцев в узкой трещине, рассекающей камень на уровне коленей. Приходится двигаться, согнувшись, прижимаясь щекой  к скале. Рюкзак тянет назад, пытается опрокинуть.
	Резко хлестнул по лицу холодный ветер и задул, не переставая. Тучи снизу быстро прут вверх, их серые бестелесные щупальца всё ближе. Нам совсем не нравится перспектива сидячей ночёвки на стене под пургой, начинаем соревнование с тучами: кто быстрее — они вверх или мы — вниз. Кажется, что тормозные планки скоро задымятся от трения по веревкам, но тут мы соскальзываем на снежную пробку в бергшрунд, быстро выбираемся из него и,  вконец обессиленные, столкнув вниз рюкзаки, кто на животе, кто на спине скатываемся по заснеженной ледяной крутизне на ровное плато. Ещё несколько минут и непогода не страшна — верные палатки надёжно защитили от гудящей пурги.
	Нам тепло, уютно: мурлычет примус, гарантируя скорый чай. Колеблется пламя свечи, на палаточном потолке колышутся и вздрагивают в такт ударам ветра причудливые тени…


             …Весь день и всю ночь на перевале Хотю-Тау мела пурга. Ветер продувал палатки насквозь, и снежная пыль оседала на спальниках, противно таяла на лицах. Спали неспокойно. Снег заваливал палатки, приходилось выбираться на ледяной ветер, откапывать их.
	Но утро чудесное! Небо расчистилось, ветер утих,  вершины  засверкали. Эльбрус рядом – за ближнюю к нам Западную вершину, кажется, можно взяться рукой…
	Пурга замела, замаскировала ледниковые трещины — на спуск пошли в связках, зондируя ледорубами путь.
	Вдруг – крики... Оглядываемся: к нам бегут двое мужчин, кричат, руками машут. Мы остановились, сбросили рюкзаки в снег. Всё ясно — если в горах люди бегут, кричат и машут руками — готовься к спасам... 
              Эти двое подбежали, что-то говорят, торопят, а мы не разберём ни слова — они, оказывается, иностранцы. С трудом поняли, что кто-то провалился в трещину. Хватаем верёвки, репшнуры, ледобуры, карабины и жумары, ставим иностранцев в свои связки и — скорее вверх. Задыхаясь от нагрузки, для такой высоты почти непосильной, подбежали к месту аварии.
	Несколько человек растерянно топчутся по снегу, о чём-то переговариваются, а рядом зияет жуткая чёрная дыра. Из её глубины, из самых недр ледника, доносится женский стон. Оказалось, что провалившаяся в трещину девушка в полном сознании. Это было особенно страшно…
               Мы достали её из трещины. И передали спасателям, спустившимся с акьёй на лыжах  с «Приюта одиннадцати».
	На следующий день в Терсколе  узнали, что ночью девушка умерла…


	…Поднимаемся по узкому, очень крутому кулуару. Иногда он совсем сужается и делается отвесным, перерождаясь в камин: приходится двигаться, распирая руками и ногами боковые стенки, иначе никак.
	Вайзер как раз на таком участке. Начинается пурга.
	Я на самостраховке стою в половине верёвки выше, ожидаю, пока он пройдет по перилам до крюка. Место скверное – сверху стреляют камни. Стоять неудобно, поясница и плечи под рюкзаком затекли, ноги сильно мёрзнут. Я переступаю, стараясь устроиться удобнее — из-под  левого ботинка вываливается камень.
	— Камень! — ору я.
	У Владьки великолепная реакция и редкая интуиция — он чётко уклоняется в нужную сторону. Камень, нацелившийся ему в голову, лишь задевает вскользь плечо и, вспоров штормовку, свитер и тельняшку, разрубает кожу. Потекла кровь.
               Я  готов услышать яростную брань, гневные упреки. Но Владик лишь метнул в меня короткий, полный боли взгляд — не осуждающий, а удивлённый...


       …Работаем в ледопаде. Вайзер вогнал ледоруб в узкую ледовую щель и, набросив на него верёвку, страхует Игнатенко. Тот перепрыгнул широкую трещину, надёжно закрепился, и Влэд снимает страховку. Неожиданно раздаётся треск и трёхслойное ясеневое древко переламывается! 
	Владька с любопытством глядит на обломки, а мы обескуражено молчим,  и каждый представляет  ступени ледопада, которые предстоит пройти.
	— Владик, что будем делать?
	— Идти!
	— А ты как пойдёшь?!
	Он хмыкнул: — Ногами!
	И он прошёл этот сложнейший, крутой, опасный ледопад идеально — уверенно и чётко...


	…Жена в горах, я с детьми дома. Вечером забрал их из яслей. Двигались домой неспешно, ведя задушевные беседы. И пропустили передачу краевого радио о нашей  экспедиции на Памиро-Алай.
	Когда я мыл посуду, а рядом ныла Милочка, из комнаты раздался отчаянный Лёшин взрёв, за которым последовала напряжённая, какая-то вибрирующая тишина, явно свидетельствующая о том, что парень зашёлся в крике.
	Бросился я туда — оказалось, он зажал себе палец оконной рамой. Придавил его здорово, до синяка, потому заливался слезами дольше часа. Потом затих, утомившись и иссякнув, всхлипывая, вздрагивая и тяжело вздыхая. Так на руках у меня и заснул некупанный. Даже во сне держал травмированный указательный палец пистолетиком...
	Утром ноготь на пальце стал фиолетовым, но Лёшик о нём уже забыл, у него новые приоритеты. С утра он стал жаловаться, что болит животик. Я разволновался. Но потом, здраво поразмыслив, решил поговорить с сыном доверительно, по-мужски. И в откровенном разговоре он признался, что ничего у него  не болит,  просто ему очень хочется на ручки.
	Позавтракали жареной картошкой.
	В обед — борщ и манная каша с вареньем. Мила начала высказывать претензии по поводу того, что каша холодная. Я её убедил, что так и должно быть,  что жарким летом детишки должны кушать кашку холодную.
	...Весь день катал детей на раме своего велосипеда. Погода установилась такая же, какая была до неожиданного приступа затяжных холодных дождей — в небе абсолютная прозрачность и чистота, не запятнанная ни единым облачком.  Днём жуткая жара, пекло. Вечером липкая духота с комариным зудом.
	Милочка расчесала укусы и потребовала, чтобы я смазал их зелёнкой. На какой-то момент отвлёкся к закипевшему чайнику, оставив ватку и пузырёк у дочери. И, когда вскоре вернулся, незелёной у Милочки осталась лишь спина. И то же самое она уже завершала проделывать с терпеливо и заинтересованно сидящим перед ней Алёшей...
	В воскресенье опять катались на велосипеде, несколько раз ездили за мороженым.
	Потом я выставил на солнце корыто, полное подогретой  воды, и дети плескались с удовольствием, и пускали по волнам свои пластмассовые лодочки-яхточки.
	Потом Алёша один бултыхался и скакал, держась за борта. Особенно ему  нравилось с полного размаха плюхнуться в воду, чтобы брызги во все стороны били фонтаном!
	А ещё он придумал использовать толстые виноградные лозы во дворе в качестве параллельных брусьев. Отжимался на них, качался и прыгал до самого вечера.
	Пока он этим важным делом вдохновенно занимался, я под присмотром Милочки, нажарил сырников. Лёшенька с Милочкой скушали по два сырничка со сметанкой, и по два с клубничным вареньем. А когда и я, после наведения порядка на кухне, наконец-то собрался отведать свои  кулинарные изделия, оказалось, что уже ничего не осталось — Алёша, добрая душа, угостил своих друзей на улице.
	Утомили меня соседские дети — наша калитка постоянно настежь, и во дворе все время пищит, визжит, хохочет и плачет куча детей. Весело с ними! Во всяком случае, не скучно...
	Вечером Мила с Алёшей категорически отказывались купаться, и пришлось с ними немножко поскандалить. Перед сном, после сказки, мы с Милой помирились. А Лёша так и заснул обиженный и зарёванный, лишь часа через полтора-два, проснувшись попить водички, обнял меня за шею, поцеловал и попросил укрыть одеяльцем: простил!..
	Поскольку дети абсолютно не дают возможности заниматься ничем серьёзным — ни рисовать, ни писать, — я занялся починкой люстры, а потом ремонтом крышки на погребе. Пока крышку на место прилаживал, Лёша  молотком разбил стеклянную банку с гвоздями. Мила, несмотря на мои предостережения, полезла босиком смотреть на происшествие, и загнала осколок стекла  в пятку. Хорошо, что громко заревела, я стекляшку сразу вытащил, залил рану одеколоном, замазал зелёнкой и забинтовал — через полчаса дочь уже забыла о происшествии...
	Котёнок Чуня растёт наглецом и обжорой — отнимает еду не только у братьев и сестёр, но даже у своей мамаши, тоже никогда не отличавшейся застенчивостью. Чтобы подкормить постоянно мяукающих усатых-полосатых, я отправился (в тайне от детей, конечно,) с пневматической винтовкой на охоту, и добыл каждому коту по воробью. Чуня мигом слопал своего, а потом  ещё  выдрал воробья из пасти у матери, и они подрались…
	За воскресенье раз пятнадцать прочитал детям книжку о Лошарике. Вечером посмотрели сказку по телевизору, а потом ещё я им на стене диафильм про Синдбада-морехода показал. Перед сном, убаюкивая, пел туристско-альпинистские песни.
	В понедельник  утром  гроза и сильный дождь, я едва успел снять сушащееся во дворе бельё. Детей с трудом разбудил — под дождь сладко спится.
	Вчера они играли в маму и сыночка — Мила накинула на плечи пелёнку и, склоняясь над лежащим на диване Алёшей, говорила ему ласково: - Сыночек, вставай, пора в ясельки.
               Когда теперь я этими словами стал будить  Лёшу, она проснулась и засмеялась: - Ты разве мама?
	- Нет – говорю – я мапа...
              А Лёшенька проснулся с бодрым криком: - Давай катаса на исопетике твоём бовфом!
	Дождь скоро иссяк, и мы побежали в ясли уже под солнышком. Вернее, я побежал, подхватив  детей на руки. Алёша, несмотря на тряску, уснул, прижавшись к моей груди, склонившись головкой мне на плечо.
	При расставании оба поплакали. Но не сильно. Потом Лёша увидел своих ясельных приятелей и побежал хвалиться, как ездил за мороженым на «бовфом исопетике». И забыл попрощаться с «мапой».
               А с Милочкой мы друг дружке через оконное стекло руками помахали. Но ей очень мешали мальчишки —  лезли обниматься и целоваться…


	…В покосившемся заборе кособокая, с широкими сквозными щелями дощатая калитка. Её соорудил мой добрейший восьмидесятилетний дедушка Сергей Алексеевич. Сделал плохо — трудно ему, он уже слабый. В конной армии Будённого он воевал против Деникина и Махно, участвовал в форсировании Сиваша, штурмовал Перекоп, был связистом у Фрунзе, устанавливал советскую власть и восстанавливал народное хозяйство в Сибири, неоднократно встречался с Микояном, во время войны с белофиннами участвовал в прорыве Линии Маннергейма, воевал с гитлеровцами в Великой Отечественной войне... Не раз ранен, контужен. Болел  цингой и туберкулёзом... Давно сломанные на руках пальцы так и остались скрюченными на всю жизнь. Подвижность правой руки в локтевом суставе ограничена — с трудом ложку до рта доносит... В правом глазу лишь половина хрусталика... На войне он был радистом. В гражданской жизни — бухгалтер.
              Потому калитка  кособокая.
	Конечно, сделать её должен был я. Но мне некогда. Мне почему-то всегда некогда... Я всегда весь в неотложных делах. И всегда, почему-то, без пользы для семьи. Что ж я за гад такой? Очень целеустремлённый  в какую-то далёкую от жизненных реалий никчёмность — в искусство, в горы. Подальше от зарабатывания денег, от семейных обязанностей…


	…Зима. В доме холодно – печь не хочет гореть, дымит. Жена лепит вареники, рядом возится сын. Руками в муке потёр глаза, провёл по лицу — брови и нос побелели. Смешной и милый.
	Милый мой, любимый крохотный мужичок! Кем станешь? Каким? Неужели таким же, не от мира сего, как я?..
	В доме теснота и духота: дымящая печь, рукомойник и помойное ведро, двое крошечных детей и больной старик — с ночными горшками; и мы с женой... Всё это на восемнадцати квадратных метрах.
	...Упёрся лбом в холодное оконное стекло, сдерживаю слёзы, губы дрожат, в носу щекотно, в душе  тоска. И стыд  перед семьёй. На сердце горько. Давит чувство полной безнадёжности, беспросветности. 	В двух метрах за окном старый, почерневший от времени и сырости деревянный забор. В сторону окна с него свешивается миниатюрный снежный карниз, наметённый ночной метелью. Днём он тает.
              А вечером подморозит, и звонкие капли, замерзая, вытягиваются в изящные сосульки, сверкающие  в оконном  свете. На ночь я закрою ставни, света из окна не будет, и сосульки перестанут сверкать. Но взошедшая луна зажжёт на сосульках и на снегу голубые искорки. И, если  отвлечься  от  покосившегося забора, почудится, что красиво, как в горах...
	А завтра, когда взошедшее солнце обожжёт снег, карниз опять начнёт таять, отяжелеет от талой влаги, сдвигающие силы превысят силы удерживающие, и карниз рухнет. Впрочем, почему рухнет? Эти сантиметры мокрого снега соскользнут с забора вниз незаметно,  почти бесшумно.
	…Вспомнился другой снежный карниз – настоящий, горный, огромный, смертельно опасно нависший над головой… в прошлом году это было... второго мая... Мы сквозь карниз  прорубились без приключений. Всё тогда получилось как всегда, как обычно — отлично!  Вот бы так уверенно, успешно действовать и в повседневной городской жизни!..


	…Разве можно сравнивать легендарные походы и восхождения прошлого с нынешними нейлоново-сублиматными экскурсиями в высоту? То были великие подвиги человеческой воли, разума и отваги! А у нас — игра в романтику, променаж для отвыкших от физических нагрузок немощных интеллигентов, залежавшихся в душной тесноте городских квартирок.
	Предшественники открывали огромный мир — для всех!
	Мы открываем лишь самих себя — для себя…
              Впрочем, и это, пожалуй, всё-таки не совсем бессмысленно...
              Горный спорт значительно изменился, стал иным, чем был, когда мы зажигали в горах свои первые костры. И, кажется, изменился не в лучшую сторону.
	Хотя, может быть, это действительно лишь кажется – на фоне изменившейся политической и социально-экономической ситуации в стране. И кажется лишь мне. Быть может, во мне говорит не здравый объективный рассудок, а брюзжит старческая тоска по невозвратному былому...
	Если бы новые поколения горных спортсменов действительно были хуже предыдущих, прогресс в горном спорте был бы невозможен. А он очевиден. Нет былой массовости, но уровень достижений очень высок...
	Наверное, неудовлетворённость возникает оттого, что прогресс не так скор и не столь гуманен, как хочется.
	И не нужно, стало быть, обращать внимание на ворчащих стариков. Это они тоскуют по былой молодости...


	...Жена мыла посуду, и намочила часы. И они остановились. И я понёс их в часовую мастерскую, что на улице Гоголя, напротив Кооперативного рынка.
	Часовой мастер — улыбчивая, миловидная Любовь Павловна осмотрела часы и сказала, что их нужно чистить от ржавчины и ещё менять в них что-то погнутое.
	Через две недели я забрал часы из ремонта, заплатив четверть их стоимости. А через три недели они опять остановились.
	Взял я гарантийную квитанцию и понёс часы обратно в мастерскую. Любовь Павловна открыла их, посмотрела и вновь сказала, что механизм ржавый и что-то погнуто, и что-то надо менять.
	Я  удивился и высказал недоумение по поводу качества недавнего ремонта. И тогда симпатичная Любовь Павловна заявила, что я, пользуясь правом на гарантийный ремонт, подсовываю ей другие часы...
	Уж потом я сообразил, что в квитанции всегда указывается номер часового механизма, и нужно было спокойно этот номер сверить с тем, что на часах... 
              Но я оскорбился, вспылил и нагрубил. И Любовь Павловна на меня накричала и порвала квитанцию. Я схватил злосчастные часы, грохнул их вдребезги об пол и, хлопнув дверью, выскочил на улицу, задыхаясь от обиды и злости.
	К вечеру прошла досада за угробленные часы и неумение  доказать свою правоту. И навалился стыд за то, что кричал на женщину и прилюдно хлопал дверью. 
              Полночи бессонно промаялся и уснуть смог только, когда решил извиниться.
	А утром понял — извинюсь, но после моего ухода часовой мастер скажет клиентам: — Заела совесть мужика, что пытался подсунуть мне часы в ремонт нахаляву!
	И не пошёл я никуда.
              Но за свою несдержанность и грубость до сих пор стыдно…


	…Это случилось, когда СССР был ещё жив. Но «братские» народы уже мутузили друг друга, и  появились беженцы... и раздражение... и вошло в обиход словосочетание «лицо кавказской национальности».
	Цены тогда были низкие, но купить было нечего. Даже носки, трусы, мыло и сигареты продавались по специальным талонам, выдаваемым в домоуправлении.
	А чтобы добыть выпивку, нужно было ещё отыскать магазин, торгующий ею в данный момент. И обязательно отстоять гигантскую очередь. При этом нужно было иметь с собой пустые бутылки — напитки продавались только в обмен на «пушнину» в пропорции один к одному.
	...Около краевого спортивно-туристского клуба «Кубань», что в Краснодаре на улице Садовой, мы маялись в ожидании автобуса, чтобы ехать в горы для участия в туриаде, посвящённой Дню Победы.
	Вдруг в магазинчике напротив стали продавать портвейн. Мгновенно выросла многолюдная нервная очередь.
	Андрей Свитка, Володя Шутов, Саня Пашкин и я взяли канистры, приготовленные под бензин для походных примусов, и отправились в магазин. «Пушнины» у нас, естественно, не было. Но сизоносые завсегдатаи винного отдела бойко закупали портвейн без всякого обмена и, тут же проглотив содержимое, возвращали опустевшие бутылки продавщице — красивой весёлой армянке. Это вселяло надежду.
	Когда подошла наша очередь, продавщица наотрез отказалась продавать вино без обменной посуды.
	Мы показывали канистры, убеждая, что у прилавка перельём в них вино и вернём бутылки. И упрашивали её... и умоляли... и стыдили... и заискивали... и взывали к её разуму и чуткости, доброте и красоте... Всё напрасно!  Красавица подняла крик, призывая страждущую толпу выкинуть нас из магазина.
	А тут как раз долгожданный автобус подкатил.
	Я, Пашкин и Шутов пожелали, от всей широты русской души, счастья продавщице и всему армянскому народу и, в обнимку с пустыми канистрами, отправились грузить рюкзаки.
	А вскоре и Свитка из магазина прибежал. Да не один, а с ящиком портвейна, который ему помогало тащить незнакомое лицо кавказской национальности. Оказалось, что этот человек, стоявший в конце очереди, врубился в суть нашего спора у прилавка и, задержав уходящего Андрюху, предложил ему во временное пользование свои пустые бутылки. Так Свитка смог купить вино.
	Мы перелили портвейн в канистры, и с благодарностью вернули черноусому благодетелю опустевшую тару.
	И прямо в автобусе, не дожидаясь праздничного застолья, выпили за интернационализм... 



	...По пути к горам остановились на ночлег у спасателей в Псебае.
	После ужина, с ведром чая и гитарой, устроились во дворе под навесом. И под редкие проблески лунного света  сквозь моросящие тучи, подарили себе замечательный вечер, полный стихов и песен.
	Наверное, рано уснувшие юные коллеги, в душе осуждали нас за неспортивное поведение и нарушение режима... 
              Но, со временем, они войдут в наш возраст, обретут опыт потерь и осознают, что смертны. Тогда и они полюбят быстротечную жизнь, станут ценить каждый её миг, будут стараться продлить его, и насладиться им. Тогда и они станут дорожить общением с друзьями больше, чем возможностью поспать.
       И поймут мудрость Хайяма:

	                                       День завтрашний от нас густою мглой закрыт,
                                                     Одна лишь мысль о нём пугает и томит.
	                                       Летучий этот миг не упускай! Кто знает,
	                                       Не слёзы ли тебе грядущее сулит?..


	... Молодые Шутов и Свитка поднимаются, как роботы в мультиках — размеренно, безостановочно и неутомимо. А мне подъём тяжко даётся — и дыхалки не хватает, и в ногах силы. И рюкзак, набитый походным снаряжением и рисовально-живописными причиндалами, для меня уже тяжеловатенький, к сожалению.
	Но постепенно поднимаюсь. И дно ущелья всё глубже.  А горы высятся, ширятся, всё ярче сверкают снежными гребнями и изломами ледопадов.
	Взобрался на первую террасу висячей долины. Шутов далеко впереди и много выше уже выбирается по крутому снегу на вторую террасу, где мы намерены ночевать. Свитка чуть ниже, сидя на рюкзаке, поджидает меня. А по тропе сверху — люди.
	Какой-то здоровенный мужик с гигантским рюкзаком, в каске набекрень и с пижонской косыночкой на шее, сглиссировал лихо по снежнику, задержался недолго возле Андрея,  и дальше вниз понёсся, догоняя своих товарищей. Проскочил мимо меня, не взглянув.
	Я тоже посмотрел на него лишь мельком: на бровях пот, на кончике носа капля пота висит, по скулам и за ушами горячие ручьи  струятся – не до рассматривания встречных.
	Добрёл я до Андрюхи, а он удивлённо спрашивает: — Ростовчанина Витю Украинского ты разве не помнишь? Он только что, узнав, что я из Краснодара, просил Игнатенко и Дудко приветы передать. Я сказал, что ты здесь,  и с тобой он сам свой привет выпить сможет. А вы с ним молча разминулись. Ну, вы даёте, старперы!
               - Витя! 
               Сбрасываю  рюкзак и с приветственным воплем глиссирую по снежнику на нижнюю террасу, где Украинский с компаньонами устроился отдохнуть.
	Обнимаемся, целуемся. Сколько ж мы не виделись? С 74 года, с первого Всесоюзного слета горных туристов у нас в Красной поляне?  Нет, в 78-м вместе ходили на Казбек. Да и  потом встречались и в горах, и на семинарах Федерации. Но после последней встречи прошло времени немало – общаемся реже, чем хотелось бы. Чем нужно…
	Распрощались.
              Иду вверх, вспоминая, как мы с ростовчанами на Памире – не то в Ляхше, не то в Джаргитале, возвращаясь домой после своих маршрутов, неожиданно пересеклись… всю ночь  замечательно кутили, куролесили!
	Через год всю их команду на Гестоле сожгла молния. Витя уцелел чудом. Я не расспрашивал о деталях — ему вспоминать  больно. И мне говорить об этом нелегко. Да и не нужно. Нет ребят, а в памяти они остались сильными, смелыми, дружными, верными и весёлыми – умницами и зубоскалами. Хорошо, что были! Спасибо судьбе за многолетнюю дружбу с ними...


	…Поставили палатку. Шутов со Свиткой кашеварят, укрывшись от ветра за камнем. Я занялся живописью. Холодно. Руки стынут. Краски замерзают.
	Снизу подошёл отряд альпинистов — целый палаточный хутор получился. Ну и, естественно, все хуторяне стали моими зрителями — толпятся за спиной плотным полукругом, дышат в затылок. Конечно, мешают. Но я уж привык.  
	К ночи тучи исчезли, и в чёрном небе повисли большие, яркие звёзды. Закутавшись в пуховки, переминаясь на коченеющих ногах, внимательной толпой стоим вокруг профессионального астрофизика Андрея Свитки и, глядя в небо, слушаем его импровизированную лекцию по космологии и космогонии.
	...Глубокая ночь. В растяжках палатки посвистывает морозный ветер. Володя Шутов мгновенно заснул, уютно прижавшись к моему боку широкой тёплой спиной. Свитка ворочался дольше, но потом тоже затих, лишь вздрагивает изредка во сне.
	А мне не спится. Невольно слушаю разговор в соседней палатке — там трое альпинистов-новичков, возбуждённые предстоящим завтра первым в жизни восхождением, говорят о горах. Пересказывают прочитанные книги, виденные кинофильмы. Путают названия, имена, даты и высоты. Но так увлечены!  Они ещё  в том счастливом возрасте, когда известный гусарский принцип «С дамами о войне, на войне о дамах» ещё не действует. Счастливые! У них всё впереди — и горы, и женщины… и потери друзей… и седина, и усталость… 
	Хорошие мальчишки пришли в наши горы  по нашим следам.


             …Только что спустились с Эльбруса. Наверху мороз и пурга, а  в Терсколе тихо и тепло. В ожидании автобуса, с блаженством пьём пиво на ступеньках домика спасателей.
              Подошли с огромными рюкзачищами, с новенькими ледорубами  молоденькие ребятки. Новое поколение, нам в дети годятся.
	Начальника Эльбрусской спасательной службы Бори Тилова на месте нет. И дежурный ушёл обедать – свои маршрутные документы молодёжь предъявляет  нам.
	Руководитель  группы — тоненькая, маленькая, очень серьёзная девушка. Её заместитель — юноша, почти мальчик. С седыми висками.
	Я вдруг ясно представил своих детей. С какой невероятной скоростью летит время! Совсем недавно мы с женой носили их в походах на плечах, усадив поверх своих рюкзаков. А сейчас они уже своих детей в походах на рюкзаках носят.
               -   Можем мы выходить на маршрут? — решительно и нетерпеливо спрашивает девушка.
	…Кожа на моём лице, обожжённая морозом и солнцем, исхлёстанная снегом и ветром, шелушится и болит. Опухли и болят подмороженные ноги и руки. Но, в общем, всё отлично и, как всегда, через пару недель чувствительность пальцев  восстановится полностью...
	— Так что с нашим маршрутом?
	— «Выход на маршрут разрешён» — медленно вывожу в маршрутной книжке, с трудом сжимая  авторучку.
	— Хорошей погоды, счастливо!
	— Счастливого пути, удачи!
	Они пойдут туда, откуда только что спустились мы. Как пел Высоцкий:

                                                               Испытай, завладев
                                                               Ещё тёплым мечом
                                                               И, доспехи надев,
                                                               Что почём?!
                                                               Разберись, кто ты – трус
                                                               Иль избранник судьбы,
                                                               И попробуй на вкус
                                                               Настоящей борьбы!


	...В альплагере «Узункол» только что вернувшийся с восхождения «снежный барс» Иван Аристов забрал у жены и бережно держит на руках засыпающего сынишку. Пригревшись под отцовской пуховкой, ровно посапывая во сне, мальчик расслабился и из его разжавшегося кулачка выпал голубой альпинистский значок с изображением ледоруба на фоне Эльбруса.
	Маленький Аристов встрепенулся и с беспокойством раскрыл сонные глазки.
	Иван, успокаивая, погладил сына по голове и вложил значок в его ладошку.
	— Здесь мой ледоруб... — довольно пробормотал мальчик, засыпая.


	...Итоговая радиосвязь туриады спокойная, умиротворённая — все команды благополучно подходят к финишу. И мы, спасотряд туриады, собрались двигаться к месту общего сбора.
	В это время быстро пошёл вверх спасотряд ростовской  альпиниады — истёк контрольный срок у группы разрядников. Спасотряд краснодарской альпиниады пока не задействован. Но спасатели уже сидят на своих собранных рюкзаках, ожидая сигнала на выход.
              Договорились с альпинистами, что через пару часов свяжемся с ними по рации – если для транспортировки пострадавших потребуется помощь, мы, быстро проконтролировав  группы своей туриады, немедленно вернёмся в «Узункол».
	…Через два часа по рации узнаём, что наша помощь не нужна — разрядники  нашлись, все живы и здоровы, просто заблукали на спуске.
              Всё! Домой! В родную, ненавистную, желанную городскую суету и каждодневную нервотрёпку...
	Медленно темнеет. Яркий закат раскрасил небо. Река — словно поток расплавленной латуни. По золотистым бурунам рысачит надувной катамаран. Экипаж в ярких шлемах и спасжилетах по уши в воде самозабвенно молотит реку блестящими вёслами. Лица у ребят мокрые,  вдохновенные, азартные и счастливые.


	...Сидим у костра, задумчиво глядя в огонь, вполголоса поём. Мысли приходят светлые, как снег. Спокойно на душе.
	Поднимались по крутому, километровой высоты кулуару в отвесных скалах, грозящих гибельным камнепадом. Спускались по ледовой стене среди устрашающих разломов, под прицелом свисающих с  гребня снежных карнизов. Страховка, страховка... Шли со страховкой, спали со страховкой, со страховкой кашеварили, ели, пили, писяли и какали...
	Да, пройден очень сложный маршрут, но зачем он нам, если бы не этот вечер?
	Но разве нынешний вечер был бы так прекрасен без пережитого и испытанного на высоте?!


	…Подкатил рейсовый автобус из Нальчика, оттуда весело выгрузилась группа с ледорубами, с  туго набитыми рюкзаками, с гитарой. Всё ещё по-городскому чистенькое, аккуратненькое.
	Мы забросили в салон свои выгоревшие, уже пустые рюкзаки, и выбрались наружу покурить перед дорогой,  проститься с горами.
	Пока руководитель приехавшей группы побежал регистрироваться у спасателей, гитарист подтянул струны, и ребята запели:
	                                                 А распахнутые ветра
	                                                 Снова в наши дома стучатся.
	                                                 К синеглазым своим горам
	                                                 Не пора ли нам возвращаться?

	Песня абсолютно соответствовала их настроению, это была песня о них, и пели они радостно, восторженно и азартно.
	Мы слушали молча. И не смотрели друг на друга.
 
	                                                 Звёзды падают нам к ногам.
                                                               Покидаем мы наши горы,
	                                                Унося на щеках нагар
                                                               Неразбившихся метеоритов.

	Тут мы подняли головы, глянули друг другу в глаза, и улыбнулись. И все, кто стоял у автобуса, смотрели на нас и улыбались. И чувствовалось, что многие  завидуют.


	…Погибли наши друзья — сочинские спасатели. Во время проведения поисковых работ  их вертолёт разбился.
	Связываюсь с Красновидом, чтобы в региональной поисково-спасательной службе узнать подробности. Но Серёга не смог говорить, заплакал и бросил трубку...
	
	                                               Лучшие ребята из ребят
		                                 Раньше всех уходят.
  	                                                Это странно.
   	                                                Что ж, не будем плакать непрестанно,
	                                                Мёртвые нам это не простят.
	                                                Мы видали в жизни их не раз
                                                              И святых, и грешных, и усталых,
		                                 Будем же их помнить неустанно,
	                                                Как они бы помнили про нас!


	…Ещё одна стреляная ракетная гильза у меня на полке в мастерской  добавилась — похоронили спасателя Толю Решетникова.
	Наши ребята должны были лететь в Иран – там землетрясение. Просидели в спасслужбе трое суток на упакованных рюкзаках в ожидании борта из Москвы, но получили отбой. Выпили, чтоб расслабиться. Вместе со всеми – и водитель спасательского автобуса Володя Хапёрский. И не развёз он ребят по домам — все разъезжались городским транспортом. 
              Толик в ночном трамвае вступился за какую-то незнакомую женщину. И его убили.
              Скольких  он спас, скольких научил по горам безаварийно ходить! Сколько стихов и песен знал!
	После похорон Хапёрский несколько дней у меня в мастерской плакал…
	...Сорвавшись со скал, на южной стене Хецквары погиб Володя Гусаков. Мы поднимаем его на гребень Главного Кавказского хребта, чтобы потом спустить по крутому льду северного склона, через ледопад в ущелье, куда может подойти машина.
	Работаем в кулуаре — крутом, местами отвесном жёлобе, рассекающем скальную стену. Находиться здесь опасно — сверху может обрушиться камнепад, а укрыться негде.  Спешим. Мышцы болят от напряжения, по лицам струится пот. В очередной раз заряжая палиспаст, псебаец Коля Шишка вскидывает голову вверх и вдруг резким срывающимся голосом кричит:— Камни!
	Все взгляды вверх.
              Память сохранила эти мгновения с фотографической точностью: неба не видно — оно закрыто массой рушащейся породы...
	Нас в кулуаре десять человек. Вжимаемся в скалы. Грохот, клацанье, свист и звон осколков, тошнотворный запах серы...
	Самым младшим — невиномыссцам Саше Тарану, Юре Счастливцеву и тебердинцу Шурику Зотову немногим больше двадцати. Самому старшему — краснодарцу Сергею Киселю за пятьдесят. Несколько мастеров спорта. Всем одинаково страшно.
	...Разгибаемся. Оглядываемся — все ли целы? Все! Лишь у Вити Полика из Ставрополя по лицу струится кровь — гранитный осколок отсёк мочку уха.
	Постояли неподвижно, переводя дух. Покурили. Потом Хасан Качкаров достал шоколад, разделил на всех. Владик Вайзер и Витя Игнатенко проверили верёвки — не перебиты ли камнепадом. 
       - Продолжим, — сказал Кисель. И мы вновь зарядили палиспаст…


	...Жутко неожиданно и абсолютно непредсказуемо, от примитивного гриппа, в собственном доме на лестничной площадке между первым и вторым этажом, возвращаясь из поликлиники, умер конструктор-изобретатель, горовосходитель, могучий и бесстрашный мастер спорта Владислав Вайзер — дорогой мой друг, многолетний партнёр по связке...
	Он был не просто умным, но мудрым. И очень добрым. И при этом бескомпромиссно требовательным. С ним не было легко и беззаботно. Но было ясно  и уверенно — и в горах, и в городе.
	Сколько раз на сложных маршрутах и спасработах мы могли свернуть себе шеи… сколько раз рисковали и уже почти умирали… из каких только ситуаций не выцарапывались, не выскальзывали благополучно в последний миг, бывало, изрядно помятыми и ободранными, но всегда весёлыми…Живыми!
	Я  благодарен Владику за то, что он был в моей судьбе. 
	Он оставил в моей жизни очень глубокий след — чистый и радостный…
	Наш друг поэт Владимир Жилин написал о нём:

                                                   Немногословный, точный рыцарь мой,
                                                   Под траурной горой венков закопанный.
         Ты младше всех, а смерть — шаг столь рискованный...
                                                   И пять ракет шипят над головой.
                                                   Редчайший сплав ума и доброты,
                                                   Поступок твой жесток был до отчаянья,
                                                   Когда вершиной стал недосягаемой
                                                   Второй этаж — и навзничь рухнул ты.
                                                   Какой Памир иной тебя взманил?
                                                   Ты в диких дебрях льда, за кальгаспорами.
                                                   Как страшно мы с тобою не доспорили
                                                   И я не знаю, устоит ли мир.
                                                   Твой отпечаток светел, чёрен креп.
                                                   Дорога круторога, в ночь обрывиста.
                                                   Нас тоже – тьма. Слезами каждый вымылся. 
                                                   И преломил свой поминальный хлеб.
                                                   В горах разлукой свищет лес сквозной.
                                                   Сошла листва отлива воронёного.
                                                   Не жди весной порядка заведённого:
                                                   Шиповник вспыхнет жёлтой рододой.


	…Островерхая морена круто поднимается, исчезая в облаках. Облака плотные, неподвижные, мрачные, тяжёлые. Кажется, что не водяной пар, а камни висят над нами. Вспомнилось из песни Бори Драгина: « Мы входили, как в бой, в облака». Не хочется смотреть вверх.
	Вниз по ущелью всё видно на многие километры. Там тепло, там зелень. Видна дорога — гладкая, ровная — по ней за день можно километров семьдесят отшагать... да и не нужно шагать — лучше полежать где-нибудь в тени у речки и дождаться машину...
               Что заставляет нас лезть вверх, когда внизу так хорошо? В свой заслуженный отпуск, за свои деньги мёрзнем, мокнем, устаём, рискуем... Можно ведь сойти с  маршрута и податься на море... Можно... Да разве можно?!
	И мы поднимаемся, взваливаем на плечи рюкзаки, и лезем вверх к облакам, сквозь облака...


       …В горах сенокос. В воздухе густой запах свежескошенной травы.  Сгибаясь под рюкзаком, прохожу по косогору меж стогов. То, что ещё совсем недавно было цветущим  лугом, теперь  провожает лето. «…Вот и лето прошло, словно и не бывало...»
	Ну, уж нет! Конечно, оно прошло, но как же это — словно и не бывало?! Очень даже оно было! И останется навсегда. Свидетельство тому –  этюды в рюкзаке. 
	Художник — фантастическая профессия: материализующая чувства,  останавливающая и возвращающая время!


	...Чем хуже, тем лучше? Бред, по-здравому. Но у меня именно так. Вернулся сейчас из Приэльбрусья — писал этюды на пленэре в ущельи Адыр-Су в альплагере «Уллу-Тау». Работалось ужасно трудно, как никогда до сих пор. Да и не хотелось работать! До отвращения. Себя постоянно превозмогал. 
	Во-первых, была гадостная погода — из двадцати дней лишь четыре без дождей, градов, снегопадов и непроглядных туманов. Во-вторых, очень волновался за дочь Милочку, которая, перед самым моим отъездом из дома, попала в больницу.
	Казалось, что ничего не получается, что всё — и акварель и масло – очень плохо. Домой вернулся огорчённый и растерянный. Неудачу объяснял накопившейся усталостью…тем, что в последнее время переработал и утратил остроту восприятия.
	Не хотел ничего показывать друзьям, собравшимся поздравить меня с прошедшим днём рождения — стыдился. Но уговорили. И похвалили! Результат пленэра в Адыр-Су оказался отличным, несколько работ музейного уровня!
	Значит не нужно бояться перетрудиться. Нужно пахать непрерывно в любом настроении, при любом самочувствии, в любую погоду. Художник имеет право устать, имеет право испытывать  отвращение к работе.  Он не имеет права не работать!


	…Не работается. Тупо мешаю на палитре краски. Что ни мазну кистью по холсту — всё не то и всё не так. По радио – ужасы на темы развала российской экономики и войны в Чечне. Тоска. И отвратительное, давящее, унизительное чувство беззащитности, беспомощности и безысходности. Страшно за себя, за семью, за страну. Как жить будем  дальше? Куда катимся? Когда и где остановимся?
	Вдруг телефонный звонок. В трубке приветливый, добрый, с мягкой картавинкой  голос Серёжи Красновида:
               — Привет, старичок! Жив, здоров? Как настроение, как работается? Есть мнение, что тебе пора в горы прогуляться. Мы в Аксауте региональные Северо-Кавказские соревнования спасателей проводим и приглашаем тебя с твоей персональной выставкой — вертолётом доставим. О, кей?
	— О, кей...
	— Собирайся, стартуем послезавра. Привет Люсе.
	...Вернулся к мольберту, взялся за кисти.  Мысли уже в горах, работаю механически. И не заметил, как вдруг моя живопись  начала получаться: что ни мазок — точное попадание – без напряжения, без ошибок, без мучительных сомнений. В душе радостная лёгкость и недоумение — пейзаж, над которым я безрезультатно бился больше месяца, вдруг, словно бы сам собой, начал обретать необходимую напряжённость цвета, контрастность тона, убедительную крепость формы и пространственную глубину.
	Вот закатным золотом загорелась на холсте вершина горы… вот наполнилась мраком глубина ущелья… вот поплыло облако, мерцая в остывающем небе отражённым светом заходящего солнца...
              Это я сделал? Или телефонный звонок друга?..


	…Глубокая ночь. Высоко над балкарским аулом Бедык мерцает в лунном свете снег на вершинах. Мы лежим в душистом стоге сена под бездонным куполом чёрного неба. В нём коротко вспыхивают восклицательные знаки метеоров.
	Балкарцы, кабардинцы, украинцы, русские и латыш Коля Райбац – все одной нации – художники. Весь день писали этюды на ветру, под слепящим солнцем – устали.
	Касаясь друг друга плечами, слушаем тишину, и смотрим на звёзды. Не верится, что где–то грызутся политики и агонизирует экономика, что на расстоянии двухдневного перехода грохочет война. Даниял вполголоса декламирует Лермонтова:

	                                                 Кавказ! Далёкая страна!
                                                               Жилище вольности простой!
    	                                                 И ты несчастьями полна
	                                                 И окровавлена войной!..


       …Дочь  моя Милочка, студентка Краснодарского художественного училища, съездила со мной несколько раз на пленэр в горы и решила писать дипломную работу на тему альпинизма. А чтобы делать это со знаним дела, поехала в Домбай в альплагерь «Алибек».
       Тревожно, когда дочь на восхождении! Трудно ждать! Когда она, в отделении моего старинного приятеля, инструктора Вити Волковского, шла траверс Сулахат, я пытался снизу из ущелья писать маслом эту вершину, да так и не смог сосредоточиться на работе – всё в бинокль высматривал в разрывах облаков крохотные фигурки  на скальном гребне, на фоне неба…
        И вспомнилось, как оставался дома один с маленькими детьми, ожидая жену то из Забайкалья из водного похода на катамаранах, то из саянской тайги, то с кавказских вершин и перевалов. Тогда я почувствовал и понял, что она, милая моя Люсенька, испытала и пережила, ожидая меня с гор…


	...Вылет сильно задержался и в Махачкалу, для участия в работе выставкома «Советский Юг»,  мы с Аполлоновым прибыли поздно вечером. Дагестанская столица поразила  убогостью аэровокзала и безлюдием, безмашиньем, бездеревьем, безтравьем и безцветочьем в аэропорту.
	Зато на автобусной остановке веселилась многолюдная свадьба, только что проводившая в полёт  кого-то из родственников жениха.
       ...Подкатил старенький дребезжащий автобус с неоткрывающейся задней дверью. Свадьба, и все прилетевшие из Краснодара, забрались в него. На задней площадке и в проходе между сидениями свадьба продолжала вытанцовывать под аккомпанемент аккордеона, бубна и какого-то национального струнного инструмента, похожего на весло. Свадьба составляла большую часть пассажиров автобуса, и гуляла она всю тридцатиминутную дорогу до города. Свадьба пела, свистела, хлопала в ладоши, топала, гикала, и гортанно кричала что-то лихое и весёлое. Танцоры, несмотря на качку и тряску, были виртуозны  и воистину великолепны. Мы с Саней Аполлоновым с содроганием ожидали, когда эта замечательная пьяная, потная и весёлая компания рухнет на нас. Но черноусые красавцы ловко прыгали на носочках в бешеном темпе и, раскинув  руки крыльями, огненно извивались, крутясь вокруг себя, и вокруг друг друга, и вокруг нас, ни разу не потеряв равновесия, ни на миг не нарушив сложный ритм! 
              Мы выбрались из автобуса оглушённые и восхищённые.
	Над Махачкалой уже властвовала ночь. Улицы  заполняли черноусые мужчины в  больших  кепках, и совсем не было видно женщин. Вернее, почти не видно. Потому что до здания Союза художников  нас довела белокурая русская  мамаша с очаровательным и очень дагестанистым, черноголовым и черноглазым младенцем на руках.
       Нас поразило, как хорошо махачкалинцы знают место расположения своих художников. В Краснодаре никто не сумел бы объяснить, как найти здание нашего творческого Союза. А здесь дорогу начал объяснять первый же встречный. Мгновенно собралась заботливая и доброжелательная толпа, уточняя детали и подсказывая ориентиры. Ну, а затем и юная мамаша-провожатая объявилась, причём провожать нас ей было вовсе не по пути.
	Она обрадовалась землякам и на ходу рассказала, что на днях едет к родителям на Кубань, но ей очень не хочется даже ненадолго уезжать из Дагестана, потому что здесь замечательный народ — люди верные, искренние, добрые, заботливые.
       ...В Союзе художников  дежурный сообщил, что нам забронирован номер в гостинице «Ленинград». Туда нас проводил попутный усач-кепконосец.
	В гостинице разыскали краснодарских художников Серёжу Воржева и Сашу Соболя, приехавших позавчера. И оказалось, что они уже разгрузили фургон — все-все  работы кубанских художников, и даже  тяжеленную скульптуру! Конечно, это им никак не удалось бы без дружеской помощи махачкалинцев!..


     …Замечательный скульптор Алан Корнаев подарил мне небольшую свою скульптурку из шамота – в проёме калитки мальчик с собакой. Такое чудо! Нежность и лёгкая, прозрачная печаль в этих фигурках, в этом исходящем от них тепле, непонятно откуда льющемся свете…


               …Вернувшись с этюдов со Скал Пастухова, на округлой крыше «Приюта одиннадцати» пью пиво с легендарным Иосифом Кахиани – он угощает.
               Глядим на ужасную и прекрасную стену Донгуз–Оруна – «визитную карточку» Кахиани. 
               - Когда я начинал заниматься альпинизмом – говорит Иосиф – я не был лучшим. Были ребята гораздо талантливее меня... и смелее. И никого в живых не осталось. А я – заслуженный мастер спорта, «тигр скал», многократный чемпион. Мне уже много лет, а я хожу на горы, и буду ходить. Запомни и всем говори: альпинисты бывают осторожные и мёртвые...


	…Спусковой склон крут, просматривается только самая верхняя его часть, обрывающаяся  скальной стеной. Глубоко внизу угадывается голубое сияние крутого льда.
	Навесили верёвки, начинаем спуск. Шестьдесят метров по отвесным скалам прямо вниз, затем опасный двадцатиметровый траверс по каменной  полочке вправо, и снова отвесный спуск по скальной стене.
	Я и Вася Филипский спустились до начала ледового крутяка. Ожидая, пока Хазрет Хизетель и Андрюша Шутиков передадут сверху освободившиеся верёвки, стоим на канте скал и льда - откинувшись на самостраховке подальше от стены, просматриваем путь дальнейшего спуска.
       Вверху траверс проходит Анюта, и какое-то её неловкое движение вызывает мощный камнепад. С грохотом, воем и свистом камни рушатся на нас с Васькой: бьются о скальные выступы, высекая искры и  осколки.
	Спрятаться негде. Но мы, с вовсе не миниатюрным Филипским, каким-то чудом мгновенно втискиваемся в крохотную нишу, которую только что не замечали. 
              Инстинктивно защищая голову,  вскидываю  руку и тут же получаю  удар по запястью.
              Тишина... Недоверчиво открываю глаза. Вижу вверху встревоженных ребят. Ближе всех Саня Кейрис:
              - Живы?
              - Да вроде бы…
	Смотрю на левую руку, по которой пришёлся удар: часы разбиты, а на руке нет и царапины — камень ударил вскользь.
              - Филигранная работа! — констатирует Филипский. И кричит вверх: 
              - Анка, сказать вслух, что я сейчас думаю?..


             …С раннего утра дождь, но при ходьбе по тропе это не мешает. На другом берегу Герез-Су со скал водопад. Облака низко – кажется, что вода льётся прямо с неба.
	Спускаемся всё ниже, и с высоты 2800 идём уже среди зарослей арчи, барбариса и облепихи. Жаль терять высоту, но ничего не поделаешь — сейчас нужно вниз, а завтра снова придётся карабкаться вверх...
	Там, где в  Герез-Су впадает речка Южный Тутек, пастушечий кош и его гостеприимные хозяева угощают молоком и айраном, уговаривают остаться ночевать. Некоторое время пребываем в сомнениях, но всё же решаем не расслабляться раньше времени. Распрощавшись с пастухами, начинаем трудный траверс скально-осыпного склона. 
               По противоположному берегу идёт удобная тропа, но ниже по течению нет моста, потому приходится идти сразу по нужному нам берегу.
	Склон, крут и очень камнепадоопасен. В какой-то миг я, двигаясь первым, невнимательно ставлю ногу, из-под неё выкатывается  камень, и за ним сразу начинает течь каменный ручей, быстро расширяясь. Несколько мгновений и это уже мощная каменная лавина, волокущая огромные глыбы... Пыль вздымается до небес, от грохота дрожит воздух.  Я бросаюсь вперёд, отчаянными скачками вырываюсь из этого ада.
              Как там ребята позади? Страшно оглянуться: вдруг не увижу никого на склоне...
	Выручило  то, что при траверсе живой осыпи мы, как положено на таких участках, шли с большими интервалами — я успел выпрыгнуть из каменного потока, а до остальных он не дотянулся...
	

	 …За двенадцать ходовых часов спустились от ледовых стен до травы и цветов. Последняя ходка оказалась сложной: увидев из-за поворота ущелья домики молочно-товарной фермы, мы так обрадовались и заспешили, что прозевали поворот тропинки к мосту через реку. И вышли на очень крутой скально-осыпной склон, по которому пробирались с трудом, с риском, даже пришлось перила навесить...
	На ферме никого нет, решаем идти дальше вниз, люди должны быть где-то рядом.
	Выходим на дорогу. Она грунтовая, разбитая, очень пыльная, но — дорога! Впереди высокие борта долины ярко зеленые, мягкие овалы склонов добрые и ласковые.
              Взобравшись на очередной округлый пригорок, видим внизу ещё одну ферму, а возле неё стоит грузовая машина!
	Уже в сумерках  едем в Хаит – охаем, вскрикиваем на ухабах, отбиваемся от прыгающих и катающихся по кузову молочных бидонов. Завтра к вечеру мы будем в Душанбе – обнимемся с Владиком Вайзером, с ребятами из групп Серёжи Красновида и Вити Игнатенко. Завтра будет желанная, долгожданная, благословенная баня... Завтра мы обязательно сходим на базар, купим домой огромные среднеазиатские  дыни и персики.
	…У меня разболелся зуб: воспалилась десна, подбородок распух и покраснел, лицо перекосило. Очень вовремя! Хорошо, что это случилось сейчас, здесь, а не где-нибудь на ледниках! Сразу, по возвращении домой, побегу к врачу с криком:  -  Ой!..
	А пока, на берегу свирепого Сурхоба, разрывают ночную тишину вопли ишаков… в чайхане мы разливаем по пиалам спирт… и аксакалы сокрушённо качают головами, разглядывая стёршиеся до основания стальные шипы-трикони на подошвах наших ботинок…


	...Затеялись мы как-то неожиданно у меня в мастерской выпить: скульптор Саня Аполлонов, акварелист Лёнечка Ковтун, и я.
              Лёня собрался в магазин и спрашивает: 
       - А что брать? 
              Аполлонов отвечает уверенно:
       - Водку!
       - А какую? — уточняет Ковтун.
       - Хорошую! — говорит Саша. 
       - А какая хорошая? — засомневался Леонид. 
       - Которая литр! — сказал Аполлонов...
       
       
           …Ледник, возле которого ночевали, обошли снизу вдоль его языка, с трудом перепрыгнув вытекающий из него поток. Впереди ещё один боковой ледничок, весь покрытый мореной. Он полностью перекрывает реку,  и она бежит под ним, проточив во льду тоннель. Взбираемся на ледник и, вырубая на крутизне ступени, со страховкой переходим на другой берег. Отсюда уже видна ледовая стена, о которой говорили вчера ребята из Дубны. Действительно, выход на ледник Яшилькуль путём, который рекомендуют отчёты предыдущих экспедиций, нынче невозможен.
	Чтобы обойти стену, взбираемся справа от неё на скалы, и со страховкой траверсируем их до отвесно уходящего вниз скального кулуара  высотой в десятиэтажный дом. По нему дюльфером спускаемся на осыпь, круто вздымающуюся к леднику. Ребята с трудом уходят по осыпи наверх, а Буйленко, Хизетель и я задерживаемся, снимая верёвки. Возимся долго и безуспешно: где-то вверху они заклинились и не продёргиваются. 
               Из-за гребня всплыло солнце и осветило скалы. Несколько минут тепла, и сверху доносится грохот первого камнепада. Ё-моё, попались! Ещё десяток минут – и здесь будет абсолютная жопа...
               - Мужики, быстрее! Быстрее, если жить хочется!
	В считанные секунды объединёнными усилиями сдёргиваем верёвки (так легко подались, словно тоже почувствовали опасность), клубком запихиваем их в рюкзаки и с максимальной скоростью карабкаемся вверх по ускользающей из-под ног осыпи... На ледник выскакиваем взмыленные и задыхающиеся. Отдышавшись, смотрим на часы и альтиметр: — Ого! За пять минут набрали сто десять метров высоты!  Личный рекорд. Можем, когда надо...


	...Спим плохо. Душит одышка, донимают сны-кошмары.
	Среди ночи просыпаюсь от удушья. Рефлекторно вскидываю руки, чтобы освободить горло, — но чувствую, что руки мне не подчиняются и остаются неподвижными. Хочу вскочить, но и ноги не слушаются! Меня охватывает ужас. Извиваюсь в темноте, тщетно пытаясь обрести власть над своим телом. Наконец, соображаю, что лежу в застёгнутом спальнике — это он спеленал меня по рукам и ногам, лишив свободы движений, сдавив грудь и горло.
	Ф-фу-у!.. Испуг прошёл, но долго ещё не могу успокоиться — после борьбы со спальником сердце отчаянно колотится, воздуха не хватает... Засыпая, слышу, как стонут во сне, бормочут что-то несвязное лежащие рядом товарищи...


	…Время радиосвязи. Борясь с ураганным ветром, растягиваем по склону антенну с противовесом. О Дубинине и Лавренко по-прежнему ничего не известно. Команда Серёжи Пака спускается по ущелью Юсеньги и к вечеру будет в Терсколе. Команды двух Юриев — Просятникова и Сатыря пьют чай на станции «Мир» и собираются после сеанса связи подниматься к нам.
	- Всё нормально, — сквозь треск атмосферных помех долетает снизу спокойный голос Сатыря, — снегопада нет, ветер умеренный, мороз терпимый и видимость есть.
	Укрыв лицо от пурги, кричу в микрофон, стараясь пересилить шум ветра: — Выход к «Приюту одиннадцати» запрещаю! Здесь непогода!
	Словно специально в подтверждение моих  слов, очередной порыв ветра вырывает из онемевшей на морозе руки блокнот с записью радиоразговора и ярким мотыльком уносит вверх по склону в белую мглу. Проваливаясь в снег выше колен, Папихин бросается вдогонку. Бесполезно. Лишь сложенный вдвое бумажный червонец, выпавший из блокнота, случайно застрял в сугробе. Отплёвываясь от снега, в недоумении разглядываем купюру, с трудом вспоминая, что это такое…


	- Готовы? Пошли!
	...Венгры, немцы, чехи, швейцарцы, австрийцы, американцы, русские...
 Поднимаемся плотной колонной, молча, лишь изредка обмениваемся короткими фразами. Под ботинками певуче скрипит снег. Знакомый, привычный, желанный звук — так часто он снится в городе!
	Идём час.
              - Шеф!
	Я оборачиваюсь:
	- Что?
	- С ногами плохо — не чувствую. 
	- Давай вниз. Только осторожно.
	Вздохнув и ругнувшись, Лёня Долгополов начинает спускаться по нашим следам. Глядя вслед огорчённому Леониду, вспоминаю, как однажды с этого же места с обмороженными ногами уходила вниз моя жена. Тогда у Люси ботинки были тесноваты, из-за этого она чуть не лишилась пальцев. Нет мелочей в горах. А обувь-то у нас у всех нынче сырая...
	...Второй час подъёма. Третий... Медленно разгорается рассвет, гася звёзды, плавно заливая огненным светом вершинный склон.
	Ветер и мороз – пронзительные. Пар от дыхания замерзает на бороде густым инеем. Тело стынет, руки и ноги постепенно теряют чувствительность. Приходится часто останавливаться и отогревать их. Воздуха не хватает, донимает одышка.
	...Четвёртый час... Пятый час непрерывного подъёма... Погода портится — над вершинами Эльбруса  заклубились косматые тучи, западный ветер, набирая силу, хлещет по склону позёмкой, заметает вытоптанные в снегу ступени.
	Длинная колонна упрямо карабкающихся вверх людей сильно растянулась. То одна, то другая заиндевелая фигура останавливается, безвольно навалившись на воткнутый в склон ледоруб или повиснув на лыжных палках. Кто-то, обессилев, садится прямо в снег, уронив голову на колени.
	Многие, сдавшись, разворачиваются и медленно, неуклюже проваливаясь в глубокий снег, проскальзывая на участках голого льда, начинают спускаться.
	...Продолжаем подъём. Поднялись до скал Восточной вершины. Ещё вверх. Затем влево — теперь идём поперек склона, траверсируя перемежающиеся участки крутого глубокого снега, чистого льда, разрушенных сыпучих скал. Вот и перемычка Эльбруса – седловина между его вершинами. 
              Немного передохнув, идём выше. Смотрю на альтиметр — до Западной вершины чуть больше двухсот метров по вертикали. Так мало! Так много…
	Вышли на высоту 5500. Больше, чем на полкилометра выше знаменитого европейца Монблана, выше красавца Казбека, выше всех вершин Кавказа.
       - Всё... — виновато сипит Витя Папихин и валится в снег, обхватив заледенелыми рукавицами травмированное вчера колено. 
       Тяжело дыша, усаживаемся рядом. Хочу проверить свои ноги, пытаюсь шевелить пальцами и понимаю, что давно уже не чувствую их. Судя по тому, как хмуро разглядывает свои замёрзшие ботинки Дима Бабешко, его дела обстоят не лучше.
       - Приплыли...
 	Будь мы одни, пожалуй, попытались  бы идти вверх. Но сейчас мы здесь не ради личных достижений. Мы члены спасотряда международной Эльбрусской альпиниады. Наша задача обеспечить возможность риска другим. Мы обязаны сохранить для этого свои силы и здоровье.
	В тоскливом молчании начинаем спуск. Эльбрус в этот раз не для нас. Вернее, мы нынче не для него оказались.
	Двое  шедших с нами чешских восходителей, физики из Праги Либор и Пётр продолжают подниматься к  вершине. Сгибаясь под ударами ветра, они медленно карабкаются следом за смутно темнеющими в клубах облачного тумана фигурами немногих восходителей, продолжающих подъём. Счастливцы!
	...Закутавшись в пуховки, тесно прижимаясь друг к другу, но всё-таки трясясь от холода, сидим на обледенелой крыше «Приюта одиннадцати», высматривая в бинокль спускающихся с вершины людей.
	- Идут!
	Покидаем наблюдательный пункт — нужно приготовить горячее питьё.
	Вот и Либор. Сияет — был на Эльбрусе!
	- А где Пётр?
	- Как, его нет?!
	- Вы что, разошлись с ним?! Где?!
	- На  спуске... Я задержался на вершине — фотографировал... А он очень замёрз, пошёл потихоньку вниз... Туман... Я останавливался, пережидал... Потом спешил, старался догнать Петра... Я всё время шёл по следам. Он тоже должен был идти по следам... Туман... Он мог сбиться с пути...
	- Мог!
	Либор в отчаянии — исчезновение друга потрясло его.
              Папихин, закатав штанину, туго бинтует больное колено. Затолкав в рюкзаки снаряжение, необходимое для спасательных работ, сбегаем по лестнице и, распахнув входную дверь приюта, чуть не  сшибаем с ног бледного, усталого, залепленного снегом, счастливого и смущённого Петра.
	Из сумбурного рассказа выяснилось, что при спуске в тумане он потерял ориентировку, ушёл в сторону  от проверенной трассы и провалился  в ледовую трещину. Ему невероятно повезло — пролетев метров десять, он упал на заснеженный ледяной мост. Снег смягчил удар, мост спас ему жизнь — провались Пётр метром левее или правее, падал бы до самого дна трещины. А какая её глубина, никто не знает — толщина ледяного панциря Эльбруса почти полкилометра. Слава Богу, ледоруб при падении не потерялся, не сломался и, придя в себя, Пётр сумел самостоятельно выбраться на поверхность. Для этого он вырубил в ледовой стене над ледяной бездной несколько десятков ступеней для ног и захватов для рук. Каково ему  пришлось, даже представить страшно!..
	...В Терсколе недавний снегопад сменился солнышком. Блаженствуем под ласковыми лучами, традиционно потягивая пиво на ступеньках домика спасателей.
               - Спортсмены! — саркастически хмыкает Долгополов, раскупоривая очередную бутылку.
               И понимающе ухмыляется сквозь призрачную дымку веков мудрый Омар Хайям:
            
                                                      Несовместимых мы всегда полны желаний:
	                                        В одной руке бокал, другая на Коране.
	                                        И так вот мы живём под сводом голубым,
	                                        Полубезбожники и полумусульмане.


	…В пронзительно-синем безоблачном небе ослепительно сверкают исполинские памирские вершины. Но мы не смотрим на них. Мы смотрим под ноги. Под ногами  ледник Гармо во всей своей прелести: ледовые разломы, бездонные трещины, гигантские ледяные башни-сераки – словно айсберги, вмёрзшие в прибрежный лёд.
	И камни... Невообразимое нагромождение камней всевозможных размеров и форм,  неустойчиво лежащих на крутом льду.
	Контролируется каждый шаг: сначала думаешь, только потом ставишь ногу. Иначе здесь нельзя. Впрочем, как везде в горах.
	...Целый день изнурительной ходьбы по леднику и вот мы  у входа в боковое ущелье, ведущее к нашему перевалу. Разгребаем камни, рубим лёд, выравниваем площадку под палатки. 
               Едва вечернее солнце склонилось за горы,  ударил мороз.
	...Утром идти хорошо — ночной отдых влил в тело свежие силы, нет  ещё одуряющей дневной жары, мороз приковал свободно лежащие камни ко льду,  превратил их в удобные ступени.
	Поднимаемся к перевалу. От места нашего ночлега до его седловины два километра по вертикали. Ясно, что за один день этот путь не преодолеть. Задача на сегодня — пройти ледопад и выйти на плато.
	...Ущелье, по которому поднимаемся — узкое, мрачное, с обеих сторон зажатое отвесными сыпучими скалами. Спешим — когда скалы осветятся солнцем, с них загремят камнепады.
	...Поднимаемся по леднику. Он свешивается со скал устьевой ступени длинным языком. Круто. Много трещин. В ледопад входим по гладкому, отполированному до зеркального блеска ледяному жёлобу — днём здесь грохочет водопад.
       ... Взошло солнце и по жёлобу, взбухая на глазах, ринулся вниз поток.
              Растаял лёд, скреплявший склоны — засвистели камни. 
       Нервы напряжены, внимание на пределе. Завинчиваем в лёд ледобурные крючья, одну за другой закрепляем на склоне верёвки. Спешим. Но неторопливо – ошибки недопустимы.
	...День  напряжённой  работы  и  к  вечеру,  когда  палящее  солнце  приготовилось  сдавать  свои полномочия  ночному морозу, ледопад остался внизу. Стоим  в верхнем ледниковом цирке на ровном ледяном плато под перевальным взлётом, запрокинув головы, разглядываем предстоящий путь: прямо с гребня свешивается очень крутой, сколотый снизу висячий ледник… ниже —  крутой лёд, покрытый осыпью... ещё ниже склон разорван огромным бергшрундом. Через всё это нужно пройти.
	...Утром — вверх. Аккуратно, с внимательной страховкой проходим бергшрунд, выбираемся на покрытый осыпью ледовый склон. Под ногами всё ненадёжно, и сверху то и дело стреляют камни. 
               С перильной страховкой поднимаемся вдоль скального контрфорса. Скалы ломкие — место для крючьев найти сложно. На организацию страховки уходит много времени, но отказаться от неё нельзя.
	...За полный рабочий  день, поднявшись по вертикали на триста метров, выбрались на гребень контрфорса. Здесь ночлег. Игнатенко, Гриша Конопля и я уходим  вверх по скалам, готовя путь на завтра.   Красновид,  Саня  Коков,  Буйленко  и  Филипский  занялись  строительными  работами  –  выравнивают, подмащивают площадки для наших жилищ. Впрочем, что  можно выровнять на скалах?!
	Одну палатку приковали крючьями к скальной стенке. Борт её свешивается в пропасть — спать придётся сидя. Для другой палатки нашли место в  двадцати метрах ниже. В ней можно лечь, но с обеих сторон – отвесы, и её жильцам придётся спать, не снимая  самостраховку. Вдоль гребня протянули верёвку — из палатки в палатку ходим, пристегнувшись.
	…Пока благоустраиваем бивак, Красновид с Коковым отправились за водой — сто шестьдесят метров вверх по верёвкам, приготовленным для завтрашнего подъёма. 
	Погода портится. Ещё с обеда солнце спряталось за тучами, порывами налетает ветер, сыплется снег. К вечеру по-настоящему запуржило и мело всю ночь.
	...Утром по-прежнему идёт снег. Немного посовещались: выходить или нет. Решили работать.
	Проходим  навешенные с вечера, обледеневшие за ночь верёвки и, преодолев скальную стенку, выбираемся на площадку, размеры которой позволяют собраться всем вместе. Здесь, а через некоторое время ещё выше, видим забитые в скалы крючья с петлями из репшнура — следы прошлогоднего спуска белорусских «спартаковцев». Снег временами летит так густо, что в белом мареве исчезают не только окружающие  вершины,  но  и  работающие  на  склоне  люди.  Только  стук  айсбайлей  по  крючьям,  да разорванные ветром слова команд напоминают, что ты не один в этом суровом мире.
	...В двухстах метрах от перевальной седловины попадаем на участок крутого натёчного льда. Конопля и Игнатенко прошли это место и, навесив вертикальные перила, работают выше на скалах. Я поднимаюсь к ним. В это время сверху предостерегающий крик: — «Камни!» 
       От двух камней успеваю увернуться... несколько проходят в стороне... один, ударившись о лёд чуть выше, со свистом проносится над головой... Вроде бы всё? Нет! Незамеченный раньше «чемодан» грохочущими скачками несётся по льду прямо на меня... Шарахаюсь влево... и он туда... чиркает по ноге... я теряю равновесие и повисаю на самостраховке... Обошлось! Нога сильно болит, но целая. Только гетр и гамаши разорваны, и кожа рассечена – кровь капает.
	...Кулуар, выводящий на гребень, забит живыми камнями – первое же неосторожное движение обрушило вниз тонны породы. Опасно! 
              Траверсируя скалы, обошли кулуар. Но теперь выход на гребень преграждает десятиметровая отвесная ледовая стенка. Её обойти невозможно — только вверх. 
	...Кошки царапают натёчный лед, не оставляя на нём следов.
	...Ледобуры... стремена из репшнура... Балансируем над пропастью на высоте пять с половиной километров: сердце, захлёбываясь, отчаянно колотится... 
	Через несколько минут ледовый отвес уже внизу… ещё несколько метров вверх по крутому фирну и вот он — перевал!
	Снегопад прекратился, стали видны горы. Они завораживают, влекут к себе. Кажется, шагни с обрыва — и зашагаешь с вершины на вершину.
               Здесь мало кислорода, атмосферное давление в два раза ниже обычного. Здесь трудно не то, что работать, здесь трудно дышать... А мы чувствуем радость, испытываем удовольствие. Мазахисты?          Горники!	
               ...Ночуем на перевале. Тучи ушли, оставив после себя яркие умытые звёзды. То и дело небо перечёркивают огненные штрихи метеоров: август — пора звездопадов. 
               Млечный Путь плывёт в небе, как дым костра...


	...Близкое небо клубится косматыми тучами. Ветер то швыряет в лицо колкие капли дождя, то со свистом закручивает  снежные вихри.
	Каждый следующий шаг дарит взгляду новые распахнутые километры заснеженных островерхих далей.
	С каждым метром высоты  ущелье глубже. А горы, вырастая, дыбятся фиолетовыми вертикалями скальных стен, захватывают дух искрящимися  трамплинами ледопадов.
	Среди атак ливня, сквозь снежные заряды временами прорывается солнце. И, среди клубящихся облаков, горы, высясь могуче, то вспыхивают ослепительно, а то сумрачно потухают, громоздясь тёмными  силуэтами.
	И по этим гигантским зубчатым силуэтам несоизмеримо крохотные, снизу неразличимые, поднимаются к вершинам люди. Социализм, капитализм ли на дворе, пока есть на Земле горы,  и есть люди — они друг для друга.







                                                                                                                         Мне понравилось

                                                                                                                       Я уловил мгновенный привкус правды.
                                                                                                                       Быть может, был он чуть солоноват...
            
                                                                                                                                                                      А. Слуцкий

         …Может быть дело в том, что у меня за плечами годы занятий горным туризмом. Наверное, именно потому испытываю недоумение, когда взрослые люди не умеют поставить палатку и упаковать рюкзак. Испытываю неприязнь к тем, кто умудряется мёрзнуть в тёплую погоду, кто в жаркий вечер забивается на ночлег в душное помещение, кто боится дождя, и солнца, и ветра, и снега, кто не способен идти пешком по ровной дороге несколько часов подряд.
         Впрочем, к концу похода, таких среди наших участников советско-американского Марша Мира было уже меньшинство. А среди американцев с самого начала таких совсем не было. 
         Я не был в США и не могу судить об американцах вообще. Но к тем, с кем мне довелось пройти в Марше Мира по маршруту Одесса – Киев – Москва, отношусь с симпатией и уважением.
         Мне понравилась их постоянная бодрость, весёлость, раскованность и доброжелательность, их физическая и моральная готовность к трудностям походного быта, их высокая, в любом возрасте, спортивность.
         Мне понравились их сверкающие белизной улыбки и искреннее недоумение: «Почему вы носите золото на зубах, а не на пальцах?»
         Мне понравились их невесомые, мгновенно устанавливаемые палатки и великолепные спальники, теплоизоляционные коврики, пуховые и ветрозащитные костюмы, водонепроницаемые походные плащи и удобные, объёмные, элегантные рюкзаки.
         Мне понравились их компактные, самонастраивающиеся фотоаппараты, которыми можно снимать навскидку и против яркого солнца, и в полной темноте.
         Мне понравилось их лёгкое и непринуждённое отношение к своим вещам – воистину у них вещи служат людям, а не наоборот.
         Мне понравилось, что доход скромного госпитального медбрата Велдона Хейтмана из Айовы, позволяет ему путешествовать по всему миру.
         Мне понравилось, что у обычного, вовсе не гениального и не слишком удачливого скульптора Криса Байерса из небольшого городка Салайда в штате Колорадо огромная мастерская с верхним светом и постоянно есть заказы.
         Мне понравилось, что их дети очень самостоятельны…и ни дети, ни родители не досаждают друг другу…матери и отцы, в холода одевая на себя куртки, шапочки и перчатки, не мешают отпрыскам носиться по лужам босиком, в майках и шортах.
         Проснувшись утром, американцы обязательно делали зарядку и чистили зубы. Перед пешими переходами обязательно разминались. На привалах занимались аэробикой и дыхательной гимнастикой. После долгой ходьбы делали друг другу массаж. Вечером обязательно мыли ноги холодной водой.   
         Я не увидел среди них толстых, задыхающихся, со вздутыми венами на распухших ногах. А ведь среди них было много людей преклонного возраста. Все они прошли Марш Мира до конца.  
         Никто из двухсот тридцати двух американских походников не курил.
         Мне понравилось, что у юристки из Калифорнии Крис Бакнер семеро детей, пятеро из них – приёмные.
         Мне понравилось, с каким жаром и заинтересованностью обсуждали они проблемы взаимоотношений между нашими странами…с какой симпатией и желанием помочь анализировали наши недостатки и трудности… как удивлялись нашим мрачным и медлительным продавцам и официантам, ленивым и грубым подсобным рабочим и деятелям из служб сервиса…как поражались нашей обыденной терпимости к хамству… и  присущей, видимо, лишь нам уникальной способности создавать организационные предпосылки для возникновения нервных очередей в любом месте и по любому поводу.
         Мне понравилось, что они не злословили, видя свежеуложенный асфальт и ещё не просохшую штукатурку и краску…не смеялись, входя в новенькие общественные туалеты, обильно украшенные полевыми цветами в консервных банках…не ворчали, когда случайно попадали в наши обычные, настоящие, залитые нечистотами придорожные сортиры.
         Мне понравилось, что, покидая место ночлега, они тщательно убирали весь мусор, включая наши втоптанные в пыль окурки и смятые сигаретные коробки.
         Мне понравилось, что они понимают борьбу за мир именно, как борьбу…что они постоянно участвуют в антивоенных демонстрациях, в пикетировании военных баз и полигонов в своей стране. Некоторые из них приехали к нам, несмотря на угрозу потерять работу…кто-то ради участия в Марше Мира уже уволился.
         Мне понравилось их недоумение по поводу нашего всенародного молчания во время войны в Афганистане. Мне понравилось, что многие понимают причину этого молчания…и что у них не было и, пожалуй, не может быть нашего ГУЛАГа...
         Мне понравилось, что наш ветеран-десантник Николай, весь поход ходил в обнимку с американским ветераном-десантником Майклом.
         Мне понравилось, что участвовавшие в Марше Мира американские художники уверенно просили меня поскорее прислать им альбом репродукций моих акварелей, написанных в этом походе.
         Мне понравилось, что выставка моих походных этюдов была ими принята с восторгом…что коллеги из США оценили стоимость каждой из тридцати трёх экспонированных акварелей в 400-500 долларов…и американские участники Марша Мира просили устроить распродажу… и недоумевали относительно причины моего испуганного отказа…
         Мне понравилось, как демократично вели они дискуссии…как бесстрашно, словно не замечая нацеленных на них видеокамер и микрофонов, подробно представившись, критиковали своё и наше правительство за ошибки во внешней и внутренней политике. И как безупречно соблюдали регламент.
         Мне понравилось, как дружно американцы поют свой национальный гимн. 
         А кое к кому из соотечественников вызрела за поход прочная неприязнь. Злость вызывали некоторые соотечественники, забывшие гордость, честь и порядочность.
         ...Концовка Марша Мира запомнилась надолго.
         На Москву сеялся холодный осенний дождь, а мы – полтысячи походников, стояли с обнажёнными головами у могилы Неизвестного солдата. Американские и советские ветераны Второй мировой войны возложили к Вечному огню перевитый лентами венок.
         Потом мы все выстроились в колонну по четыре, обняли друг друга за плечи и под государственными флагами СССР, США и флагом ООН обошли вокруг Кремля.
         Возле собора Василия Блаженного оставили все флаги и транспаранты. И слитной, неразличимой по национальностям массой вышли на пустынную Красную площадь.
         Взявшись за руки, мы образовали огромный круг. Этот круг стали закручивать в спираль.
         В это время от Спасской башни, торжественно чеканя шаг, пошёл на смену к Мавзолею почётный караул. 
         В тишине шоркали по брусчатке наши кроссовки и кеды, и звонко цокали подковки солдатских сапог. 
         И, когда живая спираль туго сжалась в центре Красной площади, ударили куранты.
         Мы подняли сцепленные в тысячном пожатии руки и запели: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!»  
         Пели ещё и ещё, молитвенно повторяя припев по-русски и по-английски.
         Потом все обняли друг друга за плечи, тесно прижались друг к другу и долго молчали.
         И не стыдились слёз…































                                                           К снегу в гости

                                                                                                                                         Запах сосен седых
                                                                                                                                                        На ладонях своих
                                                                                                                                                Принесу вам
                                                                                                                                                        В подарок от гор.

                                                                                                                                                                     Б. Бондарев

	Немощна кубанская зима. И капризна. То вроде мороз начнёт силу набирать, то вновь оттепель. Упал снег — и растаял. Где ты, зима, настоящая – звонкая, белая, пушистая, льдистая?
	Ждали мы её, ждали и... надоело! И отправились к снегу навстречу.
	...Крутым серпантином дорога вьётся всё выше, и всё выше становятся сугробы вдоль дороги. В очередной раз, извернувшись дугой, заснеженный асфальт вознёсся в ущелье. Тут уже кругом снег – вспыхивает разноцветными искрами.
	Справа, вплотную к автобусу, проносятся заледенелые скалы. За левыми окнами — бездна  каньона. А за ней —  поднимается над гулом реки  противоположная стена отвесных скал, украшенная замёрзшими водопадами.
	…Автобус прощально прогудел, и его красные огоньки погасли  внизу вдали за поворотом. А мы вытоптали в глубоком снегу на обочине площадку — поставили палатки и заночевали.  
       Ясным морозным утром, вскинув рюкзаки на спины, зашагали вверх. Ночные тучи уползли в долину и погода чудесная. Вдыхаем, словно пьём, кристальную чистоту ледяной заоблачной атмосферы. И не можем напиться-надышаться! 
       Снег искрится и скрипит под ногами. Вокруг замерли в беззвучной неподвижности густо заснеженные  деревья. Утреннее солнце окрасило всё вокруг нежным розовым цветом.
	Вдруг свистящий шорох по снегу — из леса вылетела девушка на лыжах: золотисто-коричневая от загара, как хлебная корочка… а узкая безрукавная майка ослепительно белая… и короткие шорты, и  растрёпанные волосы, и широкая улыбка — белоснежные. Она пронеслась в метре, и стало ясно, что волосы лыжницы абсолютно седые, что она не девушка, а бабушка...
	Полезли вверх по склону сквозь лес и, чем выше поднимались, тем больше становилось снега — до колен… по развилку… по пояс… временами по грудь. Снег рыхлый, мягкий, пушистый. Мы не шли по нему, а как бы плыли. Вокруг звериные и птичьи следы.
              Когда мы, перевалив хребет, начали спуск к обозначенному на карте балагану, Коля Чередников нашёл роскошные оленьи рога. А через полчаса мы вышли на следы зубров.
	…Лёгкие перистые облака плыли по небу, необычно закручиваясь в спирали. А когда мы уже подходили к избушке, вдруг увидели в небе, и себе не поверили, и даже сняли тёмные очки, и протёрли глаза, но точно, всё так и было — в небе сияли рядом два солнца, одинаково ослепительные!
              К вечеру вернулся мороз, и сосульки прекратили свои дневные песенки, умолкли, словно заснули.
              …Колеблется свет свечей, и колышутся тени на закопчённых бревенчатых стенах. В заледенелое оконце заглядывают большие яркие звёзды. А тоненький молодой месяц, устроившись на макушке ближней сосны, дремотно слушает нашу песню:
                                                                  Зимний вечер два окна стерегут,
                                                                  В синей просеке две сказки живут,
                                                                  И нанизано рожденье луны
                                                                  На хрустальное копьё тишины.

	И так хорошо, что хочется, чтобы  это никогда не кончалось!
              …Пора домой. В автобусе поём, дурачимся. Коля Чередников через окно бодает оленьими рогами во всех встречных. Вера Смольякова убеждает наших украинских попутчиков, что случайно обнаруженные в кармане пуховки прошлогодние тянь-шанские эдельвейсы, найдены  сегодня на лесной полянке.
	За  придорожными сугробами плывут белоснежные горы. Сосны,  пихты и ели прощально машут ветвями.  Им в такт старухи-горянки, сидя у домов на лавочках, шевелят вязальными спицами.  Возле хозяек что-то бесконечное жуют  овцы, одетые в ватные фуфайки, потому что шерсть с них состригли. В тёмно-синем небе блещет купол астрофизической обсерватории. И причудливо громоздятся  конструкции радиотелескопа.
	…Горы исчезли вдали. Стало тепло. Мы неохотно сняли пуховки, стянули с себя  пахнущие зимой свитера. Песни стихли. Но в глазах друзей я не увидел усталости. Я разглядел в них  грусть по оставшейся позади снежной сказке. И ещё в них блестела лыжня, убегающая к горизонту. К розовым утренним горам...



Вперёд и вверх
	
                                                                                    Прекрасно, когда умеющий человек играючи 
                                                                                    преодолевает трудность, которая для иного грозит гибелью.
 		                                                       Не «безумство храбрых», а мастерство умелых вызывает 
                                                                                    восхищение.                                    		                                               
                                                                                                                                                                       А. Берман

	Последним препятствием на подъёме, последним редутом, защищающим неприкосновенность высоты, встала отвесная скальная стена. Сорок метров её высота. Всего... Так мало, совсем пустяк, если отмерить эти метры на тротуаре. Но здесь не асфальт. Здесь взметнулся вертикально суровый камень, и здесь эти метры гораздо длиннее, чем на равнине. Здесь они не прогулка — борьба!..
	Люди стоят на крохотной каменной площадке, прижавшись к холодной скале. Лицом к лицу, лоб в лоб скала и люди. Серый шероховатый камень высотой в двенадцатиэтажное здание и шесть человек с рюкзаками. Какие они маленькие, эти люди, какими тонкими и ненадежными кажутся их страховочные верёвки в сравнении со скалой, говорящей на «ты» с вечностью. Но камень холоден, бездушен и безразличен. А люди молоды, веселы, азартны, по-спортивному честолюбивы. Они тренированы и уверены в своих силах. Им нравится смотреть на мир сверху, ходить в обнимку с облаками. Они жаждут вновь и вновь ощущать радость высоты. Они рвутся в бой. 
	…Человек начинает подъём по стене. Ползёт вверх капроновая веревка, тихо шуршит по неровностям скалы. Запрокинув головы, люди следят за товарищем, чутко ловят его команды. А он напряжённо, внимательно работает. Он сейчас не только поднимается сам — он готовит подъём для всех остальных. От его смелости, ловкости, от его умения зависит успех команды.
	Тик-так… тик-так… — шепчут секунды. Так или не так, успех или неудача? Напряжён не меньше работающего на стене тот, кто его снизу страхует… нервно покусывают губы остальные... Вот сейчас...
	— Всё! — звучит радостный голос. — Я наверху. Страховка готова. Пошли!
	И вновь несутся вверх и вниз вдоль вертикальной скалы чёткие команды, вновь вздрагивают, натягиваются и ослабевают веревки... Вверх по вертикали... Страшно? Азартно!
              Как прекрасны были люди, когда встали под распахнутым небом на скальном гребне над побеждённым отвесом!
	...Но подъём — половина дела, и ошибаются, кто думает, что с подъёмом трудности заканчиваются. Большинство аварий в горах происходит именно на спуске, когда усталость давит сильнее, когда предчувствие отдыха расслабляет волю, притупляет  осторожность.
	— Внимание! Страховка готова!
	— Пошёл!
	Человек в блестящей защитной каске, в туго перетянутом страховочным поясом ярком нейлоновом анораке, шагнул с обрыва в пустоту и полетел вниз вдоль гладкого  отвеса, легко и уверенно скользя по  верёвке.
	Коротко прожужжала тормозная планка, привычно спружинили ноги, щёлкнули карабины...
	— На земле!
	Вновь нарастает сверху жужжание, и ещё раз, и ещё... Яркими бабочками  люди пролетают вдоль стены, возвращаясь на горизонталь.

	...Остались позади скалы, новое препятствие на пути — река. 
	Пристегнув к себе страховочные верёвки, упираясь вверх по течению ледорубом в речное дно, человек  входит в бурлящую воду.
	Стараясь сбить его с ног, понести и закружить, ледяная вода давит всей силой, всей мощью, накопленной в стремительном падении по крутому руслу.
	Но внимательны друзья на страховке, уверенны и спокойны движения спортсмена в реке. И берег, казавшийся недоступным, всё ближе.
	Насквозь промокший человек, тяжело дыша, выходит из воды и закрепляет на  берегу верёвку.
	Несколько мгновений, и она  натянута. Гудит, как струна! Мелодия спортивной борьбы...
	Ещё минута, и переправлены рюкзаки, а потом – люди.
	Кто не видел, тому трудно представить, какое это красивое зрелище: ловкий человек, стремительно скользящий по верёвке, туго натянутой над ревущим потоком!
              Пусть теперь бушует река в бессильной ярости  — она преодолена.

              … Принят сигнал бедствия — срочно нужна помощь! Незадачливый путешественник, сорвавшись со скалы, упал на узкую полочку над пропастью. Снизу не подойти. Нужно его вытаскивать вверх – поднимать по отвесным скалам. Затем надо переправиться с ним через каньон – придётся организовать навесную переправу. А уж потом предстоит спуск на тропу – по скальной стене.
              …Один из спасателей обвязал раненого верёвкой, пристегнул к себе и взвалил на спину.
	Дрогнули, натянулись, завибрировали верёвки, и двое — один напряжённый, здоровый и сильный, другой безвольно расслабленный, повисли над пропастью... 
              Теперь всё зависит от тех, кто работает наверху – от их умения, силы и выносливости. Трудно им!
              - Ух… тяжелые… ребята!.. 
       Над краем пропасти показались их головы – заботливые руки подхватили раненого.
       Теперь – навесная переправа через каньон. А после – отвесный спуск на тропу.
              И опять напряжённо звенят натянутые веревки. Вновь, через усталость и боль, работают натруженные мышцы, снова некогда смахнуть пот с бровей.
       
	…Перевязали больного, наложили шины, сплели из верёвок носилки. 
              И… вдоль скал загремели аплодисменты!
	Потому что это всё происходит не в заоблачных горах, а на соревнованиях – в часе езды от Краснодара, недалеко за поселком Планческий.

	...Следующая команда вышла на старт.
	Первый спортсмен берётся руками за изрисованную судейскими указателями скальную стену, гладит холодный шероховатый камень.
	От зацепки к зацепке, от выступа к выступу, сантиметр за сантиметром поднимается человек.  Вдруг его движение замедлилось, он прижался к скале, рука судорожно ищет очередную опору... и не находит её! Видно, как от напряжения начали дрожать ноги.
              Застыли товарищи по команде, напряжённо молчат болельщики.
	— Ну, всё, — шепчет кто-то, — сейчас сорвётся...
	— Внимание на страховке!
	Высоко над головами зрителей парень каким-то невероятным усилием дотягивается до  крюка, вдевает карабин, прощёлкивает в него веревку и не быстро, но упорно, продолжает подъём. Снизу его догоняют аплодисменты.
	Человек смог преодолеть себя. И это главное, самое  основное. Это гораздо важнее проигранных минут и штрафных очков...





























Наш класс — горы
                                            
                                                                       Страх создаёт призраки, которые ужаснее самой
                                                                                         действительности, а действительность, если спокойно  
                                                                                         разобраться в ней и быть готовым к любым испытаниям,
                                                                                         становится значительно менее страшной.
                                           		Дж. Неру.

	Вперёд, вправо и влево, до самого горизонта снег... снег... снег... замёл поля — не видно ни одного тёмного пятнышка, пригнул к высоким придорожным сугробам тяжёлые пушистые ветви деревьев, облепил элекропровода, превратив их в подобие толстых корабельных канатов...
	Ровно и весело гудит мотор, свистит, вихрится снежной пылью ветер, несётся под колеса  автобуса белая нескончаемая лента дороги. И не замолкая, сменяя одна другую, звучат песни...
	Весёлой ёлочной игрушкой сверкнули мимо заснеженные улицы Майкопа, и дорога повернула на юг, в сторону гор. Появились спуски, подъёмы и крутые повороты. Дорога стала скользкой. Поехали медленнее, осторожнее. Но не убереглись — на одном из поворотов автобус неожиданно занесло на дорожном гололёде, развернуло поперек трассы и бросило задними колесами в кювет... Долго пришлось бы нам здесь сидеть, если бы вскоре из-за поворота не выкатился могучий лесовоз с цепями на колёсах.
	…Проехали Хаджох. Идущая вдоль реки Белой дорога, вместе с рекой, круто повернула влево в узкое ущелье. Песни разом смолкли — все припали к окнам. Кажется, что ущелье не ущелье, а коридор, ведущий в таинственное царство Снежной королевы, к её ледяному сказочному дворцу... Со всех сторон свисают огромные сосули — замёрзшие водопады и ручьи... каскады ледяных ступеней, сверкающих колонн, прозрачных  ледяных занавесей, искрящихся ажурных арок...
	Начал срываться снежок, и чем выше по ущелью забирается автобус, тем увереннее идёт снег — здесь его исконные владения. Снег валит всё гуще, вскоре мутная мгла скрыла сумрачные горы. 
	Подъём всё круче, двигаемся всё медленнее. Часто буксуем  и застреваем. 
              Мотор автобуса надсадно ревёт. Мы, облепив машину, задыхаясь в выхлопных газах и летящей из-под колес снежной пыли, толкаем автобус, пытаясь помочь мотору.   
	— Всё, — мрачно констатирует водитель, — выше не пробиться!
	Да мы уж и сами сообразили, что дальше не проехать: шоссе, собственно, нет — глубокий  снег впереди. Лишь гребни сугробов по обеим сторонам обозначают узкие границы заметённого асфальта. Теперь одна задача — развернуть машину.  Объединёнными усилиями  это удалось.
	— Хорошей погоды! — водитель махнул на прощание рукой, и автобус осторожно покатился в долину. А мы взвалили на себя рюкзаки и потопали по снежной целине вверх.
	Снег валит по-прежнему. Начало смеркаться — зимний день короток.
	Вскоре выяснилось, что у некоторых ребят рюкзаки плохо уложены. В городе легкомысленно понадеялись, что до самой турбазы «Лаго-Наки» в автобусе доедем.
	Останавливаемся, переупаковываем рюкзаки. А пурга метёт, холодит пронизывающий ветер. Мокрые рукавицы липнут к металлу ледорубов.
	...Идём уже два часа. Парни, кто посильнее, забирают часть груза у ослабевших товарищей. Воспитанники наши идут всё медленнее. Чувствуется, что все сильно устали.
	На очередном привале подошёл Хазрет Хизетель — начуч сбора:
	- Может, хватит для первого дня?
	- Хватит, пожалуй.
	Вытоптав в снегу площадку, поставили палатки. В лесу застучали топоры, завизжала пила, и вот уже заплясало весёлое пламя костра, забулькал, заклокотал желанный, так необходимый сейчас крепкий  сладкий чай.
	И ребятки наши приободрились, повеселели. Даже самые усталые стали откликаться на шутки, заулыбались и живее  задвигались.
       …Мы с Хазретом смотрим, как бьётся под ветром  огонь в костре, как тают в нём снежные хлопья, и вспоминаем спасработы, в которых приходилось участвовать в этих местах.
              Однажды мы разыскивали туристов, застигнутых неожиданной пургой. Позже выяснилось, что они были новичками в горах. Точнее сказать, людьми  случайными. Замёрзшие трупы обнаружились под огромной густой пихтой, нижние ветви которой были сухими и свешивались так низко, что до них мог легко дотянуться даже сидящий на земле, очень усталый человек. А костёр из сухих пихтовых веток разжечь очень просто. И сухие спички в рюкзаках у этих людей были, и солидный запас еды, и тёплые вещи. У них было всё, чтобы выжить! Но мы не обнаружили следов костра: они даже не пытались развести огонь.  Мы нашли рядом несколько пустых бутылок из-под водки — они предпочли такой способ обогрева.                                                                                                                                         
             ...Ветер утих. А снегопад продолжается. Ночью время от времени просыпаемся, отряхиваем  палатки от снега.	
              …Следующий ночлег на турбазе. Наслаждаемся благами цивилизации. Не скрипит под спиной снег. Мокрые носки и рукавицы сушатся не на собственном животе, а на горячих  батареях. Благодать!
	Но не для наших ребят всё это. Пусть турбазовское тепло, уют и столовские вкусноты остаются для тех, кто приехал в горы отдыхать. А мы здесь не за этим. Мы – Школа инструкторов.
	Жить в турбазовском тепле сумеет каждый. А вот ты научись жить в холоде, побори его и останься бодрым, весёлым и работоспособным.  Прими мгновенное верное решение в любой походной обстановке. Сумей без паники работать в самых тяжёлых погодных условиях, и безопасно вести за собой людей сквозь преграды, встающие на пути. Будущий инструктор должен знать о горах всё, и должен уметь делать в горах всё.
	…Рано утром, едва забрезжил рассвет, курсанты Школы инструкторов вновь взвалили на спины рюкзаки.  И мы повели их дальше в зиму.
	Погода сегодня чудесная: тишина, яркость. Воздух чист и прозрачен. Утреннее солнце освещает покрытые свежим снегом горы, на их вершинах и склонах  снег с ночной морозной корочкой, искрится. 
	Подъём стал круче, ребята расстегнули пуховки — жарко. Несколько десятков шагов по глубокому снегу — и сходи с тропы, уступай место отдохнувшему товарищу. Он ещё на несколько десятков шагов удлиняет пройденный путь — и вновь смена. И не имеет значения кто ты, выходи вперёд работать — пришла твоя очередь. Кто сможет, сделает сто шагов, кто-то десять – каждый вносит свой посильный вклад в общее дело.
	...Взобрались на Азишский перевал. Отдыхаем. Любуемся, как в солнечных лучах переливается всеми оттенками синего цвета заснеженное плато Лаго-Наки, как празднично сверкают горы Уриэль и Мезмай, укутанные в глубокие снега. Так об этом Володя Барботько поёт:

	                      Как сахарная накипь, на гребнях снег,
	                      И взяли Лаго-Наки разбег, разбег.
	                      Вот ринутся с азартом на Фишт, на Фишт!
	                      И ты, как перед стартом, застыв, стоишь.
      	                                         А ветер над застругами метёт,
	                                         Карнизов белое кружево плетёт.
	
	...Красив лес, по которому пошли на спуск! Вековые ели, укрывшись снеговым покрывалом, замерли в абсолютной неподвижности. Полная тишина. Солнечные лучи, кое-где прорвавшись сквозь свод ветвей, растекаются золотом по синему снегу. Изредка какое-нибудь дерево вздрогнет во сне, качнёт пушистой лапой, и снег с тихим шорохом осыпает нас ярко вспыхивающими блёстками, приятно охлаждая лицо.
	В лесу снег глубокий, рыхлый — спускаемся, проваливаясь по пояс.
	...Тенистые деревья расступились, и нас, привыкших к лесному полумраку, ослепило яркое солнце — вышли к Курджипсу. Это пока ещё ручей. Трудно поверить, что вскоре, всего несколькими километрами ниже, он превращается в могучую реку, грозно рокочущую в Мезмайском каньоне,  в глубокой теснине Гуамского ущелья.
	Переправились по скользким обледенелым камням. По крутому глубокому снегу со следами недавнего оползня выбрались на противоположный берег. Теперь до места нашего базового лагеря рукой подать — уже виден бревенчатый домик, в котором  собираемся расположиться.
	Но пока добрались до него, не раз и не два сменились направляющие, пробивая тропу-траншею в глубоком снегу.
	Подошли к избушке, распахнули приоткрытую дверь и замерли на пороге: дом внутри заметён снегом — на бреченчатых стенах белая волнистая бахрома, с потолка, с подоконников, со стола и лавок свешиваются прозрачные бирюзовые сосульки. По углам причудливые сугробы. Проволока, протянутая под потолком, вся в снежных кружевах. Железная печь заиндевела, запорошена снегом — белая медведица...
	Жаль уничтожать эту неожиданную красоту. Но и в сугробе жить не хочется — выгребаем снег, конопатим щели в стенах, заделываем полиэтиленовой плёнкой окна и дверь.
	Парни, вооружившись топорами, пилой и верёвками, отправились в лес за дровами. Девушки, во главе с инструктором Флорой Гатаулиной, разожгли печь, принялись за благоустройство жилья.
	К вечеру — полный порядок: в доме тепло, чисто, уютно... Правда, когда разгорелась печь, стал таять снег на чердаке и началась капель с потолка. Это мелочи...
              Блаженно растянувшись поверх спальников, вытянув усталые ноги к печи, наслаждаемся  теплом. Колеблется мерцающий свет свечей. Словно танцуя, ритмично колышутся тени. Потрескивают в огне дрова.
	…Вышли с Хизетелем покурить. Подмораживает. Над избушкой повисли звёзды. Кажется, что они продрогли и, опустившись ниже, с благодарностью принимают  тепло летящих из дымохода оранжевых искр. Абсолютная тишина вокруг. Только тихая песня слышна над безмолвными снегами ночных гор.
   
                                                        Ну, так что вам рассказать о зиме?
	                             То она как серебро. То как медь.
	                             Это холодно, когда без огня.
	                             А кому-то холодать без меня.
	                  
	…Утром зарядка, завтрак, подготовка снаряжения и продуктов для обеденного перекуса и — целый день, до темноты практические занятия.
	Отрабатываем технику передвижения по крутым снежным склонам. Учим молодёжь приёмам самостраховки и страховки. Тренируемся, до автоматизма, в выполнении самозадержания при неожиданном срыве на крутизне. На плотном и жёстком ветровом насте упражняемся в ходьбе на кошках.
	А погода портится — задул ветер, закрутил поземку. Но там, где мы занимаемся, стоит облако пара — ребята работают на совесть. Все понимают, что каждый шаг на учебном склоне — это шаг к большим горам. Каждое падение здесь – уменьшает вероятность падений на сложных маршрутах.
	Вечером загудел, завыл-засвистел ветер, понеслись-закружились снежные вихри.
	...Ветер всё сильнее. Хотя, кажется, дальше уже некуда. Наше  жилище сотрясается. Сквозь щели в стенах фонтанами бьёт снежная пыль. Врывается мороз. 
              Среди ночи грохот на крыше! Вскинулись испуганно. Но всё стихло. Непонятно и тревожно.	Утром выяснилось, что ночью с крыши сдуло кирпичную печную трубу. 
       …Пурга продолжается третьи сутки. Грустно, конечно, что не повезло с погодой, что нет возможности заниматься на склонах. Но мы не теряем время зря – в домике идут лекции и практические занятия: вязка альпинистских узлов, приёмы организации страховки и самостраховки, тактика движения связок и их взаимодействие, различные способы подъёмов и спусков по верёвкам, приёмы подъёма, спуска и переноски пострадавшего, оказание первой медицинской помощи. 
	А когда пурга ослабела, мы в полном составе выбрались на склон и провели занятия по рытью снежных пещер и строительству иглу — круглых эскимосских хижин из снеговых кирпичей. Это сняло с ребят нервное напряжение и рассеяло сомнения, вызванные свирепой пургой – все убедились, что знающий и умелый человек уцелеет  в непогоду и без бревенчатых стен.
	В конце дня завхоз Наташа Дорожко отозвала нас с Хизетелем в сторону и с виноватым видом показала две бутылки «Алиготе». Мы нахмурились – в Школе инструкторов сухой закон.
              -  Разрешите, пожалуйста! У одного из парней день рождения. 	
              Разрешить? Нет? Речь идёт о двух бутылках сухого вина на тридцать человек. Смешно даже. Но тут дело принципиальное. Но и день рождения это не просто так.  Даже здесь... Тем более, здесь!
	- Ладно, не будем ханжами!
	...Все торжественно расселись за праздничным столом. И хоть стол этот вовсе не стол, а расстеленный на полу кусок полиэтилена, и сидим не столько за столом, сколько на столе, поджав ноги на разостланных спальниках, это не главное.
	Главное, что мы вместе, что все  здоровы и веселы, что ни у кого нет камня за пазухой.
	Жуём самодельный торт из печенья, масла, какао и сгущённого молока. И что нам до того, что за бревенчатой стеной опять завывает ветер? Нам хорошо и тепло. Потому что тепло дружбы и товарищества сильнее любого мороза и любой пурги, сильнее самых суровых гор.
	…До чего изменчива погода в горах! Ночью бесился ветер, а утром полный штиль. Воздух неподвижен. Яркое солнце так слепит, что невозможно шага сделать, не защитив глаза тёмными светофильтрами. Снежные склоны сверкают нестерпимо — кажется, они сияют не отражённым солнечным светом, а горят собственным внутренним полыханием.
	Вновь топчут наши ребята ступени в крутом, уплотнённом ветрами снегу. Подъёмы, спуски, вновь подъёмы, траверсы, вновь и вновь спуски и подъёмы. Неожиданные, по команде тренера, падения. Стремительное скольжение по склону и самозадержание, торможение ледорубом – искрящийся радужный веер снежной пыли из-под его стального клюва...
	Отрабатываем попеременную страховку. Высоко по крутому склону  движется связка.
	— Смотри, — тихо говорит Хазрет, — смотри, как воткнут ледоруб — страховки никакой.
	— Вижу, — отзываюсь я, — и громко в мегафон: — Идущий, срыв!
              На мгновение замерев в нерешительности, парень кричит партнёру: «Держи!» - резко прыгает в сторону, падает и, набирая скорость, катится по склону... Товарищ пытается удержать убегающую верёвку… Но его ледоруб, не выдержав рывка, выдёргивается…  его хозяин тоже кувырком летит вниз!..
	— Я  понял, всё понял! — прокричал он, отплёвываясь от  снега, когда остановились на пологом выкате.
	— Вот и хорошо, — невозмутимо констатировал Хизетель, — всё получилось наглядно и убедительно.
              - Вопросы есть? – уточнил я.
	  Вопросов не было...






Свет далёких костров

                                                                                                  Научитесь радоваться препятствиям!..
                                                                                                  (Из указаний Первой важности Учения Агни-Йоги)

	Близится время окончания работы Школы инструкторов...
	Впереди четырёхнедельный зачётный поход. Начав маршрут в Адыгее, мы закончим его в Абхазии, преодолев на пути восемь трудных перевалов через Главный Кавказский хребет и его отроги. Каждый день из числа курсантов будет назначаться дежурный инструктор, которому предстоит в течение дня самому принимать решения, отдавать распоряжения, выбирать дорогу и вести группу по маршруту. Мы, преподаватели Школы – руководители похода – будем вмешиваться в крайнем случае. Каждый вечер – подробный, детальный разбор, анализ всех событий и действий.
	Те наши воспитанники, кто проявит себя должным образом, получат удостоверения инструкторов- стажёров, и право водить людей по горам. Через пару лет лучшим из них будет присвоено звание «Инструктор туризма».

	…В аэропорту, сквозь накаты самолётного гула звенит гитара:

                                                        На леднике гроза слепила нам глаза,
                                                        Хлестал нас град, жестокий шквал.
                                                        Я не забуду, знай, как брали, старина,
	                                          В туман мы этот перевал.

                Мы вернёмся  домой через месяц. Вернёмся немного другими – чуточку лучше, чем сейчас. 

	...Самолёт, затем автобус, потом обшарпанный вахтовый ЗИЛ лесорубов — и мы у начала своего маршрута. Теперь лучшее и единственное средство передвижения — собственные ноги.
	Сегодня набор высоты, подъём с равнины в горы – выходим на среднюю маршрутную высоту. Начало похода всегда даётся тяжело. И никакими городскими тренировками не предотвратить тягость первых ходовых дней. Сейчас всё дело в терпении, в привычке, в опыте. Опытный путешественник знает — будет несколько трудных дней, а потом организм втянется в работу, акклиматизируется, сердце застучит ритмично, по телу разольётся сила и лёгкость, рюкзак не будет так нестерпимо давить плечи...
	А пока нужно терпеть. Ноги, ещё не отвыкшие от асфальта, еле идут. Лямки рюкзака врезались в плечи – руки немеют. Болит шея — голову не поднять. Смотрю на камни под ногами: на них мокрые пятна, словно начинается дождь – это капли пота...
	Мучительно хочется пить. А воды нет. Мы взбираемся по раскалённому под солнцем крутому каменистому склону, упирающемуся, кажется, в самое небо.

	...Остались позади перевалы Ачешбок и Бамбаки. Мы расположились на берегу Уруштена, поставив свои палатки в устье ручья, текущего из-под ледника Холодный.
	На зелёном бугре, высоко над рекой, блестит в лучах закатного солнца высокий шпиль. На литой чугунной плите надпись: «Здесь в 1942—1943 геройски держали оборону воины Советской Армии, преградившие немецко-фашистским захватчикам путь к Черноморскому побережью». Рядом небольшая пластина из хромированной нержавейки: «Подвига их не забудем, гибели их не простим!»
	Вокруг обелиска яркие цветы. А высоко в вечернем небе вечным огнём горят снеговые гребни  горы Псеашхо…

	...Тима задумчиво перебирает струны гитары и тихонько напевает:

                                                                        А когда в пути
                                                                        Тебя застанут беды,
                                                                        Ты ничуть не унывай!
                                                                        Помни – лёгкие победы
                                                                        За свои – ты не считай!

	Эту песню он придумал перед походом. А сейчас получил «госзаказ» сочинить песню о Школе инструкторов.  Вот и сидит задумчиво, перебирая струны…
	Мы на озере Кардывач. В тёмной воде отражаются низкие, быстро бегущие облака. Сегодня вынужденная днёвка — нет погоды. Только что закончился ливень с градом, полдня нещадно хлеставший палатки. Речка Лагерная  вышла из берегов, и сердитые мутные волны разметали по всей поляне наши кухонные принадлежности. Подбадриваемые из палаток, избиваемые градом, дежурные спасали котелки и миски. Сейчас в них дымится сильно запоздавший и потому особенно вкусный обед.
	А Тима перебирает струны. И вот появились первые строчки. Дальше – легче. За обедом песню сочиняем все вместе. И вечером, посреди сумрачных, разбухших от дождя гор, у доброго рыжего костра уже звучит наша песня:
                                                                        Здесь мы не носим,                     
                                                                        Как  в школе портфели.
                                                                        Тяжёлый рюкзак
                                                                        За плечами у нас.
                                                                        Наши парты – скалы, морены.
                                                                        Экзаменатор – суровый Кавказ.
                                         
	...Только что закончились ледовые занятия. Сидим на морене и сушим носки, рукавицы, гетры, штормовки, верёвки. Перед нами грустно поблескивает ледник. Изрубили его, бедного, ледорубами и айсбайлями, исцарапали кошками, истыкали крючьями. Ну, ничего, старик быстро залечит раны. А ребята наши теперь могут уверенно выходить на крутой лёд. 
	Лёд сверкает, словно перламутр, переливается искрами зелёными, изумрудными, синими и голубыми. А то вдруг вспыхнет красными огоньками. Словно зовёт куда-то, словно обещает указать дорогу к какому-то чуду. А в трещинах он то бирюзовый, то ярко-ярко-голубой, как  небо...
	— Приготовиться к движению! — раздаётся команда, — Под рюкзаки!
	Привычным движением вскидываем привычную тяжесть на привыкшие к ней плечи, растягиваемся длинной цепочкой по склону.
	Оставляя слева зону опасных ледовых разломов и трещин, вдоль скалькой гряды начинаем подъём к перевалу. Крутизна постепенно увеличивается. Сменяя друг друга, бьём ступени. Ледорубы на самостраховке. Плавными, размеренными шагами набираем высоту.
	Шаг — и тридцать сантиметров высоты прибавилось. Ещё шаг — ещё тридцать сантиметров... Тысячи, десятки тысяч шагов легли в многокилометровый пунктир, которым прочертил горы наш маршрут.
	Привычная, спокойная, медленная, тяжёлая и чудовищно однообразная работа. Шаг... Ещё шаг... Ещё...
	Вдруг испуганный вскрик и удаляющийся шорох по крутому снегу. Сорвалась Ольга!
	Ничего страшного — склон внизу плавно выполаживается, камней и трещин нет, срыв здесь практически безопасен. Потому и работаем без страховки. Да и Оля держится молодцом — как много раз отрабатывалось на тренировках, перевернулась на живот и, подтянув к груди ледоруб, вонзила в плотный снег его острый клюв.
	Двое ребят сглиссировали к ней, сняли рюкзак, помогли встать на ноги. 
	— Как самочувствие? Не ушиблась? Не испугалась?
	— Ой, что вы?! Так интересно!
	Втроем поднимаются к нам, занимают свои места в цепочке. И вновь плавные, размеренные, ритмичные шаги вверх. И седловина в гребне хребта всё ближе.

	...Ещё вчера мы не знали этих парней из Одессы. И завтра утром разойдёмся по своим маршрутам, не успев запомнить имена. Но сегодня вместе сидим у костра, смотрим в огонь и поём.
               Человека  можно сразу узнать по песне. Едва запели эти ребята, сразу стали нам близкими.
	А часто бывает — садится в автобус или в электричку группа молодёжи с рюкзаками, с гитарой: обрадуешься — свои ребята, туристы-альпинисты – поговорим, вспомним-помечтаем, споём вместе, дорога будет интересной. Но грубо забренчат струны, взревут вразнобой нетрезвые глотки, и оборвётся что-то внутри. И нахмурятся, и отвернутся пассажиры. И всю дорогу, и ещё долго потом будут смотреть неприязненно на людей с рюкзаками...
	А бывает, сидит в ожидании автобуса или поезда группа молодёжи, не претендуя на общее внимание, ребята тихонечко напевают для себя. А люди собираются вокруг, тихо стоят и задумчиво слушают. И удивляются и жалеют, что не знали раньше этих удивительно искренних, замечательных песен, родившихся не в прокуренных кабинетах, а среди мягких, росных трав и голубых туманов, острых чёрных скал, чистых белых снегов и облаков.

	...При спуске по снежнику, на безобидном месте неожиданно сорвался Аркадий. Не сумев задержаться – «зарубиться», как мы говорим, он вылетел на камни, сильно ободрал кисти рук, локти и колени, стесал кожу на бедре и плече. Но ничего не сломал. И, хоть это кажется абсолютно невероятным, даже ни одного вывиха нет. Подтверждение известной народной мудрости о том, что дуракам везёт.
	Мы его, конечно, разукрасили зелёнкой, забинтовали, облепили лейкопластырем и разгрузили — идёт теперь налегке, сильно хромая и тихонько скуля.
	Несмотря на силу и выносливость, смелость, доброту и отличную теоретическую подготовку, он недостаточно координирован, невнимателен и непредусмотрителен. Потому с ним постоянно случаются неприятные происшествия. В другом виде спорта он, может быть, и состоялся бы, проявился бы, как спортсмен. Но горам он противопоказан. Инструктором ему не быть.

	...Долго вниз, вниз... и выскочили из облаков. Они клубятся над нами, облизывая скалы. А мы сидим на рюкзаках, жуём сыр с сухарями и облизываем с ложек сгущёнку. Хорошо!
	Хорошо, когда последний перевал  позади. Когда хоть не тепло, но не холодно. Когда не хлещет в лицо дождь, не рвёт штормовку ветер. Хорошо, когда не лезет за шиворот промозглый туман. Когда рядом лежат, удобно развалившись на холодных и острых камнях,  ребята, ставшие за поход такими близкими.

	..В Адлере на турбазе неожиданно встретили Ирину. Вернее, она нас встретила. После окончания Школы инструкторов она пойти в зачётный поход не смогла но, зная график нашего движения по маршруту, рассчитала, когда выйдем к морю, и явилась к нам.
	Со стороны это выглядит забавно — Иркин макияж, белоснежный брючный костюм и туфли на шпильках среди грязных выгоревших штормовок, стоптанных вибрам, красных облупленных носов, обгорелых щёк и растрескавшихся губ.
	Мы рады встрече, но узнали грустные новости. В то время, когда мы благополучно шли по своему маршруту, в карстовой пещере на склоне Фишта попали в аварию двое питерцев. Один погиб под землёй, второй умер уже на поверхности.
              В спасработах участвовали краснодарские спелеологи и инструктора Хаджохской турбазы. Двое спасателей травмированы.

	...На клылатой «Комете» мчимся по морю в Новороссийск, оттуда до родного Краснодара рукой подать. До свидания, яркие цветы альпийских лугов! До свидания, крутые снега! До свидания, близкое жгучее солнце! Хором поём: 
                                                                       Прощайте вы, прощайте,
                                                                       Писать не обещайте.
                                                                       Но обещайте помнить
                                                                       И не гасить костры!

	Мы обещаем помнить, конечно! Это несложно. Ведь забыть горы невозможно.
              И мы будем возвращаться к горам вновь и вновь. И будем приводить с собой хороших людей.
              И поможем им полюбить наши горы. Потому что общение с горами делает людей лучше и счастливее.
































                                                                                                                                                                   Горячие просторы


                                                                                                                                    Душа томилась от безветрия
                                                                                                                                    Синонимов и перемен,
                                                                                                                                    Там кто-то коротал бессмертие,
                                                                                                                                    А кто-то воплощался в тлен.
                                                                                                                     
                                                                                                                                                                       А. Слуцкий

         Такси в дороге поломалось. Пришлось со всеми моими многочисленными тяжёлыми художническими причиндалами бежать – на вокзал чуть не опоздал. В запарке чуть не сел в чужой поезд. Но, в конце концов, одновременно с отправлением, ввалился в своё купе.
         Мимо вагонных окон, исчерченных трассирующими дождинками, медленно поплыл вокзал – словно не поезд двинулся, а вокзал, как большой ярко освещённый теплоход, поплыл на поиски новых приключений и впечатлений.
         В дождевых каплях лучится свет станционных огней – переливы белого, красного, жёлтого, зелёного, фиолетового. Красиво! Но грустно. Такой грустью пронзает цветистая красота похорон.
         Мимо окна медленно скользнули в ночной сумрак тёмные громады спящих строений. Яркость многоцветного света отплыла назад. В неверном, бледном мерцании отражённых огней, округлые туши тепловозов – как слоны в зоопарке.
         Накатила тоска от вдруг пришедшего понимания бессмысленности и ненужности совершаемого мною. Зачем мне эти «Сорок дней на Воронежской земле»? Мне, посвятившему своё творчество изображению высоких гор?..

         …Проснулся, распутал обвившуюся вокруг потной шеи горячую простыню, лёжа натянул штаны, слез с полки, умылся и побрился.
         И – хорошо! Ощущение застарелой физической и моральной усталости, нервной напряжённости и воспалённости глаз, отпустили. В душе стало ясно, легко и просторно.
         Все окна открыты настежь. Занавески трепещут. В вагон врывается благословенная, после липкой краснодарской жары, бодрая свежесть, приятная и радостная прохлада.
         …Среди бегущих вдоль вагонного окна бесконечных зарослей цветущей сирени вдруг блеснуло озеро. На берегу девочка в красном платьице, с венком из одуванчиков на голове. Увидев поезд, взбежала на пригорок и машет, машет рукой проносящимся вагонам. И это почему-то так растрогало, что слёзы на глаза навернулись…
         Сентиментальный носорог! С гадостным характером. Обидчивый и обижающий, отвратительный тип – угрюмый, мнительный, вечно мрачный и постоянно беспричинно страдающий. Знаю, что грустные всегда проигрывают. А измениться – никак. Семью замучил.          
         Вспомнилось, кажется из Юрия Кукина:

                                                              Вот вы поверили в меня, а жаль мне.
                                                              Я драгоценности менял на камни.
                                                              Я забирался в небеса.
                                                              Я верил только в чудеса.
                                                              А вы поверили в меня, а жаль мне.

         …Солнце село. Золотой закат сменился серебристыми сумерками. Потом – тихий, тёплый, сиреневый вечер. В распахнутые окна вагона вместе с душистым цветочным ветром влетает пение соловьёв…

         …У дверей Воронежской организации Союза художников меня подхватили, со всеми шмотками запихнули в машину, привезли в гостиницу и поселили. И уже через полчаса художники, съехавшиеся в Воронеж со всех концов РСФСР, на ходу знакомясь, оказались за  шикарно накрытыми столами в банкетном зале гостиничного ресторана.
         Но то была разминка.
         Основное действо развернулось вечером на лоне природы – на базе отдыха, под роскошными вербами, у реки, под пенье соловьёв, зуд комаров и звон стаканов. Застолье было изумительно вкусным, изобильным и весёлым. Народ оказался простым, дружелюбным и симпатичным. Тосты гениальные! 

         …В семь утра завтрак. Мучение. У всех коллег в мутных глазах жажда пива.
         Погрузились, поехали – художники в автобусе. Рюкзаки, баулы, чемоданы, этюдники, папки и планшеты – в грузовике под брезентом. На границе Бобровского района торжественная встреча – оркестр, речь первого секретаря райкома КПСС. Изо всех сил стараемся не спать.
         По району поехали с милицейским кортежем и третьим секретарём райкома в роли гида.
         Прибыли на Хреновской конезавод – родину легендарных орловских рысаков. Прекрасный музей. Замечательная лекция. Лошади потрясающей красы. Их чистят пылесосами. 
         Прошлись по всем конюшням. Наблюдали выездку и преодоление препятствий. Восхитились мощью тяжеловозов. Очень интересно. Но очень спать хочется. И пива. И чтоб комаров не было.
         Обед с водкой и кумысом. 
         Вечером поехали в дикую непаханую степь – смотрели вольно пасущиеся табуны, водопой и купание лошадей. Пытался рисовать, но быстро понял бесперспективность затеи. Просто глядел восторженно, вбирая впечатления. 
         Перед ужином нам продемонстрировали элитную лошадиную случку. Так создаются будущие чемпионы! Впечатляющее зрелище...

         …Поражает тематическая всеядность коллег. Накидываются на любой изобразительный мотив и пишут, и рисуют вдохновенно, всё подряд от зари до зари. Потому что идея может и должна быть не только сюжетной, но и пластической. Для художника пластическая идея важнее. Именно она рождает изобразительное искусство. Красота и гармония творимы. И зависят не от сюжета, а от его пластического осознания и выражения художником.

         …Рядом с лесхозтехникумом, где мы разместились, находится великолепный знаменитый Хреновской бор. Но идти в лес рисовать страшно – стоит остановиться, как комары собираются вокруг плотным звеняще-гудящим облаком и жрут нещадно. Никакие защитные мази и жидкости их не отпугивают. 
        Поднялся на заре, посомневался, но отправился в лес с надеждой поработать. Куда там! Комары, гады, даже остановиться не дали. Этюдник, папку, флягу с водой и планшет  свалил в кучу под кустом и, вместо работы, бегал два часа по утреннему сосновому лесу – соскучился по физической нагрузке. Хвоя под ногами приятно пружинит. А запах!
        …К обеду всё-таки написал в лесу акварель. Плохо. Ну не моё это! Потому никак не могу выйти на свой привычный уровень. В горы хочу, хочу горы писать!  
              Но сдаваться не привык. Вокруг настроение бодрое, весёлое, надо брать пример с коллег. А то торчу, как оттопыренный мизинец из сжатого кулака. Надо вплетаться в общий венок.
        Или не надо?  У меня есть своя тема, свой изобразительный язык – свой голос. Может быть слабенький голосок, но собственный. Кроме меня мою тему никто не решит, никто мои горы не изобразит. А сосновые леса, конезаводы, химкомбинаты и атомные станции пусть пишет и рисует тот, кто, в отличие от меня, делает это с удовольствием. И успешно. Каждому своё – кому оперная сцена, кому эстрада. А кому песня у костра.

             ...Приехали в Георгиу-Деж. Выслушали в очередной раз привычно-пустые и бестолковые приветственные речи. Потом банкет. И – на теплоход – по Дону до Павловска. На палубе с умным и вдохновенным видом позируем областному телевидению. Потом вместе с телевизионщиками обильно выпиваем и вкусно закусываем.
       В Павловск  прибыли поздно вечером. Комаров нет. Зато жуткое количество мелкой мерзкой мошки, типа таёжного гнуса или москитов. Кто-то из художников сказал про них: - «летающие челюсти».
       Город красивый, старинный, основан ещё Петром Первым. Цветёт акация, и дух над городом чудесный…
       Красив Дон! Он прекрасен в любое время, при любом освещении, при любом состоянии неба. И души. В любой стадии нетрезвости...

       …Весь день до позднего вечера работал на судостроительном заводе. Написал четыре акварели. Лучшая среди них получилась в тёмном цехе, куда спрятался, спасаясь от всепроникающей сокрушительной мошки.

        У всех у нас тут одна тема, мы разрабатываем одни и те же сюжеты, изображаем часто один мотив. Это рождает жёсткую творческую конкуренцию. Она подхлёстывает чувство ответственности. И стимулирует активность в творческом поиске формы выражения пластической идеи. Копится опыт работы в экстремальных условиях. Это мне в горах пригодится. Сомневаться можно было дома, а здесь некогда. И не нужно – делу противопоказано. Раз уж решился и поднял паруса, и они приняли ветер – вперёд! И думай не о том, что осталось позади, а только о том, что впереди за горизонтом...

        …Здесь совершенно бесподобная сирень. Цветов на кустах столько, что, кажется, листьев нет совсем. Не кусты вокруг, а гигантские букеты.
        Дождь собирался, собирался – покапал – но так и не решился пролиться. Очень жарко и душно. Спасительный прохладный ветер неразумно разогнал тучи, и прекратился. И мгновенно с новой яростью обрушилась на нас изголодавшаяся крылатая кровососущая сволочь.    

        …Сегодня Сашу Бобкина – замечательного художника из Кемерово – тощего, бледного, длиннобородого и фирменно заджинсованного, а потому шпионски подозрительного, повязала бдительная местная милиция в момент рисования какой-то архитектурной развалюшки  петровской поры. Чтоб не компрометировал!
        Оскорблённому в своих патриотических чувствах Бобкину, признанному художественному певцу российской старины, пришлось взывать за помощью к райкому КПСС.
        После высокопоставленного заступничества справедливость восторжествовала. Опростоволосившиеся стражи порядка, пока Саша в исконно русских выражениях прощался с ними, стояли по стойке «смирно».

        …Сегодня вновь работаю на судостроительном заводе. Выбрал для изображения два мотива. Оба трудные – запутанные планы, сложные объёмы, жуткий, по густоте переплетений, ажур изящных металлических конструкций.
        Начал рисунок очень активно, энергично. Пожалуй, даже вдохновенно! А когда закончил, кажется, что ничего не получилось…
        Руководитель нашей творческой группы знаменитый московский график Анатолий Петрович Болошенко – могучий и мудрый человек, замечательный художник – вечером неожиданно расхвалил то, что я сегодня сотворил…
        Ничего не понимаю! Нужно разобраться, необходимо понять, в чём тут дело… что хорошо, а что плохо… и почему.
        Проговорил с Болошенко до глубокой ночи. И понял, что качество создаваемого произведения зависит от количества ранее созданных качественных произведений. Качество произведений зависит от количества выполняемой при их создании духовной работы – на основе собранных жизненных впечатлений. Необходим творческий и жизненный опыт. Нужно вкалывать всё время, постоянно, непрерывно, без вздорных мыслей, не отвлекаясь на мрачные размышления о долге перед семьёй, о своей материальной несостоятельности, о том, что для блага семьи нужно заниматься более выгодным делом.
       …Ночью гремел гром, сверкали зарницы, но вожделенный дождь так и не начался.
       А утром, хоть солнце яркое, но весьма прохладно. А всё усиливающийся ветер понастоящему холодный. Нет в мире совершенства!
        Сегодня работается трудно. Вернее, совсем не работается. Вернее, работается  так трудно, что совсем ничего не получается. Замарал акварелью лист бумаги. Смыл краску, замазал лист ещё раз. Ещё смыл, опять закрасил – всё такая-же ахинея получается.
        Психанул. И, плюнув на натуру, написал на размокшем, разбухшем листе что-то по воображению – вообще несуразное, несусветное. Совсем плохо! Ещё раз смыл акварель... И ещё раз написал. Теперь, вроде бы, получилось что-то толковое. Болошенко похвалил и констатировал: - Акварель испортить невозможно!
        
       …После утомительной трёхчасовой езды по разбитой дороге, больше напоминающей танковый полигон, очередной приём в очередном райкоме. Здешний первый секретарь говорил, как и все предыдущие, очень долго и неинтересно. Мы изнывали от скуки и, борясь со сном, глушили ледяную минералку, которая, кроме как в райкомовских кабинетах, нигде не водится.
          Россошанский химзавод – сверкающая, гудящая, свистящая, парующая, убийственно-бесчеловечная, но, одновременно, очень, по-человечески гордая, индустриальная красота. Гигантский монумент человеческому уму и трудолюбию. 
          Но сверху, прямо из раскалённого белёсого неба, что-то непонятное химическое мелко-мелко сеется омерзительно…
          Завод модернизируется, устанавливается новейшее японское оборудование, монтируют его японцы – аккуратные, трезвые, поджарые мужички в красивой и удобной одежде серебристого цвета, в красивых и удобных шапочках с длинными широкими козырьками, в красивых и удобных ботинках на протекторе. Но эффектнее  (а может быть эффективнее), всего то, что японские монтажники работают в белых перчатках!

          …Недалеко от Россоши позавчера произошло крушение пассажирского поезда.  Тепловоз и четыре передних вагона перевернулись, в них много раненых. А следующие тринадцать вагонов разбились – лишь единицы пассажиров уцелели. Ни по радио, ни по телевидению об этом, естественно, ни слова. И в газетах – ни строчки.
                                                        … Нечеловеческая сила,
                                                        В одной давильне всех калеча,
                                                        Нечеловеческая сила
                                                        Земное сбросила с земли.
                                                        И никого не защитила
                                                        Вдали обещанная встреча,
                                                        И никого не защитила
                                                        Рука, зовущая вдали…                 
                                                                             
           Это из стихотворения Александра Кочеткова.
           …После дня работы на Россошанском химзаводе, в девять вечера возвращаемся своим автобусом в гостиницу. У железнодорожного переезда огромная автомобильная пробка. Прождали час. Надоело – жара и духота доконали. С Бобкиным выбрались наружу и побрели к будке на переезде узнать, в чём дело. 
           А там дежурная в слезах – полтора часа назад произошла новая катастрофа – сошёл с рельсов скорый пассажирский поезд, очень много жертв.
           И, оказывается, вчера почти на этом же месте ещё один пассажирский состав опрокинулся. Мы потрясены и подавлены. Как хрупка человеческая жизнь! Как непредсказуемо несчастье, как неожиданна смерть! Как жизнь наша зависима от нелепых случайностей, от чьей-то ошибки, или халатности, или подлости! И как нужно ценить каждый миг счастья жить! Жизнь – она уже тем хороша, что другой у нас жизни не будет! Спешите жить, а то будет поздно!
                                                                  
           …В городе только и разговоров, что о произошедших подряд трёх железнодорожных катастрофах. Одни толкуют о диверсии, другие говорят, что причина в рельсах – они вздыбились от жары. Двое из опрокинувшихся поездов шли к нам на юг – в Адлер и в Баку. Значит, были забиты битком, значит, было много детей…

           …Сегодня гостиничная уборщица, наводя порядок в номере нашего астраханца Хамида Ганеева, смяла и выбросила лучшие его акварели, приняв их за испачканную краской ненужную бумагу...
           Ганеев замечательный художник! Тонкий колорист, точный композитор. И мужик классный – добродушный и компанейский.

           …Интереснейший художник Саша Бобкин! Все его произведения с пронзительным настроением, они очень образны. Его рисунки, сделанные на химзаводе – страшный образ технократической цивилизации, коверкающей и уничтожающей первозданную природу. Все его работы самобытны и талантливы. Но в Краснодаре подобные листы до краевой выставки не допустили бы. Наступят ли на Кубани времена, когда произведения на выставки будут отбираться не по идеологическим, а по художественным критериям?

         …Пытался сегодня в городе пообедать, как обычный советский обыватель в командировке. И нарвался на повсеместные огромные очереди и такой запах в столовых, от которого есть расхотелось. Оказалось, что за эти дни я уж отвык от обыденности…
           Пришлось тащиться в ресторан, к которому мы прикреплены распоряжением райкома,– здесь накормили мгновенно и очень вкусно.
           А над входом в отвратительную столовую, в которой я не отважился обедать, висит лозунг: «Партия существует для народа и служит народу!» 
           Сама-то КПСС об этом помнит?

           …Когда в полвторого ночи окончил работу и, собираясь спать, занялся уничтожением комаров, вошёл в мой номер горьковчанин Паша Рыбаков и сообщил, что назревает день рождения куйбышевца Володи Пашкевича – высокого, мускулистого, седобородого, голубоглазого, загорелого, весёлого и талантливого.
           Мы подумали… и взяли разделочную доску… и к ручке не шёлковой ленточке подвесили сургучную печать с датой события. На доске нарисовали венок из цветов в стиле городецкой росписи, а в середине, опять же в обрамлении цветов, изобразили скачущего рысью кентавра с мощным конским крупом, окрашенным под ягуара, и с обнажённым атлетическим торсом Пашкевича, делающего на скаку наброски в своём знаменитом кожаном альбоме...           
          Почему кентавр? Потому что на Хреновском конезаводе Пашкевич влюбился в лошадей. И особой симпатией проникся к орловскому рысаку по кличке Гопак – бывшему  чемпиону, а ныне производителю-рекордсмену.
                                                              Красив и могуч орловец Гопак.
                                                              Самарец Пашкевич прекрасней в сто крат.
                                                              Желаем Володе стать самым заметным
                                                              В истории искусства всех веков
                                                              Производителем-рекордистом
                                                              Графических листов!

          …В шесть утра выехали из Россоши в Новую Калитву. Жары ещё нет. Настроение у всех необыкновенно смешливое, дурашливое и анекдоты летят фейерверком...
          У железнодорожного переезда традиционно застряли в пробке. И услышали очередную трагическую весть – у моста перевернулся вахтовый автобус с рабочими химзавода!
           Мы уже настолько переполнены трагедиями, что психика отказывается их воспринимать, и новость вдруг вызвала хохот!.. И наш шофёр сквозь смех, утирая выступившие слёзы, говорит: «Всё! Теперь уже наша очередь сыграть в ящик!» - и все покатываются от смеха…
           «И на электромеханическом заводе вчера вечером был взрыв!» - сообщаю я коллегам ещё одну печальную новость, услышанную в гостинице от дежурной по этажу.
           И опять хохот до слёз!
           И москвич Багдасар Аветисович Месропян, лучший акварелист среди армян,  вдруг очень серьёзно говорит: «Нет! Взрыв завтра будет!»
           Ну, тут уж мы буквально зашлись от ржания…
           Цинизм? Идиотизм? Да нет… Защитная реакция нормальных людей, позволяющая преодолеть страх, растерянность, чувство беззащитности и беспомощности перед жестокостью непредсказуемой судьбы.


           …Съездили в деревню – Болошенко решил отвлечь нас от механических кишечников химзавода. Часть группы  (Анатолий Петрович зовёт этих художников  «аграрии») останется поработать несколько дней в селе. Остальные вернутся в Россош и продолжат пленэр на химзаводе. Тех, кто продолжит работу на химзаводе, московский художник Виталик Губарев, любящий и умеющий замечательно петь грузинские застольные песни, называет: «внуки Менделеева».
           «Менделеевцы» просят «аграриев» нарисовать на их долю мазанки под камышовыми крышами. 
           «Аграрии» предлагают меняться на рисунки химических установок, и пиво в придачу.
           «Менделеевцы» требуют в дополнение к мазанкам козье молоко.
           - Жмоты и лодыри! – возмущается Паша Рыбаков, – у меня есть рисунки и завода и деревни. Всего лишь за чай с сахаром дам срисовать!..   
           Болошенко и староста группы Вася Дмитриенко отправились в правление колхоза договариваться о размещении «аграриев» на постой. 
           А мы пока выбрались из автобуса-духовки на свежий воздух. Но свежести в воздухе нет нисколечко. Опять пекло! Да такое, что даже комаров и мошек нет.
           Здешние жители – помесь украинцев с русскими. Они не говорят, а «балакают», как  у нас на Кубани.                И молодые девахи здесь такие же красивые, как в Краснодарском крае.
           Назревает очередной банкет. На этот раз в помещении колхозного парткома. В комнате тесно. Стульев не хватает. И правленческие девчата притаскивают дополнительную мебель из соседних комнат. Девчонки весёлые и ядрёные. Соскучившиеся по женской ласке художники из Сибири и с Урала, потрясённые южными дамскими прелестями, закатывают глаза, щёлкают зубами и восторженно трясут бородами…

           …Отметили день рождения ленинградца Олега Яхнина – гениального, чернобородого, миниатюрного. Он один из лучших акварелистов страны. К праздничному столу он приехал на плече Пашкевича.
                            
                                                           Двадцатому веку, родившему Яхнина,
                                                           Большое спасибо! Ура! Ура!
                                                           Без Яхнина искусству – хана!
 
         Олег – выдающийся, известный в мире художник. Но никто не знает его творчество, кроме коллег, у нас в стране. Обидно за Отечество!
 
         …Сегодня Болошенко преподал нам урок преданности искусству. Все, кто вместе с ним рисовали на дне каменного карьера, не выдержали жуткого солнцепёка и кошмарной мошкары, и сбежали наверх к автобусу. И устроились рисовать  в тени автобуса на ветерке.
          Анатолий Петрович сделал иначе. Когда мошкара совсем доняла, а солнце раскалило голову, он разделся, снял трусы, пописял на них, и укрыл ими лысину. И доделал рисунок – классно! Этот рисунок потом на нескольких всероссийских, и всесоюзных выставках экспонировался.

          …Оказывается, Болошенко, в составе Кантемировской дивизии, воевал здесь. Прямо здесь, где мы сейчас этюды пишем. 
          Вот памятное ему здание школы.  
          От школы мы и начали подъём на гору, возвышающуюся над всей округой.
          Поднялись, огляделись. 
          Держали эту гору итальянцы, и били с неё нещадно – много на этих склонах наших солдат полегло.
          Вот остатки вражеских блиндажей, окопов. Вот осыпавшиеся и заросшие ходы сообщения.
          Вокруг мусор: бумага, обрывки полиэтилена, презервативы, битые бутылки и давленные консервные банки, стоптанные туфли, ботинки и сапоги, драные кеды и шлёпанцы-вьетнамки, обгорелый фанерный ящик…
          Жара. Солнце из зенита бьёт нам в темечко прямой наводкой. Комары и мошка. Горизонт в мутной дымке. Круговая панорама скучнейшая, пейзаж в полуденном освещении плоский и невыразительный. Постояли. Помолчали.
          Спустились, загрузились в автобус, подъехали к берегу Дона. Мошка и комары. И слепни. Берег высокий и крутой, схода к воде нет. Обрыв – сплошная свалка. И вонючий ручей стоков со свинофермы в Дон струится…  
          …Репродуктор в гостиничном номере дефективный – либо молчит, либо оглушительно орёт. Третьего ему не дано, и очень жаль, ибо одному в тишине тоскливо, а слушать постоянный крик тоже невмоготу...

          …Время полчетвёртого ночи. С двух часов я, расслабившись с коллегами божественно холодным белым сухим вином, спал, как голубок, но вот только что, с тысячью извинений, вихрем ворвался ростовский анималист Володя Бегма в поисках  бумажки - помягче и побольше. Он, бедолага, весь день рисовал на плодоовощной станции и объелся варения. Опасна наша профессия!..

          … Жара. Духота. Тоска. Полная прострация. Ничего делать не хочется. Постоянное желание спать. Но жара и духота спать не дают. В номере пекло – линолеум на полу вздулся большими волдырями. Тоска... духота…жара…
          Перечитал письма из дома. Возник хоровод мыслей, которые невозможно выразить. Основной вывод – неправильно живу. Не умею выделить главное. Утопаю во второстепенных мелочах и сиюминутных маловажных ситуациях, раздуваемых до размера проблем. Постоянно обижаю жену. Хоть родней и дороже никого нет.
                                                                        Небо на свете одно, 
                                                                        Двух не бывает небес.
                                                                        Мне то не всё ли равно,
                                                                        Сколько на свете невест?
                                                                        Ты мне на свете – одна 
                                                                        С давнего дня до седин, 
                                                                        Ты мне, как небо, дана, 
                                                                        Чтобы я не был один.
                                                                        Грянет пустая тоска.
                                                                        Вот я и снова в пути.
                                                                        К морю уходит река,
                                                                        Чтобы дождями прийти.
                                                                        Стынет река подо льдом,
                                                                        Чтобы очнуться в тепле.
                                                                        Я покидаю твой дом, 
                                                                        Чтобы вернуться к тебе...
  
          Не могу вспомнить, чьи это стихи вспомнились.
         
          …Москвичка Ирина Мешкова – замечательный акварелист, очень известный талантливый мастер – признанный и авторитетный. У неё куча дипломов и призов всесоюзных и международных выставок. Она показала мне всё, что успела сделать за поездку. Потрясающе! Листы великолепные, все один в один очень сильные! За три часа, что смотрел  и анализировал её работы, голова разболелась. Очень большое напряжение и слишком сильное впечатление!..

          …Едем на Нововоронежскую АЭС. Под долгожданным, благословенным, подзабытым дождичком. Хорошо!
          Вокруг серебристо-голубые и сине-фиолетовые дали. Чёткая плановость – от напряжённой контрастности переднего плана, через множество сложнейших взаимоотношений красивейших цветовых оттенков – к туманно-далёкому горизонту... Холмы, распадки, перелески, цветущий клевер... Осколками зеркал – озёра…   
          - Миллион сто тысяч долларов за портрет вида этого пейзажа! - голосом  и словами пристававшего к нам вчера добродушного местного забулдыги, говорит Рейнгольд Генрихович Берг – директор Дома творчества «Челюскинская», блестящий рисовальщик.
          …Очень хочется, чтобы Россия любила нас так же, как мы её!..

          …Яркое солнце, но прохладно. В теле бодрость, в голове свежесть, в душе работоспособность. Сегодня трудимся на Нововоронежской АЭС. Вокруг необычная, послезавтрашнего дня архитектура. На фасаде административного здания атомной электростанции огромная мозаика – очень украшает, оживляет, «очеловечивает» урбанистическую архитектуру… 
           Поднялись в конференц-зал: шик и блеск, как в фантастическом кинофильме!  Здесь очень чисто, очень высоко, очень широко, очень светло и красиво: полированное дерево, белая и кремовая кожа, хромированный металл. Длинный стол сверкает батареей бутылок и хрусталём бокалов. Огромный технологический макет АЭС мерцает разноцветными огоньками…
          … Беседуем с директором и парторгом. Оба молоды, элегантны, энергичны, остроумны, ироничны и 
чуть циничны. Оба очень симпатичны. 
          Разговор интересный, уверенный, оптимистичный – всё здесь экономично, экологично и абсолютно безопасно.   
           Но! Отработанное ядерное топливо, оказывается, закапывают в землю! Хорошенькое дело!  Так, со временем, вся наша планета будет нафарширована радиоактивными отбросами!  И зачем тогда изобилие электроэнергии, если ею будет некому воспользоваться?
           Зачем вообще технократия, она что – здоровья и счастья нам добавляет? 
           Разве асфальт лучше травы?
           Разве это цивилизованность, когда чукчу из яранги переселяют в квартиру, и он вынужден покупать  холодильник, чтобы сохранять в нём мясо, покупаемое в магазине? 
           Ещё с незапамятных времён искушения, грехопадения и изгнания наших предков из рая ясно, что всё, что ни делается – всё к худшему. Всё новое хуже старого…
 
           …Ходим-бродим по станции – всё сверкающее, ослепительно чистое, огромное, просторное. Вот бы, хоть в одну стотысячную часть этого великолепия, были созданы в стране выставочные залы и мастерские для художников!..
           На пультах множество разноцветных огней, всевозможные шкалы, циферблаты, ручки, клавиши, кнопки, переключатели, тумблеры, цветные дисплеи, что-то ещё, и ещё что-то...
           Реакторный зал. Вокруг смотровой площадки толстенные стены с узкими низкими дверьми. Многослойное окно из специального очень толстого стекла – за ним реактор. Тело реактора глубоко под землёй. Виден лишь оранжевый защитный колпак – угрюмый, мрачный, словно смертоносная баллистическая ракета, притаившаяся в шахте до времени. На стенах горят зелёные огни – сигнал радиационной безопасности. Вспышки электросварки – рядом с реактором работают двое сварщиков в белых халатах. 
           …Усевшись прямо на сверкающем полу, за день нарисовал зал управления пятым энергоблоком. Как-то неожиданно изменил своей обычной изобразительной манере – работал не рассудком, а чувством. Сделал рисунок быстро – к вечеру полностью его закончил. Получилось так же выразительно, как и при длительном аналитическом рисовании в несколько сеансов.
           Но психологически такое рисование очень утомляет, изматывает очень сильно. Ведь выплёскиваешь себя в работу концентрированно сразу всего. А не сцеживаешь долго по чуть-чуть.

           …Ну, Олег Яхнин мастерюга! Сегодня наблюдал, как он очередной лист начал. Титан! Мне он ближе по духу, и по манере, чем Мешкова, или Месропян, или Ганеев. У них – дунул-плюнул… а у Яхнина точный расчёт, хотя в высшей степени вдохновенный, одухотворённый. Впрочем, и они своей работой владеют абсолютно, управляют ею и чётко контролируют. Не идут на поводу акварели, как часто бывает – что получилось, то и хорошо. Они строго и точно реализуют свой  замысел. Но, на мой вкус, их произведения слишком экспрессивны. У них выразительность достигается колоритом, ритмом цветовых пятен и тоновых всплесков, при весьма приблизительном, каком-то струящемся рисунке…
          А Яхнин рисовальщик рассудочный, волевой, жёсткий. Чуть гротесковый, остро характерный. И форму он лепит замечательно – объёмы гудят! И мощнейшие контрасты света и тени! Его акварели насыщенны в цвете, плотны в тоне, весомы и пространственны, как скульптура…
          С такими разными, такими талантливыми и самобытными художниками свела меня судьба!

          …Уработались так, что решили сегодня дать себе отдых. И поехали купаться. Место нашли чудесное. Чистейшая глубокая, прохладная вода. Вдоль реки по берегу бархатный песочек. А дальше сочная, нежная, мягкая травка и яркие полевые цветы.
          На противоположном берегу высокие округлые холмы с белыми меловыми откосами. Среди химических труб и атомных реакторов все так истосковались по нормальному земному, природному пейзажу, что, презрев купание, бросились рисовать!
          …Когда пекло сделалось непереносимым, мы всё-таки прекратили работу и пошли остудиться в реке. Это было божественно! Я никогда в жизни не купался с такой радостью и наслаждением! Мы уходили берегом далеко вверх по течению, там бросались в воду, и река плавно несла нас к длинной песчаной косе. «Как пустые бутылки!» - резюмировал наблюдательный Берг.
          Потом всей компанией разлеглись на песочке загорать. И тут увидели доселе невиданное, и чрезвычайно интересное – из воды выползали на мокрый песок личинки стрекоз.
          Мы сгрудились вокруг одной из них и стали наблюдать. Она выползла на берег и замерла под солнцем, обсыхая. Потом начала сучить лапками и задирать хвост, круто изгибая его. При каждом приближении хвоста к спине личинки, из него, по капельке, начала выбрызгиваться какая-то жидкость – как раз в то место, где на спине был небольшой выступ, как ранец. Потом по этому «ранцу» прошла чуть заметная трещинка. Она то расширялась, то снова сужалась. Так продолжалось долго. Потом вдруг створки «ранца» резко распахнулись. И из него дугой показалась-выгнулась нежно-зелёная спина стрекозы. Стрекоза напряглась. И резко выдернула из надоевшего ей скафандра свою голову с большими влажно блестящими глазами. После долгого отдыха в полной неподвижности, стрекоза вновь стала сучить лапками и, с большим трудом, высвободила их. А потом достала из футляра и хвост. Хвост был маленький, свёрнутый в кольцо. Стрекоза медленно и осторожно развернула его и распрямила. Затем постепенно стала его выдвигать, как телескопическую антенну. Одновременно очень плавно начали разворачиваться крылья, свёрнутые в рулончики. Они были белёсые, мутные. Но чем дальше разворачивались, тем чище и прозрачнее становились. Когда они перестали расти, их кончики ещё долго оставались мутными, и в этом месте крылья были склеены друг с другом. Потом крылья сделались абсолютно прозрачными. И на них стал проступать тончайший рисунок силовой решётки, и появился красивый перламутровый блеск. Но крылья ещё не расклеились, и из хвоста продолжало капать. 
           «Продувка перед стартом!» - сказал художник Адольф Демко. Замечательный, к слову сказать, московский литограф.
           До старта, действительно, было уже совсем недалеко.
           Но тут Паша Рыбаков из Горького (раздосадованный новосибирец Боря Конкин потом обозвал его представителем голодающего Поволжья), заныл, что хочется обедать, пора обедать, надо ехать на обед…
           Питерский красавец Олег Кукушкин критически оглядел тощую Пашину фигурку и сказал сочувственно: «Конечно, Пашу нужно понять. Он абсолютно не имеет телесных запасов и, как только покакает, так сразу  хочет кушать!» 
           Все заржали. А когда вновь уставились на стрекозу, её уже не было на песке – улетела!
           Паша обиделся и ушёл в тень автобуса спать. Чтобы сберечь силы и дожить до обеда.
           А мы нашли другую стрекозиную личинку, и ещё час неподвижно простояли вокруг неё на коленях в раскалённом песке. И увидели всё до конца.
          Когда крылья полностью просохли, они задрожали, и раскрылись, сложились, вновь раскрылись, снова сложились. Стрекоза сидела неподвижно, набираясь силы и энергии, сосредотачиваясь. А потом, сверкнув, как солнечный зайчик, грациозно взмыла вертикально вверх с тихим шуршанием.
          Это эпохальное событие мы отметили восторженным рёвом и аплодисментами.
          Зрелище, конечно, было диковатым: два десятка мужиков два часа, уткнув бороды в песок, задрав к раскалённому небу обтянутые разномастными плавками разнокалиберные зады, замирали в напряжённом внимании, изредка шипя: «Не лезь!.. Не тронь!.. Не заслоняй!.. Гляди!.. Ух ты!..»

          …Появился Саша Бобкин, неделю назад заявивший, что пластика атомной энергетики его не вдохновляет. Все эти дни он проработал в селе Хреновом на конезаводе. Саня ещё бородатее и тощее, чем был. Говорит, что в Хреновом никого нет, все на полевых работах. Столовая не работает. Он всю неделю питался кабачковой икрой и портвейном – ни консервов, ни хлеба в сельмаге хреновском ни хрена не было.

          …У меня в номере далеко за полночь ребята неспешно, лениво трепались ни о чём, а я заканчивал сегодняшний рисунок. Заговорили вдруг о детях. Потом о жёнах. Я прочёл из письма Людмилы – об усталости и одиночестве. Долго молчали, горестно вздыхали. Потом стали себя ругать. И жёнами своими восхищаться, и соболезновать им. Бобкин даже всплакнул.

         …Заканчивается наша работа. Предстоит отчётная выставка в Воронеже. После ужина Болошенко просмотрел, что мы за полтора месяца понаделали, отобрал у каждого работы для выставки. Результаты моих скорбных трудов, неожиданно, оказались не так уж плохи – я даже удостоился похвалы. Сидели с Анатолием Петровичем в моём номере, долго говорили об искусстве. 
         Подошли ещё художники, постепенно все в моей комнате собрались. Я распечатал пачку чая, а Хамид Ганеев – пакет душицы. Заварили чай. Аромат!
         Болошенко, неспешно смакуя напиток, задумчиво выпил две кружки. И заявил, что это не чай, а сушёный навоз орловских рысаков. И ушёл спать. Тут появился знаменитый воронежский график – мастер монохромной линогравюры Масабих Ахунов, и мы нахохотались, слушая его гениальные байки.
        В третьем часу ночи заглянул Болошенко – предложил ехать в Воронеж не вечером, как планировалось, а рано утром. Чтобы в дороге не спешить, и останавливаться где понравится. И рисовать, и купаться. Все в восторге. Это славно ещё и потому, что избавит от необходимости платить за завтрашний день дважды – и здесь в гостинице, и на новом месте.
        Мои штаны и куртка, постиранные ночью, высохнуть не успели…

        …Большой компанией отправились на главпочтамт за письмами. Обнаружил, что забыл паспорт. Но у остальных паспорта были при себе, а бороды у нас у всех одинаково безобразные, так что и мне письма из дому отдали без лишних разговоров. 
        Тут же перечитали послания и стали делиться впечатлениями. Оказалось, что все жёны недовольны сумками, которые мы им из Павловска в подарок послали. Выбирали мы этот фасон коллегиально, целым худсоветом, одновременно все вместе купили сумки и домой отправили. Все огорчены и недоумевают.
         Володя Шкалин, поразмыслив, предположил, что при выборе сумок мы не учли  размер булки хлеба – думали только о размере бутылки. Ганеев с восточной мудростью заключил, что сам Аллах не может точно знать, чего женщина хочет, потому впредь, во избежание обид, ничего жёнам покупать не следует!..
         Вернувшись в гостиницу, до вечера задыхался в жаре и духоте, работая над рисунками, которые ещё с Павловска никак не могу довести до состояния «самому нравится». Нужно новое рисовать, а я от старого никак оторваться не могу.
         На небе яркие зарницы, где-то рокочет гром. Хоть бы нас гроза не миновала!  
         После ужина опять слушали бесподобный трёп остроумного Ахунова.        
         В полночь отправились смотреть работы друг друга. Потрясён количеством и качеством наработанного ребятами!
         И они хвалят то, что я сделал. Кажется, искренне.
        …Утомлённые коллеги разбрелись по своим жилищам, а я, вдохновлённый похвалами, продолжил работу над рисунком Павловского судоремонтного завода. В третьем часу ночи пришли с пивом Ганеев, Бобкин и Шкалин. Взглянув на рисунок, сказали, что хватит напрягаться, работа закончена и удалась. Если продолжать, можно испортить. 
        Пожалуй, они правы. Отвалился от планшета с удовольствием от достигнутого результата, и с облегчением...

        …После того, как закончил подготовку к выставке и сдал работы в оформление, наступила непонятная пустота. Словно резко остановился после долгого быстрого бега…
 
        Чем ближе прощальный банкет и расставание, тем острее чувствую, каким полезным, результативным, каким счастливым было проведённое здесь время! Спасибо за это всем – и коллегам, и судьбе! И  моей терпеливой жене...












































                                           Звёзды на перевалах

                                                	                          Во все тяжёлые моменты жизни, 
                                                                               во все трудные минуты её
                                                                               моё сердце пело всегда один гимн:
                                                                               «Да здравствует человек!»
                                                
                                                                                                                      М. Горький

	...Вечер. Уютно трещит маленький костёр, выстреливая искры. Кружась, вычерчивая причудливые кривые, они поднимаются высоко-высоко и гаснут, передавая свой жар холодному небу. И там, в высоте,  одна за другой загораются звёзды.
	Звёзды горного неба — тёплые искры наших костров. Костры давно прогорели, а звёзды светят, мерцая в тёмной вышине, помогают кому-то найти путь в ночи. Напоминают о полыхавших давно кострах, о людях, гревших у их доброго пламени усталые руки. Напоминают о тревоге и горе, о разлуках и встречах, о грустных и весёлых историях, рассказанных у огня.
	Тепло, тихо. Слышно лишь, как постреливают в костре ветки. Огненные блики плещут по блестящим серебристым скатам палаток, вспыхивают на стальных клювах ледорубов, выхватывают из темноты задумчивые лица людей. Не нарушая тишины, глухо звучит песня:

                                             Помнишь, товарищ, белые снега,
                                             Стройный лес Баксана, блиндажи врага?
                                             Помнишь гранату, и записку в ней
                                             На скалистом гребне для грядущих дней?
                 
	Это «Баксанская», старая фронтовая песня бойцов-альпинистов. Так же, как мы сейчас, сидели солдаты у маленького костра. Задумчиво глядели в огонь, отдыхая после недавнего боя или готовясь к бою... 
              Прикрываю глаза, и в памяти возникли остатки блиндажей и окопов, мимо которых мы шли сегодня.  Вновь вижу россыпь гильз и осколков на скалах, покорёженные стабилизаторы мин, мятые автоматные диски, остатки оружия. А на леднике — тонкие, прозрачные, выбеленные солнцем человеческие кости с круглыми аккуратными пулевыми отверстиями.
	Сегодня над нами не свистели пули, не рвались вокруг мины. Но груз в рюкзаках сгибал плечи, и пот жёг глаза, и хлестал в лицо снег, и скользил лёд под ногами. Было тяжело, было трудно, даже немного опасно. Именно поэтому мы ясно ощутили и почувствовали, как трудно пришлось здесь нашим солдатам в том далёком грохочущем 1942-м. И, наверное, именно поэтому, когда среди альпийских цветов увидели ржавую солдатскую каску с застрявшим в ней бурым осколком, комок подкатил к горлу.
	Утром над горами поднимется солнце, зальёт радостным светом землю, согреет солдатские могилы, вспыхнет победным салютом на ледяном куполе Эльбруса.
	Как вечный памятник мужеству и героизму взметнулась выше туч, выше всех  гор Европы его седая вершина.
	Бережно ощупываю карман анорака — там лежат ржавые винтовочные и автоматные гильзы. Гильзы с перевала. Я  повезу их домой, подарю сыну.

	…Весной, в дни майских праздников, мы вновь в горах – там, где когда-то гремели бои. На этот раз пришли сюда специально, чтобы почтить память защитников Кавказа.
	Раннее-раннее утро 9 мая. Мороз. Выбираясь из палаток, сдираем головой и плечами толстый слой инея с потолка.
	В непроглядной темноте неба горят колючие звёзды. Луна огромная и яркая, заливает мир призрачным голубоватым светом. В отблесках неверного, пульсирующего пламени примусов вспыхивают кристаллы снега. В небе ни тучки, но прямо из прозрачной выси падают мелкие искрящиеся снежинки.
	Запиваем скорый завтрак обжигающим чаем и быстро собираемся. Поверх рюкзаков грузим дюралевые детали разборного обелиска и свинчивающийся из отдельных труб четырехметровый флагшток — через несколько часов на нём развернётся флаг, затрепещет на ветру среди облаков.	
	...Рассвет застал нас уже высоко на склоне. Поднимаемся, проваливаясь выше колен в рыхлый снег. Приходится часто сменяться, вытаптывая ступени. Скрип снега в такт шагам, хрип напряжённого прерывистого дыхания, глухой кашель. Больше никаких звуков. Вокруг не нарушаемая ничем звенящая тишина. Далеко внизу замер в безмолвии седой лес. Вверху — посеребрённые снегопадом  вершины гор. Полный покой.
	Но есть что-то напряжённо-тревожное в этой тишине и в окружающем пейзаже, что-то настораживающее. Небо, рано утром такое ясное, теперь затягивают тучи. Они спускаются все ниже, окутывают вершины, клубясь, ползут через гребни, стекают по кулуарам.
              Может быть, вернуться, переждать надвигающуюся непогоду внизу?
	Посовещавшись, решаем — нет! Именно сегодня – 9 мая обелиск, в память погибших защитников кавказских перевалов, должен быть установлен. Это не для погибших важно. Это нужно нам.
	...Крутизна подъёма увеличивается, растет опасность срыва. А внизу подстерегают острые скалы, невидимые за перегибом крутого снежного склона – связались.
	Пятьдесят минут работы — десятиминутный отдых. Пятьдесят минут работы — десятиминутный отдых.
	С высотой снег, утрамбованный постоянными ветрами, стал жёстким, плотным — пристегнули к ботинкам кошки. Пошли в три такта с попеременной страховкой.
	Резко усилился ветер. Его ледянящие струи заставляют глубже надвинуть на глаза капюшоны. Из низко клубящихся облаков начинает валить снег. Облака давят, как низкий потолок, заставляют невольно пригибаться, втягивать голову в плечи.
	Порывы ветра подхватывают снег, залепливают очки. В памяти  навязчиво, в такт пульсирующей в висках крови, звучит строка из песни Боба Драгина:  «Мы входили, как в бой, в облака»…
	Леденит ветер, несутся перед слезящимися глазами снежные вихри, а в белом мареве  возникают перед мысленным взором эпизоды из книг о битве за Кавказ.

	...Фашисты на перевале и контролируют с высоты всё ущелье.
	Группе наших бойцов приказано скрытно подняться на вершину, возвышающуюся над перевальной седловиной, и неожиданным ударом сверху уничтожить врага.
	— Соблюдать тишину! — говорит командир замершему строю, — Приказываю соблюдать абсолютную тишину при любых обстоятельствах! В этом залог успеха операции! От этого зависит жизнь наша, ребята…
	...Безлунная ночь беспросветна, даже звёзд в небе не видно — скрылись за тёмными тучами. Чёрные силуэты вооружённых людей медленно, осторожно и бесшумно карабкаются вверх по скользким обледенелым скалам, упрямо стиснув зубы, напрягая одеревеневшие от напряжения и холода мускулы, обдирая до крови бесчувственные, негнущиеся пальцы.
	Вдруг под кем-то вывалился из скальной стены предательский живой камень — потеряла опору нога, беспомощно скользнули по холодному камню руки... И всё!
	Но ни вопля, ни стона не прозвучало над мрачными ночными горами. Лишь гулким эхом каменный грохот. И потонул в нём неслышный, неразличимо краткий глухой удар далеко внизу на осыпи под стеной.
	— Что это? - вскинулся  фашистский часовой.
	— Камнепад, — лениво зевнув, — откликнулся  приятель.
	А через полчаса напряжённую тишину над перевалом вспороли очереди советских автоматов, полыхнули разрывы гранат!

	...Оказывается, стою неподвижно, навалившись грудью на воткнутый в склон ледоруб. Наваждение военных образов развеялось. В краткой неподвижности восстановилось дыхание. И, кажется, сил прибавилось.
	А пурга разгулялась прям-таки по-зимнему.
	Окружающие горы скрылись за белой пеленой. Вокруг непроглядная  мгла. Пурга мгновенно заметает следы, забивает срывающееся дыхание. Как в песне Юрия Визбора:

			            Мы идём по крутым снегам
			            И метёт, понимаешь, метёт.
			            Упирается в грудь пурга,
			            На щеках намерзает лёд.

	Но сгибает спину гора... 
              Всё!
	Стоим, тяжело дыша, с трудом переводя дыхание, пряча лица от ветра.
	Снизу ещё подходят связки. Фигуры  людей возникают из пурги постепенно, как изображение на проявляемой фотобумаге.
	Сбрасываем на обледенелые камни заснеженные рюкзаки, достаём элементы флагштока, распаковываем детали обелиска.
	Стаскиваем заледенелые рукавицы и, отдирая вместе с кожей примерзающие гайки и шурупы, собираем пирамиду обелиска, свинчиваем флагшток.
	Я спустился несколько шагов по склону, достал из-под пуховки фотоаппарат. Защищая объектив от летящего снега, прицеливаюсь и щёлкаю затвором. Перевожу кадр и вновь ловлю в видоискатель мутные силуэты друзей. Нажимаю  кнопку, но затвор уже замёрз.
	...Обелиск собран, и звезда краснеет на шпиле. Флагшток закреплён, и среди круговерти снеговых туч на нём развернулся и затрепетал флаг. 
              Мы устали и промёрзли. Но  сделали, что хотели! Теперь – благополучно спуститься...
                                                                                                                
                                    Профессия - спасатель

                                                                   А нам, кому выпало счастье выручать товарищей, 
                                                                   всякая другая радость кажется просто жалкой.
                                  
                                  	Антуан де Сент-Экзюпери.
  
	Нет работы труднее, чем у спасателей. Ибо действуют они в заведомо экстремальных условиях.
	Нет работы благородней. Ибо через страх и усталость, через пот, кровь, запредельное напряжение сил и воли, ежесекундно рискуя собой, они спасают жизнь другим людям.
	
	                                 На небеса, на полюса,
	                                 Куда подальше от людей.
	                                 И чтоб собраться — полчаса,
	                                 И пять минут — проститься с ней.

	Они спокойны, невозмутимы, решительны в любой обстановке. У них молниеносная реакция, их действия стремительны.
	Они немногословны, остроумны,  ироничны. Знают массу анекдотов. Виртуозно владеют крепким словцом и запросто цитируют великих поэтов и философов. Каждый знает уйму замечательных песен и умело аккомпанирует на гитаре.
	Они умеют вкалывать сутками без сна.
	Каждый из них нормально кашеварит.
	Они владеют автогеном и газосваркой, искусством токарных, фрезерных, слесарных, бетонных и стропальных работ.
	Знают радио и медицину. Владеют фото и видеокамерой.
	Могут управлять любой колёсной и гусеничной техникой.
	Прыгают с парашютом, и десантируются по верёвкам с зависшего над объектом вертолёта.
	Проносятся по горнолыжным трассам, и опускаются на дно морское с аквалангом.
	Преодолевают бездонные колодцы пещер. И скально-ледовые отвесы в смертельном холоде высокогорья. И многоэтажные стены в загазованном жаре аварийных цехов.
	Под дождём разжигают костёр одной спичкой.
	Уютно спят на снегу. И бесстрашно сплавляются по бурным рекам.
	Они  безгранично  доверяют друг другу.
	Они лишены комплекса неполноценности и, не боясь насмешек, спокойно признаются в пережитом страхе и усталости.
       Счёт спасённых  людей идёт на сотни.
	А какими словами передать скорбную благодарность родственников погибших,— именно спасатели дали им возможность исполнить святой долг погребения и отпевания.
       Землетрясения… цунами… смерчи… ураганы… наводнения… аварии… взрывы… лавины… камнепады и оползни – всё это много раз было, и каждую минуту может вновь повториться.
	Спасатели  в  постоянной готовности — в любой миг дня и ночи придут на помощь.
	Это славно, что в наше жестокое время есть сильные, смелые люди, которые ежедневно упорно тренируются не в умении изувечить себе подобных, а в искусстве спасения.
	Я  горжусь дружбой с ними и тем, что они считают меня своим.

              …Колонна тяжёлых грузовиков, рыча моторами, медленно преодолевает трудные повороты узкой  горной дороги, забираясь все выше по ущелью.
	На крутых склонах дремучий лес, вверху исчезающий  в  тучах. Из туч  по замшелым скальным стенам низвергаются каскады ртутно-сверкающих водопадов. Лес, как в страшной сказке — деревья изломаны, искорёжены.  Это следы буйства снежных лавин.
	Льёт дождь. По дороге несутся полноводные ручьи – река, переполненная дождевой и талой ледниковой водой, вырвалась из каменных берегов, бурунные гребни на стремнине несутся выше дороги. Бурый поток остервенело ревёт, гулко катит по дну каменные глыбы, стремительно несёт вырванные с корнями деревья. Деревья кувыркаются в бешеной воде. Жёлтые корни мелькают в порогах и водоворотах как руки, молящие о спасении.
               Колонна вошла в облака. Туман встал круговой стеной. Лишь бушующая река видна блекло, как  злобный призрак — то пульсирует рядом, плюясь грязной пеной на колеса машин, то проваливается ревущим водопадом в туманную бездну каньона. 
	Опасная крутизна скользкой дороги вдруг улеглась спокойной пологостью, которая тут же упёрлась в реку. Брод. На него страшно смотреть.
	Первым в клокочущий поток направил свой трехосный ЗИЛ Володя Андронов. Лицо белое, как чистый живописный холст, скулы напряжены, в глазах решимость. ЗИЛ ухнул в реку по самые фары, пошёл сквозь буруны, как катер в шторм, переваливаясь с боку на бок, то вздыбливаясь высоко, а то глубоко проваливаясь в пенную воду. Волны хлещут через капот, рыжая вода бьёт в стёкла кабины…
	Выбрался на противоположный берег в облаке пара, в сизых клубах выхлопного дыма, в струях стекающей воды.
	Следом прошла вся колонна.
	Выше ухабистая дорога так вздыбилась, что пришлось подталкивать машины. Уже в полной темноте добрались до намеченного места — широкой поляны в сосновом лесу на слиянии Кичкинекола и Мырды. Мгновенно вырос и засветился кострами палаточный лагерь, мокрый воздух наполнился ароматом скорого ужина. Саша Богданов и Саня Пинчук под укрытием полиэтиленовой плёнки запустили генератор. Электрический свет разорвал ночной мрак, высветив на автомобилях эмблему Северо-Кавказской региональной поисково-спасательной службы МЧС России.
	…Утром начальник учебно-тренировочного сбора Фёдор Погосян зачитал приказ о формировании отделений. Их возглавили Сергей Смотров и Александр Сагоконь из Дагестана, Борис Лунёв из Северной Осетии, кубанцы Владимир  Ефремов, Вовчик Неделькин, Володя Тараненко и Васильниколаич Кривов. Начспасом назначен  Бангур Хах – спасать спасателей – высшее доверие.
        И началась восходительская работа.
	 Как краска бывает жиже или гуще, так и жизнь. Двадцать дней в городе, что вспомнить? Двадцать дней в горах, всякое бывало!
	Ливни с градом… ураганный ветер, изорвавший палатки… снегопад с грозой – молния расплавила рацию... непроглядный туман... ночной мороз... дневное пекло, ослепляющее снежно-ледовым сверканием, угрожающее обвалами и лавинами… смертоносные камнепады... облака под ногами... тревога... напряжение... И  сигнал о несчастьи!
	Сразу пошёл вверх головной спасотряд - найти попавших в беду, оказать первую помощь и подготовить маршрут транспортировки.
       Второй отряд, кроме обычного страховочного снаряжения, потащил наверх лебёдку и катушки со стальным тросом: возможно, авария произошла на скальной стене — придётся пострадавшего спускать по отвесу через нависания.	
			        Сурово дыбятся хребты,
			        А мы отводим взгляд.
			        Ведь мы наследники беды,
			        Мы спасотряд.

	Обычно до ледника поднимаемся за два с половиной – три часа. Сейчас за пятьдесят минут добежали. 
       Ливень. Шквалистый ветер. 
       К счастью, до лазания по мокрым нависающим скалам дело не дошло. Вова Пугач отыскал раненого в рандклюфте под стеной — вытащили полиспастом.  Обкололи, перевязали, шину наложили, упаковали. По ледовым стенкам и снежным кручам спускали  на верёвках. Дальше – в акье.
       Сглиссировав по снежнику на каменную террасу, переложили раненого на носилки.  И – дальше вниз сквозь тучи, сквозь ливень…
	…А ещё запомнились могучие яки, неосторожно ронявшие сверху камни на нас. И любопытные туры, по утрам доверчиво заглядывавшие в палатки, будя нас своим горячим дыханием.
	По вечерам у костра пели  песни. Часто Эдуарда Гончарова:
  
                                                                       Где-то дома стоят.
	                                     Где-то в домах тепло.
	                                     Там меня ждут, а я
	                                     Столько сменил берлог.	
	                                     Дал мой корабль крен,
	                                     В дрейф мой корабль лёг.
	                                     Над головой снег.
	                                     Под головой лёд.	
	                                     В этом житье-бытье
	                                     Только со снегом дождь.
	                                     Хочешь ледышку ешь,
	                                     Хочешь — с ладошки пьёшь.	
	                                     За перевалом юг,
     	                                                         Просто рукой подать.
	                                     Запорошил июль
	                                     Тропы мои туда...

              Помню, как песня рождалась. При спуске с Кашкаташа на ледник Лекзыр это было. Эдик неожиданно останавливался, просил закрепить страховку и, прислонившись к крутизне, царапал горелой спичкой по сигаретной коробке…
	Давно это было – Владик Вайзер руководил тем походом, Саня Подгорнов и Витя Игнатенко в нём участвовали... И Миша Ермольев был ещё жив – сочинял и пел песни... и Толик Решетников ещё не погиб... Были ещё с нами и Сергей Яковлевич Кисель, и Георгий Марченко, и Виктор Мелентьевич Нархов, и Владимир Фридланд, и Васильвасилич Синельников, и Валентин Ушканов, и Коля Дуваров, и Сева Тихомиров, и Хазрет Хизетель, и ещё многие.  Многие!..
              Мы живём, а их нет.
	Воспоминания о них живут, пока мы живы.
              А песня  нас всех переживёт. Хорошо быть песней!
                                                            
                                                          Людей теряют только раз,
                                                          И след, теряя, не находят,
                                                          А человек гостит у вас,
                                                          Прощается и в ночь уходит.

                                                          А если он уходит днём,
                                                          Он всё равно от вас уходит.
                                                          Давай сейчас его вернём, 
                                                          Пока он площадь переходит.
                       
                                                          Немедленно его вернём,
                                                          Поговорим и стол накроем,
                                                          Весь дом вверх дном перевернём
                                                          И праздник для него устроим.

           
                   

















След в ночи

   					                                                       Самое глубокое переживание, 
                                                                                                                               выпадающее на долю человека —
                                                          	                                                       ощущение таинственного.

                                                                                                                                            	                   А. Эйнштейн

	Говорят, что в Гималаях, на Памире, Тянь-Шане и, якобы, даже на Кавказе, обитает ужасный дикий «снежный человек». Не знаю, подтверждать или оспаривать его существование не берусь, ибо то, что за годы походов и восхождений я его ни разу не видел, ещё не значит, что его действительно нет...
	Я со всей ответственностью утверждаю, что лично знаком с энтузиастом  поисков реликтового гуманоида на Кавказе, романтиком и увлечённым человеком Евгением Ш.
	До недавнего времени он утверждал, что «снежный человек», таинственный и легендарный, существует реально и неоспоримо.
	Женя никогда со «снежным человеком» не встречался. И не виделся с теми, кто его видел. Он прочитал о «снежном человеке» все доступные публикации и безоговорочно в них поверил. И презирал всех, кто сомневается.
	А чтобы собрать материальные свидетельства существования своего любимца, встретиться с ним и пообщаться, Евгений Ш. решил отправиться в поход с горными туристами.
	...Группа  поднималась по ущелью. Евгений непрерывно восторгался: — Самые подходящие места для обитания реликтовых гуманоидов!
	На привалах, едва скинув рюкзак и не переведя дух, он обрушивал на спутников свои обширные познания в жизнедеятельности «снежного человека». Историй этих, одна другой ужасней, в обширной памяти Жени скопилось великое множество.
	Слушали его внимательно... с интересом... и даже с любопытством. И,  постепенно, всё чаще – с  робостью... всё плотнее жались друг к другу... и нервно вздрагивали при каждом резком звуке...
	Вечером вконец запуганные путешественники наплавили на примусе воду из снега (идти к ручью дежурный категорически отказался) и после  скудного ужина (кусок в горло не лез) забились все вместе в одну палатку.
	Не спалось. К каждому шороху прислушивались. А Женечка, вдохновлённый вниманием, продолжал рассказывать. И его уверенность действовала на всех гипнотически.
	…Постепенно холодный ужас до краёв заполнил их души, заставил говорить прерывистым шёпотом. А потом и шёпот иссяк — скорчившись в спальниках, дрожали молча в полной темноте – свечку не зажигали, фонарики не включали. Барышни тихонько плакали.
              Начался снегопад. В напряжённой тишине лишь снежинки шуршали по крыше палатки, да посвистывал-подвывал ветер в скальных расщелинах. Да изредка доносились дробные удары падающих где-то камней.
	Поскрипывал снег. Скрипел почему-то. Казалось — всё ближе. А может быть, и не казалось... А чего это камни падают? И что-то уж как-то по-звериному ветер скулит, воет!..
	Мерещились тяжёлые шаги. И не только шаги. Вот, засыпая, кто-то в палатке зевнул. Или это за палаткой вздох?.. Тяжёлый, длинный, угрожающий... Кто-то во сне всхрапнул… Это за палаткой рык!..
	— Соблюдать полную тишину, — пролепетал Женечка Ш., — не привлекайте внимание «снежного». И никому из палатки не выходить!
	— А если будет очень нужно? — робко засомневался кто-то.
	— Если очень будет нужно, используйте мою миску, — прошептал самоотверженный Евгений.
	...В конце концов, усталость и нервное напряжение сделали своё дело и люди забылись тревожным беспокойным сном. Стонали во сне, вздрагивали, стучали и скрипели зубами, ещё больше друг друга запугивая.
	...Евгения Ш. разбудила возникшая в животе потребность выбраться из палатки наружу. Он содрогнулся от мысли о выходе в опасную ночь. Но надобность требовала немедленного удовлетворения. И в этой ситуации миска спасти не могла...
	Трепеща душой и телом, Женя выполз из спальника и начал шарить в темноте, ища ботинки. Но потребность вынуждала торопиться. Натянув на ноги первое, что попалось под руку (а это оказались брезентовые рукавицы для работы со страховочной веревкой), искатель встречи с реликтовым гуманоидом беззвучно выскользнул из палатки в ночь.
	Снегопад к этому времени прекратился, но тучи плотно закрывали небо — ни луны, ни звёзд.
              - Самая охотничья погода для «снежного человека» — с ужасом сообразил несчастный Евгений.
	Судорожно зажмурив глаза, пугаясь скрипа собственных шагов и от страха плохо соображая, он, спотыкаясь о невидимые в темноте камни, отошёл чуть в сторону, и присел под скалой, сжавшись и затаив дыхание...
	И вдруг, соскользнув со скалы,  рядом с ним упал снежный ком!
	Взвизгнув, Женечка  рванулся в палатку. Как оказался внутри — не заметил. Волна ледяного ужаса, захлестнув и скомкав чувства, выключила потрясённое сознание.
	…Утром всех всполошил истошный вопль.
	— Следы! Следы «снежного человека»! — орал дежурный, который, осмелев при свете дня, высунулся из палатки выплеснуть ночное содержимое жениной миски.
	— Не затопчите! Осторожно! — вскричал Евгений, стремительно выпуливаясь наружу. — Сфотографируем! Измерим! Зарисуем! Изучим!
	На снегу ясно виднелись большие, широкие, округлые отпечатки следов.
	— Он! Реликтовый гуманоид, «снежный человек»! — убеждённо заявил   Женя, — босой и, видите, все пальцы стопы плотно сжаты, а большой палец в сторону сильно оттопырен!
	— А это чьё? — спросил кто-то, подбирая валявшиеся у палатки брезентовые рукавицы.
	— Отстань ты! — отмахнулись от него...
	Щёлкая фотоаппаратом, Евгений  на коленях полз по снегу вдоль следов. За ним, обмениваясь восторженными впечатлениями и, на всякий случай, сжимая в руках ледорубы, двигались остальные.
	Процессия приблизилась к скале, под которой исследователей ожидала сенсационная находка.
	Евгений  захлебнулся от счастья: - Научный мир будет потрясён!.. 
              Он любовно упаковал смёрзшуюся драгоценность в полиэтиленовый пакет. И тут возник жаркий спор за право нести ЭТО в своём рюкзаке. В конце концов, решили нести по очереди. Естественно, о продолжении похода не могло быть и речи, все спешили к всемирной славе.
	Из первого же почтового отделения свидетельство существования «снежного человека» было ценной бандеролью отослано в Академию наук. Женя выступил перед жителями аула с лекцией, а его спутники им гордились, и сами тоже раздавали автографы.
	...Мнение учёных стало известно через две недели. Я его не буду здесь приводить потому, что сам письмо на официальном бланке не читал — его содержание мне пересказал знакомый работник прокуратуры.
	А энергичные высказывания спутников Евгения Ш. я слышал сам, и они до сих пор звучат в ушах. Но их я не решаюсь здесь воспроизвести...


































Путь сквозь облака

                                                              Я не утверждаю, что большинство людей может жить на этих вершинах.
                                                              Но пусть раз в год они восходят туда в паломничество.
                                                              Там они возобновят дыхание своих лёгких и освежат кровь своих вен,
                                                              там они почувствуют себя более близкими к Вечности.        
                                                              Затем они снова  спустятся на жизненную  равнину с сердцем,
                                                              Закалённым для каждодневных битв.
                                                                                                                                                                          Р.Роллан
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   
               В нашем лагере на высокой правобережной террасе Терека ласковая зелень тёплой травы, над палатками стрёкот стремительных стрекоз. Покой, уют, безопасность. А взгляды от этой идиллии часто устремляются  круто вверх, где высоко над карабкающимся по склону селением Казбеги ослепительно, как белый взрыв, сверкает в лазури неба пирамида Мкинварцвери, так по-грузински называется Казбек.
	Знаем, что будет трудно, — синоптики предсказывают на вершинном куполе двадцатиградусный мороз и ветер до тридцати метров в секунду.
	...До высоты 2170 нам помогают местные спасатели — подвозят рюкзаки на УАЗике. Вот и отрог Казбекского массива Квенет-Мта, где, словно изваянный скульптором, словно врезанный в плотную синеву неба штихелем гравёра, застыл прекрасный в чистом изяществе своих линий и совершенстве пропорций силуэт храма Цминдасамеба. Это о нём пушкинские строки:

			                          Высоко над семьёю гор,
			                          Казбек, твой царственный шатёр 	
			                          Сияет вечными лучами.
			                          Твой монастырь за облаками,
			                          Как в небе реющий ковчег,
			                          Парит, чуть видный, над горами.

	…У бывшего алтаря, среди мусора и хлама, горит поставленная кем-то свеча...
	Набираем высоту. Мы вверх — весь мир вниз. Под нами многие километры далей — восхождение раздвигает горизонты.
	Час за часом вверх и всё время вверх по крутой каменистой тропе. К вечеру, одолев полторы тысячи метров высоты, поднялись до ледника, к лагерю гляциологов. Солнце клонится за зубчатые горные хребты. Усталые ноги гудят, мы предвкушаем скорый отдых.
	Но... горы коварны и непредсказуемы. И, оказывается, не будет нам отдыха ещё долго. Ледниковая трещина подстерегла польского альпиниста — перелом бедра – двойной, открытый. 
	Сбросили рюкзаки. Из ледорубов и репшнуров — носилки, из страховочных поясов — наплечные транспортировочные петли. 
       Вниз! Как можно скорее — по острым скользким камням, в кромешной тьме, лишь уплотняемой метущимися огоньками фонариков.
	— Стоп, время ослабить жгут!
	Шок... Жалобный звон опустевших ампул... Резкий запах нашатыря... Прерывистый, со стонами, хрип раненого... Тяжёлое ритмичное дыхание врача — закрытый массаж сердца... Повезло, что у гляциологов оказался врач!
	И дальше — вниз… в стремительном темпе, напряжённо, тревожно, безостановочно!..
	Навстречу поднялись спасатели с медицинскими носилками – внизу уже ждёт «скорая помощь». Передали им поляка из рук  в руки.
       Посидели опустошённо... Никаких чувств, кроме усталости... 
	И обратно – вверх…

	...Утром на траве иней, лужи и ручьи возле палаток под прозрачным панцирем льда. Погода ясная, и Казбек призывно полыхает в пронзительно синем небе.
	Снова скрежет камней под подошвами, хруст снега и фирна, звон сколотого ледорубами льда, звонкая весёлая капель талой воды в ледниковых воронках и гротах. Огромный, живой, чудесный и необыкновенный, любимый нами горный мир...
	На орографически левом склоне ущелья высоко над ледником знакомое серое каменное здание метеостанции. Здесь круглый год на высоте три тысячи семьсот метров за совсем небольшие деньги, в очень тяжёлых условиях работают люди.
               «…Там, где гор кольцо за горло держит, там, где память женскими руками гладит и баюкает надежду,  дразнит и ласкает облаками…»              
	Здесь второй наш ночлег.
	...Подъём в час ночи. Гулкий топот по крутым деревянным лестницам. Лучи фонариков, колебание огоньков свечей и зажигалок. Лёгкая суматоха сборов. Обжигающий чай. Нервная дрожь нетерпения.
	В 1-45 — выход. Темнота. На фоне аспидно-чёрного, усеянного невероятным числом звёзд неба, призрачно  голубеет в лунном свете вершина. Мороз и пронзительный ветер. Снег спелым арбузом хрустит в такт  шагам.
	— Идти след в след! Мы в зоне ледниковых трещин!
       Ветер несёт крупинки фирна, наждачно царапает щёки, сечёт глаза и губы. На усах и бороде, на воротнике свитера и капюшоне пуховки нарастает ледяная корка.
       Под ногами пульсирующий туман позёмки. Усиливающийся ветер наваливается, пытаясь сдуть со склона. Временами  его удары так яростны, что буквально выкидывают  людей из протоптанных в снегу глубоких следов. Приходится опускаться на колени и вжиматься в снег, пережидая порыв ветра. На привалах внимательно вглядываемся в  лица друг друга — нет ли обморожений?
	Несколько человек поворачивают и уходят вниз к метеостанции. Это не трусость. Это умение реально оценить свои силы, приобретённое в горах чувство ответственности. Горы не терпят бравады: вовремя не уйдёшь вниз сам — через несколько часов тебя придётся спускать товарищам.
	...Вышли на высоту 4000. Ровное фирновое плато. Жёсткий, плотно спрессованный снег с кружевными застругами. Позёмка.
	Темнота уползает в глубину ущелий. В прозрачных предутренних сумерках плавно, как включённая электроспираль, всё ярче разгорается вершина Казбека. До неё ещё тысяча сорок семь метров по вертикали. Много... Ещё несколько человек отказываются идти выше. Борясь с ветром, ставим для них  палатку, и продолжаем подъём.
	Напряжённые, трудные шаги... Долгие минуты... Длинные метры... Бесконечный склон вздымается в небо ещё круче — привычная упругость надёжного капрона страхующей перильной верёвки под рукой... Щелчки карабинов на перестёжке самостраховки... Привычная усталость и бесчувственность окоченевших пальцев...
	Ровная площадка перед крутым ледовым взлётом — недолго отдыхаем, энергичными взмахами отогревая руки и ноги.
       Вперёд!
       Вновь растягиваем по крутизне верёвки. 	
       Оледенелая скальная гряда. Выше — крутизна снежного купола. До вершины Казбека еще метров пятьдесят.
	Вверх!
	И – удар ослепляющего солнца в глаза!.. И далёкий круговой горизонт ничем не заслонён!.. И лёгкие полны морозной пронзительной свежести!.. И сердце — восторга!.. И к этому никогда не привыкнуть!
	Выше ничего — только солнце. И под ним мы — за порогом шестого километра абсолютной высоты.
	Глухой хлопок и взвившееся шипение зелёной ракеты — сигнал радости друзьям внизу.
	Теперь – к цветам долины.
	Облако повисло на пути.  Мы привычно идём сквозь него.
	





















Встречи, расставания

                            Две палатки, две песчинки на семи ветрах,
                            Две палатки у тропинки позабыли страх.
                            Две палатки, с ветром споря,  дарят нам уют.
                            Две палатки, две песчинки по дождям плывут.
       
							                            			        Б. Бондарев

	Я и трое моих приятелей-художников решили выбраться на несколько дней в горы — порисовать, побродить по лесам, подышать смоляным сосновым воздухом...
	Никто из моих спутников раньше в горах не был. Вернее, они бывали в Лаго-Наки, в Домбае, видели Приэльбрусье, но лишь в составе экскурсионных групп, не поднимающихся в горы выше последней станции канатной дороги.
	А я, возвращаясь из своих путешествий, всегда показываю фотографии, слайды, рассказываю много такого, что из окна экскурсионного автобуса увидеть невозможно...
	И ребята заинтересовались. Я взял напрокат в городском турклубе палатку, рюкзаки, спальники, штормовки и вибрамы, по всем правилам оформил походные документы… и – вперёд!
	Из Краснодара в Адлер — самолётом, от Адлера до Бзыби — электричкой. И теперь стоим на обочине дороги, ведущей к озеру Рица — ловим попутную машину...
	…Мы в четыре руки «проголосовали», и стремительный, сверкающий  автобус плавно остановился. Распахнулась передняя дверь, и мы, подхватив рюкзаки, кинулись к ней.
	— Ой, нет, не сюда, сюда не нужно! — закричала, высунувшись из двери, женщина с микрофоном в руках, —  здесь вы своими мешками мешать будете! Идите к задней двери!
	Мы поволокли рюкзаки вдоль автобуса назад. Двое парнишек в салоне бросились к задней двери и пытались её открыть. Дверь не поддавалась. Мы чувствовали, как злится шофёр...
	А сквозь оконные стёкла на нас глядели экскурсанты. Девушки смотрели с любопытством и симпатией, женщины — с жалостью и недоумением, мужчины — с деланным равнодушием. А мальчишки — с восхищением и завистью. 
       Наконец, дверь распахнулась, и мы, в обнимку с рюкзаками, забрались внутрь:
	— Поехали!..
	Экскурсовод включила микрофон.
	— Посмотрите, пожалуйста, направо, — сказала она, — вы видите развалины древней сторожевой башни. Она имеет двойные стены, потому местные жители назвали ее «башня в башне». Толщина внешних стен полтора  метра, толщина стен внутренних — один метр...
	Но, кроме моих товарищей и ещё двух-трёх пассажиров, на «башню в башне» никто не оглянулся.
	— Смотрите, какое красивое дерево! — кричала какая-то женщина на весь автобус.
	— Посмотри, мамочка, водопад! Это правда, водопад? — теребил другую женщину мальчик.
	— А вон облако ниже нас! — показывала в окно девушка...
	С одной стороны автобуса вертикально вверх поднимались высокие скалы, иногда они нависали над дорогой. С другой стороны скалы отвесной стеной обрывались вниз. И там, в глубине ущелья, над клокочущей рекой плыли остатки утреннего тумана. Обычное дело...
	Но пассажиры автобуса с искренним интересом припадали к окнам, долго и восторженно делились впечатлениями. На экскурсовода и её интересный рассказ о самшите и рододендроне, никто не обращал внимания.
	Мне стало досадно и обидно: ну и публика подобралась! 
              Я оглядел попутчиков, заворожённо глядящих в окна, и... понял их состояние.
	Они откуда-то с Крайнего Севера. И после долгой полярной ночи, после морозной северной зимы и затяжной снежной весны им, конечно, хочется просто смотреть на зелёно-голубые южные горы, на весёлые речки, на искрящиеся водопады, на цветы, на лес и на облака в небе синем, как море в безветренную погоду... А ниже облаков, как белая пена морского прибоя, снежные вершины гор... И нет никакого дела до их высоты и названий. И важно лишь, чтобы окна автобуса были открыты, чтобы упругий, ласковый, тёплый ветер с запахом цветов трепал волосы, гладил лицо.
	...На полпути к Рице есть знаменитое своей глубиной крохотное озерко удивительно яркой, неправдоподобной голубизны. В путеводителях его так и называют — Голубое озеро. Здесь автобус остановился.
	— Кто напьётся воды из Голубого озера, — объявила экскурсовод, — обязательно вернётся сюда.
	Все бросились к воде и стали пить, зачерпывая синеву ладонями, обливаясь и смеясь. 
       К нам подошел мужчина и попросил закурить. Я достал сигареты  и спросил:
       — Откуда вы сюда приехали?
              — Из Певека, — есть такое место на Чукотке. А вы давно в горах? — покосился он на наши бороды.
	Из Краснодара мы выехали всего лишь утром, но не захотели разочаровывать собеседника.
	— Да, — соврал я, — уже третью неделю в пути, во многих местах были, много интересного видели. Вот докупили продукты и теперь с Рицы пойдем через перевал Кутехеку на озеро Кардывач. А оттуда через перевал Аишхо на Красную Поляну. В общем, проводим отпуск.
	— Хорошо, — с задумчивой улыбкой сказал он.
	— А вам нравится здесь?
	Мужчина прищурился на солнце, блаженно поёжился, потом смутился, неопределённо пожал плечами.
	Мы поняли, что он потрясён роскошью южной природы, восхищён красотой наших гор, но стесняется в этом признаться. Может быть, сам себе до конца не признаётся.
	Он был уже четвёртый сегодня, кто спрашивал, откуда мы идём, куда, давно ли в пути. И никто, вот ведь что прекрасно, никто не задал вопрос – зачем?
	...На Рице мы распрощались. Экскурсанты весёлой гурьбой ринулись к киоскам сувениров, к заманчиво ароматным шашлычным.
	А мы взгромоздили на себя рюкзаки и потопали дальше вверх. На ночлег остановились у приюта «Авадхара» — отсюда до Кардывача несколько часов ходьбы через Главный Кавказский хребет.
	Мы поставили палатку, и коллеги отправились на этюды.
	Мне работать не хотелось. Я достал и перебрал наши продукты, вытащил из рюкзаков спальные мешки, тёплые вещи, устроил всё это в палатке...
	День догорал. Солнце, опускаясь за гребень Пшегишхвы, последними лучами обласкало одинокое облачко. Вершины гор вспыхнули красным закатным светом и, словно перегорев, погасли...
	Я сходил к реке — набрал в котелок воды. Свой костёр решил не разжигать и пошёл к костру у  приюта.
	Здесь было многолюдно. Поздоровавшись, я спросил разрешения и пристроил своё ведерко над огнём.
	Высокий парень закончил настраивать гитару, взял несколько звучных аккордов, примеряясь к мелодии, и заиграл, и запел — я ахнул — мою песню! Я-то думал, что кроме меня, её уж никто не помнит.

			 …Мы знаем такое, что делает нас сильными.
		                Мы кажемся странными — вы ведь в горах нас не видели...
		               
	Пробираясь ближе к гитаристу, я вдруг услышал: — А ну-ка, ребята, раздвиньтесь — дайте место автору.
	Я удивлённо обернулся и обомлел: Игорь... Игорь Богачёв! Московский турист и альпинист, с которым я давным-давно когда-то встречался на озере Инпси! Мы обнялись.
	— Вот это встреча! — ликовал Богачёв. — А  его помнишь? — он хлопнул ладонью по спине огромного улыбающегося мужика с растрёпанной седой бородой. — Он тогда у нас за продукты отвечал и твоих ребят сухарями подкармливал: у вас, помню, хлеба уже несколько дней не было...
	— А меня узнаёте? — улыбнулась высокая загорелая девушка. — Мне тогда было семь лет, и я собиралась в школу. Теперь тоже в школу собираюсь, но уже учителем. А помните мальчика маленького? Он  в этом году заканчивает институт, а сейчас в Приэльбрусье в альплагере «Уллу-Тау». 
	— Столько лет прошло… — сказал Богачёв.

	...Мы тогда спустились с перевала Девяти. Оставив позади снег и крутые осыпи, продрались сквозь дебри берёзового криволесья к месту ночёвок — удобной зелёной площадке над озером Инпси.
	С противоположного берега раздались приветственные крики, кто-то замахал рукой. Мы ответили, поняли, что люди идут к нам и, в ожидании их, занялись сбором сушняка для костра.
	Прошло полчаса. Высокая трава заколыхалась, и прямо к нашему костру выскочили двое детей: шустрый мальчик и бойкая девочка с красивым розовым бантом в волосах, собранных в тугой весёлый хвостик. У обоих были маленькие, упакованные по всем правилам рюкзачки, оба были в ярких курточках с капюшонами, оба в настоящих походных ботиночках на толстой ребристой подошве. Мы  опешили:
              — Вы что — одни?!
              — Нет, мы с папами!
	Через несколько минут подошли двое мужчин. Сбросили на вздрогнувшую землю огромные рюкзаки, воткнули рядом ледорубы.
	— Мир дому сему!
	— Привет, удачи в пути, хорошей погоды!
	Один из них был высокий, худощавый, с хорошо выбритым тонким энергичным лицом. Линялая брезентовая штормовка сидела на нём как элегантный пиджак.
	— Игорь, — представился он.
	Другой — с взъерошенными волосами и растрёпанной бородой, в мокрой от пота, расстёгнутой до богатырского живота клетчатой рубахе.
	— Эдик, — пробасил бородач.
              — Сколько же лет детям? — поинтересовались мы.
              — Они уже взрослые, — ответил Богачёв, — парню скоро пять, а эта сударыня нынешней осенью уже в школу пойдёт.
	— Папа, дай котелок, — попросила девочка, — мы наберём воды и умоемся. 
	— Сверим часы, — сказал бородач, — на водные процедуры вам двадцать минут.
	— И, чур, дальше той берёзы слева и дальше того ежевичного куста справа не заходить — действуйте в коридоре между ними.
	— Естественно, — сказал мальчик, — как всегда, когда ограничена видимость.
	Кто-то из моих ребят хихикнул, но Богачёв метнул осуждающий взгляд, и смех оборвался.
              -    А как же мамы? — спросили мы.
	Отцы заулыбались, и бородатый Эдик сказал:
       -  С мамами нам повезло!  Здорово повезло!
	Дети пошли к воде, а отцы начали распаковывать рюкзаки. У нас тогда действительно третий день не было хлеба, и вечером дети делились с нами, только не сухарями, как запомнилось Игорю, а горячими пресными лепёшками, которые они пекли тут же на костре.
	Ещё я вспоминаю их палатку — самодельную палатку из болоньи изумрудного цвета. В те времена ткань болонья была экзотической новинкой, стоила изрядно, и, чтобы сшить из неё палатку, нужно было любить путешествия по-настоящему.
	...Ночью разразилась гроза с ветром, ливнем и градом. Наши брезентовые палатки промокли насквозь. А ихняя нет... Одну нашу палатку завалило шквалом, и ливень моментально затопил её. Мы ввосьмером забились во вторую, сидели в темноте мокрые, продрогшие, подпирали палаточную крышу головами, и по ним  колотил град.
	А в соседней палатке ровно и спокойно горела свеча, слышалась песня...
	Стихия бушевала всю ночь, разлапистые молнии вонзались в окружающие вершины, оглушительно грохотал гром, ему вторили камнепады...
	И вот, через много лет, высокая, улыбчивая девушка подала мне кружку чая, вновь, как тогда, протянула горячую, только что испечённую на костре лепёшку...

	…Рано утром я разбудил коллег-художников, распрощался с уходящими вниз москвичами, и мы начали подъём на перевал. Мои товарищи хорошие живописцы, а вот ходоки — так себе... Лишь к обеду мы взобрались на гребень, и здесь я дал им возможность целых два часа наслаждаться красотой высоты...
	Потом начали спуск и вскоре, из-за перегиба склона, далеко внизу засверкала бирюза.
              «...Как осколок неба, лежит на ладонях гор озеро Кардывач!» — сказал знаток и патриот этих мест Борис Цхомария. Действительно, кажется, что видишь среди горных склонов небо — такой цвет у воды. Но даже небо имеет такой цвет не всегда, а только ранней осенью высоко в горах, когда несколько дней стоит ясная погода.
	...На озере — ни души. Тишь такая, что кружится голова. Остывая после ходьбы, мы побродили по берегу, собрали хворост для костра. У нас был топор, но мы не пользовались им — жалели тишину.
	Потом поставили палатку, разожгли костёр. Дым разостлался по берегу, обволакивая кусты, извиваясь между деревьями. Он поплыл над водой, заполнил всю чашу озера, и мы почувствовали себя волшебниками — сделали туман.
	...Нет даже лёгкого ветерка. Ветви деревьев неподвижны, замерли.
	Мы поужинали, и коллеги завалились спать. Устали сегодня.
              ... Мне спать не хотелось. Я сидел у костра и молча глядел в огонь. Незаметно начался дождь, по воде разбежались круги от капель, озеро подёрнулось рябью. Где-то рядом, невысоко надо мной застучал дятел. Ему-то что не спится? 
              Вода в котелке закипела, и я засыпал туда заварку. Нет ничего вкуснее хорошо заваренного чая. Разве что хорошо разведённый спирт...
	Капли дождя падали редко. Они разбивались о воду, расплющивались о листья, нанизывались на пихтовые иголочки — вокруг лёгкий шорох.
	Вытянув ноги к огню, прислонившись спиной к тёплому шершавому стволу старой пихты, вспоминаю детей, переживших на моих глазах горную грозу...

	…Костер догорел. Пора спать.
	Я  забрался в палатку, долго и безуспешно выгонял комаров. Потом, следуя примеру друзей, упаковался в спальник с головой. 
              …Постепенно засыпаю, убаюканный шёпотом дождевых капель.






                          Эта чудовищная красавица Ушба                
                                                                       
                                                                             Вот так поход – рекомендую!
                                                                             Что за фантазия пришла
                                                                             Тебе забраться в глушь такую,
                                                                             Где на скале торчит скала?
                                                                             Иль непременно место выбрать надо,
                                             	                      Когда-то прежде бывшее дном ада?
                                             
                                             		 Гёте. «Фауст».

	Ушба... Гора легендарная и на Кавказе самая красивая.
	Впрочем, последнее утверждать с абсолютной уверенностью не берусь, ибо красота понятие относительное — то, чем одни восторгаются, у других, бывает, вызывает откровенную неприязнь. Кто прав — выяснять бессмысленно — о вкусах, как известно, не спорят.  Какой смысл спорить, если нет для оценки красоты никаких точно выверенных критериев, всё субъективно...
	И Ушбу вовсе не все считают красавицей.
	В прошлом веке русский путешественник Иван Акинфиев писал после возвращения с Кавказа: «Название Ушба по местному означает Чудовище, что как нельзя более соответствует внешнему очертанию этой горы, видимой из Бечо почти с самого её основания. Вид на неё один из редких, но нельзя сказать приятных. Если при виде царственно величавого Эльбруса, красавца Тетнульда, или Казбека вы невольно восхищаетесь правильностью очертаний белоснежных конусов, то при виде Ушбы не приходится испытывать ничего подобного. Наоборот, вас поражает грубая неправильность формы раздвоенной вершины, составленной из каких-то безобразных гигантских утёсов и обрывов, обнажённых в большей части своей от снега. Взбираться на Ушбу вы не чувствуете ни малейшей охоты, потому что издали видна вся бесполезность подобного опасного предприятия!»
	Вот так! Ни больше, ни меньше...
              Ушба действительно поражает. Взгляд на гигантскую гору, словно взметнувшуюся над сверкающим ледовым цоколем, да так и застывшую  в воздухе, захлёстывает душу восторгом, смешанным с удивлением и страхом.
	Она не сливается с гребнем хребта, не вырастает из него, как многие другие вершины, а стоит отдельно, в гордой обособленности, отступив от своих соседей. Потому особенно отчётливо видны на фоне неба её склоны-стены и, ничем не заслонённая, не проецирующаяся ни на что, их крутизна поражает, западает в душу.
	Ушба имеет две вершины — Северную и Южную. Высота Южной Ушбы четыре тысячи семьсот одиннадцать метров; Северная — на шестнадцать метров ниже. Вершины между собой соединены узкой скально-ледовой перемычкой. Она  обрывается отвесными стенами, над ними с перемычки нависают снежные карнизы.
	— Такие красивые! — восторгаются экскурсанты, глядя снизу в бинокль.
	— Хрупкие, — уточняют альпинисты и замолкают напряжённо, слушая Гору.
	Карнизы не заставляют себя ждать слишком долго — время от времени какое-нибудь из этих прекрасных созданий горного ветра и снега обязательно обламывается: взметаясь взрывами на уступах, многотонные сверкающие глыбы спрессованного снега с громовым грохотом и гулом рушатся вниз, всё сметая на своем пути...
	На Ушбе простых маршрутов нет. И лишь один — с Ушбинского плато на Северную вершину — проходит по узкому крутому гребню. Все остальные пути — по стенам.
	Открыл Ушбу для альпинизма в 1868 году прославленный английский восходитель Дуглас Фрешфильд.
	С неизменным своим спутником — швейцарским горным проводником Франсуа Девуассу взошёл тогда сэр Дуглас на Эльбрус, первым из альпинистов мира победил Казбек и затем, перевалив Главный Кавказский хребет, с южного его склона увидел Ушбу. Гора потрясла  многоопытного и хладнокровного англичанина. И хотя взойти на вершину ему не удалось, свой восторг, испытанный при встрече с кавказской незнакомкой, глава старейшего в мире альпинистского клуба, президент Британского Королевского географического общества вдохновенно описал в книге о путешествии по Кавказу.
	Книга Фрешфильда сразу привлекла к Ушбе внимание альпинистов всего света. Одна за другой двинулись на Кавказ экспедиции горовосходителей. Но все попытки восхождения оказались безрезультатны.
	«Вершина может быть достигнута только по воздуху, ибо стены её отвесны со всех сторон!» — категорически высказался в прессе русский путешественник Долгушин.
	…Лишь через двадцать лет, в 1888 году на Северную вершину Ушбы взошёл соотечественник Фрешфильда английский альпинист Джон Коккин с проводником-швейцарцем Ульрихом Альмером.
	В течение последующих полутора десятилетий гору штурмовали сильнейшие восходители Англии, Германии, Франции, Австрии, Швейцарии, США. Один за другим пятнадцать решительных штурмов отбили гранитные бастионы Горы.
	Популярность Ушбы выросла настолько, что во многих странах появились «Клубы ушбистов», объединявшие альпинистов, страстно желавших добиться победы над неприступной вершиной... 
              Победу принёс 1903 год. После отчаянной борьбы Южная Ушба сдалась пяти участникам совместной немецко-швейцарской экспедиции. Руководил успешным штурмом ас скальных стен Тироля Адольф Шульце. Кроме него в группе были ещё двое немцев и двое швейцарцев.
	Но мудрые всезнающие старики-горцы, седобородые старожилы заоблачных селений Мазери и Бечо, утверждают, что проводником у иностранцев был местный охотник Муратби Шамприани — он, говорят, и вступил первым на Южную Ушбу...
	Прошло немного времени и, вдохновлённые успехом земляков, трое немецких альпинистов под руководством Л. Дистеля прошли траверсом через обе вершины Ушбы.
	Но лишь через двадцать с лишним лет, когда отгрохотала революция и отполыхала по стране гражданская война, вновь зазвучали человеческие голоса на Ушбе — и опять немецкая речь. Но в этот раз с нею чередовались и русские слова — под руководством В. Меркля, вместе с тремя немецкими альпинистами, на Гору взошёл ветеран русского горного спорта Василий Логвинович Семеновский. Он, в годы эмиграции получивший в Альпах диплом профессионального горного проводника, стал в 1929 году первым русским человеком, поднявшимся на Ушбу.
	Следующие четыре года никто не тревожил покой Горы. Но  1934 год стал в её биографии этапным — к Северной вершине пробились швейцарские альпинисты Л. Саладин и В. Веккерт, а грузинская группа — Александра Джапаридзе, Ягор Казаликашвили и Гио Нигуриани под руководством Алёши Джапаридзе — повторила рекорный маршрут экспедиции А. Шульце на Южную Ушбу.
	С тех пор много новых маршрутов проложили спортсмены по стенам Ушбы к её вершинам.
	Но от этого Гора отнюдь не стала проще и доступнее. И, к сожалению, немало тех, кто, уйдя однажды в мир  её вертикалей, не вернулся больше в мир людей. Истину, и поныне верную, высказал в конце прошлого века выдающийся горовосходитель Н.Поггенполь: «Глаз воспринимает впечатление, а разум почти отказывается верить ему. Перед Вами двумя гигантскими зубцами громоздится ужасающая Ушба — одна из самых фантастических громад, олицетворяющих все ужасы стихийного произвола природы вместе с гордым и одиноким спокойствием величайшего из обелисков!»
	...Нет на Ушбу простых путей. А Северо-Западная стена Южной Ушбы, взметнувшаяся от Ушбинского ледника более чем на два километра вертикали, является одной из сложнейших на Кавказе.
	Вот по этой стене, прямо по центру, и решили подняться на вершину краснодарские альпинисты Юра Коваленко, Валёк Ковалевский, Женя   Шкляев, Саня Сорокин, Алёша Герасюк и Олег Ахтырский –  капитан команды.

	День первый.
	Команда и трое наблюдателей (тоже краснодарские ребята — в их задачу входило работать ретранслятором, обеспечивая радиосвязь между командой на стене и спасателями в альплагере) погрузились в вертолёт, и он, остервенело рубя лопастями жиденький воздух, натужной спиралью вскарабкался на высоту вершин, лавируя между ними, прогрохотал над сверкающими ледопадами и нырнул к Ушбинскому леднику.
	— Шуруйте в темпе! — прокричали вертолётчики. И альпинисты, скользя триконями по дюралевому полу кабины, в спешке сталкиваясь и чертыхаясь, в мгновенье ока вышвырнули в распахнутую, сверкающую голубым ледниковым сиянием дверцу свои пожитки, и сами выпрыгнули на лёд.
	Бортмеханик помахал рукой, крикнул на прощание что-то весёлое и доброе; вертолёт, ударив людей воздушным вихрем, на мгновение накрыл их своей тенью и косо взмыл вверх. В памяти осталась широкая,  от уха до уха улыбка механика, до половины закрытое солнцезащитными очками лицо пилота. И собственные рюкзаки, мешки, баулы, банки, коробки, канистры, фляги и пакеты – птичками-бабочками разлетающиеся по леднику...

	День второй, третий, четвертый, пятый.
	С утра перебирали продукты и снаряжение. В последний раз особенно тщательно и придирчиво проверяли каждую мелочь. Не спеша, упаковывали рюкзаки и при этом разглядывали Ушбу в мощную подзорную трубу.
	Снега на Горе было мало. Уж точно меньше, чем ожидали. Открытого льда больше. Но, поразмыслив, никаких изменений в тактический план восхождения вносить не стали.
	Дождь со снегом, загнавший их после обеда в палатки, к вечеру прекратился. Решили утром выходить на штурм.
	Но с двух часов ночи, разбудив альпинистов, по крышам палаток вновь забарабанил ливень. Потом зашуршали снежные хлопья. И так продолжалось двое суток.
	Парни отлёживали бока в мокрых палатках, страдали от безделья, злились. И, хоть медленно, но верно п0оедали свои легковесные высококалорийные продукты, что было очень некстати — не хватало только, чтобы харчи потом закончились где-нибудь посередине стены! Но хуже было то, что таяли не только еда и бензин для примусов, но и спортивная форма. Ведь кроме уникального случая с Ильёй Муромцем, долгая неподвижность никогда ещё не способствовала спортивным достижениям.
	А с Ушбы непрерывно рушились снежные обвалы, и эхо их разносилось над горами, как злорадный хохот. Подтверждалась правота слов заслуженного мастера спорта Рототаева, предупреждавшего: «Суровые погодные и климатические условия в соединении с большой трудностью путей к вершинам Ушбы подчас сильнее альпинистов, какого бы высокого класса они ни были»...
	Но утро пятого дня разбудило людей долгожданной тишиной. Дождь и снег прекратились, небо прояснилось. Уточнив с наблюдателями график радиосвязи, традиционно присев перед дорогой и послав к чёрту остающихся, парни взвалили на себя рюкзаки и зашагали к Горе.
	С каждым шагом, приближавшим альпинистов к маршруту, всё более отдалялось напряжённое ожидание прошедших дней, становились призрачными и нереальными хлопоты, ежеминутная суета и постоянная озабоченность равнинной жизни. Между ними и всем остальным миром ширилась незримая, но чёткая граница. А весь огромный, многоликий мир стремительно и неотвратимо сужался в их сознании до размеров вздыбившейся над ними стены.
	Снег морозно хрустел под ногами, пар от дыхания оседал на груди инеем, обещая ясную погоду.
	…Подошли к ледопаду, достали верёвки — связались по двое. И с этого мига, когда карабины страховочных систем звонко щёлкнули, приняв в себя надёжный капрон верёвки, сильное и смелое «Я» каждого из людей, по святому закону  связки, слилось в могучее и верное «Мы».
	Ледопад — хаос бездонных голубых, изумрудных, бирюзовых разломов и трещин, немыслимых в сложном многообразии ослепительно сверкающих ледяных нагромождений — они рассматривали лишь как досадную помеху перед основной работой. И они прошли ледопад сходу, на одном дыхании, быстро, уверенно и чётко. Хотя пришлось балансировать на острых ледяных гребешках, и прыгать через ледяные пропасти, и спускаться в них и, выбираясь на отвесный противоположный край, вырубать во льду бесчисленные ступени, пускать в ход крючья и лесенки...
	Выше ледопада вытоптали в глубоком снегу удобную площадку. Пока четверо возились здесь с палатками, примусом и кастрюльками, связка Коваленко—Ковалевский, скинув рюкзаки, налегке пошла ещё выше, чтобы обработать маршрут для завтрашнего подъёма.
	Они прошли фирновый крутяк, выбрались на ещё более крутой лёд и, вырубая  ступени, поднялись к скалам. Скалы оказались трудными — гладкие плиты, рельефных зацепок почти нет. К тому же камень покрыт коркой натёчного льда, как бывает зимой около уличных водопроводных колонок. Лазать по таким скалам — удовольствие ниже среднего. Но, истосковавшись по любимому делу, карабкались по стене с удовольствием. 
       Поднялись на всю длину верёвок и, закрепив их на отвесе, спустились к палаткам уставшие, конечно, но от души довольные...
	В вечернем сеансе радиосвязи Ахтырский передал наблюдателям:
	— Ледопад прошли... обработали низ стены... встали на бивак... погода, что надо... все нормально!
	В первый день работы на маршруте команда приблизилась к вершине Ушбы на шестьсот метров по вертикали.

	День шестой.
	Вышли на стену затемно — звёзды только-только начали тускнеть.
	Связка Сорокин—Шкляев первой поднялась по обработанному пути и пошла выше, продолжая мостить дорогу в небо: в скалы — крючья, в крючья – карабины, в карабины – верёвки. 
       Следом поднимались остальные.
	Сгоряча пошли с рюкзаками, но оказалось сложно и тяжко. А вскоре стало и совсем невозможно — с помощью блока с зажимом пришлось рюкзаки по отвесу вытаскивать. И сами поднимались на жумарах: передвинул его вверх по верёвке — подтянулся, ещё передвинул — ещё выше вскарабкался. Милое дело, привычная работа в удовольствие, отличная погода, настроение радостное — лезли по стене весело!..
	Так выбрались на «Грузинскую полку» — есть такое место на стене Ушбы.
	— Ну, полка!.. — саркастически хмыкнул Коваленко, высунувшись по грудь над её краем, — бутылку на эту «полку» не поставишь...
	Скальная плита крутизной семьдесят градусов, залитая льдом... Но при взгляде снизу эта узкая блестящая отлогость на чёрном отвесе стены действительно выглядит полкой...
	Первым, пристегнув к ботинкам кошки, пошёл по полке Шкляев. Вырубил айсбайлем ступени для поднимающихся следом товарищей.
	А они внимательно его страховали и пыхтели, вытаскивая по отвесным скалам рюкзаки.
	Полку прошли. Выбрались на сыпучие, хрупкие скалы у основания круто  уходящего вверх узкого ледового гребня. Место для бивака здесь не слишком удобное, но дело к вечеру и пора уже было подумать о ночлеге.
	Вырубили в гребне площадку, вымостили камнями, сикось-накось втиснули на неё две свои перкальки, приковав их к скале крючьями.
	— Удивляюсь я на вас, коллеги, — молвил Герасюк, стараясь в это время как-нибудь разровнять гранитные бугры под спальником, — сами по собственной доброй воле стремитесь в этот горный страх, холод и голод, ради этого отпуска вымаливаете, отгулы накапливаете, без выходных вкалываете, с начальниками и жёнами конфликтуете. И ради чего?! Чтобы похолоднее лето перезимовать? Или это всё красивых значков ради? Так ведь взрослые дяди — должны уже быть к цацкам равнодушны. Да и в других видах спорта значки можно дешевле заполучить, без этих мук...
	Поохали притворно, повздыхали, вспоминая, кто каким спортом раньше занимался, в каких гостиницах на сборах и во время соревнований жил и что при этом ел...
	Тема еды не отпускала команду долго — горы, как известно, любят смелых, а смелые любят поесть.
	…Постепенно возбуждение, обычное на восхождении после удачного рабочего дня, улеглось, и усталость сказалась — разговоры иссякли: сразу после вечерней радиосвязи, всех сморил сон. Одиннадцать часов работы и восемьсот двадцать метров набранной за день высоты, сделали своё дело...

	Утро седьмого дня встретило морозом и пронизывающим ветром — после уютного тепла спальников едва переносимым. Как в известной бодрой песне: «Нас утро встречает прохладой…»
	В пять часов, наскоро позавтракав, вверх пошла связка Ковалевский—Коваленко. Свернув и упаковав бивачное хозяйство, следом двинулись остальные.
	Страхуя друг друга через ледорубы и ледовые крючья, поднялись до верха гребня. Отдышались. Отогрели руки. 
	По узким, крутым скальным полкам, прерывающимся отвесными стенками, вскарабкались под карниз. И вот тут-то, продуваемые всеми кавказскими ветрами, наработались всласть: карниз потому так называется, что похож на карниз дома — так же выступает из стены, нависая над пустотой, и преодолеть  его — значит не что иное, как пройти по потолку.
	И они пошли по этому щербатому, с острыми гранями потолку, забивая в него крючья – на восьми метрах скалы шесть крюков. Потому что держаться здесь было не за что. И стоять не на чем. И они держались только за свои заколоченные в камень железки, и висели над бездной, балансируя в пустоте на раскачивающихся лесенках, которые подвешивали к тем же железкам…
	Выше карниза стена стояла, как раскрытая книга, и альпинисты поползли вверх по правой восьмидесятиметровой каменной странице. И без того гладкие скалы были покрыты ледяной коркой. Поднимались, обкалывая натёчный лед, с трудом отыскивая под ним микроскопические шероховатости зацепок.
	В одном месте, совсем некстати, сверху лилась вода. И в наклонную щель, в которую выше сложились скалы, взобрались насквозь промокшими, окоченевшими, с одеревеневшими мышцами и с бесчувственными пальцами.
	Интенсивный самомассаж… Таблетка глюкозы под язык...
	...По щели взобрались к основанию очередной семидесятиметровой отвесной стены и сходу — вверх по ней. Опять заколачивали в холодный камень крючья, перевешивали с крюка на крюк лесенки и  площадки — стоять можно только на них.
	Добрались до верха стены. И оказались на узкой заснеженной полочке. Здесь и решили устроиться на ночлег. Выбираясь по одному на полку, усаживались рядком, свесив ноги в пропасть. Чтобы ветер не продувал, закутались в палатки.
	…Ахтырский полистал записную книжку, с трудом разбирая свои торопливые, дрожащие каракули. Пошептал, считая в уме, и сообщил, что сегодня за шестнадцать  часов пройдено триста восемьдесят метров.
	— Реактивные! — удовлетворенно констатировал Герасюк, снимая кастрюлю с кипящим пакетным супом с примуса, стоящего на коленях  Ковалевского.
	— Растворимый без осадка, — буркнул Шкляев, отведав мутное варево, — борща бы!
	— И яичницы с помидорами! — живо откликнулся Коваленко.
	— И пива... — задумчиво молвил Ахтырский, но сумел взять себя в руки и цыкнул  на некстати размечтавшуюся команду: — Не делайте из еды культа, чревоугодники!..
	За ужином они балагурили на тему о медиках, не рекомендующих кушать перед сном:
	— Разве это еда для молодых здоровых мужиков?!
              -    И разве это будет сон?!
	После чая, вспомнив медицинские предписания, пожевали вяленую таранку, дабы соблюсти водно-солевой режим. Потом радировали наблюдателям традиционное «Всё в порядке!» и дружно приступили к весьма непростому в их положении делу — начали стараться заснуть.
	Связка Коваленко—Ковалевский проявила неожиданную инициативу и хриплым дуэтом исполнила для всей компании колыбельную:   

	                                                          Мы ночуем в облаке,
	                                      Прижав друг к другу спины.
	                                      Жуём без пива воблу мы —
	                                      На это есть причины.
	                                      Как Прометеи у стены –
	                                      На крючьях карабины.
	                                      В святые мы занесены
	                                      Уже наполовину.

	День восьмой. 
	Утро ждали с нетерпением и встретили его, как избавление. Раздирая смёрзшуюся ткань своего укрытия, завозились, собираясь на маршрут. Но встать с насиженных мест оказалось непросто — мокрая одежда, рюкзаки и палатки примёрзли к скале.
	Сборы затянулись, и первая связка Ахтырский—Сорокин пошла вверх только в 8 часов.
	Опять замёрзшие, бесчувственные пальцы гладят покрытые ледяным панцирем скалы, отыскивая зацепки. Холодно... Скользко... Отвесно... Зацепы крохотные — в перчатках работать невозможно, а без перчаток руки коченеют. Подо льдом трещины для забивки крючьев найти сложно — прежде чем начать заколачивать крюк, приходится скалывать лёд. Долго... Утомительно... Медленно...
	Это ведь только сказать легко — сколол лёд, забил крюк...
              Пронизываемый ледяным ветром, холодный и голодный, висишь, дрожа от напряжения, в километре над землей. Умостил носок одного ботинка на крохотном выступе. А другой ногой, вытянутой в гимнастическом шпагате, опираешься на собственноручно заколоченную в гранит миниатюрную железку...
	Смелость? Может быть. Ловкость? Наверное. Умение? Конечно, без него никуда. И целеустремленность. И привычка иметь дело не со штрафными баллами и очками, не с бутафорскими, а с реальными трудностями и опасностями. Недаром в другие виды спорта с гор никто не уходит — из других видов в горный спорт приходят многие.
	...Выше взметнулся крутой ледовый склон. По нему с тщательной крючьевой страховкой вышли к сыпучим, растресканным, ненадёжным скалам, держащимся монолитно лишь благодаря скрепляющему их льду.
	В скалах камин — отвесный узкий жёлоб. Подъём по камину: превратив тело в подобие пружины — спина с силой жмёт в одну стену, ноги в другую. Так, расклинивая  собой Гору, вверх — по сантиметрам...
	Из камина выбрались на гребень. Справа — отвесный скальный обрыв в далёкую, клубящуюся облаками глубину. Слева подстерегает ненадёжный слой рыхлого снега на крутом льду.
	— Хрен редьки не слаще! — оценил предстоящий путь Ахтырский.
	Пошли, как цирковые канатоходцы, балансируя по острию. 
       Поднялись по гребню до нависающих скал. Сходу пройти их не удалось: ткнулись раз, другой — никак... А время позднее. Решили здесь ночевать — утро вечера мудренее.
	Наколотили в скалу крючьев, к ним привязали палатку, подмостили камней под днище. Для другого дома срубили остриё гребня — борта перкальки с обеих сторон в пропасть свесились.
 	               -  Для спанья гребешок несколько узковат, — констатировал  Шкляев, - зато проблема фекальной канализации решена! 
                     И присел над пропастью, наглядно демонстрируя, как все отходы жизнедятельности исчезают бесследно в облачной бездне.
               …Четверо занялись хозяйственными делами, а Ахтырский с Сорокиным, перекусив для вдохновения, опять полезли на нависание.
	— Если устал, начни ещё. Если изнемог — начни ещё и ещё! — напутствовал друзей словами великого Рериха начитанный Герасюк.
	И связка прошла навис. И пошла выше. И сумела закрепить на стене две сороковки перил. И могла бы ещё поработать — силы были, и желание тоже, и промёрзли пока не насквозь. Но началась гроза.
	Пока гремело поодаль, они работали. Но когда рядом полыхнуло и так грохнуло, что мир содрогнулся, запахло озоном и заложило уши, Ахтырский сказал задумчиво:
	— Как хороши, как свежи были грозы...
	— Люблю грозу, когда внизу! — согласно отозвался Сорокин. И, закрепив быстренько на стене верёвки, они соскользнули по ним к палаткам.
	Беспросветные тучи окутывали Ушбу.
	— Погода сломалась, — радировали вниз наблюдатели, — команду не  видим...
	А команда, прислушиваясь к громовым раскатам, под зарево фейерверка близких разрядов, наслаждалась чаем и мудрым Омаром Хайямом:

                                                     О если б каждый день иметь краюху хлеба,	
	                   Над головою кров и скромный угол, где бы
	                   Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!
	                   Тогда благодарить за счастье можно б небо.

        ...Гроза грохотала всю ночь. Утром девятого дня восхождения гром заткнулся, но хлестал ветер и валил снег. Выбираясь по очереди в пургу, альпинисты очищали обледеневшие палатки от наваливающегося снега. И  подсчитывали, на сколько придётся урезать паёк, если непогода затянется...
	А Герасюку с Сорокиным не сиделось. И, презрев отсутствие видимости, к десяти часам утра они вытрясли из Ахтырского разрешение выйти на маршрут.
	Откапывая верёвки из-под налипшего на скалы мокрого снега, они взобрались к тому месту, откуда вчера гроза согнала ребят. И полезли выше.
	Было ужасно холодно. Ветер пронизывал насквозь. Снег сёк глаза, заметал с трудом найденные и расчищенные зацепы. Карабкаться по отвесу в этих условиях было не очень приятно. Но на страховке стоять в неподвижном напряжении, ежесекундно контролируя задубевшими руками медленно ползущую верёвку, было предельно отвратительно. Чтобы избежать обморожений, ведущий и страхующий менялись через каждые полчаса.
	...За шесть часов парни сделали 180 метров вертикальных перил и в начале пятого, продрогнув до зубного лязга, спустились к палаткам.
	— Ух, какие снегурочки! — восхищался Шкляев, очищая на пороге  залепленных снегом товарищей.
	— Очень холодно? — поинтересовался Ахтырский.
	Сорокин честно ответил: — Сопли замерзают. И заметив, как погрустнел капитан, поспешил успокоить: — Без привычки ложку говна не съешь, а привыкнешь — и двух мало! Завтра снова мы с Лехой вверх полезем!
— Не будьте эгоистами, не забирайте всё от жизни, оставьте что-нибудь друзьям! — обиделся 
Коваленко.

	День десятый.
       Сильный ветер, собачий холод, непроглядная облачность. Но снегопад прекратился. И, с трудом свернув тяжёлые заледенелые палатки, пошли вверх всей командой.
	Один над другим растянулись по отвесу. Под подошвами бездна, над головой — устремлённая в зенит, теряющаяся в облаках бесконечная вертикаль сумрачных скал.
	Впереди связка Ковалевский—Коваленко.
	...Поднялись по навешенным вчера верёвкам, теперь нужно пересечь кулуар. Место неприятное — все камни и ледяные обломки, падающие сверху стены, проносятся по этому «мусоропроводу». Если обвал застанет в кулуаре — конец!
	Проскочили благополучно.
	Перевели дух.
	...По крутым, залитым льдом скалам вылезли на острый снежный гребень. С него по узенькой скальной полочке пробрались к основанию камина. Вскарабкались по нему, извиваясь, как ящерки. И попали на гладкие заснеженные скалы — каждую зацепку вновь откапывать…
	Стёртые о гранит пальцы кровоточат, распухли, гнутся с трудом.
	…Выше — опять крутой снежный гребень. Он привёл к очередному скальному отвесу, и здесь вновь пришлось заняться эквилибристикой на лесенках. 
           Поднимаясь сантиметр за сантиметром, подобрались к основанию бастиона — нависающей стены высотой двести пятьдесят метров – места на маршруте самого сложного.
	— Ну вот, — сказал Ахтырский, — до сих пор нюхали цветочки, а ягодки — вот они...
	— Вот это для мужчин... — задумчиво пропел Ковалевский начало популярной песенки Юрия Визбора и затих, вглядываясь в жуть, что их ожидала вверху...
	Здесь предстояло показать альпинизм наивысшего класса — подниматься по бастиону Ушбы — значит двигаться не только вверх, но и как бы назад, ощущая пропасть уже не подошвами ботинок, как обычно, а спиной и затылком. Как мухи на потолке...
	Долго молчали — глядели вверх, до боли в шее запрокинув головы.
	— Хватит, — сказал, наконец, Ахтырский, — сеанс гипноза окончен, давайте вить гнездо.
	Укрываясь (да разве укроешься!) от пронзительного ветра и секущей снежной крупы, три бесконечных часа рубили в ледяном гребне у основания бастиона площадку для палаток.
	Промёрзли.
              Устали.
              Молчали.
	Бастион грозно нависал, давил, тревожил.
	Как на каждом трудном восхождении, наступил момент тоски и жгучего желания поскорее оказаться дома.
	Но забрались в свои трепещущие на ветру тряпичные жилища, и визуальная изолированность от сурового и враждебного внешнего мира подарила чувство защищенности. И с ним пришёл покой. И уверенность.
	Подвели итог дня: работали сегодня семь часов, поднялись на сто шестьдесят метров. Нормально. И дальше всё нормально будет. Вот только очень кушать хочется.

	…В одиннадцатый день снова валил снег, потоками стекал по скалам.
	Посовещавшись, решили не сбивать сложившийся ритм, не отлёживаться — работать. Ибо нет ничего вреднее безделья.
	Договорились — отрабатывая день на бастионе, вечером спускаться к палаткам, каждый раз поднимая и закрепляя верёвки всё выше.
	Первыми на бастион пошли Герасюк и Шкляев, обвешанные снаряжением, как новогодняя ёлка игрушками, позванивая при каждом движении крючьями, шлямбурами, молотками, карабинами, лесенками, площадками, жумарами, тормозными планками...
	В первых движениях ещё присутствовал тот уважительный трепет, что внушил им бастион. Но постепенно скованность исчезла, пришла обычная сосредоточенность, точность и ответственность.
	...Стена монолитных залитых льдом скал. Крючья — лесенки — дюралевые  площадки — крючья — площадки — лесенки — крючья, крючья... Нависающие скалы отталкивали, отбрасывали от себя. Люди болтались на верёвках рядом со стеной, их раскачивала пурга. Снег на бровях и ресницах, ледяная корка на усах, на бороде, на вороте свитера, на капюшоне пуховки.
	...За восемь часов связка одолела шестьдесят метров.
	Закрепили верёвки.
              Спустились к палаткам. 
              Отряхнулись от снега.
              Забрались внутрь.
              Первым делом напились воды за целый день. 
              Оттаяли.
              Поели. 
              Отогрелись. 
              Перед сном насладились чаем. И потом хрипло запели всей командой…

	Утром Шкляев с Герасюком снова пошли вверх.
	Мороз. 
              Туман.
              Шквальный ветер.
              Временами снегопад.
	...За семь часов удалось одолеть ещё сорок метров.

       На тринадцатый день вверх ушли Ахтырский и Ковалевский.
	Мороз.
              Туман.
              Шквальный ветер.
              Временами снегопад.
              В одном месте, чтобы пересечь скалы гладкие, как внутренность раковины,  пришлось исхитриться — забили в скалу несколько крючьев, надёжно сблокировали их, закрепили верёвку и, повиснув над бездной, маятником качнулись в нужное место.
	...За восемь рабочих часов отспорили у Горы ещё сорок метров.

	День четырнадцатый.
	Всю ночь валил осточертевший снег, ветер грохотал обледенелыми палатками.
	Утро улучшения погоды не принесло.
	Вверх ушла связка Коваленко—Сорокин.
	Весь день мороз, туман, шквальный ветер, пурга.
	Девять часов раскачивались вдоль стены на лесенках. Внизу два километра облачной пустоты, пронизанной ледяным ветром.
	...За день преодолели еще тридцать пять метров.
              И опять вниз, к палаткам.
              Уже пятая ночёвка на одном выступе — домоседы!

	На пятнадцатый день восхождения, несмотря на туман, мороз, ветер и приступы пурги, решили подниматься всей командой.
	Первыми по нависающей стене вверх ушли Герасюк и Шкляев. Остальные карабкались следом, поднимая весь скарб.
	Крутизна скал 95 градусов...
	Час за часом стук молотков и айсбайлей по камню и по металлу, пенье крючьев под ударами, позвякивание лесенок и площадок, шорох жумаров по  верёвкам, сиплый кашель, глухие и хриплые слова команд.
	Голову всё время вверх задирать нужно. Шеи уже не болели — окаменели... А где руками касались скал, там кровавые пятна...
	За восемь часов добрались до верха закреплённых в прошлые дни верёвок и поднялись ещё на тридцать метров выше.
	Вдруг резко потеплело. Снег, копившийся на скалах все эти дни, начал таять — со стены потекли сначала тоненькие, потом всё более мощные водопады. Пока сумели укрыться за подходящим каменным козырьком, промокли насквозь. Здесь и заночевали — сидя на узенькой наклонённой в пропасть ледяной полочке.
	К ночи вновь подморозило — с камня, под которым устроились ночевать, свесились сосульки. Красиво, как струны арфы…

	За ночь и замёрзли и примёрзли — утром себя от скалы с трудом оторвали...
	Первыми вверх пошли Коваленко и Шкляеев.
	Опять им пришлось каждую скальную зацепку подолгу расчищать, скалывая натёчный лед. Вымотались вконец. Но оставшиеся до макушки бастиона пятьдесят метров одолели!
	А дальше стало чуть проще. Да и солнышко выглянуло — обсохли, согрелись и повеселели.
	А к вечеру и место для ночлега удобное нашлось — сидя спали лишь трое, а троим удалось на ледяной полочке улечься…
	В этот день за шесть часов прошли девяносто пять метров. Значит, до вершины Ушбы осталось триста пятьдесят...
	К ночи ветер усилился до штормового, а внизу разыгралась гроза. Это необычно — смотреть на молнии сверху, и потрясающе красиво!

	Утром семнадцатого дня восхождения вновь весь окружающий мир тонул в непроглядном тумане, жёг мороз, и налетали снежные вихри. Но уставшие от холода и голода парни чувствовали, что вершина уже близка. 
	…Преодолев последние нависающие скалы, они выбрались на крутой гребень. После пройденных потолков, шестьдесят градусов его крутизны уже не казались крутыми.
	И стометровая стена, в которую вскоре упёрся гребень, не смогла их задержать надолго.
	А с верха этой стены к вершине вёл уже совсем простой снежный гребешок с редкими выходами скал, тридцатиградусная крутизна которого показалась им вообще дорожкой стадиона.
	И как-то очень просто и обидно легко были пройдены эти последние, самые значительные метры.
	...Шестеро краснодарцев стояли на вершине Южной Ушбы, и все две тысячи восемьсот пятьдесят метров пройденного маршрута покорно лежали под их ботинками. 
	Долго опустошённо молчали.
	Потом Ахтырский встрепенулся и молвил: «Взгляните на наши горы, на это чудо — Ушбу. Если бы кто мог взойти на неё, он узнал бы всю необъятность мира, увидел бы сразу и бескрайнюю даль моря, и величайшие вершины. Взойдите на неё — и вы будете счастливы и скажете, что счастье дано миру.»
	— Что это? — спросил кто-то.
	— Из сванского эпоса, — отозвался капитан.
	...Ни хрена не было видно вокруг. По-прежнему Ушбу окутывали плотные тучи, снежная крупа привычно секла лица, и не верилось, что сейчас август.
	Но люди не чувствовали себя обделёнными. 
              Они прикоснулись к Вечности…

















Сирень подобна брызнувшей Вселенной

                       О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
                       Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
                Нас Лихорадка бьёт, как бьёт Архангел злобный,
                                                                                                      Невидимым мечом стегающий миры.

									                                            Бодлер.

	Если считать, что это был сон, значит, мне приснилось, что около полуночи я проснулся. Долго ворочался, вызывая недовольное бормотание спящих вплотную ко мне друзей, измученных трудным ходовым днём. Потом осторожно выполз из спальника, натянул пуховку, сунул ноги в ботинки и тихонько выбрался из палатки.
	Дело было в конце августа на Центральном Кавказе: на верхнем плато ледника Башиль (высота по альтиметру 3110). Стояла тишина. Лишь изредка из ледопада доносилось глухое уханье ломающегося льда. Огромная луна смотрела сверху на две наши палатки.
	Я сделал несколько шагов по хрустящему насту, взглянул в сторону пройденного нами перевала Лекзыр и обомлел: из-за его острого зазубренного гребня, беззвучно двигался огромный шар. Лунный свет ярко отражался в его зеркально-гладких боках. Изгибаясь, изламываясь на выступах скал и льда, медленно скользила к нашим палаткам изумрудная тень...
	Не могу понять, почему не было страшно, хотя я сразу понял, что это не наша диковина. Больше всего меня занимало, что НЛО не светится, а отражает лунный свет — как обычный земной объект.
	Конечно, нужно было броситься к палаткам и разбудить парней, но я побоялся упустить время —  шар мог ускользнуть.
	Кричать нужно было!.. Но это я сейчас понимаю, а тогда тишина завораживала, Я стоял неподвижно и молча, как истукан. А тень шара медленно подползала всё ближе, потом остановилась и стала уменьшаться — шар опускался.
	Он замер в десятке шагов от меня на высоте чуть больше двух метров над ледником — завис в воздухе. Снизу беззвучно открылся круглый люк, и на осветившийся лед спрыгнул человек.
	Я понимаю, что неземное существо нужно называть как-то иначе, — но в том-то и дело, что это был человек — стройный, узкоплечий, примерно моего роста, в тёмном облегающем комбинезоне, с открытой головой, волосы длинные, светлые, черты лица обычные.
	— Здравствуй, — сказал он тихо, — я подойду, не бойся.
	— Вы откуда? — спросил я с трудом.
	Он хмуро улыбнулся и неопределенно махнул рукой...
	— Я  один... С неба.
	Он медленно подошёл ко мне и я, замирая, слушал, как скрипит снег под его шагами.
	— Здравствуй, — повторил он и протянул руку — узкую, тёплую и сильную. А сам неожиданно оказался очень молодым, почти юношей.
	— Кто ты? — спросил я.
	— Дежурный наблюдатель.
	— Что случилось?
	— Ничего, — ответил он медленно, и вдруг в его глазах блеснули слёзы, — ушла жена...
	— Куда? — спросил я глуповато. И тут же исправился: — Когда? — И поёжился — ничего себе разговорчик!
	— Сегодня узнал, — сказал он, — у меня была связь с Базой, и мне сообщили...
	Меня начал бить озноб, я покосился на стоящие рядом палатки. Странный получился контакт с внеземной цивилизацией!..  А ребятки мои храпят себе преспокойненько.
	— А где База? — спросил я, чтобы как-то прервать напряжённое молчание.
	— В поясе астероидов. Не думай, что я сумасшедший, — он взглянул мне в глаза, — я абсолютно здоров, просто сегодня мне очень плохо. Тоска...
	Помолчали.
	— Ты знаешь, что такое тоска? — спросил он.
	— Знаю, — искренне ответил я.
	Опять помолчали.
	— Знаешь, — неуверенно сказал он, — я стихи сочинил. Впервые. Послушаешь?
	Я кивнул.
	— Сегодня опять она снилась мне — в который раз. Мы бродили по колено в тёплой воде, она ловила руками крабов на близком дне и весело смеялась, когда низкие ветви пытались разъединить нас. Всю ночь был очень яркий день. Вместе с нами в воде плескалось солнце. И, глядя сквозь листвы оконце, добродушно улыбался старый замшелый пень. Она землянику срывала длинными тонкими пальцами. И кормила меня, повалив рядом с собою в траву. И я, пьяный от земляники и поцелуев, снял с неба и заколол ей в душистые волосы сонную луну...
           — Всё будет хорошо, — сказал я. — Она всё поймёт и вернётся. Только нужно быть сильным. И добрым. Нежным и заботливым. И стараться не путать мелочи с главным. И понимать. И прощать. И жить не назад, а вперёд – позабыть, что было и создавать то, что будет.
           — Не просто быть заботливым и нежным, когда я здесь, а она там, — грустно улыбнулся он. — А ты женат?
           — Да.
           — Любишь?
           — Да.
           — У вас всё в порядке?
           Я неопределенно пожал плечами.
           — Ты счастливый, - сказал он.
           — Всё будет хорошо, — настойчиво повторил я, будто мы поменялись ролями и всесильный пришелец вовсе не он...
	Он улыбнулся:
           — Спасибо. Прощай, мне пора.
           — Прощай. Будь счастлив.
           — Когда буду подниматься, отойди немного.
           Удаляясь, прохрустели по насту его шаги, засветился бесшумно открывшийся люк.
           Он обернулся: 
           — Какие цветы любит твоя жена?
           — Сирень, а что?
           — Ничего, прощай!
           Через минуту шар пошёл вверх — всё быстрее, быстрее.
           ...Утро было пасмурное, шёл снег, потом прояснилось. Мы наскоро позавтракали и, ёжась от холода, принялись упаковывать рюкзаки, сворачивать бивак.
           На мои осторожные расспросы, не слышал ли кто ночью разговор за палатками, все недоумённо пожимали плечами.
           Я обошёл вокруг нашего лагеря, ища ночные следы. После недавнего снегопада это было, конечно, бесполезно.
          ...Вот и всё. Мы благополучно прошли ледопад, с небольшими, сугубо спортивными приключениями сделали перевал Чат, потом... В общем, закончив поход в Верхней Балкарии, через полторы недели были дома.
           Первое, что я увидел, поздно вечером протискиваясь с рюкзаком и ледорубом в родную дверь, была трёхлитровая стеклянная банка, в которую жена с дочерью ставили  охапку цветущей сирени.
           -  Представляешь, — возбуждённо объяснила жена, — сегодня у нас на даче вдруг расцвела сирень. И это в сентябре!




















                                                 Свидание с океаном

                                                                                                               …Река и лес, и лист, под ноги павший,
                                                                                                               Прощающие нам всю нашу жизнь
                                                                                                               С терпеньем близких родственников наших.
                                                 
                                                                                                                                                                        Ю. Визбор

          …Лечу в Москву. За стеклом иллюминатора вечерняя заря. Далеко внизу облака. Они сиреневые. От горизонта вверх багрянец и золото плавно переходят в розово-фиолетовый цвет, а выше – в тёмно-синий, как в горах. Высота везде одинаково красива. 

           …Слоняясь по московскому аэровокзалу в ожидании рейса на Хабаровск, встретил три команды горников – отправляются в Душанбе, Фрунзе и Минводы. Начало расхочиваться во Владивосток лететь. Может напрасно я в эту поездку ввязался? Может нужно было согласиться на предложение Голубова участвовать в Чемпионате Союза в составе харьковской памирской экспедиции? Юра Голубов, с которым я прошёл шестёрку в Заалае, собрал команду классных ребят – наверняка они нынче будут с медалями. А что ждёт меня в Приморье? С кем судьба сведёт?.. 
           Но нужно думать о будущем! Для рекордных гор я уж староват. А предстоящее общение с известными художниками никакой самый сложный, интересный и выигрышный маршрут заменить не сможет – для художника. А я ведь хочу стать хорошим художником. 
           Неужели действительно придётся выбирать между горами и искусством?..
           Или возможно совмещение?

          …В очереди на регистрацию увидел знакомого человека. Кажется, это художник из нашей зоны «Юг России». Точно! Вспомнил – он приезжал в Краснодар в составе Зонального выставкома. Красивый могучий мужик! И голосовал всегда правильно. Но из какого он города, как зовут – не помню. Потому подходить постеснялся.
          Но в одну сторону летим. Может быть, в одну компанию?

          …Пробились сквозь плотные многоярусные облака, и болтанка закончилась. Разрываемые крыльями, последние лохмотья облаков пронеслись вдоль иллюминаторов. И засверкало солнце. 
          Постепенно забрались в такую высь, что твердь земная с укрывающими её облаками перестала быть твердью – белёсая, какая-то нереальная. И вверху мутная белёсость – словно неподвижно висим посреди огромного серебристо-матового шара. 
          Несколько гигантских облачных башен доросли до высоты нашего полёта, и мы долго летим сквозь них, сильно трясясь и широко раскачиваясь. Мутно в окнах и в душе. Очень неприятно и тревожно ощущать тряску и вибрацию самолёта, наблюдая, как его крылья гнутся и дрожат…
          Облака внизу поредели, потом совсем исчезли. И стала видна земля с необычайным количеством озёр. Между ними реки. Чувства, какие испытываешь при взгляде на землю с неба – это восторг, и робость...    
          Стемнело, и луна висит, кажется, совсем рядом. По крылу, как по воде, лунная дорожка.
          …В Хабаровске, при пересадке в самолёт до Владивостока, познакомился с моим попутчиком художником. Это Владимир Петрович Куприянов из Ростова-на-Дону. Несмотря на свою физическую могучесть и творческую авторитетность, он оказался простым, доброжелательным, весёлым и очень обаятельным человеком.

          …Вот и Владивосток! В Краснодаре сейчас ещё сегодня, а здесь уже наступило завтра. Получая багаж, встретили двух художников из Питера. Это знаменитый Анатолий Смирнов – заслуженный художник, председатель ленинградской графической секции, член правления Союза художников СССР, и его жена Людмила. От обращения на «вы» и общения по отчеству сразу категорически отказались. Куприянов их старинный приятель, они его зовут «Купер».
          Разложив на газетке на полу аэровокзала домашние припасы и, рассевшись вокруг на рюкзаках, завтракаем под водочку из армейской фляжки Толика. Ждём, когда начнётся рабочий день, чтобы позвонить в местный Союз художников, сообщить о своём прибытии.

          …Каждый день спать ложимся ночью. Свободного времени нет ни минутки. Идёт активный процесс знакомства, вживания в местную обстановку, сбора впечатлений и этюдного материала. Раньше пяти-шести утра заснуть нет возможности, а в полдевятого все уже опять на ногах.   
          В группе художники со всей России – очень увлечённые, отличные профессионалы. И постоянно общаемся с владивостокскими графиками. Со многими подружился. Молодой мудрец Камалов, старый романтик Димура – они  замечательные. Впечатлений – океан! Голова пухнет от обилия информации и от рождающихся мыслей. Душа – от эмоций и рождающихся образов.   
          …Выходили в океан на яхте, ночевали среди волн. Купались с яхты – океан отличный вытрезвитель! Купер и я стояли ночную вахту, по приказу кэпа «стерегли ветер»…            
          Наблюдали репетицию морского праздника в честь Дня Военно-Морского Флота:
красавцы ракетные крейсера, вертолётоносцы, противолодочные корабли, эсминцы, фрегаты и корветы, ракетные катера, десантные корабли, корабли на воздушной подушке, подводные лодки, плавающие танки, аквалангисты-диверсанты, вертолётная атака, высадка десанта, атака морской пехоты…Тихоокеанский флот – восторг и гордость!
          Наша яхта на репетиции обозначала будущую парусную колонну – сделали круг по бухте, прошлись вдоль трибуны, сверкающей адмиралами.
          Честно отработав на репетиции, отправились на вольные поиски морских приключений. Ветер был неудобный. К острову Русский шли галсами. До сих пор в ушах: «К повороту приготовиться! Левый бакштаг отдать!.. К повороту приготовиться! Правый бакштаг отдать!..» И над теменем, приглаживая причёску, тяжеленный гик проносится со свистом!
          …Ночь между небесной и водной безднами, мерцающими мириадами звёзд.
          Закусывая гигантскими крабами, молча, задумчиво пьём без тостов корейскую жень-шеневую водку. 
          Плавно, упруго, могуче ворочается под нами океан. Всё вокруг фантастично и прекрасно, таинственно и волнующе.
          Наверное, те же чувства испытали здесь когда-то моряки Лаперуза.
          «…Как будто не все пересчитаны звёзды, как будто весь мир не открыт до конца…»
          …На обратном пути крепкий ветер. Добавив к гроту и стакселю спинакер, не шли, а летели над прозрачными пенистыми волнами с сильным креном, далеко высунувшись за борт, мокрыми спинами повиснув над проносящейся внизу водой, уравновешивая крен яхты своим весом.
          Подветренный борт глубоко в кипящей белоснежной пене!
          Острые брызги в лицо!
          Свежо, ярко, ослепительно, весело!
          Вдохновенно, восторженно орём песню Городницкого: «Мы вас во сне ухватим за бока, мы к вам придём незваными гостями, и никогда мы не умрём, пока, ха-ха, качается светило над снастями!»

          …От Владивостока на пароме три часа ходу через залив – работаем в посёлке Андреевка, ночуя в фанерных домиках базы отдыха Приморского Союза художников. Столовую местного зверосовхоза, где мы планировали кормиться, вдруг опечатала санэпидстанция. Добываем пропитание, ежедневно выходя на двух вёсельных лодках в море – ловим камбалу. Удовольствие огромное, почти как рисовать. Ловим на кальмара и мидий. Пойманную камбалу и варим, и жарим, и коптим в железной бочке на дубовых опилках. А свежую камбалу обмениваем в посёлке на хлеб, картошку, яйца, морковку и лук, молоко и простоквашу.
         Все сдружились. 
         Я в восторге от Купера и Толика Смирнова, от москвичей Гали Макавеевой, Володи Ильющенко и Гали Поздняковой, от владивостокцев Жени Димуры, Андрюши Камалова и Вити Фёдорова, от питерцев Юры Тризны и Игоря Урусова, от Асланбека Арчегова из Орджоникидзе, от  нашего худрука –  великолепного акварелиста из Кургана Германа Травникова. 
         Макавеева талантлива, молода, весела и очаровательна. А уже бабушка!
         Все добродушны и замечательны!
         Великолепные художники вокруг – я горд, богат общением с ними, благодарен судьбе, что постоянно сводит меня с замечательными людьми! Это обязывает.

        …Устроили на всю ночь развесёлые посиделки. Асланбек великий тамада. Наговорились, нахохотались. Крепко пили – тут выбор небольшой. И много, вкусно ели:  кроме разнообразно приготовленной камбалы, ещё мидии, гребешки, трепанги, спизулы, крабы, кальмары, икра морских ежей, морская капуста, маринованный папоротник – в голове у Люды Смирновой множество экзотических кулинарных рецептов, и она умеет делать лакомства из всего. 
         Работается в этой обстановке замечательно!

         …В оленеводческом совхозе наблюдали, как у оленей срезают панты. Спиливают их обыкновенной ручной ножовкой. Оленям больно, они плачут. Но людей-то жальче, а из молодых рогов-пантов производится очень ценное лекарство – пантокрин.
         Рисуем оленей. Трудно их рисовать – очень они подвижные…
     
         …В бухте Витязь провели выставку для сотрудников Института биологии моря Дальневосточного научного центра Академии Наук. Много вопросов и много восторгов.  Нашему начальнику Герману Травникову научники преподнесли огромный коралл. Герман сказал, что передаст его куратору Российской графики Ингрид Николаевне Волынской – её знают, уважают и любят все художники-графики России.   
        Посмотрели  океанариум Института биологии моря. Впечатление огромное – от огромного количества того, что в нём есть, и от несказанной красоты этого всего.
        Возле домика институтских водолазов живёт морж по имени Фаня. Это полуторагодовалый младенец весом сто девяносто килограммов. Симпатичный, спокойный зверь. Купер и я купались с ним в обнимку. Он смешно фыркает, обнимается ластами и тычет в лицо своими жёсткими усами.
        Ещё тут есть белуха – северный дельфин, четыре метра длиной. Но это тоже младенец. А со временем вырастит до восьми метров! Зовут красавца Чип. Очень жалею, что не взял в поездку фотоаппарат – зарисовать всё интересное не успеваю.

        …Едем на озеро Хасан. В пути к погранзаставе водитель автобуса блуканул, и мы долго тряслись по разбитой танками неофициальной дороге вдоль контрольно-следовой полосы и проволочных заграждений. Чтобы уточнить, как проехать к заставе, подъехали к пограничной вышке. Она так близко, что, глядя вверх на будку, не заметили, что вышка стоит за полосой вспаханной земли и колючей изгородью.  Обратились к солдатам, а они китайцы!..
        На заставу прибыли не с парадного входа, где нас встречали, а со стороны границы – от дотов, дзотов и окопов…откуда не ждали. 
        Залезли на вышку (нашу!) Смотрели через оптику на китайских пограничников. Они в стереотрубу и бинокли на нас глазели. И, наверное, никак не могли понять, что это за странные бородатые люди с планшетами и папками, не то чертят что-то, не то записывают. А мы рисуем непрерывно!
        Посмотрели музей битвы с японскими милитаристами на озере Хасан. Потом нам показали, как производится задержание нарушителя, как работают собаки. Собаки восхитительные!
        В самый разгар показа вдруг завыла сирена боевой тревоги. И мы увидели, как застава поднимается «в ружьё». Эффектное зрелище!.. С нами остался замполит, а все остальные с оружием, боеприпасами, рацией, собакой, с запасом воды и пищи ломанулись к месту нарушения…
        Оказалось, что сигнализация сработала на прошедшую через границу лису.

        …Неделя в Находке – рисуем в бухте Врангеля, в порту «Восточный». Мы постоянно в работе и в дороге. Голова переполнена впечатлениями. От акварелей и рисунков лопается папка...

        … Владивосток принял нашу отчётную выставку восторженно. И водолазы, и научники из бухты Витязь приехали. И военные моряки, и лётчики, и пограничники прибыли. И яхтсмены, и рыбаки, и докеры, и оленеводы – все, с кем подружились за это время. Из Находки приехал даже администратор ресторана, который не хотел впускать нас в кедах и кроссовках – пришлось их тогда чёрной тушью и гуашью покрасить…
        Поздравления, благодарности, микрофоны, видеокамеры, цветы, шампанское…
        Мы теперь говорим не Владивосток, а Владивосторг.
       «…Как бы не было нам хорошо иногда, возвращаемся мы по домам. Где же наша звезда? Может здесь. Может там…»
   























По стене Варбуртона на пик Далар

                                            	       Чем-то зовущим, неукротимо влекущим
                                           	       наполняется дух человеческий, когда он,
                                                                                             преодолевая все трудности, всходит к этим вершинам.

                                           		Н.К. Рерих

	Два дня Витя Бойко, Юра Абарбарчук, Серёжа Дудников, Васильниколаич Кривов, Володя Тараненко, Ваня Аристов и их тренер Фёдор Погосян внимательно разглядывали в бинокли отвесную скально-ледовую стену, по которой решили подняться на вершину.
	Гора жила своей неспешной жизнью, незаметной и непонятной для непосвящённого, но чрезвычайно интересной и важной для восходителя: на каких участках маршрута грозят удары лавин?.. Откуда, по каким путям рушатся камнепады?.. Где на стене можно организовать безопасные ночёвки?.. Где удастся поставить палатку, а где придётся ночевать, сидя на каменном выступе или подвесившись к забитым в отвес крючьям?.. В каких местах можно найти воду для питья?.. Когда и какие участки маршрута освещены солнцем, а когда они прячутся в тени, сковываясь морозом?..
	Маршрут этот на пик Далар по Северной стене бастиона — один из самых трудных на Кавказе. Протяженность его тысяча шестьсот девяносто метров. Перепад высот от основания до вершины тысяча двадцать девять метров. Средняя крутизна — 85 градусов. Много потолков.
	Первой эту стену прошла могучая связка Валентин Гракович — Майкл Варбуртон. Выдающиеся асы, представляющие альпинистскую элиту, пришли в восторг от восхождения, от красоты и сложности маршрута. А Майкл в одной из своих публикаций ещё и сравнил его с легендарной стеной Эль-Капитан в Кордильерах. Таким образом, маршрут по Северной стене бастиона пика Далар встал в ряд наиболее престижных и заманчивых на планете.
	...Вышли на восхождение до рассвета, по морозу — пока молчат камнепады. Гигантская стена тяжело нависала над ледопадом, и далёкий верх её терялся в облаках.
	Начало было несложным — Гора словно заманивала людей. Но с каждым метром подъёма крутизна нарастала, и вот уже лидер первой связки распластался  на скальном отвесе.
	Вверх вела узкая вертикальная расщелина — поднимались, заклинивая в трещине кулаки и носки ботинок.
	Первый без рюкзака — чтобы ничто не мешало сохранять чуткое равновесие. Поднявшись на всю длину страхующей его верёвки, заколотил в камень  несколько крючьев и, сблокировав их, организовал страховку для партнёров. Место было сложное, стоять негде, страховал поднимающихся товарищей, повиснув на крюке рядом со стеной.
	А выше было ещё похлеще — над расщелиной скалы нависали. Зацепок нет — пришлось применять искусственные точки опоры (ИТО): пошли в дело перевешиваемые с крюка на крюк лесенки. Каждый метр подъёма требовал огромного напряжения, давался тяжело. Но сил было в избытке, и погода роскошная — поднимались уверенно и довольно быстро. Очень помогали при этом «небесные крючья» — крохотные стальные приспособления, несколько смахивающие на рыболовные крючки: можно за миллиметровую зацепку ухватиться, поддержать в критический момент равновесие или создать мгновенное усилие, дарующее очередной крохотный успех на пути вверх.
	Висели на верёвках, крутясь и раскачиваясь рядом с нависающей стеной. Над ледником уже поднялись высоко — забрались к этому времени на высоту в две краснодарские телевышки. Всё шло нормально, всё получалось ладно.
	Но после обеда стену окутали тучи, и полил холодный дождь, который скоро превратился в мокрый снегопад. С ветром. Все быстро промокли и замёрзли. И, глотая пургу, нетерпеливо задирали вверх головы, высматривая долгожданную площадку для ночлега.
	Отплёвываясь от тающих на лице снежных хлопьев, добрались  до полки — единственное место, где можно собраться всем вместе. Но лечь здесь негде — можно только сидеть, плотно прижимаясь друг к другу. Занялись организацией ужина и ночлега, а связка Бойко — Абарбарчук пошла выше, чтобы в оставшееся до темноты время подготовить путь на завтра — навесить на стене верёвки для предстоящего подъёма. Тактически это было необходимо. Но зловещая непогода...
	Парни поднимались по гладким плитам, совершенно лишённым зацепок. Такие участки называют зеркалами. Шли с ИТО, на шлямбурных крючьях. Чистая шестая категория трудности. В альпинистских справочниках популярно объясняется, что это: «...предельно трудное лазание на грани срыва, доступное сильнейшим скалолазам, находящимся в лучшей спортивной форме, при благоприятных погодных условиях...»
	А тут холод, пурга, скользкие скалы.
	Лидировал Бойко. Он набрал уже тридцать метров высоты над полкой, где товарищи возились с примусом и кастрюлькой, и выбрался на участок головоломнее всех предыдущих. Он поднимался в галошах — обувь для гладких скал идеальная, обеспечивающая надёжное сцепление с камнем. Но обувь холодная. Ноги замёрзли так, что Виктор их почти уже не чувствовал. И в какой-то миг поставил ногу на скалу не под единственно необходимым углом наклона. Трение между подошвой и мокрым камнем на мгновение стало чуть меньше силы сдвигающей — нога соскользнула.
	Бойко рухнул в пропасть!
	Гигантским маятником отшвырнуло его от нависающей стены, рвануло — крутануло над качающейся бездной спружинившей верёвкой и бросило обратно на скалу...
	Ловко избежав сокрушительного удара, Витя хладнокровно зафиксировался на рельефе.
	Абарбарчук, отлично сработавший на страховке, облегчённо перевел дух: и крюк не выдернулся, и верёвка не лопнула, и рёбра выдержали.
	...До темноты связка одолела ещё двадцать метров зеркала и, закрепив верёвку, скатилась по ней на ночлежную полку.
	Спали сидя. Кто — свесив ноги в пропасть. А кто — сидя выше на каменном выступе, упираясь ногами товарищам в плечи.
	Ночью брелок-термометр зафиксировал двенадцатиградусный мороз. Снег валил и валил. И утром о продолжении подъёма не могло быть и речи: скалы покрылись льдом. И пурга не утихала. И ещё сутки пришлось просидеть на  неудобном насесте...
	К исходу второго дня пурга угомонилась. Ночью вызвездило и, предвещая ясную погоду, к утру усилился мороз.
	И точно, вскоре выглянуло солнышко — в небе и в душе потеплело. К десяти часам скалы согрелись, наросшая на верёвках ледяная бахрома обтаяла. И команда продолжила подъём.
              Взляд вверх — над головой ребристые подошвы ботинок товарищей. Взгляд вниз, как из самолета — привычно клубятся под ногами облака, в их разрывах извивается белой рекой ледник. Ближе — утоньшаясь в перспективе, тянутся от крюка к крюку верёвки. На верёвках висят усталые, сонные мужики — видны исцарапанные каски, перетянутые лямками рюкзаков и обвязок плечи, опухшие малиновые  руки, отыскивающие зацепы или методично передвигающие по верёвке жумар...
	Так прошли закреплённую позавчера вечером памятную Бойко и Абарбарчуку верёвку. И ещё выше на две верёвки забрались. Но после полудня  вновь началась свистопляска: туман, ветер, дождь, потом снегопад с ветром — стандартный набор привычных прелестей. В это время команда как раз карабкалась по очередному зеркалу. Даже просто устойчиво встать невозможно — висели на лесенках и в беседках.
	…Поднимались до последней возможности, чувствуя, что намеченная для ночлега площадка уже где-то недалеко. Но не успели, накрыла темнота. Остановились, зависнув на отвесе.
	Кто-то замолотил в скалу крюк, подвесил к нему рюкзак и уселся верхом —  как сказочный гномик на гирьке часов-ходиков.
	Кто-то, распластавшись по скале, балансировал над километровой пустотой, умостив носки ботинок на едва заметных выступах.
	Кто-то покачивался рядом, повиснув на пружинящих верёвках.
	На плечах и головах быстро нарастали сугробы. Все были мокры насквозь. И ветер пронизывал, выдувая последние остатки тепла. И к полуночи ударил мороз. Чтобы не уснуть (а это конец!), до утра травили анекдоты, орали песни, рассказывали смешные истории...
	С рассветом, измученные бессонной ночью, закрепили на стене верёвки и по ним сползли на место своей прошлой, сидячей ночёвки — она теперь казалась исключительно комфортабельной...
	Конечно, можно было сдаться. И, конечно, никто бы не осудил. Но верёвки-то на зеркалах навешены!
	…Сутки отдыхали. Отпаивались, отогревались чаем, благо бензин в примусе ещё был.
	Утром пятого дня вновь полезли вверх. И вскоре выбрались-таки на ту самую полку, о которой мечтали позапрошлой ночью. Эх!..
	Дальше путь — по острому и крутому ледяному гребню. И падать хоть влево, хоть вправо — полтора километра.
	Шли связками, готовые, при срыве партнёра, броситься в противоположную сторону, чтобы удержать товарища своим весом…
	Ледовый нож вывел на скальный гребень.
	По скальному гребню подобрались к вершинной башне.
	С этого места есть безопасный обход, позволяющий легко выйти на вершину. Но парни, естественно, не пожелали лишать себя удовольствия пройти знаменитую Стену Варбуртона. Это абсолютно отвесный, гладкий сорокаметровый разлом гребня. Здесь американский первопроходец (конечно, отказавшийся от простого обхода) сорвался и жив остался лишь благодаря  превосходному страховочному снаряжению, феноменальному самообладанию и высокому мастерству страховавшего его нашего альпиниста...
	Стену Варбуртона прошли чётко.
	На вершину вышли как раз ко времени обеда. Вот только съестного в рюкзаках уже ничего не было.
	Ласково грело солнышко, нежный ветерок наждачно царапал обмороженные лица.
	Горы, покрытые свежим снегом, слепили крахмальной белизной банкетного стола, сверкали, как хрустальные фужеры...
         Нет прекраснее погоды той, которая с тобой
              
                                                                                                                      Дайте мне подышать синевой!..
              
                                                                                                                                                           Ю. Кукин                                                                                 
                                 
       СССР рухнул – и началось… Бессмысленные межнациональные конфликты… перерастающие в мордобой  митинги… прогрессирующая инфляция… угроза  гражданской войны… забастовки, голодовки, беженцы, террористы, заложники, глобальное обнищание, коррупция, воровство, бандитизм... И страх – по всей стране бронированные двери, стальные ставни и решётки на всех окнах… 
       Но, когда ты наедине с горами, обо всём этом забывается.
              Вспомнилось из Виктора Гончарова:

                                                               В наше время,
                                                               В наши годы, 
                                                               В наш период непростой
                                                               Нет прекраснее погоды,
                                                               Той, которая с тобой.
       
               И мудрый Визбор был прав — «…Есть ещё на свете горы, куда так просто убежать!»

	…Набитый походным снаряжением и живописными принадлежностями рюкзак выламывает плечи, трамбует позвоночник. Обливаясь потом, задыхаясь, спотыкаясь и чертыхаясь, час за часом карабкаюсь вверх по каменистой крутизне.
	…Наконец-то выбрался на ровную площадку. Вокруг просвистанные ветром дикие скалы, крутой лёд и вечный снег.
	Раскрыл этюдник, приготовил бумагу, окунул кисти в лужицу талой воды, начал акварелью писать горы. А погода, как говорят восходители, сломалась: налетел ветер, срывается снег. И тучи вокруг клубятся, изменяя ежеминутно состояние освещённости, некстати заслоняют всякий раз именно тот участок пейзажа, который в этот момент я вознамерился изобразить. Руки стынут, замёрзшие пальцы не чувствуют кисточки. Снег забивает глаза и этюд. Вверху справа в скальном кулуаре то и дело грохочет камнепад. Неуютно, неприятно, тоскливо и страшновато.
	Но я упрямый. Ведь я — «профи». Живопись для меня не только увлечение, удовольствие и медитация. Она моё ремесло, обязательная работа, средство заработка на содержание семьи. И ещё это мой долг перед собственной судьбой — за избранность…
	К вечеру сильно запуржило и подморозило: акварель и вода заледенели, кисти примерзают к бумаге. Но этюд всё-таки получился!
	... Закутавшись в пуховку и спальник, раскочегариваю в палатке примус. Снегопад к этому времени прекратился, ветер ослабел, тучи поредели. И прямо передо мной чудесно засветилась закатным золотом близкая вершина. Смотрю молча, в бессильном восторге. Хвататься за краски и кисти бесполезно — чудо неописуемой, вселенской красоты длилось лишь несколько мгновений.

	...Утро солнечное, сверкающее, морозное и ветренное. Натянув на себя всю тёплую и ветрозащитную одежду, пишу этюд акварелью, окуная кисти в водку. Работать в рукавицах невозможно, а голые руки на морозном ветру стали совсем бесчувственными - с трудом удерживаю кисти. Мокрые краски, палитра и этюд ослепительно блестят под солнцем, глаза слезятся. Почти ничего не вижу — пишу горы, доверившись чувствам, интуиции, наитию, опыту и ещё чему-то, чему нет словесного определения. Мучение. Долгое... Радостное!
	...В конце концов, почувствовал, что полностью иссяк, абсолютно опустошён, что ничего уже не понимаю и не соображаю. Пора вниз. Только без спешки, не дёргаясь — на крутом спуске можно запросто улететь…
	На дно ущелья спустился на трясущихся и подгибающихся ногах, совершенно обессилевший. Эх, старость не радость! Где мои семнадцать лет?! Или  хотя бы тридцать пять... В тот год я на Северо-Западном Памире классный маршрут прошёл... Было время!
	Рухнул  на горячие камни и долго лакал бодрую реку.
              Здесь абсолютный штиль и убийственная жара, от которой некуда деться. Трудно поверить, что несколько часов тому назад я являл собой сущую сосульку.              
              Следующий  этюд пишу, полностью обнажившись, ощущая, что под палящим солнцем начинаю обугливаться.
	...В лагерь притащился в сумерках. Глаза воспалены — делаю примочки крепким холодным чаем. От ветра, мороза, жары, пурги и солнечной яркости тупо гудит голова и сильно знобит. 
              Ночью болит обгорелая спина, зудят опухшие примороженные руки, ноют  колени и поясница, периодически пронзают судороги в икрах. Снятся оранжевые закатные горы... шквальный порыв ветра срывает в пропасть этюдник с закрепленным на нём холстом… и я бросаюсь следом его ловить... И в мозгу пульсируют строчки из стихов краснодарского альпиниста, физика и художника Саши Пашкина:

	                           Растворитесь в песне лета,
	                           Растворитесь в сказке счастья, —
                                                             В счастье быть и жить под солнцем
	                           На единственной планете,
                                                             Где мы все — частица жизни!





















































Голубой горизонт
                                             
                                                                                                          Как же тебе рассказать, что такое гора?	                                                                                            Гора это небо, покрытое камнем и снегом,
                                                                                                          А в небе мороз неземной, неземная жара,
                                                                                                          И ветер такой, что нигде, кроме неба, и не был.

                                                                                                                                                                        Ю. Визбор
       
       Моё творчество часто пытаются сравнить с творчеством Н. К. Рериха, с его знаменитым гималайским циклом. Не нужно! Мы далеки друг от друга и по духу, и по изобразительной манере. 
       Ни раньше, ни теперь,  ни на кого я не ориентировался, никому не подражал и не собираюсь. Мне в творчестве интересен и важен не столько результат, сколько процесс. Я работаю не ради славы, не ради известности и даже не ради столь важных и необходимых денег — это всё вторично. Я работаю, потому что это мне доставляет удовольствие и радость, потому что не могу не работать – если несколько дней нет   возможности  взяться за кисти, я начинаю болеть. Но ещё я работаю и потому, что мои произведения нравятся  многим людям – я работаю не только для себя, но и для них.
       Николай Константинович Рерих обозначил в живописи тему высоких гор, зная — если что недоступно, оно всегда особенно занимает людей. Я эту тему художественно разрабатываю на уровне профессионального горовосходителя – развиваю её, углубляю и конкретизирую, приближая горы к людям равнин, делая горы более понятными для них. Я не повторяю Рериха. Потому, что каждый, попавший в горы и прижившийся там, чувствует их по-другому, живя в ином времени и ином обществе, имея иной жизненный опыт.
       Рерих трактовал образы гор, во-первых, в силу предопределённости и заданности свыше — оттуда диктуется художнику вся его работа, оттуда она направляется и корректируется; во-вторых, в силу увлечённого следования в русле близких ему тенденций европейской живописи того времени, с последующим нарастанием интереса к декоративным традициям искусства Востока; в-третьих, в силу того, что он был знаком с горами с седла лошади, с уровня караванной тропы.
       А для меня горы начинаются там, где не только лошадь, но и як уже не проходит. Где передвижение возможно лишь с применением специального снаряжения, используя приобретённые в долгих тренировках специальные знания, умения и навыки. За многие годы занятий горным спортом я увидел, изучил, понял и полюбил горы вблизи — во всех деталях и подробностях. Там, где мне довелось бывать, не многим суждено быть. Свою задачу, как художник, вижу в том, чтобы открыть непосвящённым то, что я увидел и узнал.
       Поэтому я пишу горы не как Рерих — мистик и философ, историк и этнограф начала прошлого века, но как спортсмен и романтик, географ, геоморфолог и гляциолог века нынешнего. 
       Я слишком хорошо знаю и уважаю горы, чтобы пренебречь восхитительной выразительностью деталей их рельефа даже ради избежания упрёков в натурализме и  фотографичности. Я пишу портреты   гор через собственное восприятие – подробно и точно, с восторгом и восхищением, ибо не испытывать эмоций при встрече с ними я не могу.
       И ещё. Раз мне именно так хочется делать свою живопись, значит, так и должно быть — я лишь осуществляю заданность, ниспосланную мне свыше.
       Ведь не напрасно же я был призван горами. Не напрасно сохранён при срывах на Лаюбе и Кашкаташе... при снежных лавинах на Лекзыре, Даллакоре, пике Ленина, на Укю и Науре... при ледовых обвалах на Квише, Восточном Цители и пике Дзержинского... при селях в Бартуе и Фастаге... при камнепадах на Цындышхо, на Хецкваре, на перевалах Беседина и Королева, на Матче-2 и Чикманташе. Не напрасно я был допущен в высоту, не бессмысленно приобщён к вековым тайнам самых глухих ущелий…
       Не прав тот, кто утверждает, что я пошёл по пути Рериха.
       Я иду не по пути Рериха, а по тому же Пути, которым шёл он.
       
       …Как-то  в очередной раз отчитывался перед посетителем моей мастерской, чем отличаюсь от Рериха и, присутствовавший при этом бард и вольный журналист Константин Бельчанский (ох, и язва, я вам скажу) заметил: - Слишком длинно и заумно, Сергей Викторович!
        И подарил мне на следующий день эпиграмму, к которой нужно одно пояснение: когда первая Кубанская Гималайская экспедиция в Непале входила на территорию заповедника Макалу-Барун,   непальский чиновник вписал в регистрационную книгу мою фамилию не Дудко, а Дудок. Ну, неруси, что возьмёшь…
                         		Что Рерих?  Видел горы он издалека.
       		              Но это не устроило художника Дудка.
       		              Нам Рерих обозначил тему гор,
       		              Дудок на  них залез и пишет их в упор.                                                                                                                                                                                     
Гора на двоих

  Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут
                                                                                             никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется.
                                                                                             Человек  познаёт себя в борьбе с препятствиями.

		Антуан де Сент-Экзюпери

	По внешнему виду краснодарец Коля Кадошников и житель города Ейска Саша Юдин на суперменов не похожи. Нет у них ни рекордного роста, ни надутых бицепсов-трицепсов, ни твёрдости взгляда, лба и подбородка. Внешность у ребят самая, что ни на есть, худосочно-интеллигентская. Но при изящной худощавости, доброй улыбчивости, лёгкой ироничности и склонности к философским умозаключениям, они выносливы, сильны и бесстрашны. Подтверждением тому их восхождения на семикилометровые гиганты Памира и Тянь-Шаня, подъёмы по отвесным стенам кавказских великанов.
	Ужасающая двурогая Ушба... Отвесная многобашенная Шхельда... Могучий Коштан-Тау... Грозные Крумкол и Уллу-Тау... Суровый поднебесный пик Евгении Корженевской... Чудовищный мраморный клинок Хан-Тенгри... Исполинский пик Ленина… Закованный в ледяную броню пик Коммунизма... Жестокий пик Победы, на котором количество взошедших равно числу погибших... Причём, пик Победы Юдин и Кадошников делали одной связкой. Так что схоженность у них абсолютная, и полное  взаимопонимание на маршруте без слов — на уровне подсознания.  
	Кадошников и Юдин любят горы беззаветно, уважают их беспредельно, и не  приемлют выспреннее выражение «покорители вершин», ибо убеждены, что покорить Гору в принципе невозможно — слишком несоизмеримы величины и силы. Если Гора не захочет принять на свою вершину восходителей — не поможет им никакая тренированность и оснащённость: сдует докучливых наглецов ураганным ветром, сбросит в бездну снежной лавиной или ледовым обвалом, раздробит сокрушительным камнепадом.
	Вершину нужно брать не нахраписто, а нежно, с любовью и благодарностью. Гора, как женщина, ценит уважительность, нежность и ласку. И, как женщина, чем недоступнее, тем привлекательнее! Чем труднее подъём, тем приятнее и радостнее достижение вершины. Получается такая формула: выше мастерство — сложнее маршрут — больше удовольствия от общения с горами. И, конечно, от общения с партнёром по связке. Потому что, конечно, очень важно куда идти, но ещё важнее — с кем...
	В данном случае, всё совпало: люди соответствовали друг другу, связка — Горе.
	Южная стена Главного Домбай-Ульгена одна из самых грандиозных на Кавказе — высота её почти два километра. Нормальному человеку, не альпинисту, трудно представить, что это значит. Для наглядности можно вообразить восемьдесят десятиэтажных домов, поставленных вертикально друг на друга. И вы карабкаетесь вверх прямо по фасаду, цепляясь за оконные рамы, за трещины и выступы в кладке, вися в воздухе наподобие паучка, когда перебираетесь через нависающие над головой карнизы и балконы. И вся эта эквилибристика проделывается с рюкзаком…
	В этот раз рюкзаки у связки Кадошников — Юдин были, понятное дело, легче, чем в памирских экспедициях или на Тянь-Шане. Кавказ кубанским альпинистам — дом родной. Но, всё же:  продукты, палатка, тёплая одежда, примус, бензин, посуда, аптека, рация, фотоаппарат, множество специального восходительного снаряжения – в общем, изрядно. Хоть и экономили буквально на каждом грамме. Кошки — одна пара на двоих, скалолазные туфли тоже, бензин — по жёсткому минимуму. И примус взяли немецкий не из эстетических соображений, а потому что он легче отечественных.

	...Вначале лезли по ледяной стене, а выше полезли по скальной. Стена мокрая: отвесный камень сам по себе скользкий, да ещё покрыт мхом, пропитанным влагой. Было сыро, промозгло, и очень холодно. Пальцы коченели и теряли чувствительность, мышцы деревенели. Лазание предельно трудное, но крючья не забивали, чтобы, согласно своей восходительской философии, не уродовать Гору, не обижать её. Для страховки  использовали съёмные закладные элементы, заклинивая их в скальных трещинах.
	Прокладывающий путь Кадошников поднимался без рюкзака со страховкой снизу. Взобравшись по стене на всю сорокаметровую длину  связывающей  с Юдиным верёвки, он из нескольких закладух сооружал страховочную базу и закреплял верёвку для подъема нижнего. Юдин подтягивался по ней, поднимая на себе весь скарб связки. Иногда становилось так сложно, что и Саня  мог  подниматься только без груза — потом рюкзаки вытягивали вдвоём, ухая по-бурлацки, выдыхая горячий пар клубами. Пристёгнутые к концу вибрирующей верёвки рюкзаки раскачивались и вращались в воздухе, не касаясь стены.
	…Так час за часом весь долгий летний световой день. Горными красотами, столь милыми лиричным альпинистским душам, в этот раз любоваться не пришлось – с утра наехали облака, и связка лезла по скалам в полной непроглядности. 
           Иногда сверху рушились камни. Но отвесность стены  и нависающие  потолки спасали — каменные снаряды с ужасающим воем рвали воздух за спиной распластанных по отвесу людей…
	Изрядно потрепал нервы залитый льдом гигантский скальный раскол — сорокаметровой ширины отвесная расщелина в стене. Расщелину необходимо было пересечь. А по ней низвергался водопад, по которому с грохотом летели каменные глыбы.
	...Первый пошёл — второй внимательно страховал... Потом пошёл второй — первый напряжённо выбирал слабину страховочной верёвки... Прошли это гиблое место без происшествий.
	Палатку для ночлега кое-как умостили  на остром скальном гребешке.
	Изящный и легковесный импортный примус пару раз чихнул и заглох. Ужинать пришлось всухомятку. По рации связались с лагерем, доложили, что всё в порядке. И баиньки — полулёжа, не раздеваясь, не разуваясь, не снимая страховочных систем и защитных шлемов, доверившись судьбе и самостраховке. 

          ...Утром ветер разогнал тучи, и Коля с Сашей увидели перед собой даль прекрасную. И глубину под собой отвесную до далеко-далёкого изорванного трещинами ледника.  Там внизу кружила пара орлов…
	С огромными усилиями вдохнули в дефективный примус частицу жизни, и он заработал в режиме свечки. Наплавили из снега мутной водицы — утолили суточную жажду. Упаковали в рюкзаки свои пожитки и — вновь метр за метром, час за часом вверх по бесконечно уходящему в небо каменному отвесу...
	А дальше, как в старой альпинистской песне: «Не век же лезть, вершина есть. И сядем, свесив ноги».  Поскольку ничто в этом лучшем из миров не вечно, в конце концов, подъём закончился, и Кадошников с Юдиным выбрались на макушку Главного Домбай-Ульгена.
	Свесив ноги с вершины, связка грелась  под ласковым солнышком, любовалась бескрайней сверкающей панорамой, жевала чернослив и стреляла скользкими косточками в проплывающие рядом облака.
	При этом Кадошников с Юдиным рассуждали о том, что нужно в альпинизм  больше молодёжи вовлекать. И не будет тогда среди молодых злых, грубых и жестоких. И не будет эгоистов. И нытиков. Не станет молодежь пить, колоться и драться с тоски. И не пойдёт воровать.






























Под занавес сезона

                                             	                          Ну, вот исчезла дрожь в руках,
                                             	                          Теперь — наверх.
                                             	                          Ну, вот сорвался в пропасть страх
                                             	                          Навек.
                                             	                          Для остановки нет причин,
                                             	                          Иду, скользя.
                                             	                          И в мире нет таких вершин,
                                             	                          Что взять нельзя!
                                             
                                             		В. Высоцкий

	Далёкие снежные горы в голубой дымке. Ближе — уже по-осеннему оранжево-золотая округлость предгорий. Лето заканчивается.
	Хорошее было лето, удачное. Со сложным интересным маршрутом на Центральном Памире, с результативной творческой работой в мастерской и на пленэре в горах, с участием в выставках, с отдыхом всей семьёй на море. Всегда бы так!.. А сейчас вот вновь — горы. Под занавес сезона.
	...Высоко над нами среди небесной синевы сверкает Казбек. Ледяные зарницы соперничают по яркости с солнцем. В кристально чистом, лишённом городской пыли и загазованности воздухе, легендарная вершина кажется совсем близкой: руку протяни — холод блестящих ледяных склонов обожжёт ладонь...
	Над вершинным куполом снежные флаги — там бушует ветер, несёт в небо снеговую пыль.
	Снежные флаги похожи на зависших в воздухе, плавно барражирующих драконов, в них чудится хищная враждебность, они вызывают беспокойство и тревогу...
	Но ведь их можно воспринимать и как приветливые взмахи женской косынки...
	Или даже как белый флаг поражения, вывешенный заранее капитулирующей Горой...
	...Что нам Казбек, зачем он нам?.. А мы — Казбеку?.. Восхождение — дело сугубо добровольное... Никто нас вверх не гонит... Да и бывали уж на Казбеке не раз. Зачем же вновь идти в эту мучительно высокую даль?..
	Но задолго до меня задан и другой вопрос — если есть вершина и есть человек, то почему бы не быть им вместе?
	Ну, а если на вершине будет кто-то, то почему бы не я?! Я что, хуже других — трусливее их, слабее или ленивее? Или глупее?
	Поэт Николай Тихонов, в свои молодые годы ходивший по горам, понял бесконечную непрерывность их привлекательности:

	                                   Товарищ незнакомый мой,
	                                   С корой сожжённых губ
	                                   Придёт на кручи, как домой,
	                                   Сжимая ледоруб.
	                                   Пойдёт в безмолвие снегов,
	                                   Хоть ноша нелегка.
	                                   Затянет он верёвку вновь
	                                   Узлом проводника.
	                                   Его охватит радость гор,
	                                   Что знали я и ты.
	                                   Он разожжёт себе костёр,
	                                   Спустившись с высоты,
   	                                   И вспомнит он о всех других,
	                                   Сидевших у огня.
	                                   И выпьет он за память их,
	                                   И значит — за меня.

	...Согнувшись под тяжестью рюкзаков, медленно набираем высоту. Шаг вверх — километры далей внизу... Ещё шаг — ещё километры... И горизонт распахивается всё шире... И душа всё шире распахивается. Восхождение — не просто сумма шагов, высота — не просто сумма метров.
	...Вечер. Солнце, пятясь за зубчатые, как хвост доисторического ящера, горные хребты, красит ледяной купол Казбека кадмием оранжевым. Смеркается... Темнеет... Вдруг в остывающее небо взвилась огненная звезда! Мрачная традиция сложилась: как мы – на Казбек, так обязательно спасработы…
	Сигнальная ракета — беззвучный крик гор: крик радости или горя. Сейчас — горя. В трещину ледника провалился парень из Перми. Когда в темноте мы подскочили к месту аварии, пермяка уже подняли на поверхность. Но ему худо — сломана голень, рассечена голова.
	Обкололи беднягу промедолом, уложили на носилки из связанных ледорубов, и бегом понесли вниз.
	…В такт тряске – страданием переполненный стон-мычание раненого... Гулкий топот тяжёлых  ботинок. Над горячими головами, над напряжёнными потными спинами облака пара.
	Без привалов, не снижая темпа, на ходу сменяя друг друга у носилок, — вниз — стремительно... Задыхаясь, хрипя, спотыкаясь, скользя, харкая, матерясь — вниз... Уже за пределом сил — не на выносливости — на сострадании...
	Встретились со спешащими снизу местными спасателями – передали им раненого.
	Обессиленно валимся на острые холодные камни. Громкое сиплое дыхание и бухающий надсадный кашель. Густой запах пота.
	Предстоящий путь к брошенным на леднике рюкзакам ужасает. Двигаться нет сил. Но надо идти — здесь замёрзнем.
	Побрели вверх, засыпая на ходу...

	...Утро чудесное — небо ясное, высокое, прозрачное. Солнце яркое и гигантская пирамида Казбека в его лучах полыхает нестерпимо.
	Вновь бесконечные шаги вверх.
	Всё, что за спиной, очень медленно удаляется, опускаясь всё ниже, уменьшаясь, сжимаясь, теряя тоновую контрастность, цветовую конкретность и смысловую определённость. Всё, что впереди, очень медленно приближается, вырастая, надвигаясь, обретая чёткость.
	Вокруг карминовые отвесы скальных стен из вулканических туфов, изумрудно-голубые обнажения льда среди слепящей белизны фирновых полей под густым кобальтом близкого неба.
	Вздыбившийся скользкими буграми и откосами ледник ведёт нас вверх.
	Посвист ветра, хруст фирна, звонкие колокольчики талых ручьёв, глухое уханье ледниковых подвижек, грохот периодически рушащихся сераков…
	С трудом переводя дыхание, взобрались по крутой осыпающейся тропе на верх ригеля орографически левого борта ущелья — к знакомому зданию метеостанции. Эх, строили в сталинские времена — с размахом и на века…	
             «На склоне царственной Мкинвари, высокой даже для орлов», растянув для просушки страховочные верёвки, разложив на камнях мокрые ботинки, носки, штаны и прочее, нежимся под солнышком. Камни с освещённой стороны горячие, а в тени покрыты льдом. Это оттого, что воздух из-за своей чистоты и разрежённости почти не нагревается. В горах жара и мороз — рядом. Как радость и горе.
	Замечательные люди метеорологи! Живут тут круглый год. Работают вдали от людей – для людей. Это и про них строки Евгения Симонова: «Нет и не будет прибора, который в точных выражениях объяснит, почему вот этот здоровяк сиднем просидит всю свою жизнь и даже подъём в вагончике фуникулера назовет «восхождением», а этот, избравший профессию географа, станет «путешествовать» только в публичную библиотеку да архивы и так и не узнает, как ведёт ночной свой разговор тайга, и тревожно кличет за болотом выпь, и курлыкают, ложась на курс вечных кочёвок, журавли, а эти — те, кто по внешнему впечатлению тихони, робкие в разговоре, тихони в обхождении, — эти изберут великую, вечную, не прерывающуюся тропу исканий. Почему? Да потому, что в них-то и запала искра Прометеева огня и, подобно тому, как стрелка компаса неизменно нацелена на норд, их мечта – на поиск».

	...В два часа ночи выходим на штурм. Небо кишит звёздами. Нависающая над ледником пирамида Мкинвари — Казбека чернеет на их фоне глухой тенью.
	Мороз и ветер. Ветер пронзительный, продувающий одежды, забивающий дыхание, выжимающий из глаз слёзы, которые тут же замерзают на щеках. Под носом сосулька. Пар от дыхания, замерзая, нарастает инеем на лице, на капюшоне и на груди пуховки. Извиваясь шипящими змеями, несутся по склону струи позёмки, подхватывают острые крупинки фирна и секут лицо... Идём... Вверх и вверх... Шаг за шагом... Час за часом... Рассвет постепенно охватывает небо. Гася звёзды. Одну за другой озаряя вершины. Рубин вершинного купола превращается в золото. Мороз к утру усилился — становится совсем невмоготу.
	Но ослепительный салют поднявшегося солнца дарит надежду, бодрость и свежие  силы. 
	И пробуждает аппетит – забравшись на Казбекское плато, собираемся в плотный круг, защищая от ветра зажжённый примус. В кастрюльку вытряхнули из фляг ледышки замёрзшего кофе. Пока он расплавляется, грызём заледенелые шпроты и тушёнку, хрустим ледяным сыром. Зубы  ломит. 
	После кофе — дальше вверх... Как медленно всё происходит!..
	— Руки, ноги чувствуете? Шевелите, шевелите пальчиками!..
	Вверх! Чётко и цепко впечатывая ранты ботинок в жёсткий ноздреватый снег.
	Выше — скалы в новогодне-сверкающем ледяном панцире… 
       Выше – ослепительный лёд. Как чудовищно вздыбленный конькобежный каток... Надели кошки. Пустили в дело ледобуры и верёвки…
	Выше — крутой фирн вершинного купола. Бетонно утрамбован высотными ураганами…
	Вверх! Наваливаясь на ветер, проламывая его своим весом, всей силой своей и устремлённостью…
	И вдруг… следующий шаг уже не ввысь, а перед собой, прямо вперёд… Иссякшая крутизна улеглась покорно...
	Вспомнилось из Аркадия Слуцкого:

	                                    Пока я странник,
	                                    Мне от Бога — дорога,
	                                    Пока я странник,
	                                    Мне от Бога — бумага.
	                                    Не видом на жительство – 
	                                    Зимним цветком жимолости,
	                                    Белым листком сокровенным,
	                                    Где всякая вечность мгновенна.










































                           Мужские игры на свежем воздухе

         Человек играет только тогда, когда он 
                                                                                                              в полном значении слова человек,
                                                                                                             и он бывает вполне человек, лишь тогда,
  когда играет.
                                                       Шиллер.

	Снег валил всю ночь и продолжается утром. Чтобы подвезти грузы к Эльбрусской канатной дороге, автобус пришлось сквозь сугробы проталкивать, протаскивать на руках.
	С трудом пробились к станции «Азау». Встав плотной цепью на крутом снежном склоне, все грузы подняли на перрон, передавая из рук в руки.
	И тут выяснилось, что произошла авария на ЛЭП – нет электричества.
	Долго ждём, пока поломка будет устранена. Согреваемся песнями и анекдотами.
	Рядом команда горников из Кривого Рога. Они проводят на Эльбрусе высотную акклиматизацию перед летним походом по Северо-Западному Памиру.
	Криворожцы долго не верят, что руководитель нашей экспедиции Юрий Агафонов, весёлый человек с ледорубом и рюкзаком — генерал российской милиции, начальник Краснодарского юридического института МВД России,  вокруг его офицеры и курсанты. А поющий под гитару высокий седой альпинист — тот самый Эдуард Гончаров, чьи песни любят все, кто любит горы.
	…Поднялись на станцию «Старый Кругозор». Высота 2800. Для постепенной акклиматизации пробились пешком через глубокие сугробы до высоты три тысячи метров. Проводим  занятия с новичками по технике  движения на крутых снежных  склонах. Всех донимает одышка.
	Вечером традиционные песнопения под гитару. Лейтенант Лёша Кузнецов поёт альпинистские песни, полковник Владимир Кобцев – старинные русские романсы. Потом читаем вслух любимые стихи. Светло на душе!

	...Ранний подъём. Радиосвязь с низом. Генерал получил информацию об очередном террористическом акте: в Пятигорске взорван вокзал — есть жертвы.
           Снег начался вечером, шёл ночью и всё валит. Видимости нет.
	…Погрузив в вагончики канатки свой багаж, плавно взмываем к станции «Мир». Здесь, на высоте 3500, мы уже выше облаков. Снегопад остался внизу. Вокруг солнечное сверканье.
	Среди сугробов отыскали заметённый ратрак, откопали его и загрузили рюкзаками. Сами идём вверх налегке, параллельно с нами ратрак ползёт. Трудно трактору. Он буксует, проскальзывает, сползает… И, в конце концов, беспомощно замирает. 
              Взвалили рюкзаки на себя.
	Поднялись к выстроенным в ряд бочкообразным домикам на Кара-Баши. Здесь будем жить. Это южный отрог Эльбруса. Высота 3800. «Бочки» утонули в сугробах. Чтобы добраться до дверей, выкапываем в снегу глубокие колодцы. Мороз изрядный.
	Повалил снег, резко задул ветер. Сквозь пургу ходим вниз-вверх – от застрявшего ратрака перетаскиваем к «бочкам» детали обелиска, газовые баллоны и плиты, канистры, бидоны, мешки, коробки и рюкзаки.
	В это время два капитана – Игорь Ганченко и Стас Черников, вместе с  полковником Виталием Бочаровым, оборудуют кухню — самый важный, после штаба, орган любой экспедиции.

	…Всю ночь за круглыми стенами наших домиков гудит и воет пурга.
	И утром видимости почти нет. Но сразу после завтрака генерал Агафонов, старший тренер Иван Аристов и его друзья «снежные барсы», сильнейшие альпинисты Кубани, уводят людей наверх. 
	Ветер — ураганный. И холод. Ветрозащитные маски заледенели, рукавицы  примерзают к ледорубам.
	...Поднялись к «Приюту одиннадцати». Высота 4200. Здесь базируются альпинисты из Санкт-Петербурга и семеро французов.
       Борясь с ветром, пошли выше, нарабатывая акклиматизацию.
	«Барсы», преодолев Скалы Пастухова, подняли секции обелиска на Косую Полку, на высоту пять тысяч метров.
	В это время, пользуясь тем, что в разрывах туч на юге открылась панорама Главного Кавказского хребта, я взялся за краски и кисти. На ветру слезятся глаза,  руки в пуховых рукавицах коченеют.
	...Вечером в генеральской «бочке» заседает штаб: совещание по итогам дня сегодняшнего и планам на день завтрашний – под завывание метели.

	…Выбрались на склон в 8-15 утра. Сегодня видимость отличная! Но  холодина. Ветер метёт позёмку. Все, во главе с генералом,  идут вверх. Сегодня 1 мая и настроение приподнятое.
	«Барсы» и с ними лейтенант Кузнецов работают вверх первыми, навешивая на участках голого крутого льда страховочные верёвки, поднимают детали обелиска всё выше.
	...Страдая от ветра, пишу портрет Эльбруса. Получается, кажется, неплохо…
	К 15 часам ветер угомонился, сразу стало заметно теплее. Пользуясь благоприятной ситуацией, до темноты написал  ещё двойной портрет гор Донгуз-Орун и Накра-Тау.
	Вечером, в честь праздника, торжественный ужин с тортом, который поднял из Терскола подполковник Игорь Северин.
	...Перед сном врач экспедиции Олег Пастухов доложил генералу, что есть больные. Завтра их придётся отправить вниз…

	Подъём в 7-00. Ветра нет, отличная далёкая видимость.
	На утреннем построении генерал поздравил одного из курсантов с двадцатилетием и вручил подарок – «командирские» часы с институтской символикой. Повезло парню.
	...После завтрака – наверх.
	«Барсы», лейтенант Кузнецов и Витя Игнатенко продолжают поэтапный подъём в высоту деталей обелиска.
	Генерал Агафонов и начальник штаба экспедиции Витя Буйленко проводят с молодёжью занятия по технике страховки и самостраховки на льду, тренируют курсантов и офицеров в хождении на кошках. 
	...В 14-45 Иван Аристов доложил по рации, что его группа достигла Восточной вершины  Эльбруса — две секции обелиска на самом верху, на высоте пять тысяч шестьсот тридцать три метра. Третья секция, раскладной каркас и комплектующие детали  находятся пока на скально-ледовом гребне в двухстах метрах ниже вершины.
	И ещё Ваня сообщил, что они находят на ледяном склоне много замёрзших диких уток.
	...На ледяном крутяке сорвался полковник Бочаров! Буйленко ринулся на перехват и помог остановить падение. Оба прилично  ободрались. Теперь с ними разбирается доктор Пастухов. Обоих измазал зелёнкой, облепил лейкопластырем. Ничего страшного.
	А я сегодня, воспользовавшись отличной погодой, написал групповой портрет гор Ушба, Шхельда, Чатын и пик Щуровского. Получилось удачно.

	...До чего в горах один день на другой не похож! Вчера — тишина, безветрие и ослепляющее солнце. А сегодня туман, просвистанный морозным ветром.
	Но штурмовая группа пошла к вершине. Вместе с нашими ребятами отправились вверх и криворожцы.
	Повалил снег, началась метель. В такую погоду заниматься живописью невозможно – я тоже пошёл наверх с Игнатенко и Буйленко. 
       Игнатенко поручено установить мемориальную доску на фасаде «Приюта одиннадцати». А Буйленко и я в районе Скал Пастухова проведём с молодежью занятия по самозадержанию при срыве на крутизне. И ещё потренируем курсантов и офицеров в передвижении по перилам.
	Всё идёт по плану. Но в очередной радиосвязи «барсы» сообщили, что из-за снежного бурана не могут пробиться выше 5300.  Вместе с криворожцами они начали спуск.
	В это время мы работаем на перилах около Скал Пастухова.
	Вдруг Аристов прокричал в микрофон рации, что на крутом льду в криворожской группе сорвалась девушка! Из-за метели путь её падения не просматривается...
	Мы с Буйленко прервали занятия и быстро повели своих бойцов вверх на помощь.	Но вскоре Ваня сообщил, что нашли барышню. Она много пролетела по льду и камням, но на самой кромке Скал Пастухова, над обрывом, сумела-таки задержаться ледорубом. Поломалась, конечно, но не сильно, нести её не нужно – с поддержкой земляков идёт вниз сама.
	Группа Игнатенко к этому времени установила мемориальную доску на «Приюте одиннадцати».
       А французские альпинисты обморозились, обессилели,  отказались от попытки взойти на Гору и пошли вниз. Вместе с ними и питерские восходители, и криворожцы стали спускаться.
	Мы остались с Эльбрусом один на один.
	А непогода не унимается. 
       …Снегопад, казавшийся бесконечным, прекратился. И открылась неоглядная даль. Отряхнувшийся от туч Эльбрус, встал над миром во всей суровой красе — седой, величавый, гордый, вечный.
	Такая неизбывная мощь, такая колоссальная энергия разлита в окружающем пейзаже! Она вливаются в нас, концентрируется в моей живописи.

	...Подъём в 4-00. Чистое небо пересечено вертикальной  серебристостью Млечного пути. Звёзды огромные, яркие. И ураганный ветер! 
       В 4-30 «снежные барсы» Ваня Аристов, Коля Кадошников, Олег Кравченко, Вовчик Неделькин и с ними лейтенант Лёша Кузнецов бодро пошли вверх... 
       А в 8-00, как раз ко времени первой своей плановой радиосвязи, они вернулись огорчённые — не смогли пробиться сквозь буран выше 4200. И не удивительно — в одной из «бочек» в это время ветром выдавило окно!
       ...Генерал на газовой горелке кипятит чай. Заглушая шипение пропан-бутана, за стеной гудит ветер. Этот звук наводит уныние. Вокруг непроглядная белая мгла. И холод. Но все бодрятся.
	А генерал, похоже, вообще не умеет унывать: «Прорвёмся! Не может быть, чтобы мы не победили!» 
	К обеду буйство непогоды начало утихомириваться, и настроение улучшилось. А когда поднялся на Кара-Баши заместитель Агафонова полковник Валерий Вишневецкий, все не просто разулыбались, но от души нахохотались. Ибо этого замечательного рассказчика анекдотов сам президент клуба «Белый Попугай» великий Юрий Никулин уважает...
	Чтобы не расслабляться, каждое отделение занялось выполнением поставленных генералом задач. 
Игнатенко, Буйленко и я повели курсантов вверх, к «Приюту одиннадцати», чтобы в его промороженной кают-компании установить памятную доску в честь предстоящего Дня Победы  и 20-летнего юбилея КЮИ МВД РФ. Как раз успели закончить монтаж, когда руководство и телеоператор сюда поднялись. Так что отсняли и обмыли «готовенькое».

	...К утру небеса прояснились. И открылись дали. Видимость установилась идеальная. Ветер ослабел. И в 8-00 «барсы» пошли на штурм вершины.
	Чуть позже инструктора повели весь личный состав к Скалам Пастухова — на ледовые занятия.
	А Гончаров с телеоператором, я и фотокорреспондент капитан Алексей Гусев, отправились к «Приюту одиннадцати» снимать для будущего фильма об экспедиции сюжет на вечную тему «художник и модель». В моём случае, «художник и Гора».
	Каждый занят своим делом...
       В 16-22 Ваня Аристов вышел на связь с вершины Эльбруса и доложил, что обелиск собран, и надёжно закреплён. Всё отснято на фото и видео. Мороз на вершине тридцать градусов, скорость ветра около сорока метров в секунду.
	…В 19-15 встретили вернувшихся восходителей троекратным «Ура!» Взлетели ракеты, поднялись цветные дымы, вспыхнули искристые фальшфайеры. Доклад об успешном восхождении. Объятия, поздравления.  И горячий компот.
	 Освещённые закатом горы стоят навытяжку, как мы перед генералом Агафоновым на торжественном построении.

	...Утром погода отличная.
	Витя Игнатенко и я, с подполковником Володей Пешехоновым и капитаном Саней Коротенко, ведём большую группу курсантов на траверс перевалов Эхо войны и Хотю-Тау. Мы должны установить там мемориальные доски.
	Вышли с Кара-Баши в 5 утра. В рюкзаках, кроме мемориальных плит, молотков, шлямбуров и дюбелей, ещё и палатки, спальники, карематы, пуховки, примуса, двухсуточный запас еды и бензина, сигнальные ракеты, рации, фонари, кошки, ремнабор, медаптечка, скальные крючья, ледобуры и карабины. Это на случай всяких «форс-мажоров». Бог ведь только бережёных бережёт...
        Коротенко ведёт видеосъёмку. Трудна работа оператора в горах! Его связка то вперёд вырывается в поисках выразительного ракурса, то сбоку заходит, то далеко отстаёт и потом догоняет.
	Мы петляем по ледяному плато, выбирая безопасный путь среди замаскированных снегом трещин. Вокруг бирюзовые, как морская волна, отвесные обнажения льда. Ярко светит обжигающее солнце. Искрится снег.
	...Пятнадцать часов потребовалось для выполнения задания. На Кара–Баши вернулись уже в вечерних сумерках, при морозе.
               За это время генерал Агафонов вместе с Буйленко, Аристовым, Неделькиным, Кадошниковым, Кравченко, Кузнецовым, Гончаровым, Севериным и Залихановым на вертолёте облетели вокруг Эльбруса, а потом десантировались на вершину. Проведали обелиск на ледяном куполе Горы.
	...На традиционном вечернем совещании члены штаба единодушны во мнении, что экспедиция полностью выполнила свою задачу и может считаться  завершённой. И все взялись за кружки. Но взял слово генерал: «Состояние личного состава предоставляет нам возможность сработать более, чем на сто процентов. Предлагаю завтра повторить восхождение на вершину Эльбруса силами курсантов и офицеров юридического института. С помощью «барсов», конечно.»

	В 5-00 четверо «барсов», подполковник Федюнин, лейтенант Кузнецов, курсанты Брескин, Горбунов, Власов и Катенька Спиненко пошли в ледовую вышину.
	Сегодня видимости нет, и метёт пурга, и трескучий мороз пробивает всю теплозащиту. Спохватился Эльбрус, поражённый нашей ненасытностью. Не принял бы за наглость... Не подумал бы, что куражимся... Мы же любя!
          Тёмные силуэты людей мгновенно растаяли в колышущемся снежном мареве. Следом за штурмовой десяткой вверх выдвинулась группа поддержки во главе с Игнатенко и Буйленко. Генерал постоянно на связи. Все рации не выключаются ни на мгновение.
	...В 10 часов команда восходителей достигла седловины Эльбруса. Высота 5300. Превозмогая арктический мороз и ураганный ветер, продолжают подъём.
	...В 10-57 Аристов вышел на связь:
	-  Мы на вершине... очень холодно... очень сильный ветер... всё нормально!..
	А потом заговорил подполковник  Федюнин: 
              - Облака сдуло... ясная видимость... красота вокруг... весь мир под нами... обелиск очень красивый… под солнцем сверкает… дали салют в честь Дня Победы!












































Мужские игры на свежем воздухе  осенью

И вот мы стоим на вершине. Нет никакой возможности описать то величие, которое открывается отсюда. Хочется упасть на снег и целовать его от восторга, охватывающего тебя при виде этого грандиозного многообразия природы и беспредельного величия её... Увидев раз эту картину, нельзя забыть её всю жизнь. Здесь можно забыть все житейские невзгоды, потерять самую страшную злобу и вернуться к жизни тому, для кого открылась пропасть вечности...

		С.М. Киров

	Погода солнечная, безветренная. Вокруг осенняя золотая красота и умиротворённость. Не верится, что несколько суток подряд по Терсколу хлестал холодный ливень с градом. Лишь блеск свежего снега на верхних склонах окружающих гор напоминает о недавнем ненастье.
	Продержалась бы нынешняя ясная, звонкая погода неделю! Нам этого хватит. И мы на это надеемся. Ведь по многолетним данным метеорологических наблюдений, в первой половине октября в Приэльбрусье всегда стоит отличная погода.
	Подтверждает это и матёрый Серёга Свиранский, вчера неожиданно подключившийся к экспедиции. Он наш общий старинный приятель: мой, с Эдиком Гончаровым, коллега по горному туризму, друг генерала Агафонова ещё со студенческих университетских времён, друг Аристова по совместному альпинизму, бизнесу и автомобилизму, опытный путешественник и великолепный тамада.

	...Поднимаемся в высоту. И всё бы хорошо, да что-то нехорошо. На небо, бывшее недавно чистым и безоблачным, наползают лохматые тучи. Заметно усилился ветер - срывает с вершин снежные флаги.
	В 10-15 мы на станции «Мир». Высота даёт знать о себе одышкой, головной болью, слабостью, сонливостью и тошнотой. Набирает силу метель.
       Коля Кадошников и Володя Неделькин уходят по глубокому снегу вверх, чтобы откопать верхнюю станцию кресельной канатной дороги.
	Следом, взвалив на спины рюкзаки и вооружившись лыжными палками, генерал Агафонов и старший лейтенант Кузнецов уводят на Кара-Баши колонну курсантов и офицеров, впервые участвующих в экспедиции. Пеший подъём необходим им для ускорения акклиматизации.
	А мы, эльбрусские ветераны, по глубокому снегу перетаскиваем от «Мира» к креселке экспедиционные грузы. Много их, блин, грузов!..
	Тучи совсем закрыли небо и ветер всё сильнее. Над Донгуз-Оруном нависла огромная чёрная туча, похожая на чудовищную боксёрскую перчатку. Не очень доброжелательно и совсем не гостеприимно встречает нас в этот раз Эльбрус. Похоже, нашим мечтам о хорошей погоде сбыться не суждено...
	К 13 часам все люди и грузы на  Кара-Баши. Откапываем из-под снега  «бочки», протаптываем проходы между ними, пробиваем сквозь сугробы траншеи к кухне и туалету, расчищаем площадку для построений.
	Близкий Эльбрус и вершины Главного Кавказского хребта закрыты плотным туманом, ничего вокруг не видно. Обидно за тех, кто здесь впервые.
	...На газовой горелке генерал натопил из снега воду и заварил чай. Неспешно и вдумчиво наслаждаясь благодатным напитком, в третьем часу дня вдруг надумали прогуляться вверх к «Приюту одиннадцати». Нужно разведать снежно-ледовую обстановку. Пойдут, конечно, только те, кто много раз здесь бывал и сумеет найти верный путь при непогоде.
	В 14-45 вышли вверх Андрей Якимов, Лёша Яковенко, Женя Прилепа, Серёга Свиранский, Серёжа Пак, Саша Джеус, Эдик Гончаров и я.
	...В 16-20 сквозь разгулявшуюся пургу, при полном отсутствии видимости, пробились через снежные заносы к заледенелому «Приюту». Самочувствие у всех вполне приличное, настроение замечательное. 
       В 17-00 начали спуск. Ничего вокруг не видно, и пурга уже замела наш след. Спускаться пришлось, доверяясь интуиции. Даже малость понервничали на спуске…
	К «бочкам» вернулись в 17-50, разминувшись в снеговой непроглядности с колонной участников экспедиции, которых «барсы» повели вверх для высотной акклиматизации... 
       Им дойти до цели не удалось – у большинства не хватило здоровья. Да и светового времени не хватило — пришлось им отступить.
	...Вечером в генеральской «бочке» совещание, совмещённое с ужином. Погода отвратительная. Но все уверены в успехе. Все бодры и веселы. Потому что все мы давно знаем друг друга, и друг в друге  уверены!


	...Подъём в 7-00. Видимости нет – пурга неистовствует. Вместо зарядки разгребаем сугробы.
	В 8-15 торжественное построение, на котором генерал поздравил с днём рождения двух сегодняшних именинников: курсанту КЮИ МВД России Мише Лукашову исполнилось 19 лет, а подполковник Пешехонов встретил здесь своё сорокалетие.
       ...В 10-00, презрев непогоду,  инструктора повели личный состав на снежно-ледовые занятия. Наверх пошли и генерал, и фотограф капитан Гусев, и телевизионщики Гончаров,  Солоненко, Сурнин.
	Пошли в высоту и врачи экспедиции Пастухов и Яковенко. А  перед этим, посовещавшись, они рекомендовали срочно спустить вниз  двоих наших товарищей — после сегодняшнего ночлега на  высоте 3800 они почувствовали себя плохо.
	Женя Прилепа с Серёжей Паком повели больных вниз. Фигуры мгновенно растаяли в пурге. Лишь изредка, когда пурга ослабевает,  можно разглядеть, как медленно спускаются они, проваливаясь в глубокий снег,  увязая в сугробах...
	А тем, кого генерал и инструктора ведут сейчас вверх, ещё труднее. Но радостнее! 
	Потому мне сейчас и стало тоскливо, что я не пошёл наверх вместе со всеми, а остался на Кара–Баши — пора за живопись приниматься. Но на душе мрачно оттого, что на «бочках» торчу, а не снег на склонах топчу... что не ледорубом по льду, а кисточкой по холсту стучу... Конечно, творческая работа и трудна, и почётна, и людям нужна… и здесь её никто не выполнит кроме меня... Но от осознания этого желание идти на вершину не уменьшается.
	Хватит комплексовать! Я здесь действительно вовсе не за тем, чтобы лезть на Гору — для этого без меня людей хватает.
	Берусь за кисть, напевая песенку Серёжи Кащеева:
	
	                                     Море волнуется  — РАЗ!
	                                     Море волнуется — ДВА!
	                                     Море болтает баркас,
	                                     В рубке болтает братва.
	                                     Я  же на море гляжу,
	                                     Вижу тот самый баркас.
	                                     ДВА! — Я на травке сижу.
	                                     Я не моряк, это РАЗ!

          ...Первым, после окончания занятий, спустился Свиранский. И как раз вышел на связь подполковник Северин, сообщил, что  поднимает к нам из Терскола подарки для именинников, праздничную стенгазету и два торта. Но креселка не работает, и он просит помощи. От «Мира» ему предстоит пробиваться на Кара-Баши сквозь снежные заносы, ничего не видя из-за пурги и  тумана, неся торты  в руках, ибо они большие, в современные узкие альпинистские рюкзаки  не помещаются, и тут совершенно необходим мой древний «Абалаковский», в котором я вожу в экспедиции этюдник и подрамники с холстами. 
	Мы со Свиранским мгновенно собрались и в 13-40 побежали вниз навстречу тортам.
       Вернулись в 15 часов. С нами и Северин на «бочки» поднялся. А весь народ сверху как раз к этому времени возвратился. Подполковник доложил генералу о том, что делается внизу и, получив новые задания и попив чайку, отправился вниз сквозь пургу, которая к этому времени совсем озверела. Следы наши уже замело, видимость пропала абсолютно, и на станцию «Мир» Игорь Северин благополучно спустился лишь в 17-35.
	В 19-00 под вой ветра генерал Агафонов провёл ежевечернее совещание штаба экспедиции, после чего кухонный наряд разнёс по «бочкам» праздничный именинный ужин. И вечер получился действительно праздничным!.. 
       
	К утру снегопад прекратился. Тучи поредели, и появилась видимость. Но ветер дует.
	После зарядки, укрываясь от ветра за «бочками», наслаждаемся открывшейся панорамой и щёлкаем фотоаппаратами. Далеко на западе сверкают освещённые солнцем вершины района Гвандры. На юго-востоке фиолетовая Ушба двумя своими огромными, острыми, чудовищными рогами вспарывает бока проносящимся над ней чечевицеобразным облакам. Облака гладкие и блестящие, как летающие тарелки. 
       А над вершинами Эльбруса давяще нависли грозовые тучи. Гора выглядит угрюмой, настороженной и явно враждебной. Выше «Приюта одиннадцати» мерцает обнажившийся лёд. Зелёный, как бутылочное стекло — на высоте весь снег бесследно сдуло ветром. Временами прорывается солнце, и мир озаряется ослепительным снежно-ледовым полыханием. В такие минуты я хватаюсь за кисти, а наши телевизионщики за видеокамеры...
	В 10-00 Ваня Аристов, Коля Кадошников, Володя Неделькин, Андрей Якимов, Лёша Яковенко, Витя Игнатенко, Серёга Свиранский, Эдик Гончаров и  Витя Буйленко, во главе с Юрием Агафоновым вновь повели всех вверх. Предстоит работа на скальной гряде выше «Приюта одиннадцати», выход на Скалы Пастухова и навешивание верёвок для подъёма на Косую Полку. Для многих участников экспедиции предстоит первое в жизни хождение по крутому льду на кошках, первое общение с горной верёвкой. 
	Я сегодня решил напряжённо поработать над очередным холстом. Но в 10-20 с «Азау» меня вызвал на связь Женя Прилепа и попросил расчистить верхнюю площадку канатки-креселки. Пришлось отложить кисти и отправиться на борьбу с сугробами.
              Победа далась нелегко: усиленно размахивая лопатой, пропотел, как в парной. А когда скинул пуховку, простудно-бронхитный ветер пронизал мокрый свитер насквозь, выстудил тщедушное художническое тельце до подмышек. Да я ещё и не надел на перчатки ветрозащитные чехлы – чуть не обморозил руки. Когда на «бочки» вернулся, пальцев не чувствовал.
       ...Прилепа поднялся и, не задерживаясь на Кара-Баши, сразу отправился наверх.
	К полудню вновь всё вокруг затянуло туманом, ветер усилился, и сильно похолодало. Именно в это время на высоте 4650 пропал телеоператор Роман Сурнин. При подходе к Скалам Пастухова он почувствовал себя неважно, да к тому же видеокамера замёрзла и перестала работать, вот «барсы» и отправили его вниз, приказав двигаться строго вдоль скальной гряды, никуда не сворачивая. А тут неожиданно погода сломалась. Времени уже прошло много, но на «Приют одиннадцати» Ромка не спустился...
	Моя рация постоянно на приёме. Слышу, как тревожно переговариваются между собой инструктора, генерал и начальник штаба. Поиск ведётся одновременно сверху и снизу. Поисковые группы, проламываясь сквозь ветер, прочёсывают ледяной склон, двигаясь друг другу навстречу.
	А пурга усиливается и мороз крепчает.
	...Вдруг кто-то радостно крикнул в эфир, что телеоператор нашёлся. Все загалдели, зашумели радостно и облегчённо. Но быстро выяснилось, что за пропавшего телевизионщика приняли никуда не исчезавшего фотографа. И вновь волнение накатило, и напряжённая тревога  нависла...
	В голосе генерала сталь зазвучала: 
       — Смотреть предельно внимательно!.. тщательно искать!.. каждый метр склона проверить!
	…Долго длилась неизвестность...
	И вдруг, когда казалось, что надежды уже нет, Яковенко и Неделькин доложили, что телеоператор найден, что он жив и здоров!
	...Вскоре в «Приюте одиннадцати» собрались все. Шутками-прибаутками отряхнулись от пережитого. Перекусили плотно. Запили только что заваренным, но  мгновенно остывшим чаем. В родные «бочки», привычно вибрирующие под ветровым напором, возвратились в 15-40.
	Кажется, и я сегодняшний день прожил не напрасно. И самому нравится то, что сделал, и товарищи смотрят на законченный холст с удовольствием. Как говаривал один знакомый: «Случалось, что и я не ошибался!..»
	На вечернем совещании провели отбор участников завтрашнего штурма. Определён состав отделений для работы на высоте и сформирована группа поддержки. Предстоит трудный день.
	...К вечеру я расчихался и раскашлялся. Буйленко, Джеусу и Агафонову – моим сожителям по «бочке», гарантированы бессонные ночки!..

	С утра нет видимости, воет пурга. Быстро разгребли вокруг «бочек» ночные сугробы, наскоро позавтракали и в 8-30 ударная группа – двадцать человек во главе с «барсами» - пошла вверх. Плотная колонна скрылась в гудящей мгле почти мгновенно.
              …В 10-00 начали пробиваться в высоту и вспомогатели под руководством майора Ганченко.
              …Группа Аристова в это время уже на «Приюте одиннадцати» - пристёгивают к ботинкам кошки перед выходом на крутизну.
              …В 11-45 Ганченко доложил  о прибытии вспомогательной группы на «Приют».
              …Аристов сообщил, что они уже подходят к Скалам Пастухова.
              …Буйленко с курсантом Пашей Агафоновым и Свиранский с фотографом капитаном Гусевым поднимаются вслед за группой Аристова, чтобы отснять работу «барсов» при выходе на Косую Полку.     
              Ветер стих, сквозь туман палит солнце. Нет в нашей жизни совершенства! То замерзаем, то поджариваемся в собственном соку…
              …12-45. Аристов передал по связи, что наверху погода вновь резко ухудшилась – ураганный ветер и мороз. 
              …13-35. Начала отступление из-под Косой Полки фотогруппа Буйленко – Свиранского.
              …14-20. Аристов доложил, что его группа прекратила восхождение и спускается.
              …Вспомогательная группа встретила восходителей в «Приюте одиннадцати», накормила вернувшихся обедом, напоила чаем. Доктора Яковенко и Пастухов всех осмотрели – обмороженных нет.
               …16-58. Все в своих «бочках».  «Барсы» хвалят работавших наверху, но говорят, что люди очень устали.
               …Генерал принимает решение спуститься в Терскол на отдых.

	 Утром все отправились вниз. На Кара-Баши остались только Ганченко и я.
        Да Прилепа, Якимов и Свиранский пошли вверх, чтобы довесить на крутом льду перед Косой Полкой перильные верёвки и попытаться штурмовать вершину.  
       Но погода сломалась – пришлось вернуться. В ожидании перемен к лучшему, они уселись за преферанс.
	…Пытаюсь делать живопись. Ганченко, борясь с приступами горной болезни, орудует лопатой – сооружает ступени на скользких крутых тропинках между «бочками». Мастер спорта  штангист, боксёр-тяжеловес, он неважно переносит высоту. Его могучему организму не хватает кислорода в разрежённом горном воздухе. Снежный наст не выдерживает его веса, и на каждом шагу майор глубоко проваливается. Это мучительно. 
	...Ветер ослабел, и друзья-картёжники приготовились к выходу наверх. Но Свиранский их отговаривает. Он знаток Эльбруса и гарантировал генералу, что во время экспедиции будет хорошая погода. Теперь делает вид, что не реагирует на подколы, но искренне недоумевает и переживает по поводу своего ошибочного прогноза. Он действительно чувствует погоду и умеет её предсказывать. Сейчас он утверждает, что надвигается буря.
       И точно — после полудня на «бочки» обрушился снежный буран, вмиг уничтоживший все результаты самоотверженного труда Ганченко.
	Ох,  не сладко было бы сейчас оказаться на склоне!.. Пятьдесят метров ходьбы от родной «бочки» до туалета потребовали от меня напряжения всех сил. Очень непросто оказалось, проваливаясь, скользя, оступаясь и падая, сквозь сугробищи пробиться и в пурге с пути не сбиться. И, в конце, с ужасом обнажиться. На морозе с ветром и снегом ощущение непередаваемое!

	...После полуночи буран начал утихомириваться. В 1-10 Свиранский, Якимов и Прилепа пошли вверх. Даже им, опытным и очень сильным потребовалось больше двух часов, чтобы пробиться к «Приюту одиннадцати». Задержались здесь ненадолго лишь затем, чтобы хлебнуть из термоса чаю, да надеть кошки. Но, вскарабкавшись на Скалы Пастухова, поняли, что выше не пройти. 
	Как раз в это время Северин из Терскола предупредил, что днём экспедиция возвратится на Кара-Баши. Поднимутся не все — многих врачи на высоту больше не пускают.
	…Вдвоем с Ганченко спустились от «бочек» к креселке и откопали площадку выгрузки. При этом вымотались почти до изнеможения – сугробы намело грандиозные.
	Вернувшись на «бочки», майор занялся чисткой картошки. А я, отдышавшись, принялся за расчистку входов в домики. При этом умудрился потерять бейдж участника экспедиции. Обидно! Такая бы память была на всю жизнь!
	…Во втором часу дня начали появляться на Кара-Баши офицеры и курсанты, залепленные снегом до неузнаваемости. К этому времени, уже чуть отогревшись после снегоройных работ, я взялся за кисточки  и продолжил прерванную живопись. 
	В 13-21 вышел на связь полковник Бочаров и доложил, что в Терсколе приземлился вертолёт, вызванный генералом для телевизионщиков. Но оказалось, что экипаж не тот, с которым мы работали в мае. Пилот не имеет права садиться на вершину. Значит, возможен лишь облёт Эльбруса для видеосъёмки. 
	…В 14 часов на входных ступеньках генеральской «бочки» раздался громкий топот. Затем в коридоре глухой стук оббиваемых от снега ботинок. И в затишек холодных внутренностей нашего домика весело ввалилось в полном составе всё руководство экспедиции. И сразу – за чай.
	...Тесно сидим вокруг стола. Звенит гитара. Нам хорошо в уюте «бочки», и по-фигу все погодные заморочки!
           - Чем хуже погода сегодня, тем вероятнее, что завтра она будет лучше, - глубокомысленно изрёк Свиранский.
           — Жаль, увидать эту пору прекрасную уж не придётся тебе, несчастному – тебе ведь пора в Краснодар спускаться, - откликнулся генерал.
           - А мы о нём будем вспоминать светло и чисто, — заверил Гончаров и запел:

                                                     Светлой памяти Свиранского       
	                                  Эту песню мы придумали.
                                                                    Можно нас назвать засранцами,
	                                  Можно нас считать придурками.
	                                  Но если в горы вы не ходите
	                                  И не пьёте всякой гадости,
	                                  Вам до фени наши горести,
	                                  До звезды вам наши радости.
	                                  Перегаром прёт издалека
	                                  В полдень или спозаранку.
	                                  Ставлю стольник против пятака:
	                                  Приближается Свиранский.
	                                  И плевать — идёте в гору вы
	                                  Или были там вчера вы —
	                                  Вам падёт, как снег на голову,
	                                  Этот изверг кучерявый.
	                                  И нальётся вам и выпьется
	                                  В сотый раз, а может в тысячный,
	                                  И луна на небо выпрется,
	                                  В изумлении застывшая,
	                                  Оттого, как будет врать нам он
	                                  Ну не хуже, чем синоптики.
	                                  — Никакой не друг, а враг вам он!
	                                  Как же вы его выносите?
	                                  Но если в жизни вас, не дай вам Бог,
	                                  Быть на грани угораздит
	                                  К вам придёт, когда другим слабо
	                                  И спасёт Сергей Свиранский!
	                                  И пусть считают нас придурками,
	                                  Называют нас засранцами,
	                                  Эту песню мы придумали
	                                  Светлой памяти Свиранского!

	Общий  хохот, все в восторге. Свиранский польщён и растроган. Генерал Агафонов разрешил откупорить заветную бутылочку…
	А за окном непроглядное серебристо-серое месиво пурги с шипением и свистом ломится в стекло. 	Да ещё вдруг гроза началась, гром загрохотал, и сквозь пургу – молнии!..

	Ночью громко гудел ветер, надоедливо тряс наши жилища. К рассвету он остервенел. И не зря –  очистил небо от туч. И открылась по-настоящему далёкая даль. Видны все вершины от Безенги на востоке до Домбая на западе. Довольные «барсы» объясняют молодежи открывшуюся панораму Большого Кавказа, вспоминают героические и комические эпизоды восхождений на видимые вершины. Героизма и комизма в горах – хоть отбавляй…
	…Взметнувшийся над нами Эльбрус на уровне Скал Пастухова будто бы обрезан – выше пятикилометровой высотной отметки склон наглухо закрыт непроницаемыми тёмными тучами, беременными очередной пургой. И совсем не хочется лезть в эту мракоту.
	Но решено, что сегодня восходители выдвинутся на «Приют одиннадцати» и там заночуют. Завтра штурм вершины.
	Генерал Агафонов провёл собеседование со всеми курсантами и офицерами, которых врачи и инструктора отобрали для участия в штурме. Наверх готовы идти  курсанты Гриша Брескин, Игорь Терешёнков, Дима Прядченко, Миша Лукашов и Паша Агафонов, лейтенант Катя Спиненко, старлей Лёша Кузнецов, подполковники Сергей Федюнин и Владимир Пешехонов. И чиновник Краснодарской краевой администрации Александр Джеус. Поведут их к вершине «снежные барсы» Аристов, Кадошников, Неделькин, высотный врач Яковенко, инструктора Игнатенко и Буйленко.
	…В 15-00 начался подъём. Погода пока благоприятствует.
	Из Терскола вышел на связь Бочаров с сообщением о том, что через сутки Эльбрусская канатная дорога останавливается для профилактики!
              Мы в шоке. Как же многочисленные экспедиционные тяжести спускать будем?!
	…В 16-55 Буйленко доложил, что выше четырёх километров ветер ураганный, сильный мороз и видимость не более ста метров. Но до «Приюта одиннадцати» все добрались благополучно.
	…В 19-30 Буйленко с Агафоновым обменялись пожеланиями спокойной ночи, и обитатели поднебесного бивака отошли ко сну. Их подъём запланирован на 4 часа ночи.
	...Вечер сегодня скучный, настроение тоскливое. Мы с генералом, оставшись в «бочке» вдвоём, под вой метели поём грустные песни…
		
       …В 4-00 Агафонов вызвал на связь начальника штаба. Буйленко доложил, что восходители готовы идти вверх. Но погода отвратительная. Чтобы не поморозить народ, «барсы» предлагают перенести выход на более позднее время: может быть, ветер ослабеет и станет теплее.
	— Действуйте по обстановке, — согласился генерал.
	...Лишь в 8-15 Буйленко сообщил, что подъём начат. Говорит, что видимость прекрасная, но всё-таки, очень сильный ветер и мороз. У Кати Спиненко на жёстком льду поломались кошки, и она вернулась на бивак.
	...В десятом часу видимость стала быстро ухудшаться, вершину скрыли  тучи, всё гуще повалил снег. Ветер трясёт «бочки», как листочки. Мы с генералом тревожно переглядываемся, представляя, что творится сейчас на крутом, открытом всем ветрам склоне на высоте более пяти километров...
	...В 9-40 Аристов сообщил, что они работают уже выше Скал Пастухова. Передовая связка вешает на льду верёвки, остальные поднимаются следом на жумарах.
	...В 9-55 Буйленко доложил, что нескольких человек отправляет вниз. Он с Яковенко, будет сопровождать их на спуске. Возвращается на бивак и самый юный участник экспедиции Паша Агафонов. У него только что порывом  ветра унесло рукавицы. Обидно за Павлика! Но для мальчишки, которому едва исполнилось семнадцать, хоть он и генеральский сын, достижение пятикилометровой высоты – отличный результат, при нынешней непогоде!
	Сверху доносятся обрывки радиопереговоров между «барсами». Шум пурги в микрофонах раций заглушает голоса.
	...Упаковываю написанные холсты, укладываю в рюкзак живописные принадлежности. Генерал помогает. 
       Раз с завтрашнего дня канатка будет отключена, нужно спускаться сегодня. Спешно готовимся к эвакуации. Все курсанты и офицеры, оставшиеся на Кара-Баши, расчищают верхнюю площадку креселки… упаковывают в мешки мусор… таскают к канатке через сугробы, по обледенелому каменистому гребню экспедиционные грузы. Только газовые плиты и баллоны на кухне пока не трогаем.
	...В 11-07 Буйленко сообщил, что его группа благополучно спустилась на «Приют одиннадцати», травм и обморожений нет. 
	...В 12-45 вышел на связь Игнатенко – начал сопровождать вниз курсанта Лукашова. Восхождение продолжают 10 человек.
 	...Подполковник Северин из Терскола доложил, что телевизионная команда Гончарова находится в вертолёте – готовы стартовать для облёта вершины и телесъёмки заключительного этапа восхождения.
	Генерал дал «добро».
	...Вертолётчики говорят, что скорость ветра около двухсот километров в час и лететь нельзя. Но раз очень надо, то они постараются выжать из машины и из себя всё, на что способны.
	Информацию о скорости ветра генерал передал Аристову. Иван сквозь одышку и кашель прохрипел саркастически, что ощущает ветер на себе — только что унесло пуховку, в которую поверх утеплённого морозостойкого футляра была запакована видеокамера.
	Группа Аристова сейчас уже выше седловины – по гребню поднимается к вершине.
	…Группа Неделькина пока на высоте 5300. Укрывшись в ветровой тени Западной вершины, альпинисты проверяют крепление кошек, готовясь к рывку вверх.
	...В 13-17 вертолёт взлетел.
              …Буйленко и Яковенко сквозь разрывы туч визуально контролируют спуск двойки Игнатенко—Лукашов. Те идут уверенно, им дополнительная помощь не требуется.
	...Борт кругами набирает высоту над Баксанским ущельем и вскоре проносится где-то рядом с нами. Вертолёт почти не слышен за шумом пурги, машину не видно.
	...В 13-23 Северин доложил с вертушки, что они ничего не видят в тумане и, ориентируясь по приборам, кружат в районе вершины. Но не могут к ней подняться – ураганный ветер прижимает вертолёт к склону…
	Сквозь радиопомехи мы с генералом слышим, как Аристов  вызывает Кадошникова и Неделькина. Но связь не проходит.
	…В 13-29 пропала связь с вертолётом!	Забыв о вчерашнем решении бросить курить, Агафонов распечатывает вторую пачку сигарет.
	...В 13-43 прорвался голос Северина с вертушки: 
       - Пытались с севера подняться на высоту вершины, но и оттуда сдуло. Возвращаемся в Терскол.
	...От ребят с Горы информации нет, на вызовы никто не отвечает...
	...Генерал не отрывается от рации… 
	…Мотаюсь по «бочке» туда-сюда, как маятник. На полу талый снег под ботинками отвратительно чавкает и хлюпает. И гадостная вонь в помещении — при перетаскивании грузов облился соляркой.
	...В 13-53 на мгновение послышался гул вертолёта, но его вновь заглушил ветер. Серая гудящая муть вокруг, ни черта не видно и не слышно ни хрена!
	...В 14-05 вдруг резко стих ветер. В неожиданной тишине ясно услышали звук вертолётного мотора из района «Приюта одиннадцати». Затем он сместился влево к перевалу Хотю-Тау. Вертушка кружит над плато, пытаясь набрать высоту.
	...Выше четырёх с половиной километров склон плотно запакован в тучи, и они быстро опускаются, бесследно уничтожая чуть проклюнувшуюся видимость.
	...В 14-08 звук вертолёта вдруг пропал, в 14-12 тихо донёсся уже со стороны Баксанского ущелья.
	...В 14-17 на нас вновь накинулся штормовой ветер. Тут вдруг прорезалась связь с вертолётом. Северин с Гончаровым докладывают, что уговорили пилотов сделать ещё одну попытку прорваться наверх...
	Эльбрус, угомони ветер, разгони тучи, откройся! Покажи себя и наших ребят, рвущихся сейчас к твоей вершине!
	...14-21. Внизу, в просветах между тучами видим вертолёт. Он медленно поднимается к нам, с трудом набирая высоту. Жуткое зрелище! Колёса то чуть не цепляют за скалы на склоне, то проносятся буквально в метре над ледопадом – машину нещадно болтает в воздухе, швыряет ветром из стороны в сторону, сносит с курса. Техника не может превозмочь эту непогоду!
	Сделав низкий круг над нашими головами, вертушка неохотно ныряет в тучи, уходя на Терскол.
	...В эфире зазвучал голос Аристова:
               — Мы на вершине!.. время 14-48... фотоаппарат замёрз… и видеокамера тоже – на вершине поработала всего минуту... обелиск наш в полном порядке, надёжно мы его в мае закрепили!..
	— Поздравляю! — кричит в микрофон генерал. — Спасибо! Желаю успешного спуска!
	Тут и Буйленко доложил, что Игнатенко с Лукашовым благополучно спустились на «Приют одиннадцати», у них всё нормально.
       А остальным спуск ещё предстоит. Трудный спуск! 
	— Осторожнее, ребята! Внимательнее и осторожнее на спуске! — не приказывает — просит генерал...
	...В 15-15 Агафонов пытается выйти на связь с вершиной, но в ответ молчание.
	И «Приют одиннадцати» почему-то не отвечает.
	Генерал не отходит от рации.
	Минуты, полные неизвестности и тревоги, тянутся, как часы.
	...Наконец в 15-57 откликнулся Аристов. 
	— Ничего не видно... — хрипит он в рацию. - Плотный туман, видимости нет... следы замело... не понятно куда спускаться... ветер ураганный...  мороз… 
	— Чем можем помочь? — мгновенно отзывается Агафонов.
	В ответ грустный  смех, прерываемый надсадным кашлем и шумом ветра в микрофоне...
	...Генерал застыл возле рации и непрерывно курит, слушая идущие наверху переговоры.
	— Коля!.. я Иван... Джеус с тобой?..
	— Нет... он должен быть с Неделькиным...
	— Ильич!.. Неделькин!.. Где Саша?..
	— Он со мной... И Федюнин здесь... Они молодцы!..
	— Вы нас видите?..
	— Нет... видимости совсем нет... не пойму, куда идти...
	— Никуда не идите!.. стойте на месте, ждите просвета...
                 - Можем не дождаться - замерзаем…
	— Ваня!.. Я, кажется, что-то вижу внизу!..
	Потом лишь треск, шипение и скрежет помех в эфире. Потом какое-то бормотание и опять тишина... Время словно остановилось... 
	Наконец, в 16-30 Аристов деловито и поразительно спокойно доложил, что они уже работают на перилах ниже Косой Полки — прошли верхнюю верёвку и сейчас её снимают...
	Всё в порядке! Теперь всё в порядке!
	Нас с генералом колотит нервный озноб, зубы стучат. Мы обнялись, уткнувшись носами друг другу в плечи. По небритым щекам текут слёзы.
























Как Злая Пасть осталась без добычи

             	                      Они могут победить, ибо уверены, что могут.
       
                                Вергилий.

	Пишу этюд на бараньих лбах под Алибекским ледником в Домбае. Вторые сутки нет радиосвязи с командой  Андрея Александрова, работающей на шестерочной стене Двузубки. Последняя связь была, когда они выходили на бастион — самый сложный участок маршрута. Впрочем, до контрольного срока ещё далеко. А рации у нас паршивые и часто беспричинно замолкают…
	Полил дождь и я, вместе с этюдником, укрылся полиэтиленом. Ветер его треплет, и работать трудно. Вершины гор скрыты в тучах. Оглушительно загрохотал близкий гром. Ох, плохо сейчас наверху — холодно, мокро. Опасно в непроглядной черноте туч!..

	...Вечерняя радиосвязь сняла напряжение — команда прошла маршрут и сейчас находится уже на «Собаках». Официально это место называется «Верхнесофруджинские ночёвки», но холодина там всегда собачья. Парни Александрова живы, здоровы и мы дружно брякаем кружками за их успех.
              …Счастье возвращения с высоты: чувство триумфа, гордости, усталости и восторга, облегчения и грусти, рождённое одержанной победой – всё закончилось. Сделали! Сумели! Вырвались! Вернулись! Земля ощущается планетой и, одновременно, уютной полянкой. Мир воспринимается родным, гостеприимным, любящим, долгожданным домом! Все люди — добрые друзья. И трава несказанно мягка и ароматна. Вода ласкова и вкусна. Цветам радуешься, как детям. И женщины прекрасны, как цветы!..

	...Амануаз, в переводе с карачаевского — Злая Пасть. Подходящее имечко для горы, регулярно пополняющей  количество обелисков на альпинистском кладбище в Домбае...
	Вот на эту грозную вершину и решили взойти краснодарские альпинисты, принимая участие в скальном классе чемпионата России.  Маршрут выбрали по Восточной стене Двузубки — раздвоенного остроконечного пика в массиве Аманауза, отделённого от его Главной  вершины глубоким провалом скального гребня. Стена могучая, в альпинистском мире уважаемая – гладкий  монолитный отвес высотой полтора километра.
	…Трудности начались задолго до стены. Подход к Горе по узкому, крутому дикому ущелью — пришлось карабкаться через каменные завалы и лесной бурелом. Намучились с переправой – через речку ни мостика, ни хотя бы скользкого брёвнышка над водой. И не перепрыгнуть — слишком широко, и не перейти вброд — напор воды мощнейший, вмиг сшибёт с ног,  об острые камни изувечит.
               Полезли вдоль реки вверх по мокрым скалам, надеясь отыскать удобную переправу. Снизу смотришь, кажется — ещё чуть выше подняться, и через поток можно перескочить по камням. А доберёшься до этого места — непроходимо...
	Поднялись  до водопада. Грохот оглушительный, камни дрожат, скалы вибрируют. Вместо воздуха плотные облака водяной пыли, брызги сверкают алмазами, больно секут лицо, словно градины. И радуги со всех сторон висят, многоцветно сияя. 
	Развернулись, пошли обратно. И, отчаявшись найти переправу, решились прыгать через поток. Без рюкзаков, конечно, и со страховкой. Руки о скалы противоположного берега ободрали, локти-колени разбили; ботинки полны ледяной воды, одежда мокра насквозь. Рюкзаки потом на веревке по воздуху переправили — их не промочили, почти. В общем, два часа с речкой общались…
	...Через пять часов ходьбы, разогревшись и просохнув, выбрались через лабиринт ледовых разломов и трещин к запланированному месту ночёвки на леднике под стеной…

	В шесть часов утра перешли с горизонтали на вертикаль. Скалы вздымаются абсолютным отвесом прямо от плоскости ледника, сразу лазание высшей категории трудности. Гора  благородна, никакой заманухи, всё честно: если маршрут тебе не по зубам — отвали.
	Первым по гладкой стене пошёл капитан команды Андрей Александров. Работал он с нижней страховкой. Организуя, по мере развёртывания верёвок, точки промежуточной страховки. Чтобы, в случае чего, улететь недалеко. Поднявшись на всю длину сорокаметровой страховочной верёвки, заколотил в трещины скальной породы несколько крючьев,  сблокировал их, надёжно закрепил перильную верёвку для подъёма коллег.
	Капитана снизу страховал Игорь Рисположенский. Затем сам пошёл, охраняемый теперь сверху Андреем. Подтягиваясь на жумарах, он выщёлкивал перила из промежуточных карабинов, спрямляя изгибы напряжённого, трудного пути лидера — улучшал дорогу для тех, кто внизу.
	Следом по скале поднимался гружённый тяжелее всех Андрей Капустин: его дело подносить на очередной этап борьбы со стеной освободившиеся внизу верёвки, карабины, крючья, френды. И при этом ещё успевал щёлкать двумя фотоаппаратами!
	А замыкал вертикальное шествие Олег Кравченко: демонтировал дорогу — снимал верёвки, собирал карабины, выдёргивал и выбивал из скалы закладушки и крючья, разгибал их и выравнивал, и передавал это всё наверх для очередного использования. Погода радовала: солнце такое, что не жарко, и ветер такой, что не холодно.
	Двухсотметровый отвес первого бастиона стены взяли без особых приключений. Начался подъём по крутому скальному гребню. Казалось  это проще. Но оказалось гораздо опасней – гребень сильно простреливался: с далёкой крыши Горы постоянно рушились вниз камни.
	...Нарастающий мерзкий вибрирующе-урчащий вой летящего каменного снаряда... грохот сокрушительного удара... свист, треск, клацанье осколков... адский запах серы. Это ужасно! Не просто  страшно... но отвратительно сознанием своей незащищённости и беспомощности... Осколком камня перебило верёвку. Хорошо, что не была нагружена в этот момент... Мгновенно связали — и выше, выше!
	На всех  скоростях проскочили пять верёвок под непрерывным обстрелом. И с большим облегчением повисли на гладкой стене второго бастиона — отвес с нависаниями защитил от камнепада. 
       Прошли четыре верёвки сложнейшим лазанием, потребовавшим кроме напряжения и мастерства, ещё и вдохновения...
	К шести вечера выбрались на наклонную скальную полку размерами с детскую кроватку. Впервые за день смогли собраться все вместе. Кравченко и Капустин заколотили в скалы крючья, подвесили палатку. Наладили самостраховку для сна. А связка Александров—Рисположенский полезла выше, готовя путь на завтра.
	Вначале вскарабкались на длину верёвки по крутому внутреннему углу. Ещё на одну верёвку поднялись по очень сложной отвесной расщелине. И, потратив на преодоление восьмидесяти  метров стены полтора часа, как паучки по паутинкам съехали на плечи своих товарищей как раз к ужину. Свесив ноги к облакам, уселись трапезничать, любуясь закатным пейзажем...

	Ночь просидели, как сами определились, нормально для ненормальных. В шесть утра полезли вверх, мучимые жаждой. Вода во флягах кончилась, а на стене не оказалось ни воды, ни снега — сухой камень.
	Работалось трудно — жажда и холод породили мышечную скованность.
	Прошли обработанный вчера участок, взобрались ещё на верёвку выше. И попали в очень неприятное место: сложный траверс влево со спуском, а затем подъём с траверсом вправо. И всё это по нависающей стене! Здесь Злая Пасть от альпинистов высшего пилотажа потребовала. И команда его продемонстрировала. Александров, как всегда свободным лазанием без применения искусственных точек опоры, проскользнул ящерицей по потолку, исхитрился заколотить крючья для страховки партнёров...
	Верёвки свободно висели в воздухе. Парни подтягивались по ним, пружинящим, раскачиваясь в двух-трех  метрах от скалы, не касаясь её. И ледник далеко-далеко внизу в разрывах облаков... покачивается…
	Все четыреста метров до верха второго бастиона — тяжелейшая работа. Сложнейшее, напряжённейшее лазание. К тому же задул ветер, и резко похолодало. Руки и ноги начали подмерзать. Особенно тяжко пришлось лидеру — Александров для удобства работал без пуховки, в одном лишь тренировочном костюме и в тонких скалолазных туфлях. И всё же вершина приближалась.
	Но не желала Злая Пасть мириться со своим поражением. За шестьдесят метров до выхода на крышу она точным  попаданием камня вновь перебила верёвку. Хорошо, что страховочную, а не перильную, по которой Рисположенский в этот момент подтягивался на жумарах, повиснув в небе. И он хладнокровно связал концы и продолжил подъём. 
       Вскоре перильная верёвка сорвала с выступа камень. Он ударил Игоря под козырек каски в бровь. Кровь залила глаза. Но всё обошлось даже без потери сознания. Редкое везение!..
	Бастион одолели, до вершины осталось сто двадцать метров по крыше. Но и тут участочки были ещё те. И притом — множество живых камней. Поднимались мучительно аккуратно... И на левую вершину  Двузубки взобрались лишь в половине седьмого вечера. К этому времени всё затянули тучи, и ледяной ветер неистовствовал.
	На правую вершину по узкому скальному гребню шли в связках, пробиваясь сквозь вихри. Прыгали-скакали над бездной по скользким каменным глыбам. 	Перевалив вершину, спустились по тридцатиметровой скальной стенке на перемычку меж Двузубкой и Главным Аманаузом. И здесь-то наконец-то, столько-то времени мечтавшие о глотке воды, увидели ком спрессованного, смёрзшегося  снега.  Снег — вода — еда! Да нет, еда — ерунда. Тем более, что осталось её всего ничего... Главное  —  питьё!
	Растянули на скалах палатку, раскочегарили примус. А ветер бесится, рвёт растяжки — пришлось защитную стену из камней громоздить... И тут на вечерней радиосвязи скисла рация. Как обрезало! Базовому лагерю ни словечка сказать не успели. А последняя-то связь была ещё с бастиона. И друзья внизу волнуются, предполагая худшее...

	С утра промозглый холод, пронзительный ветер и дождь, чередующийся со снежными зарядами. За два часа в связках вскарабкались на Главную вершину Аманауза. И только стали спускаться – всё заволокло туманом. 
       По мокрым, скользким скалам зубчатого хребта лезли бесконечно и беспросветно. В тумане не заметили раздвоение гребня — и пошли в Абхазию!.. Спохватились, когда уже больше двухсот метров высоты скинули. Пришлось возвращаться вверх...
        В нужную сторону с развилки спускались почти на ощупь — через три отвесные сорокаметровые ступени — в тумане под дождем и снегопадом. В четыре часа дня вышли на перевал. С него круто вправо и вниз. В тумане попали на ледовые сбросы, обошли и — здравствуйте! — упёрлись в непроходимый хаос открытых трещин.
	Ну что ж — уже привычно: назад вверх!.. По льду. По снегу.  Затем  по скальному гребню... 
       В полшестого выбрались на прославленную в песнях вершину Софруджу, с которой есть простой спуск по снежному склону. Но туман, мать его…так! И долго ещё будем вспоминать как, рассчитывая уже на последний лёгкий спуск, вновь попали из-за ограниченной видимости в ловушку ледяных сбросов.
	В который уж раз побрели наверх... По своим следам выбрались на знакомую макушку Софруджу. И тут вдруг дунул ветер. И туман рассеялся, как дурной сон. Небо очистилось до далёкого горизонта, всё стало ясно, всё видно вокруг. 
       И понятно стало, что Злая Пасть восхождение признала и отпускает восходителей с миром. И вечерние горы, словно в награду альпинистам, такой  негаданной, невиданной, такой несказанной, неписанной красотой полыхнули в небесной лазури, что и как на них таких обижаться-то  за все недавние неприятности?!
	В семь вечера на скальном островке среди ледника встретили московских коллег. Те заметили нашу команду раньше и специально ждали: нужна ли какая помощь вырвавшимся из высотной непогоды?
	— Нужна. Дайте рацию!
	По радио связались с Домбаем, передали своим, что всё впорядке. И вовремя – спасотряд под руководством  начспаса Чепура и доктора Яковенко уже спешил вверх по ущелью...
		
	Андрюша Александров об этом восхождении потом рассказывал:
	 - Последний, при выходе на крышу, внутренний угол-камин абсолютно шестёрочный... Зацепки крохотные, сглаженные... И расположены очень неудобно... Лезу на мизерах... А вверху пробка — камень заклинился и нависает... Я в него головой упёрся... Тык-мык... Никак!
	Сделать надёжную базу для перил — дело чести... Верёвку надо так закрепить, чтоб она ребят из камина на стену не выдёргивала... А устал уж на одной руке висеть... Чувствую, созреваю...
	Подтягиваюсь на правой руке... Одновременно левой рукой тянусь вбок и вверх...
	Скала отталкивает... Тело постепенно, помимо воли разворачивается, и руку, на которой вишу, заламывает в локте... Пальцы холодом свело, совсем их не чувствую... А до крюка, на котором внизу застрахован, почти сорок метров свободно висящей верёвки... Если слиняю, то всех сорву – вместе порхнём до ледника семьсот метров...
	Так жить захотелось!
	Всем, что от сил во мне осталось, стремлюсь, рвусь вверх...
	Дотянулся до чьёго-то старого шлямбурного крюка... А руку от скалы оторвать не могу, чтоб карабин вщёлкнуть... Мыщцы закоченели, одеревенели и не слушаются... Сумел левую ногу задрать выше головы, пяткой зацепился... Потом на ноге подтянулся и отжался... Встал коленом на проушину крюка... Кожу рассёк, кровь полилась... Должно быть больно, а не чувствую!..
	В общем, вылез... организовал страховку… ребята подниматься начали... а меня колотит... и всё внутри звенит... постепенно осознаю, что в жизнь вернулся…  
             А как облака на закате светились!

















                                                      О том, что делаю

                                                         	               Так повелось, что утоляю жажду
                                                         	               Из одного заветного ручья,
                                                         	               то мёртвою водою, то живою.
                                                         
                                                         		Ф. Петрарка

	Жизнь сложилась так, что я развивался параллельно, одновременно как художник и спортсмен. Горный спорт и искусство одинаково одарили открытиями красоты в природе и в людях, пониманием необходимости терпения и терпимости, необходимости рационального использования драгоценного  времени, постоянным бессознательным ожиданием нового лучшего.
	Накопленный опыт спортивной и творческой работы убедил в их принципиальном сходстве, в философском родстве. В искусстве, как на сложном горном маршруте, такие понятия, как красота, величие, соизмеримость, истина, добро — не существуют в абстрактном виде, здесь всё имеет реальное конкретное  выражение, всё изменяемо и зависит от ситуации. И в спорте и в искусстве всё  рождается, решается, изначально и окончательно определяется человеческой личностью. И прелесть как творческой, так и спортивной работы в самовыражении, самопознании и самовоспитании, происходящих в процессе самой работы, в радости преодоления материала и себя, как материала, на пути к мечте...  
	Занимаясь искусством или спортом, человек ощущает себя сильным и полезным, а потому становится добрее.
	Делать добро, в любом случае сохранять доброжелательность действий, намерений и устремлений — в этом общечеловеческом, вневременном призыве нет ничего нового, однако в горах и в искусстве он не декларация, а необходимая норма поведения. Иначе ничего не добиться. И даже не выжить.
	Долгое тесное общение с художниками и спортсменами убедило в том, что им не бывает скучно, что скучают лишь глупые, бездарные и ленивые — только у них бывает свободное время, только они не знают, чем его занять.
	Лучшее развлечение — любимое дело. Отсутствие любимого дела, вызванное скудостью ума, бесталанностью, духовной или физической ленью, порождает скуку, зависть и злость, плодит нытиков и ворчунов.
	Конечно, есть ответственность, чувство долга, исполнительность, дисциплина и влияние коллектива. Но, в конечном счёте, как сказал смельчак и мудрец Френсис Чичестер: «Кто решает за человека, делать ему что-то или нет?»
	Но есть между спортом и искусством важное различие. В своей книге «Когда риск — это жизнь!» великий Карло Маури писал: «...Мы обнимаемся, на глазах у нас слёзы. Это от усталости но, прежде всего, оттого, что мы достигли вершины нашего заветного желания!..»
	Вот оно! Как спортсмену, мне в горах приходилось испытывать это чувство но, как художник, не ощущал его никогда. Потому, что не бываю полностью удовлетворён сделанным. В процессе работы я каждый раз перерастаю себя и, к моменту окончания начатого, раскрывается новый, более высокий горизонт.
	...Хочу, чтобы мои произведения дарили людям радость, покой и умиротворение. Но, при всём желании, тишины, просветлённости и покоя добиться не могу — напряжённая конфликтность реальной жизни проступает в картинах сама собой. Ведь пластические идеи художник черпает из жизни — как  результат  непосредственной фиксации жизненных впечатлений. Прямое или косвенное, но неизбежно объективное свидетельство времени — удел искусства.
	... В своей работе я осмысливаю горы с двух точек зрения: как явление эстетическое — с особой, только им присущей остротой ритмико-пластической красоты, и как явление социальное — горнило порядочности.
	Моя графика и живопись на тему гор — не свидетельство стороннего наблюдателя, а исповедь участника. И в этом смысле все мои работы — автопортреты. И, при всех различиях, они, по-моему, не отрицают, а дополняют друг друга, поскольку едины по пластическим интересам и по жизненной философии.
	...Художник может изображать переживания, а может изобразительными средствами рождать  в зрителе переживания. Мне, пусть с риском оказаться недопонятым, интереснее и дороже второй путь. Потому стараюсь развивать в себе собственно художественное, изобразительное рисование, исключая подпорки литературной конъюнктуры.
	Не пытаюсь никому навязывать свои убеждения, но стараюсь вызвать адекватные чувства. Проецируясь на сознание зрителя, они, как мне кажется, обогащает его и, одновременно, сами от него обогащаются, расцвечиваясь зрительскими ассоциациями.
	...Зрительское проникновение в произведение искусства возможно лишь в достаточно напряжённом и длительном диалоге. Причём проникновение это тем глубже, шире  и значительнее, чем в большей степени оно происходит не через считывание взглядом привычных поверхностных зрительских фиксаций, а через глубинное сопереживание.
	Задача искусства, на мой взгляд, не повторять видимый  мир, а осознавать его, преобразовывая  в своих образах, помогая зрителю осознать существующую реальность, своё место в ней и самого себя с огромным миром в себе.
	Думается, что если художник искренен и раскрепощён — он всегда найдёт своего зрителя.
	А если художник заранее под предполагаемого зрителя и ценителя подлаживается, то никогда не создаст ничего самобытного.
	В изобразительном искусстве важно не ЧТО, а КАК. Не тема рождает красоту, но красота, если автору удаётся её достичь, становится вечно актуальной темой.
	Никакая тематическая программа создания произведения сама по себе не означает  решительно ничего — всё зависит от того, как она реализуется. План создания произведения включает в себя не только сюжет, но обязательно и программу построения пространства картинной плоскости — из всех её элементов, рождающих в совокупности художественный пластический образ.
	Без убедительного воспроизведения внешней формы невозможно передать сущность вещей и событий. Но, будучи излишне акцентированной, форма выступает помехой на пути духовного слияния с постигаемой сущностью. Это происходит, когда исполненная натуралистически, иллюзорно, форма задерживает взгляд, внимание и мысль зрителя на внешнем, как таковом, т.е. именно на том, что подчёркивает обособленность вещей в видимом мире. А достаточно конкретная и информативная, но не отвлекающая от движения вглубь, форма помогает раскрытию внутреннего содержания, глубинной сути предмета и события, пространственного и временного явления, всеобщей  сопричастности, взаимозависимости и нераздельности, но абсолютной, совершенной самоценности. В произведении изобразительного искусства форма имеет значение лишь в той мере, в какой она способствует раскрытию этой внутренней сути.
	Считаю, что живопись и графика немыслимы без пластически выразительной акцентированности,  при  обязательной общей цельности.
	В процессе работы стараюсь видеть то, что изображаю, аккордом, не рассыпаясь мельтешащим взглядом по множеству деталей. Промежутки стараюсь воспринимать как предмет, а набор предметов — как пространственное  событие.
	Стремлюсь к достижению активной эмоциональности и выразительности при изобразительной  немногословности и лаконичности. Обилие узнаваемых деталей не является показателем реализма. Детали должны обязательно подчиняться определённому внутреннему строю. Необходимо создать выразительный ритм. Второстепенное должно подчиняться главному. Искусство не инвентаризация, а иерархия. Считаю композицию законченной не тогда, когда в неё нечего добавить, а когда из неё нечего убрать.
	При визуальном контакте с натурой стараюсь освобождаться от внутреннего редактора, требующего примитивной похожести. Сбор материала на натуре понимаю не как подробное копирование деталей сущего, а как накопление жизненных ощущений и впечатлений. И, работая над темой  гор, стараюсь от поверхностных географических описаний местности идти в глубину образного восприятия увиденного и пережитого. Натура — катализатор чувств и мыслей.
	Убеждён,  что реализм и натурализм понятия не только разные, но и диаметрально противоположные. Задача истинного художника-реалиста, на мой взгляд, заключается  отнюдь не в копировании существующей реальности, но в создании на картинной плоскости новой реальности — эстетической.
	Стремлюсь в своих работах к убедительности пространственных решений без разрушения картинной плоскости наивной фотографически-иллюзорной глубиной.
	Стараюсь добиваться психологического подтекста, позволяющего домысливать развитие сюжета не только в настоящем, но в прошлом и будущем; стремлюсь к образной совокупности статики и динамики — чтобы статика была динамичной, а динамика не одномоментной.
	Пытаюсь избегать в искусстве затоптанных путей, стараюсь работать без суеты, без гонки, подавив в себе соревновательный инстинкт и желание нравиться всем.
	Стараюсь честно и неподобострастно делать в искусстве то, что хочу и могу — так, как могу и хочу: то, что интересно мне самому и, как кажется, может быть интересно зрителям.
	…Я пишу высокие горы и как общее закономерное, и как закономерное индивидуальное. На моих картинах горы – символ, влекущий в неведомое... и, вплотную приближенная правда вечной природной красоты верхних этажей земного мира.
	Изображаемые мною горы — ступени не только духовного, но и телесного совершенства, без слияния которых недостижима гармония. Ибо путь духа обязательно должен быть пройден  ногами.
	Вспомним Франческо Петрарку: «Сколько раз сегодня, озираясь на обратном пути, я бросал взгляд на вершину горы! И она казалась мне едва ли одного локтя высотой рядом с высотой человеческого созерцания, когда человек не погружает его в грязь земной мерзости. На каждом шагу думалось и другое: если не жаль подвергнуть себя таким трудам и мучениям для того, чтобы тело побывало чуточку ближе  к небу, то какой крест, какая тюрьма, какая дыба  сможет отпугнуть душу, которая на подступах к Богу попирает чванливую громаду  гордыни и свою смертную судьбу?!»
	...Каждому живущему открыт путь высших достижений. Да не всякий знает о нём, не всякий его видит и не всякому он по силам…
	Бесят люди, у которых горизонт – на длине хватающей, загребающей руки. Очень горько, что таких много.
	На высоты — хоть горные, хоть творческие, хоть жизненные — не залазят. На высоты восходят! 
	Простых высот не бывает. Они прекрасны и влекущи. Но суровы. Они очень больно бьют. Так было всегда. Так всегда будет. Если высота примет тебя, ты взойдёшь. Если нет, то нет...
	Чтобы завоевать расположение высоты, необходимы одарённость, воля, смелость, сила, выносливость, решительность, дерзость и уверенность в себе. Необходима одержимость, внутренний огонь. Но, в первую очередь, скромность, самоотверженная преданность и верность, терпение, любовь и уважение. И ещё, обязательно – благородство. 

	Почему пишу горы? Потому, что уважаю их и люблю. И люблю людей. И хочу, чтобы было больше людей, любящих горы. Потому что общение с горами делает людей лучше и счастливее.
	...На мне шерстяные гамаши, свитер и ветрозащитный костюм… на ногах ботинки с кошками… в руках айсбайль… на голове каска… на глазах солнцезащитные очки… на спине рюкзак, в котором палатка, спальник, каремат, пуховка, тёплый поларовый костюм, непромокаемый гортексовый костюм, тёплая поларовая шапочка, бейсболка с длинным козырьком от солнца, запасные шерстяные носки, тёплые рукавицы, тонкие перчатки, три разных скальных крюка, фрэнд, два ледобур, два карабина, страховочная система,  жумар, тормозная планка, пятиметровый репшнур, запас бензина, примус, продукты, ложка, миска, кружка, спички, нож, фонарик с запасом батарей, свечка, блокнот, карандаш и гелевые стержни, ремнабор, рация с запасным аккумулятором, бинокль, медаптечка, фотоаппарат, этюдник с кистями, с красками масляными и акварельными, флакон разбавителя для масляных красок, фляжка спирта для акварели, плоскогубцы, кнопки, фанерная папка с акварельной бумагой, два  подрамника, обтянутые в несколько слоёв загрунтованным холстом.
	Мучат одышка и жажда, сердце захлёбывается, норовит разнести грудь вдребезги. Рядом хрустят по льду кошками, привычно хрипло дышат на затяжном крутом подъёме мои молодые друзья. Они идут на восхождение — до самой вершины, я — на этюды, до верхних ночёвок: оттуда, одновременно с живописью, буду ретранслировать радиопереговоры между альпинистами и базовым лагерем. В голове пульсируют строки Высоцкого:      
                                                                Ты идёшь по кромке ледника,
	                              Взгляд не отрывая от вершины.
	                              Горы спят, вдыхая облака,
	                              Выдыхая — снежные лавины.

	...Я изображаю горы, прежде всего, как олицетворение духовности и красоты мира. А ещё — средоточие человеческой силы, мужества, увлечённости, выносливости… товарищества и коллективизма.
	Весь мой спортивный и жизненный опыт свидетельствует, что жизнь в горах концентрированнее, чем на равнинной плоскости. В горных походах молодёжь быстрее мужает, ибо горы дарят благостный опыт страданий.
	Своей живописью стараюсь заманить людей в горы. 
              Не в каждом здоровом теле здоровый дух и не каждый, мощный духом, имеет физические данные для выполнения своего жизненного предназначения, для достижения намеченных целей. Этим я озабочен, призывая своими картинами молодёжь к вершинам, помня мудрый завет: «Не болей, придётся много для Родины потрудиться!»
	Горы дарят здоровье. И духовное, и физическое. А мы, добрые и умные, обязательно должны быть здоровыми и сильными, иначе, зачем нам быть?!
	Своей живописью и графикой я показываю реальные дороги туда, где из близкого сверканья высот рождается жизнестойкая улыбка бесстрашия.  Общение с горами дарит высоту не только телу, но и мыслям, помогает обрести глубину душе, остроту чувствам и чистоту сердцу.
	Прежде всего, горы дороги мне тем, что дарят ни с чем не сравнимую радость коллективной победы и коллективного творчества в процессе её достижения. Горы это счастье одновременного общения с замечательными людьми и с прекрасной первозданной природой.
	Конечно, работать на пленэре в высокогорье трудно. Но когда увлечён работой, как-то и холод не слишком ощущается — есть пластическая идея, которую стремишься воплотить… есть эмоции, которые торопишься запечатлеть… есть восторг от красоты природы — совершенно фантастической – ей отдаёшься, в ней растворяешься...
	К сожалению, за годы общения с горами не раз возникали ситуации, когда становилось страшно. К сожалению, не раз пришлось рисковать, срываться, падать. И совершенно незнакомых людей приходилось спасать, и друзей хоронить. Но положительных эмоций гораздо больше. 
	Мне было бы скучно всю жизнь прожить где-нибудь в бананово-кокосово-ананасовых тропиках. Мне нужны контрасты. Мне надо, чтобы кроме  лета были обязательно и зима, и весна с осенью. Жизнь она интересна, когда разная, всякая, полосатая: то страшная, то радостная и весёлая. А иначе это и не жизнь вовсе — оранжерея. Иначе отупеть можно, заплыть жиром, мхом обрасти...
	Конечно, работая в горах, устаю. Но испытываю удовольствие от работы, от общения с горами и с людьми. Мне это нужно, даже необходимо, ибо даёт ощущение счастья.
	А когда работа закончена, рождённое произведение начинает жить своей собственной жизнью, отделяется от меня, и уже сам живописный холст или графический лист ведёт диалог со зрителями. А я — в стороне, я уже не нужен. И это не обидно. Как детей своих, вырастив, отпускаешь в самостоятельную жизнь. 
	Мои произведения, конечно, достоверные портреты вершин. Но одновременно и отражение романтических устремлений. Я осознаю горы образно, поэтически. В картинах не поверхностная фиксация контуров и объёмов, не примитивная внешняя похожесть, не копирование географического природного оригинала… но обязательно воспроизведение личностно-чувственного его восприятия.
	Мои живописные горы достовернее и правдивее фотографии, потому что они проникновенны. В них память потерь и обретений, побед и поражений… боль солнечных и морозных ожогов… удары лавин и камнепадов… страх глубины… гнёт и восторг высоты… уверенность дружбы… гордость преодоления… азарт  и вдохновение мастерства… потрясение знакомством накоротке с близкой вечностью… ощущение бесконечности, красоты и гармонии мира — опыт трудных и радостных горных приключений. В моих произведениях не только то, что я вижу, но и то, что знаю и чувствую...
	Мне очень повезло в жизни, что стал художником. Счастливая профессия — художник! Трудная и неблагодарная, но счастливая... Тут ведь как мир творишь. Провёл на чистой плоскости горизонтальную линию — сразу создал небо и землю! Это не себя с Господом сравниваю, а свою профессию. Ведь когда уйдём из жизни, и память о нас затеряется во времени, что от наших лет потомкам останется, перейдёт достойно в будущее и будет воспринято адекватно и равноправно без высокомерия и недоумения? Не разбитые же ржавые автомобили, устаревшие компьютеры, холодильники, стиральные машины и видеомагнитофоны! А то, что сумели создать художники нашего времени. И я горжусь своей принадлежностью к клану художников, к этой вечной и замечательной профессии, плоды которой проходят сквозь столетия, даря равное бессмертие своим авторам и владельцам, со временем обретая всё  большую ценность.
	Ещё очень повезло, что в моей судьбе искусство тесно переплелось с горным спортом. Всё в более престижных, более крупных выставках участвовал, и на всё более сложные маршруты ходил, всё в более высоких и красивых горах эти маршруты проходили. Я даже членом Союза художников и мастером спорта стал в один год. Так это по жизни и продолжается, так и идёт в одной связке. Много за эти годы друзей обрёл — на вернисажах, творческих семинарах и в Домах творчества… и на слётах, на соревнованиях, на учебно-тренировочных сборах, в походах и на восхождениях.
	Кто я больше — художник или спортсмен — не знаю, я един в двух ипостасях. Мои картины —  концентрированные впечатления от увиденного, испытанного, прочувствованного, пережитого и понятого в горах и в городе, они — часть души, часть жизни.
	Работаю, стараясь новыми произведениями напомнить зрителям, что жизнь прекрасна.
	Но, увы, обидно коротка.
	И, значит, нельзя терять время на скуку, нытьё, хандру и ругань. Надо радоваться. И использовать жизнь сполна, чтобы успеть сделать за эти быстрые  годы что-то достойное. Чтобы и самому почувствовать, и чтобы люди сказали: «Не зря жил, не напрасно небо коптил…»


















Хронометраж пленэра на фоне альпиниады

                                             	                            Свет гор и очарованье вещей
                                             		              создают сиянье весны.
                                             	                            Зачем же при лёгкой тени уже
                                             	                            торопиться скорей домой?
                                             	                            Ведь даже в самый погожий день,
                                             	                            без единой капли дождя,
                                             	                            когда в облака глубоко войдёшь,
                                             	                            всё равно промокнешь насквозь.
                                             
                                             			Чжан Сюй (VIII в.)
	28 апреля
	6-00. Городские светофоры наконец-то позади, мы вырулили на трассу и понеслись. Светило разгорается и постепенно согревает мир, плавно перекрашивая блеклое серо-голубое предутреннее небо в огненно-золотистый цвет рассвета.
	Постоянная городская спешка, озабоченность, нервозность, занятость и напряжённость, вечные сомнения, мрачные предчувствия, разочарования, огорчения, обиды, неосуществимые идеи, несбыточные планы, заботливо вскормлённый застарелым эгоизмом призрак собственного величия — остались позади... Затухает предстартовое возбуждение... Нисходит покой... И просветлённость... В душе поднимается нетерпеливое предвкушение встречи с горами…
	Вокруг яркая, свежая зелень и белизна весеннего цветения. Дали ясные, влекущие. В природе и в душе праздничная чистота и радость.
	К 9 часам всплыли из-за горизонта и, вперемежку с облаками, повисли над цветущей долиной розовые вершинные снега приближающихся гор. Всякий раз этот первый миг свидания  радует и волнует, как впервые. И, как тогда, вновь верится в добро, волю и свободу, в радость и счастье, в бесконечность и осмысленность жизни.
	…Частые и долгие, тщательные проверки на армейско-милицейских блок-постах с дзотами, с БМП и БТР. Доживём ли до времени, когда Кавказ вновь будет мирным?.. 
	Стада коров по сторонам дороги незаметно сменились овечьими отарами. А высоко над округлой голубизной предгорий засветился ледяной конус Эльбруса.

	...13-05 — мы в Архызе. Для автобуса эта остановка конечная.
              …В 14-45 двинулись дальше вверх на ЗИЛе по прозвищу «Крокодил»: сидя, лёжа, стоя - тридцать пять человек вперемежку с рюкзаками, сумками, баулами, ледорубами, бухтами страховочной верёвки, лыжами и лыжными палками, ящиками, коробками, пластмассовыми бочками и  мешками... Дорога  обычная горная — привычно и безропотно трясёмся и подпрыгиваем на ухабах, хором  охаем и дружно взвываем, ударяясь головами в низкий ребристый потолок кунга, ударяясь плечами, спинами, локтями и коленями об стальные стены.
	Через полчаса мучительной езды, на заметно покрутевшей дороге встретился участок заледенелого зимнего снега. Народ вывалил наружу и, взявшись за ледорубы, прорубает путь. Солнце палит. Ветер стих, и жара несусветная. 
	…«Крокодил» преодолел расчищенный участок и с вдохновенным рёвом пополз по следующему обледенелому куску дороги. Выскочил! 
              Дорога стала положе и вышла из густого леса под солнце — на открытом месте она обтаявшая, бесснежная, сухая. В жуткой тряске, очень медленно, но едем! — лучше плохо ехать, чем хорошо идти! Особенно если большой груз...
	Через 20 минут вновь остановка — на дороге завал. 
       Хорошо, когда дружного народа много – за ветви и сучья ухватились, поднатужились…с помощью, как говорится, лома и какой-то матери сбросили завал с обрыва в реку!
	Через четверть часа  конвульсивных машинных дёрганий с надрывно-истошными моторными завываниями, езда вновь застопорилась — впереди опять крутой снежно-ледовый участок дороги. Уже не столько автомобиль нас везёт, сколько мы его. Объединив машинные и людские усилия, проявив общее героическое напряжение, преодолели и это препятствие! Сколько их ещё?
	Поехали дальше, а через 30 минут снова — стоп! Очередной завал на дороге - путь перекрыла большущая сосна, вывороченная зимними бурями с корнем из глинистого склона. 
       Взялись за топоры, пилы и ледорубы. Солнце между тем клонится к западу и уже прицеливается, как изящнее за скальный гребень унырнуть. До запланированного места базового лагеря, в общем-то, уже недалеко. Но скоро стемнеет. Если придётся челночить, перенося грузы в несколько ходок, будет несладко...
	Намучившись с гигантским деревом и не справившись с ним вручную, догадались использовать достижения технического прогресса - сдёрнули сосну с дороги лебёдкой нашего «Крокодила». Теперь он, рыча и плюясь сизым дымом, везёт наш багаж, подпрыгивая и трясясь по камням. А мы, не отставая, неспеша идём рядом.
	Солнце закатное ещё не догорело, а с противоположной стороны на небосвод уже всплыла из-за горной гряды огромная луна, нежная, удивительно похожая на медузу, висящую в прозрачной морской воде. Кажется, что до луны можно запросто дотянуться лыжной палкой.
	...К 18 часам добрались до места. Широкая, ровная, чуть наклонённая к реке поляна в обрамлении заснеженных хребтов и их крутых отрогов, поросших  хвойным лесом. Сверху ущелье замкнуто прекрасным ледниковым цирком, ограниченным на юге изящной  седловиной перевала Софийское Седло. С запада  — отвесные сбросы изорванного гигантскими трещинами ледника и, правее, поблёскивающие свежим снегом  крутые склоны отрогов пика София. Истинное – местное имя этой горы – Сопият. Красивее и справедливее, честнее. Но ничего не поделаешь — рядом стоят горы с ещё более дикими для древней карачаевской земли названиями: пик БСД (Болгаро-советская дружба), пик Димитров–100 (Сто лет со дня рождения болгарского коммунистического лидера)…
	Вокруг глубокий снег. Под снегом и убогие, полуразрушенные строения летней молочной фермы, в которых мы намерены разместиться. Инструкторы, новички, значкисты, разрядники — все выбирают себе норы по вкусу. Как в стихе Аркадия Слуцкого:

	                                 Был сруб о четырёх стенах
	                                 От четырех ветров.
	                                 И к срубу с четырёх сторон
	                                 Прибился зимний путь.

            Разрыли сугробы, откопали входы, забрались внутрь, устраиваемся. Найденной здесь же, среди хлама, погнутой лопатой выгребли снег и ужасающий мусор. Веником из соснового лапника тщательно вымели свою хоромину. Проваленный пол засыпали снегом и накрыли куском полиэтиленовой плёнки. Другой плёнкой завесили проём отсутствующей двери. Раскатали на полу карематы, раскинули поверх  спальники, в изголовье – рюкзаки, на подоконники — свечи, и уют состоялся. Заурчали примуса, загудели газовые горелки, чаёк созрел, ужин на подходе — жизнь вошла в привычную горную колею...
	В комнатке нас четверо: Горбачевский Александр Дмитриевич (сокращенно – ГАД) – начальник и  старший тренер альпиниады; ещё инструктор Толик Чепур; ещё инструктор Саша Пашкин, и я. Инструктор Васильниколаич Кривов, ловко пользуясь тем, что некурящий, устроился в соседней комнате среди девушек.
	Инструктор Витя Волковский – активно курящий. Но пренебрёг нашим ободранным жилищем и гордо поставил свою палатку на расчищенных от снега бетонных плитах, среди каких-то недостроенных кирпичных стен. Поскольку Волковский в восходительских кругах известен, как Граф, его обиталище тут же получило название «Графские развалины».
	... Всё вокруг за  синим шёлком сумерек. Темнеет и холодает. Луна взобралась по небу уже высоко и стала маленькой, неинтересной. Так и в людских судьбах часто бывает — чем выше, по жизни, оказывается  человек, тем он становится мельче… тем меньше походит на себя, каким был раньше…
	Далеко на севере над тёмным силуэтом хребта Абишера-Ахуба  неподвижно зависли мрачные, грязно-фиолетовые тучи. А на юге близкая красавица Сопият, взметнувшись над всеми окружающими горами, ещё светится на фоне неба нежным оранжево-розовым светом. Над иззубренным гребнем Софийского хребта зажглась первая звезда — яркая и большая, добрая. По искрящемуся под луной снегу пролегли изумрудные тени. Влажный снег быстро смерзается в наст, он с хрустом проламывается при ходьбе – лунный свет вспыхивает на острых сколах. Вспомнилось из Визбора:

	                                 Пока уходят облака,
	                                 Устав от снеговой работы,
	                                 Луна поглядывает в ноты,
	                                 Смычки лучей держа в руках.
	                                 Сыграть ей надо в эту ночь
	                                 В сугробах множество мелодий,
	                                 Круги зажечь на небосводе,
	                         Чтоб привидениям помочь.

              29 апреля.
	Фонтанирующий жизненной энергией Граф, проснувшись ни свет ни заря, уже успел скатиться с Софийского Седла на лыжах и вскипятил на своём «Шмеле» воду для утреннего инструкторского кофе.
              На чистое, прозрачное небо взошло яркое солнце. А дно ущелья ещё в тени хребта Чегет-Чат и в нашем лагере царствует мороз. Впрочем, он не настолько силён, чтобы, как на зимнем Эльбрусе, разводить акварель водкой — обхожусь кипятком, приготовленным для кофе. Работаю в облаке пара, напоминая градирню.
	... К 9 часам закончил вид вниз по ущелью. Слишком жёстко получилось, это вообще моя давняя и постоянная проблема. Хотя, как всегда толпящиеся за спиной зрители, бурно выражают восторг.
	Приехал на УАЗике заместитель начальника Карачаево-Черкесской  поисково-спасательной службы Саша Гофштейн — привёз базовую радиостанцию и привет от Погосяна с его личной  просьбой сработать альпиниаду безаварийно (с понтом, мы сами этого не хотим!). Завяз гофштейновский УАЗ — пришлось его на руках из сугроба вытаскивать, разворачивать, в колею ставить и подталкивать. Зато теперь можем напрямую со всем Северным Кавказом общаться, можем, при необходимости, с Краснодаром связаться. Дай Бог, чтобы не возникла такая необходимость!..
	... В 10 часов все отделения отправились к Софийскому Седлу на снежные занятия, а я принялся писать маслом Сопият-Софию.  Очень трудно! И потому безумно жаль себя. Но искренне жалко и упустить окружающую видимую, ощущаемую природную красоту, обидно не запечатлеть её для будущих зрителей. Потому что очень жаль людей, красоты этой не видевших, её не знающих — для них и ради них работаю. Для себя я сейчас в тёплой краснодарской мастерской цветочки-букетики рисовал бы или какие-нибудь огурчики-тыквочки, ракушечки, горшочки-кувшинчики. Может быть... Хотя вряд ли! Скорее, как все нормальные люди в эту минуту, с бездумным  удовольствием топтал бы глубокий снег на склоне Софийского Седла.
	...Пишу практически вслепую, не видя цвета на затенённом холсте — лишь тон ощущаю. Да ещё, совершенно недопустимо для живописца, работаю в солнцезащитных очках. Но без них, при нынешней яркости, можно запросто ослепнуть: даже в очках глаза болят и слезятся. При этом бесит сознание того, что ошибся в пропорциях холста, нужно было взять формат длиннее. А сейчас тот горный пейзаж, что пытаюсь изобразить, в мой холст не вмещается. Чтобы как-то закомпоновать, безбожно вытягиваю горы вверх, сужая их до неузнаваемости. Потом искусствоведы с умным видом будут объяснять зрителям, что сделано это специально, ради образности и выразительности... Впрочем, кроме коллег по горному спорту, никто и не заметит нарушения пропорций вершин. Но с трудом преодолеваю желание изломать кисти и втоптать холст в снег…
	К 15 часам, ненавидя живопись и себя, дотюкал свое ублюдочное творение до максимально возможной, в данный момент, степени совершенства. Восторга моё произведение, честно говоря, не вызывает…
	Альпинистские отделения устало возвращаются со снежных занятий. Металлическое снаряжение на людях в такт шагам звенит и брякает, как коровьи ботала, словно стадо бредёт в родное стойло.
	Нашёл в стене нашего жилища гвоздь, повесил сушиться напачканный сегодня холст.
	Горбачевский и Чепур напоили водкой и чаем с печеньем. Потом разными шутками-прибаутками ненавязчиво вывели меня из депрессии, незаметно перевели из творческой неудовлетворенности в состояние  умиротворённости. Хорошо с ними!
	Солнце палит нестерпимо — снег вокруг домика раскис, под ногами чавкает глубокая грязь, обильно перемешанная  с многолетним навозом. Естественно, всё это тащится на обуви в жильё. Но брезгливых чистоплюев среди альпинистов и туристов не бывает, ведь всем известно, что микроб тварь нежная – грязи боится.
	Горбачевский проявил замечательную инициативу и сварганил на примусе яичницу с колбасой. С благодарностью умяли её, и я ощутил прилив творческих сил. В 16-30 взялся за новый  холст — начал писать пик Пештера в контровом свете. Но сделать не успел — солнце передвинулось по небосводу и та освещённость, ради  которой взялся за работу, исчезла. Продолжу пейзаж завтра, если погода позволит.
	Посмотреть, что я делаю, подошли две ставропольские альпинисточки. Разговорились, и оказалось, что они знакомы с нашими песенными корифеями Русланом Шмаковым и Валей Ушкановым, встречались не раз на фестивалях и слётах. Попросили приветы им передать. И потом поинтересовались, не знаю ли я в Краснодаре художника Дудко — он тоже горы рисует. В прошлом году на его персональную выставку многие ставропольские альпинисты  специально в Краснодар ездили и все в диком восторге. Я сказал, что  знаком с этим художником, и они попросили ему тоже привет передать и их восхищенье...
	В 18-30 солнце зашло за гребень Софийского хребта и сразу — холод. А с  высокого, крутого отрога с громовым рокочущим гулом — мощная лавина. Не дай Бог оказаться на её пути! Буйство природы всегда потрясает и подавляет своей циклопичностью, рядом с ним наше человеческое существование обретает истинный масштаб, оказывается до крайности уязвимым и хрупким...
	То ли в знак протеста против своей природной физической мизерности, то ли  под стимулирующим действием алкоголя, взгромоздился с этюдником на склон  Чегет-Чата над лагерем и начал акварелью писать Софию в закатном свете.
	Горизонт погас. Догорели облака в зените.
	Работал до темноты, пока хоть что-то было видно, и пока акварель и кисти не заледенели. Кажется, получилось неплохо.
	...Обильный ужин с традиционными «ГАДСКИМИ» ста  граммами водочки, деликатно сдобренной бальзамом… и, уже непосредственно перед сном, поверх всего лессировка сухим вином «Изабелла»... 
       
       
       
	                                   Забыли мы 
	                                   Про старые печали,
	                                   Сто чарок
	                                   Жажду утолят едва ли.
	                                   Ночь благосклонна
	                                   К дружеским беседам,
	                                   А при такой луне
	                                   И сон неведом,
	                                   Пока нам не покажутся,
	                                   Усталым,
	                                   Земля — постелью,
	                                   Небо — одеялом.

              Почти полторы тысячи лет прошло с тех пор, как Ли Бо написал этот стишок. Ничего не изменилось.
 
	30 апреля.
	Подъём в четыре часа ночи. У альпинистов сегодня тренировочные восхождения —  пойду наверх с отделением Пашкина. Не на вершину, конечно, а до того места, которое мне приглянётся для живописи. Пашкин, кстати, тоже собирается порисовать.
       Ночь к утру подозрительно потеплела, на небе ни единой звёздочки — явно погода портится.
	Позавтракали отвратительной гречневой кашей, неумело приготовленной безответственными новичками. Лишь кофе и печенье примирили с действительностью, притупив чувство голода.
	Темно. Ребятишки идут вверх налегке, а в моём рюкзаке, как всегда на пленэре, груз почти неподъёмный. И ещё я больше, чем на двадцать лет старше самого старшего в отделении. А двадцать лет тому назад у меня  тоже лёгкие не хлопали, как форточка  на сквозняке! И даже под ещё большим грузом, и не на здешних наивных высотах, и не на таких примитивных склонах. Были когда-то и мы рысаками...
	Ночная темнота постепенно сменяется утренней  белёсостью. Яркий  рассвет, который я рассчитывал застать наверху, нынче не состоялся.
	К шести часам взобрались выше зоны леса. Дальше — чистый снежный склон, плавно поднимающийся к скальному гребню, ведущему к вершине. Остановились перекурить под одинокой, кривой, самой верхней на склоне сосной.
	Огляделся — на севере красиво освещается Абишера-Ахуба, можно его отсюда написать. Остаюсь здесь. Договорились с Пашкиным, что при любой погоде я буду  на этом месте ждать их возвращения с вершины. 
       Оставив под сосной свой этюдник и планшет, Саня повёл отделение на гору. Идут медленно, глубоко проваливаясь в снег. А я свой этюдник раскрываю. Не будет из Пашкина толкового  художника до тех пор, пока он не займётся живописью целенаправленно и углублённо, напряжённо, осмысленно и ответственно, а не ради удовольствия между восхождениями, как он делает много лет. Я тоже долго пытался искусство со спортом совмещать. Пока не понял, что необходимо однажды сделать выбор...
	Преодолевая сонливость, начал работать. Поначалу взялся за холст и масляные краски, да сообразил, что надвигающиеся тучи не позволят работать долго. Достал бумагу и акварель — это быстрая техника. 
              Горы то полностью скрываются, то проступают сквозь облачную завесу. Очень красиво! Но, едва начал писать, полил дождь.
	Пришлось срочно сооружать укрытие из полиэтиленовой плёнки. Репшнуром привязал один её край к сосне, углы другого края закрепил воткнутым  в снег ледорубом и лыжными палками. При этой суете опрокинул принесённую снизу воду, пришлось для своей акварельной работы наплавить воду из снега. И лишь заглушив примус, сообразил, что можно было набрать дождевую воду, ручьями стекающую по моей прозрачной крыше. С возрастом у меня не только с выносливостью, но и с умом  приключилось что-то…
	...Дождь стучит по моему укрытию, ветер его треплет, задувая капли на лицо и начатую новую акварель, придавая ей особую, недостижимую в студийных условиях убедительность, достоверность и выразительность. А метрах в пятнадцати выше на склон сыплет густой снег.
	...Работа над пейзажем заняла часа полтора. В неподвижной скрюченности под брызгающейся крышей  закоченел так, что зуб на зуб не попадает. Но акварель получилась!
	Ветер поутих, и дождь ослабел, но не перестаёт. Чтоб согреться, занялся благоустройством — растянул плёнку шире и натянул туже, теперь под ней всё пашкинское отделение поместится.
	... Вроде бы погода улучшается, в облаках появились разрывы, сквозь них красиво проглядывают близкие вершины. Можно было бы ещё что-нибудь написать, да бумагу ветром унесло. А маслом столь быстро меняющиеся  природные состояния писать нереально, даже пытаться бессмысленно. Напрасно затащил сюда два холста.
	Судя по времени, Пашкин уже должен быть на спуске. Раскочегариваю примус для чая.
	А вот они и появились — далеко, высоко на склоне стали различимы среди клубящихся туч малюсенькие фигурки. Медленно ковыляют вниз по рыхлому, мокрому снегу, проваливаясь выше колен.
	Ветер совсем затих, но дождь, вроде бы почти прекратившийся, вдруг полил с новой силой. Снизу, из ущелья, быстро и густо, как выкипающая манная каша, полезли тучи, всё вокруг заволокло  туманом, и сразу крупными хлопьями повалил снег.
	...К полудню промокшие, курящиеся, как гейзеры, облачками пара, все пашкинские значкисты забрались под мой навес, поближе к кипящему чаю. Открыли сгущёнку, нарезали дольками лимон, распечатали печенье и шоколад — заслужили  вкусноту успешным восхождением.
	Перекусив, свернули хабари и под снегопадом пошли вниз. Спуск через лес неприятный — круто, мокро, скользко. Но дошли до базы аккуратненько, без происшествий.
	В лагере дождь. И Горбаческий  с пивом — угощает вернувшихся с высоты инструкторов. Здесь уже и разрядники из отделений Чепура и Волковского — спустились раньше нас, взойдя  по маршруту 2-А на Пештеру. Через полчаса после нашего возвращения и Кривов привёл усталых, промокших, но счастливых новичков, одолевших в непогоду первую свою вершину. Их встречали особо торжественно — всем составом выстроились в грязи под дождём в одну линейку, трижды прокричали дружным хором: «Физкульт-привет!», а старший тренер после этого выдал каждому по баночке «Пепси».
	...Обед изысканный, в узком кругу, сугубо тренерский — водочка  с бальзамом под сальцо и селёдочку с вареной картошечкой, с лучком и чесночком, с дружескими подколами и добродушным трёпом. Великое дело — высокая спортивная квалификация, отличная тренированность и  большой жизненный опыт: измученные восхождениями молодые альпинисты спят, как наигравшиеся киски, а только что слезшие с горных вершин инструктора сидят дружным  кругом за накрытым  столом - бодры и веселы, полны сил, оптимизма, аппетита и жажды.
	А дождь всё льёт. А под ним на верёвках многочисленные разноцветные шмотки «сушатся». Эх, молодо-зелено, неразумно!..
        Волковский с Чепуром собрали все  вещи, спрятали под крышу. Кривов из примуса «Шмель» и какого-то гнутого ржавого глюкала соорудил общую сушилку для обуви. А я, вдохновлённый обедом, надумал попытаться ещё одну акварельку сегодня сделать. Неподалёку от лагеря нашёл бугор, где грязи поменьше. И укрывшись вместе с этюдником  полиэтиленовой плёнкой, сумел-таки действительно написать еще один вполне приличный акварельный пейзаж. А потом всё вокруг наглухо затянуло туманом, тучи прямо по нашему лагерю топчутся.
	Но к вечеру дождь всё-таки иссяк и начало распогоживаться — в небе синие просветы обозначились, некоторые части отдельных вершин даже осветились солнышком.
	Волковский выпросил один из двух моих больших кусков полиэтилена и, рядом со своей палаткой, в углу «Графских развалин» соорудил... душ  не душ, баню не баню... в общем, место для купания, защищённое от снега, дождя, ветра, сквозняка и нескромных взглядов. Теперь весь женский состав собрался там, образовав на редкость миловидную очередь. Витя при этом и за банщика, и за истопника — греет им воду на своём примусе, в его палатке купальщицы раздеваются-одеваются, что даёт нам замечательный повод для зубоскальства за ужином.
	К ужину Горбачевский выделил инструкторскому составу бутылочку коньячку. Замечательно – вкусно и сытно, дружно и весело, тепло и расслабленно. Отдохновенно...

	1 мая.
	С утра  разрядники устроили праздничное шествие с разноцветными флажками, транспорантами и воздушными шариками, с криками «Ура!» и хоровым скандированием. Но кроме этого действа, да ещё прекрасного неспешного завтрака с коньячком в инструкторском кругу, праздник ни в чём не ощущается. В основном, конечно, это из-за непогоды: ещё с ночи льёт дождь и от всего окружающего мира мы отгорожены мрачным непроглядным туманом — сидим внутри плотной тучи.
	Сегодня день отдыха, и все, укрывшись зонтиками, плащами и накидками, скучно слоняются без дела по грязюке или отсыпаются впредь, готовясь к предстоящим восхождениям. Я к 10 часам совсем заскучал и под зонтом отправился бродить по окрестностям. И нашёл себе подходящее место для работы — полуразвалившееся строение, превращённое альпинистами в общественный туалет. Правда, не смотря на сильный сквозняк, здесь  крутой аромат, но дождь в один  из углов не достаёт и отсюда красиво смотрится на фоне струящегося тумана группа деревьев  на снежном, с проталинами, склоне. Притащил этюдник и планшет с бумагой, аккуратненько разместился среди экскрементов и принялся за работу.
	Бумаги акварельной у меня осталось мало. Раньше всегда, отправляясь в горы на пленэр, набирал её с таким запасом, что половину привозил домой невостребованной. А в этот раз как-то промазал...
	Дождь кончился. В небе бурное кипение тёмных туч. Солнце то прорывается сквозь них и обрушивает на горы ослепляющую яркость и летний жар, то вновь  скрывается, погружая нас в холодную и сырую хмарь. Народ постоянно переодевается, то обнажаясь до плавок, то облачаясь в пуховки. При столь частой и резкой, а главное, быстрой изменяемости освещённости, писать маслом  абсолютно нереально. А жаль — подрамников с натянутыми на них  холстами у меня избыток. 
       Поднатужился и рывком закончил начатый пейзаж. Получилось отлично!
	...От нечего делать перемыл всю посуду и в 14-30 решился ещё на одну  акварель. И так удачно начал её — мощно, энергично, красиво!.. Тут ветер поднялся, этюдник  качает, планшет с прикреплённой бумагой трясёт так, что не могу кистью прицелиться и не попадаю в нужное место. И замерзать начал...
	По восточному кулуару взметнувшегося над  лагерем отрога, с сотрясающим мир грохотом съехала мощная лавина. И тут же, словно это послужило сигналом, дождь полил! Спасая свою работу, мгновенно собрался, и бегом по снегу и грязи - прятаться в нашу нору. Доделал лист уже в комнате в тесноте и  темноте, устроившись на ящике с медикаментами...
	Обед устроили совместный с соседями — ставропольскими альпинистами — полным инструкторским составом альпиниады. Старший тренер Горбачевский поздравил всех с праздником, а начспас – ставрополец Славик  Шипилов произнёс яркую, прочувствованную и очень эмоциональную речь о высокой лавинной опасности. Запили каждое выступление водочкой и заели борщом.

	                       Запрет вина — закон, считающийся с тем,
	                       Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.
	                       Когда соблюдены все эти оговорки,
	                       Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

           ...К вечеру Граф уговорил Горбачевского и Шипилова, получил их разрешение на выход и увёл своё отделение наверх. Небо прояснилось, заблестело-засверкало весёлое солнце. И я решил продолжить работу над холстом, начатым ещё позавчера. Как и тогда, взялся за живопись около семнадцати часов. И два часа вроде бы энергично работал, но ничего толком не сделал, лишь тени на снежных склонах проложил, да на скалах в тени снег обозначил. Но и это не доделал — как-то вдруг резко надоело всё, и последние минуты работал уже буквально с отвращением. Что-то этот пленэр у меня каким-то акварельным получается, работа маслом очень туго идёт...
	Наблюдаем, как отделение Графа лезет на перемычку. В бинокль даже можно узнать, кто из них кто.
	В какой-то момент очень красиво осветилась София. Хотел сфотографировать, да не успел — пока сбегал за фотоаппаратом, всё погасло.
	Дождь и солнце сегодня заметно убавили количество снега в нашем лагере. И вокруг строений обнажился «культурный слой» — рваные сапоги, ботинки и галоши, прелые тряпки  и ошмётки полиэтилена, битый кирпич и мятые вёдра, давленый шифер и гнутые трубы, ржавые кровати и ломаные раскладушки, какие-то покорёженные неопознаваемые железяки, множество бутылок, стеклянных и металлических консервных банок, битой посуды… и всякое  подобное многочисленное, отвратительное. Удивительная способность у нашего народа загадить любое, даже самое красивое место! И спокойно жить в этом свинарнике — гадости не замечая, себя не уважая...
	Пашкин сегодня маханул несколько этюдов маслом на картоне. Один из них весьма приличный. И, несмотря на наступающий вечер, Шура ещё работать отправился — вот завидная энергия у человека! К ней бы усидчивости, и вдумчивости, и чуточку художнической самокритичности. Может быть, даже не самокритичности, а просто способности иногда сомневаться в своей правоте.
	... Долго восхищённо любовался, как меняются калейдоскопно вечерние краски на снежных, ледовых и скальных склонах гор, на небе и на облаках. До чего всё красиво, совершенно, гармонично в этом суровом, вздыбленном, так любимом мною мире!
	... В 20 часов Граф не вышел на связь. Чепур тут припомнил фразу из обеденной антилавинной лекции Шипилова, процетировавшего мудрого и опытного Женю Финогенова, когда-то в Домбае сказавшего: «Цель молодых — залесть повыше и там героически помереть. А наша цель — не позволить им этого сделать!» Днём эта фраза смех вызвала. Но сейчас все на неё лишь хмыкнули тревожно.
	Через час, на контрольной связи, Волковский вновь не вышел в эфир. Но Славик Шипилов беспокойства не проявляет и, как  начспас альпиниады, никаких действий предпринимать не собирается: мы визуально контролировали выход отделения на перемычку, а после ухода за пределы видимости ничего сложного на пути до ночёвок нет. Видимо, как это часто бывает, отказала рация. А если бы при неработающей рации что-нибудь случилось, они подали бы световой сигнал с гребня, как не раз случалось здесь раньше. Такое же мнение высказали все ставропольские инструктора и спасатели. А они знатоки района.
	И, как всегда, в 21 час 00 минут Горбачевский объявил начало  обязательного ежевечернего инструкторского совещания — традиционный весёлый трёп, анекдоты, подколы, розыгрыши, песни. Тема  отсутствия радиосвязи с Волковским дружно игнарируется.
	…В 22 часа отбой. Мне засыпается трудно. Коллеги уже храпят, а я  никак. Ещё со времён древних тибетских мудрецов известно и подтверждено новейшими исследованиями на стыке физики и физиологии, что необходимо спать головой на север. А мы нынче спим головами на юго-восток. За десятилетия странствий по горам мы привыкли спокойно и абсолютно отдыхательно засыпать при любой географической ориентации, лишь бы буйную головушку приклонить к чему-нибудь.  Но сегодня что-то это у меня не получается. Постарел что ли до такой степени, что начал стороны света организмом различать? 
       В полпервого ночи, устав от бессонницы, вылез из спальника и долго стоял под холодными звёздами, стараясь  замёрзнуть. Обычно это мне помогает — потом в постели согреюсь и легко засыпаю. Но сейчас приём не сработал, сон не приходит, ворочаюсь. Вспомнилось, как в  прошлогоднем августе на сборах в «Алибеке» Граф два дня молчал в эфире, и как мы волновались. Он тогда новичков на Софруджу водил, и моя дочь Милочка участвовала в восхождении. Потом оказалось, что у него рация включалась только на приём, он прекрасно слышал нас, а мы его нет.
       …Остаток ночи то неглубоко и ненадолго проваливаюсь в сон, то вдруг неожиданно просыпаюсь, как будто кто толкнул. Сны какие-то скомканные, дурацкие — помесь эротических глупостей-нелепостей с альпинистскими страстями-мордастями…

       2 мая.
	В 4 утра отделения Чепура, Кривова и Пашкина пошли на восхождения. Проводив друзей и пожелав уходящим хорошей погоды, я благополучно проспал до полвосьмого. Разбудил ГАД, поднесший кофе прямо в постель. Спасибо, конечно, но я с большим удовольствием ещё поспал бы!
	... В 8-00 радиосвязь с отделениями. У всех, в том числе, конечно, и у Графа всё впорядке. Но это со слов Шуры Пашкина, ибо слышим мы только его, со всеми остальными лишь через него удаётся связаться.
	Сначала по радио узнали, а потом и визуально убедились, что сошли с маршрута и спускаются в лагерь опытные разрядники Лёша Огарков, у которого на подъёме вдруг резко заболела спина, и Саша  Скотников (Зёбра), согласившийся проводить друга вниз.
	Я решил устроить разгрузочный день и, сунув этюдник, планшет с последним листом бумаги и холст в рюкзак, вскинул его на спину и, не теряя времени на завтрак, полез по склону Чегет-Чата. Но тут Горбачевский снизу начал обижаться, что я пренебрегаю его заботой и не уважаю его кулинарные  таланты. Я  заартачился, но оказалось, что он предлагает яичницу с колбасой — кто ж способен от неё отказаться?! Тем более, что под эту закусь  Дмитрич предлагает продегустировать   напиток с весёлым названием «Кадриль». И я спустился, и мы стали выпивать и закусывать. То, что покушали, понятно, что замечательно. А то, что попили, по вкусу — плохой спирт, жидко разведённый «Анапой». Однако  калории вдохновения содержит, и обладает способностью анестизировать жизненные невзгоды. Потому старший тренер вызвал Зёбру и налил ему — помянуть несостоявшееся восхождение. И передал пайку живительной влаги скулящему в палатке Огаркову — для бодрости тела и здоровья духа.
	После почти бессонной ночи, от выпитого и съеденного, меня  потянуло в сон. Но, вдохновляя и успокаивая себя давним афоризмом Боба  Драгина «В гробу отоспимся», в полдесятого я  взялся за работу.  К этому времени на небе опять появились ненавистные восходительскому и художническому сердцу мутные пряди цирусов, предвещающие непогоду.
	...Пишу этюд недалеко от лагеря с подветренной стороны и прекрасно слышу всё, что там происходит. Дмитрич с Шипиловым каждый час выходят на связь с работающими наверху отделениями, слышимость отвратительная, Горбачевский вынужден орать в микрофон и, можно подумать, что на маршруте у кого-то случилось нечто ужасное...
	Солнце потухло и всё мгновенно стало скучным, одинаково серым и невыразительным. Сильно, резко похолодало, задул пронзительный ветер, активно и весьма результативно выжимая из меня слёзы и сопли. Если бы не алкогольное вдохновение, пожалуй, уже давно сдался бы и спрятался под крышу. Тем более, что состояние мотива совершенно изменилось. Продолжаю писать, ориентируясь уже не на отсутствующий цвет, а лишь на пластику и ритмику пейзажа. При этом ощущаю, как медленно, но верно замерзаю.
	К полудню, когда я ещё долблюсь где-то на середине своей работы, в лагерь уже вернулось отделение Чепура. Довольны: сделали свою З-А. Ну, скоростные! Мне бы так в моём деле...
	К 14-30, вроде бы, довёл своё творение до удобоваримого состояния. Как всегда у меня получается при работе на пленэре в непогоду, изображённый мотив мало имеет общего с реально существующим. Но достаточно выразителен, убедителен и, я надеюсь, имеет право быть. Надо бы ещё кое-что уточнить, кое-какие контрасты усилить, кое-какие приглушить. Но морозостойкость моя иссякла — если продолжу мёрзнуть, заболею обязательно. Ветер уже в третий раз повалил этюдник, холст испачкан грязью и залеплен снегом. Да ещё дождь вдруг полил во всю дурь: здоровенные и частые  капли, холодные, как ледышки, больно секут обгорелое под солнцем лицо. И сигареты размокли. Сматываюсь!
	...Попил с Горбачевским и Чепуром чайку с бутербродами. Теперь сквозь кисею дождя высматриваем в бинокли, как отделения спускаются на землю. Новички наши теперь уже не новички — в базовый лагерь  возвращаются спортсмены, выполнившие норматив значка «Альпинист России». А это событие в альпинистских лагерях принято отмечать торжественно.
	Пришло отделение Пашкина, и его бойцы, презрев отдых, вместе с разрядниками Чепура, под руководством и при активном участии Зёбры, шофёра с «Крокодила» Сюпа и ожившего Огаркова, начали спешно готовить встречу именинников. Главное  действующее лицо праздника посвящения новичков в альпинисты — Король ущелья. В нынешнем составе на роль Короля никто не тянет. Решили, что обойдёмся Королевой, тем более, что есть подходящая кандидатура. Я эту кандидатуру — Юльку из пашкинского отделения, акварелью разукрасил до неузнаваемости, сообща нарядили её соответственно — настоящая Сопият, владычица ущелья получилась! Общими усилиями приготовили  все  необходимые причиндалы и прибамбасы для предстоящего действа — священную клятву, факелы, воду для обливания, зелёнку, печать из картошки и всякое прочее важное. И вовремя дождь закончился, и солнце тёплым золотом брызнуло! Жаль, что не вернулись ещё  разрядники Графа и Васильниколаича Кривова — без них людей для празднества маловато... Да и связи с ними всё нет. Откуда ж быть праздничному настроению?..
              К 16-часовой радиосвязи, под тревожными взглядами всех присутствующих, Чепур полез с рацией повыше на склон в надежде, что оттуда удастся связаться с отделениями.
	И тут как раз новички подходят, пора начинать весёлую экзекуцию посвящения их в восходители!..
	...В полпятого Чепур спустился, так и не связавшись с Кривовым и Волковским, а к этому моменту и торжество завершилось — коротко, вяло и скомкано.
	... В 17-00 в верхней части кулуара нарисовались медленно движущиеся вниз точки. Посчитали — идут пятеро. Значит, это отделение Кривова.
       В 17-30 и Граф со своими воспитанниками появился на спуске. Ну, всё — как камень с души сняли, через час будем наконец-то  вместе!..
	Горбачевский расслабился и приказал готовиться к праздничному ужину, выставив на общий восторг водку, пиво, вино, коньяк, шпроты, копчёную куру, копчёную колбасу, копчёное сало и прочее... Тут на дворе грянул бодрый «физкульт-привет», возвещающий прибытие Кривова, и через миг сам Василий, бодрый и голодный, возник около вкуснот. Пашкин заканючил что-то о раздельном питании и несовместимости представленных нашему вниманию продуктов, на что Кривов мудро заметил: — Не хочешь петь, не пей! Хочешь разделяться, разделяйся. Но молча! Наши желудки без твоих советов в съеденном разберутся! 
	В 18-15, под вновь полившим дождём, и Витя Волковский, выстроив своё  отделение перед старшим тренером, щёлкнул рифлёнными каблуками кофлахов, обильно взбрызгав жидкую грязь, и доложил об успешном восхождении. Причём, одна из его участниц закрыла третий разряд, и Дмитрич торжественно вручил ей баночку «Пепси», а все присутствующие её обцеловали.
	После этого благородный Граф заявил, что должен  принять душ. Испросив у непривычно покладистого Дмитрича спирта, он хлопнул полтинничек и удалился в свои развалины приводить себя  в порядок. Пашкин тоже раскатал губу на спирт, но Горбачевский твёрдо сказал: «Нет!» и Шура поплёлся к начспасу за консультацией по маршруту предстоящего восхождения. Следом удалился к своим бывшим новичкам, новоиспечённым значкисткам и, соскучившийся по ним, Кривов. А я с холстом и этюдником полез на склон с намерением изувековечить Софию на закате — погода этому ныне весьма благоприятствует.
	И  вдохновенно и результативно занимался этим делом до 9 часов вечера, пока окончательно не стемнело и не подморозило. Но закончить не успел и, если будет подходящая погода, постараюсь доделать завтра.
	...Вечер тихий, звёздный, ясный. Лишь чуть пониже вершины пика София клубится облако, серебрясь в лунном свете. Сегодня полнолуние. Луна гигантская и такая яркая, что я спокойно делаю эту запись в её свете. Звёзды сегодня тоже гигантские и необычайно яркие. Горы в отблесках трепетного небесного свечения призрачно голубеют. А внизу на земле, неярко освещая шершавые стволы сосен и скаты палаток, пляшут оранжевые огни костров. Слышны гитарные переборы и тихие песни, и вспышки смеха. И добродушно бормочет речка.
	Так жалко тех, кто незнаком со всем этим, кто этого не знает, не видел и не ощущал!..
	Пока бродил по округе, любуясь красотой сегодняшнего вечера, опаздал к началу пиршества, пришлось навёрстывать.  
	В процессе ужина Кривов неожиданно поднял тему матерных ругательств, вернее, допустимости, а ещё точнее — недопустимости их на  восхождениях.  Сегодня, по его словам, у участниц его отделения ушки в трубочки  закручивались от лихих выражений, разбрасываемых графским  Яшкой с соседнего маршрута. Горбачевский эту информацию воспринял близко к сердцу и осерчал аж до угрозы списать сквернослова с альпиниады. Граф Волковский попытался защитить своего воспитанника, говоря, что за два сезона сходил с ним на  шесть гор и видит в нём перспективного восходителя, что на маршрутах  он отлично работает, а матерных слов вовсе даже и не знает. Учитывая, что Витя сильно заикается, его тираду выслушать было непросто но, дослушав, все от души  посмеялись. А Дмитрич насупился и мрачно заявил, что в таком разе будет с самим  Волковским разбираться...
	Забавно, что в процессе этой весьма эмоциональной дискуссии сами её высоконравственные участники выражались столь виртуозно, изощрённо и смачно, как начинающим альпинистам ещё и не снилось.
	Невольно вспомнился старый анекдот о том, как в альпинистской группе оказалась барышня и, по такому случаю, мужики договорились на восхождении не  выражаться. И вот работают они на стене, и лидер, забивая крюк, промазал и со  всего размаха саданул себе айсбайлем по пальцу. Но, согласно уговору, лишь, закусив губу, замычал от боли. А горное эхо громыхнуло по  ущелью привычным словосочетанием: «……….!!!»
	Резюме совещания: материться в отделении на маршруте имеет право лишь инструктор, лишь в чрезвычайной ситуации, лишь по понятному всем поводу и осознанной всеми причине — предельно целенаправленно, адресно и, что самое важное, личностно не оскорбительно. Допустима лишь ругань, направленная не на личность восходителя, а на его неправильные действия, способные повлечь за собой конкретную опасность для него самого или его партнёров…
	Вот такие они моралисты, эти альпинисты! А ещё ведь, спя на дырявом полу в грязи,  на камнях, на льду или в снегу, на морозе, под пургой или под дождём, ещё и бреются регулярно и чистят зубы!

	3 мая.
	Подкинулся сегодня в 5-00, чтобы застать рассветное состояние. Сожители мои ещё спят, храпя ужасающе. Лишь Саша Пашкин во сне жалобно поскуливает и всхлипывает. Может, это в связи с его неженатостью?
	Облачась в двое шерстяных штанов и двое свитеров, ещё упаковался в пуховку и сверху натянул ветрозащитный костюм, на руки — шерстяные перчатки и  синтепоновые рукавицы, обшитые непродуваемым каландрированным капроном.
	В 5-40 я уже на склоне высоко, приготовился к работе, раскрыл этюдник — упёр его ножки в камень, об который вчера вечером чистил мастихин и сейчас, конечно, измазался.  Закрепил холст, выдавил на палитру краски, налил разбавитель, разложил кисти. Всё знакомо и привычно. Приятно. Жду рассвет с нетерпением.
	Солнце взошло, да над Софией оно скрыто плотными облаками – золотого утреннего восторга, который я мечтал запечатлеть, сегодня не получилось. Обидно и досадно!
	Но чуть наклонная, элегантная пирамида Пештеры, свободна от облаков и разожгла на своих склонах желанный рассветный пожар – переориентировался и впрягаюсь в работу.
	6-00... 6-30... 7 часов. Сегодня день отдыха, выходов наверх нет, и альпинисты не спешат покинуть спальные мешки, пытаясь наверстать сон за прошлое и набрать в запас на будущее.
	8-00... 9-00... 10 часов. Работается радостно. И успешно! Я доволен тем, что на холсте у меня получается...
	А внизу постепенно оживает лагерь. С состраданием наблюдаю за яркими многоцветными фигурками, мечущимися по заиндевелым окрестностям в поисках уютного местечка  для удовлетворения утренних потребностей. 
	Очень созидательно и результативно проработал до 11 часов, пока  заботливый ГАД не начал заманивать на завтрак. Спускаться очень не хотелось, но, спустившись, поел-попил с большим удовольствием. И вновь за  работу. Благодаря Горбачевскому, здесь я свободен от всех житейских проблем, как в Доме творчества.  В Краснодаре таких условий для работы нет.
       Альпинистский народ, наслаждаясь бездельем, безветрием и межоблачными прорывами солнечных лучей, активно купается, стирается и ремонтируется.
	Приятно наблюдать, как по мере углубления в альпинизм меняются  отношения между людьми. Когда приехали сюда, одного паренька иначе, как «рыжий», не называли. А теперь, после двух восхождений, все его зовут или Дениской, или Золотым...
	К полудню почти доделал свой пейзаж, а Горбачевский с Чепуром сварганили восхитительный соус, к нему ещё копчёная колбаска и сало, лучёк – чесночёк, и распечатали бутылёчек. Пришлось мне срочно живопись закончить. Я, может быть, продолжал бы её и себя мучить, да ГАД, постояв  минут пятнадцать за моей спиной и понаблюдав за работой, командирским  голосом объявил, что шедевр состоялся. И категорически запретил  прикасаться к холсту. А для верности кисти отобрал. Старший тренер! Не поспоришь, не возразишь — пришлось подчиниться и в весёлую компанию  влиться. Взмахнули ложками, лязгнули сдвинутыми кружками.
	И, словно подтверждая правильность наших действий,— могучий рык двух снежных лавин, рухнувших дуплетом с противоположного склона ущелья...
	...Попили, покушали, и во мне вновь художник пробудился. И отправился я  на поиск нового мотива. И нашёл. И настроился на него, и начал писать. Да вдруг  нежданно-негаданно налетела резко и буйно громкая и задорная гроза с ярко блескучей молнией, с азартным, раскатистым, пушечно-громким громом и шквалистым ветром!.. А потом на водопадную неистовость грозового ливня  стремительно надвинулась жуткая чёрная стена сокрушительного града. Да крупного! Как черешня!..
	Гигантскими скачками, со своими живописными принадлежностями в руках, избиваемый небесной шрапнелью, я пронёсся по ущелью и, клубясь густым горячим паром, ввалился в нашу тесную ночлежку — мудрый штаб — родной кубрик — сытный камбуз — игорный дом — интеллектуальный клуб — уютную кают-компанию... Следом, потирая побитые головы и обтрепанные уши, явились взъерошенные и промокшие Пашкин с Чепуром. Сухие, целые  и невредимые домоседы Горбачевский и Граф с Кривовым замечательно поупражнялись в остроумии по нашему поводу. 
	Едва мы отдышались и в себя пришли, как, оборвав  полиэтиленовый занавес на дверном проёме, обильно брызгаясь при каждом движении, возникли перед нами только что поднявшиеся из Архыза ставропольские альпинисты во главе с нашим  старинным  знакомцем Андрюшей  Швырёвым. И с ними две мокрые симпатичные прозрачные бутылочки водочки. И мы тут же её, родимую, согревающую, веселящую и с тяготами жизни примиряющую, с удовольствием и добрыми пожеланиями, радостно и  неспеша  скушали. Под коллективные воспоминания об общем счастливом, полном  приключений молодом альпинистском былом. При этом я, устроившись в углу  на фанерном ящике для радиоаппаратуры, как-то незаметно доделал пейзаж, который начал перед грозой.
        Меж тем солнце вдруг непредсказуемо раскочегарилось и теперь палит немилосердно, уничтожая последние следы недавнего града. Даже обидно за него — был таким сильным, буйным… а стал паром, ничем...
	Дождался 17-30, надеясь продолжить живописать Пештуру. А нужное освещение так и не возникло. Но я, честно и горестно сознавая свою неудачливость, всё-таки стараюсь — расставил в талом снегу этюдник, и пишу, переписываю...
	Пашкин, тоже романтик, где-то бродит по ущелью с этюдником  в поисках красоты. А мудрые прагматики Горбачевский и Чепур, Волковский и Кривов взяли и заснули, подгребя под себя и нагребя на себя все наши спальники.
	...Хоть и в сомнениях и в муках, но картинку я родил! И даже самому очень нравится!
	Возвращаясь с пленэра в нашу норку, нашёл на проталине симпатичный конгломерантный гладко обкатанный камешек — память о многомиллионнолетней давности вулканических и ледниковых периодах земной геологической истории. Повезу его в Краснодар симпатичной Настеньке, дочке моего коллеги, прекрасного художника Вити Чепурко — она всегда, заходя с отцом ко мне в мастерскую, заглядывается на камни, мною с гор привезённые.
	...Пашкин написал несколько отличных этюдов. И может ещё лучше! Но спешит Шура, рано успокаивается…
	...В 21-00 все инструктора, как никогда дружно, собрались на заседание. За день безделья все утомились и заскучали по восхождениям, готовы теперь взвиться и воспарить. А массовое воспарение требует согласованности и взаимодействия.
	Обсудили возможные нюансы завтрашних восхождений, обговорили варианты взаимного контроля, меры обеспечения безопасности. Проверили рации, уточнили позывные, время сеансов радиосвязи и контрольное время. Выпили за предстоящий успех по полтинничку коньячку и — в люлю — в 4 часа утра всем уходить наверх...

	4 мая.
	В полчетвёртого народ зашумел, затопал, зазвенел посудой и снаряжением. Как мне вверх захотелось! Это ведь так интересно, так приятно, так замечательно! Жаль, что возраст вводит свои коррективы. Некорректируемые. Впрочем, дело не в  возрасте — Кривов старше, а ходит по маршрутам так, что молодые не могут угнаться. Дело в смене приоритетов. У меня теперь в горах иная функция. И осознание ответственности за принятую на себя художническую миссию, заставляет делать не то, что хочется, а что должен…
	Проводив коллег, мы с Дмитричем ещё подремали, а потом  решили заняться переселением в освободившийся вчера домик — в нём и просторней, и стёкла в окнах целые, и двери есть, и стол, и даже чурбаки, чтоб сидеть. А в соседнюю комнату перебирается Шипилов со своими спасателями.
        Едва мы все пожитки перетащили, воротился Пашкин со своим отделением. Не понравилось ему что-то в небе. И решил он делать подход под маршрут вечером, по морозцу. Горбачевский пожал плечами, но демократично согласился: хозяин — барин...
	Пашкин попил чайку с печеньем и заснул. Горбачевский с Агарковым занялись переносом в наше новое жильё базовой радиостанции и установкой  антенны. А я отправился к реке на этюд.
	Красота сегодня! Солнечно, тепло, ярко! И в душе как-то особенно просторно, свободно и радостно!
	Во всех углублениях рельефа и вдоль реки ещё лежит глубокий снег, а на взгорках земля оттаяла и  просохла, здесь уже  травка зеленеет, сияют цветочки яркие — белые, жёлтые, синие, голубые, розовые, фиолетовые. И цветочный запах замечательный, праздничный...
	Устроился работать, примостившись на тёплых камнях среди сугробов, рядом с рекой. Так тепло, что пишу, обнажившись, подставив солнышку свою телесную хилость и седую волосатость. Но, увы, вскоре тучи наехали на светило, и резко похолодало, пришлось срочно одеваться. Вначале майку натянул и рубашку, потом свитер, потом пришлось и пуховку напялить, и даже капюшон надвинуть. Задул ледяной ветер, начал срываться дождичек вперемешку со снегом, загромыхал гром. Где-то на уровне близких вершин, где сейчас работают на снеговой и скальной крутизне отделения альпиниады, начинает злобствовать гроза. Многоопытный Пашкин, молодчина, заблаговременно её учуял!..
	Полил дождь, но я продолжаю писать, укрываясь зонтиком. А ветер усердствует, стараясь вырвать его из рук и зашвырнуть куда подальше. Дождь  стучит по размокшему, обвисшему холсту, заливает палитру. Пуховка на плечах  и спине промокла. И задница от холодной мокроты задубела, сижу-то на голом  камне, а тёплую пенополиуритановую седушку, старый козёл, забыл в лагере!
	... К 15 часам возненавидел и пейзаж, и омерзительную погоду, и альпинизм, и туризм, и пленэрную живопись, и свой нынешний этюд, и себя – недоумка простуженного, вместо создания изысканных салонных натюрмортов или подобострастных портретов, наивно  пытающегося запечатлеть изменчивое, неповторимое, непостижимое и незапечатливаемое дикое первозданно-природное. 
	Чавкая вибрамами по грязи, прибрёл я, глотая холодный дождь, к нашей новой обители, ткнулся в дверь, а она заперта.
	Вокруг дикие горы, вершины их теряются в низких тучах... по лбу моему, укрываясь под зонтиком, щекочуще ползёт квёлая  весенняя муха... по зонту ливень барабанно колотит... а дверь изнутри  закрыта!.. Как там у Окуджавы?
	                                  Когда метель ревёт как зверь
                                                                    Протяжно и сердито
	                                  Не запирайте вашу дверь,
	                                  Пусть будет дверь открыта.

	Лучше было, когда двери у нас вообще не было... И ещё какая-то мысль в голову полезла, но влезть не успела — дверь распахнулась и, сверкнув очками,  предстал предо мною разгорячённый Дмитрич с кружкой в руке. Я успокоился — мораль и нравственность в полном порядке, а то уж мерещилось нечто неприличное. Впустил  Горбачевский нас с мухой  внутрь, а тут, оказывается, не только заспанный Пашкин, но, уже переодетые в сухое после мерзкой высотной мокрой промозглости, и Волковский с Чепуром сидят, зубы скалят, под  яичницу с салом водку пьянствуют — сделали свои горы и спустились! И у Кривова, говорят, тоже всё впорядке — он в лагерь под дождём спускаться не захотел, остался на верхних ночёвках выше туч.
	Ожидающая меня кружка заботами коллег полна пропущенных тостов и требует внимания. И я ей внимание уделил, с удовольствием ощущая, как приятное тепло разливается по стылому организму. Переоделся, утеплился и потом основательно закусил салом с чесноком. В городе сразу же помер бы  от изжоги! А здесь, кроме явной для здоровья пользы, ничего иного не ощутил.
	Тут разрядники принесли в дар тренерам борщ, исходящий обильным паром и умопомрачительным ароматом. А едва мы это высшее кулинарное произведение дохлебали, нас пригласили на банкет по случаю 25-летия Зёбры и выполнения им сегодня второго спортивного разряда по альпинизму.
	...За банкетным столом сидим, я бы сказал, лёжа — в продуваемом и промокаемом полуразваленном строении  на мокрых спальниках и рюкзаках, разложенных  по мокрой прелой  соломе вокруг мокрого полиэтилена, уставленного угощением. Как пелось когда-то, в годы моей далёкой юности: «Сверху сыро, снизу грязно, посредине безобразно». На закопчённых стенах вперемешку висят бухты верёвок, ледорубы и айсбайли, палки копчёной колбасы и лыжные палки, каски, пуховки и анораки, связки ледобуров, скальных крючьев, закладух и френдов, связки таранки и бубликов, разноцветные трусы, носки и портянки, пучки чеснока и лука, мешочки с крупами и страховочные системы, солнцезащитные очки и жумары, пакеты с вермишелью, бульонными кубиками, конфетами и черносливом, гетры, бахилы и рукавицы, скальные молотки и ледовые «птеродактили», «шакалы», «фифы», гирлянды карабинов, острозубые кошки и ещё многое разное, необходимое для здешней жизни. Под низким дырявым потолком, грязно капая на всю компанию, болтаются, подвешенные за шнурки, мокрые вибрамы и кофлахи.
	Под многословные тосты помаленьку, не спеша, выпиваем и поём. Так много есть замечательных песен, гораздо более мелодичных, умных, добрых и душевных, чем то, что круглосуточно обрушивают на уши и души людей телевидение и радио!
	... Сеанс радиосвязи: Гофштейн информировал о том, что у одного из инструкторов ставропольских армейских сборов жену в городе сбила машина. Этот офицер сейчас со своими курсантами на гребне Софийского хребта — на седловине перевала Столичный. С ними радиосвязи нет. Но Горбачевский связался с Кривовым, и тот послал сквозь темноту к биваку ставропольцев свою связку, передал страшную весть.
	За полтора часа под снегопадом, а ниже под дождём, по лавиноопасному склону инструктор-ставрополец спустился в базовый лагерь, наскоро собрался и побежал вниз, в ночь. 
	Вот и думай, где опасней — в горах или в городе...

	5 мая.
	В 4 часа ночи Пашкин увёл свое отделение на восхождение. Когда его провожали, небо было лунное, звёздное, чистое, ясное; ночь морозная — появилась надежда, что установится хорошая погода. Но когда в 7-30 я отправился на этюд, опять всё вокруг затянуто низкими облаками – сыро, пасмурно, промозгло, противно и ни черта не видно.
	На утренней связи Пашкин сообщил, что после выхода на перемычку у одного из его участников неожиданно возникли проблемы со здоровьем, и он отправлен в лагерь. До перегиба склона Шура сам его визуально контролирует, а на спуске по кулуару уже мы будем его наблюдать.
	Горбачевский тут же связку разрядников выслал навстречу.
	А Кривов со своими людьми, после ночёвки на плато, раненько отправился вниз и уже прискакал.
	... Позавтракали нашей любимой, потому как быстрой, яичницей с колбасой и я — вновь за работу — постараюсь сегодня закончить три начатые холста.
	Пришёл пашкинский участник и, напичканный лекарствами, завалился спать. Врач альпиниады Сумбат Александров определил у него приступ гастрита, ничего страшного.
	... На дневную связь Пашкин не вышел. Но поводов для волнения нет — он находится сейчас далеко за перегибом, и оттуда его рация без ретранслятора до базы не достаёт.
	... К 14 часам  дотюкал вчерашний холст. Он после купания под дождем безобразно провис и работать было очень неудобно. Но я справился, получилось нормально. Сразу после окончания работы я редко бываю доволен результатом, но сейчас  действительно нравится то, что удалось сделать.
	Тут и Шура Пашкин в эфире прорезался — у него всё хорошо на маршруте получается, он доволен и людьми своими, и горой, и даже погодой: нет ни дождя, ни снегопада, ни ветра, ни знойного солнца — самое то, что нужно.
	Пока Горбачевский вёл радиопереговоры, Чепур приготовил обед и признался, что вчера у него был день рождения, о котором он умолчал, дабы не отвлекаться от участия в праздновании 25-летия Зёбры. После столь важного сообщения даже трезвенник Кривов на равных и с энтузиазмом поддержал тосты с поздравлениями и добрыми пожеланиями имениннику...
	После обеда Граф Волковский с таинственным видом позвал меня в свою палатку «как художник художника». Я думал, что Витя, втайне от Дмитрича, вознамерился усугубить, но он вдруг свои стихи прочитал, посвящённые одной из участниц сбора. Неплохие, между прочим, стихи. Хоть, на мой вкус, он слишком часто глаза упоминает, словно у барышни больше другого ничего нет достойного внимания...
	Когда после графской поэзии я вернулся в наш домик, Чепур с Горбачевским дружно спали. Укрыл их поджатые голые ноги спальником — не столько из гуманистических, сколько из гигиенических соображений – воздух в помещении они отнюдь не озонировали.
	Устроившись на ящике с медикаментами, дописываю без натуры, по памяти, начатую ещё два-три дня тому назад Пештеру в контровом свете.
	Зашёл бодрый Кривов, разбудил Горбачевского, сообщил, что идёт «до ветру» и принимает заказы — за кого покакать. Дмитрич хотел рассердиться, да сообразил, что это пришло время очередного сеанса радиосвязи.
       Связались с Шурой — у него всё хорошо, гору он со своим отделением успешно сделал и уже балдеет на биваке. Все здоровы, бодры и веселы, чего и нам желают. В это время, видно, чтоб мы не забывались и не задавались, с северного склона Софии грохнулась большущая лавина.
	... К 18 часам я вроде бы закончил Пештеру. Как всегда испытываю неудовлетворённость, хочется ещё что-то изменять, доделывать, переделывать и улучшать. Но бдительный Горбачевский начеку и буквально хватает за руки, не позволяя прикасаться к холсту. Может быть, он и прав — со стороны виднее...
	Потом Дмитрич ушёл к Шипилову уточнить кое-что по предстоящим восхождениям и я, воспользовавшись этим обстоятельством, удовлетворил-таки художническое желание и отвёл душу — до 19 часов продолжал писать свой холст и довёл его все-таки до желаемого состояния.
	И тут на меня вдруг долгожданная изжога накатила. Чтобы отвлечься, пошёл к ручью, посуду всю перемыл. Не помогло. Сунул тогда в пасть здоровенную светло-коричневую таблетку, специально для этого случая ещё дома уложенную мне в карман пуховки заботливой Люсей, и пошёл прогуляться-развеяться вверх по ущелью.	Чем выше поднимаюсь, тем снега больше,  всё глубже я в него проваливаюсь.
	Низко, совсем рядом со мной, со свистящим шипением разрезая воздух, пронеслись два орла.
	... Поднимался до 20-10, любуясь нежнейшим перламутровым колоритом, разлитым вокруг во всём трёхмерном пространстве. Дошёл до речки Бугойстаут, найдя по пути несколько замечательных мотивов и для масла, и для акварели. Эх, жаль, до конца альпиниады времени уже мало осталось. А тут можно всю жизнь писать, и никогда не надоест!
	Смеркается. Вздымающиеся  вокруг горные кряжи плавно тускнеют, бледнеют, постепенно сливаются с нежно-сиреневым небом, на котором медленно гаснут бледно-оранжевые облака.
	... Взглянул на часы, оказалось уже сорок минут стою, прислонившись к замшелой заснеженной каменной глыбе под огромной сосной...

                                                                        На горной поляне
	                                      Растёт молодая сосна,
	                                      Крепки её ветви
	                                      И хвоя густая пышна.
	                                      Вершина её
	                                      Под летящим звенит ветерком,
	                                      Звенит непрерывно,
	                                      Как музыка, ночью и днём.
	                                      В тени, у корней,
	                                      Зеленеет, курчавится мох,
	                                      И цвет её игл,
	                                      Словно тёмно-лиловый дымок.
	                                      Расти ей, красавице,
	                                      Годы расти и века,
                                                            	Покамест вершиной
	                                      Она не пронзит облака.

               Зачем люди смертны, почему так обидно, несправедливо короток наш век?
	…Пора на базу, а то не успею вернуться до темноты, и ребята будут волноваться.
	Закурил перед обратной дорогой, бросил спичку в ручей и пошёл за ней следом, наблюдая, как плывёт она, крутится в потоке, ныряет. Несколько раз выручал её, когда застревала в камнях, потом поток набрал силу, спичку понесло стремительно, я за ней побежал, да куда там! — проваливаюсь в снег по развилку — отстал. Потом ручей нырнул под снежный мост и метрах в тридцати ниже вырвался из-под него бурным водопадом.
	                                     За сизой дымкою вдали
	                                     Горит закат.
	                                     Гляжу на горные хребты,
	                                     На водопад.
	                                     Летит он с облачных высот
	                                     Сквозь горный лес
	                                     И кажется, то Млечный Путь
	                                     Упал с небес.

	Спичку я, конечно, потерял. И следы своего подъёма потерял. И полез вниз вдоль ручья по глубокому снегу напролом. Потом логика пути всё-таки вывела на мою старую тропу. Начал моросить дождь — чудо, как хорошо!
	Грустя о том, что нельзя провести здесь всю жизнь, и ещё об отсутствии плаща или хотя бы зонтика, к началу  инструкторского заседания я, промокший и запыхавшийся, ввалился в нашу берлогу. Треть пути, поняв, что опаздываю, пробежал.

	6 мая.
	Проснулся в 6-30. Вернее ГАД меня поднял, выманив из спальника восторженными восклицаниями по поводу замечательной погоды. И правда, день  с утра, как никогда, распахнут солнцу.
	Пашкин сегодня делает вторую гору и сейчас доложил по радио, что уже работает на маршруте. Олежка Афанасьев с Зёброй тоже уже на своей стене работают. А реактивный Толик Чепур, выйдя из лагеря в полночь, к завтраку уже благополучно спустился с вершины.
	…Вдохновлённый восходительскими успехами друзей, и, не просто подгоняемый, а буквально выгоняемый Горбачевским, я, наскоро перекусив, нагрузился художнической амуницией и потопал вверх по своим вечерним следам. Спешу, чтобы успеть  использовать небывалую сегодняшнюю солнечность.
	Но когда выбрал мотив для работы, распаковал рюкзак и достал этюдник, был поражён отсутствием подрамника с холстом. Забыл! Не бывало со мной раньше такого никогда за все годы пленэрной работы в горах... Случалось, что писал акварель жёсткими щетинными кистями для масляных красок... было, что приходилось на морозе масляные краски размешивать беличьими акварельными кисточками... было, что писал одним мастихином… писал пальцем… разлохмаченным репшнуром... Но чтоб холст забыть! Будем считать, что это признак гениальности... Но что же делать? Бежать в лагерь за холстом далеко и долго, времени жалко. Хорошо, что акварель с собой есть, и акварельные кисти, и последний оставшийся лист бумаги.
	Разрезал бумагу пополам — хоть меньшего размера, но всё-таки не одну, а две акварельки напишу...
	...К 13 часам одну акварель закончил. Получилось, как обычно, не совсем то, что задумывалось, но, в общем, годится. Изобразил я Софийское Седло. Когда уже заканчивал, в узкой горловине перевального кулуара грохнулась лавина. Такая мощь! Не перестаю уж много лет горами поражаться...
	За успешное окончание первой акварели выпил банку пива, засунутую утром в мой рюкзак заботливым ГАДом. Кстати, оказывается, он мне ещё и банку сгущенки положил. Но сладкое уж позже, после второго листа. Если сделаю его, конечно... Работать, честно говоря, абсолютно не хочется. Такая красота вокруг, такая умиротворённость в душе, истома в теле... Лежал бы на какой-нибудь сухой проталинке и ничего не делал, только любовался бы тем, что вокруг. В ленивости вообще-то меня упрекнуть трудно, видимо, это усталость накопилась. Да и погода сегодня такая редкостно замечательная, радостно отдыхательная, что не к работе, а к балдежу располагает... Как в старинной мудрости говорится – если работать не хочется, нужно полежать, может быть, пройдёт...
	Посидел на сухом камешке, греясь под тёплым солнышком, жмурясь, как кот, и почти так же мурлыча. Для вдохновения слопал-таки сгущёнку. И полегчало! Взялся за вторую акварель...
	... К 15-30 закончил второй лист, вполне им удовлетворенный. Изобразил Софийский хребет в районе пика Надежда, ледники Соловьёва и Ак-Айры. Потом погоревал вновь по поводу отсутствия холста — такое сейчас состояние красивое, только бы и писать! Посидел, покурил со вкусом, любуясь на окружающие горы. Неторопливо собрался, и неспеша двинулся к лагерю, под грохот и гул лавин. Снег раскис, и я на каждом шагу глубоко проваливаюсь. Измучился, пока на обтаявший склон выбрался.
	На Софии снег стаивает день ото дня всё сильнее, осыпается лавинами. И ослепительно белоснежная, гордая и прекрасная альпийская вершина, какой мы увидели её по приезду, постепенно превращается в некое подобие российского бомжа — ободранного, обшарпанного. Очень жаль исчезающую под весенним солнцем зимнюю красоту. 
	... Вернулся в лагерь очень вовремя по двум причинам: во-первых, неожиданно дождь полил, а во-вторых, у Горбачевского с Чепуром жареная картошечка как раз созрела и они, готовясь к трапезе, откупоривают пиво. Оказывается, сегодня Дмитрич с Сюпом съездили в Архыз, привезли и  пиво, и сигареты, и барана — на прощальный банкет;  баран теперь на обтаявшем склоне травку щиплет.
	Альпинистские новости дня: Воспитанники Чепура успешно прошли стенный маршрут 4-А категории трудности и уже вернулись; Пашкин сводил своё отделение на 2-Б, и этим восхождением его ребятки закрыли третий разряд. Но от возвращения  Саша отказался и по рации выпросил у Горбаческого с Шипиловым разрешение ещё на одну ночёвку на плато с тем, чтобы завтра с утра ещё на одну гору взойти. Кривов с Волковским тоже увели свои отделения наверх, чтобы завтра пораньше выйти на маршруты. При этом Граф понёс Пашкину бензин для примуса, сигареты и картон для живописи. Пасмурно, холодно, дождь сечёт. Но в бинокль хорошо видно, как малюсенькие фигурки ползут вверх по крутому снежному склону, исполосованному лавинными бороздами...
	... Мечтал я сегодня дописать давно начатую закатную Софию, да, видать,  не судьба — опять дождь. Делать мне нечего, и от этого мне скучно и грустно. Может быть, спать завалиться, как сделал мудрый Анатолий Алексеевич, мастер спорта Чепур? Но как-то не получается у меня дневной сон. Попытался всё-таки прилечь, да при этом неуклюже наступил на руку Чепуру и разбудил его. И пошли мы вдвоём проветриться под дождичком, нагулять аппетит. Зацепили по пути и Дмитрича, спускавшегося со склона с рацией под мышкой после очередного сеанса радиосвязи. Дошли до костра разрядников, потрепались с ребятишками и неожиданно все вместе увидели, что укрытые тёмными клубящимися тучами далёкие вершины хребта Абишера-Ахуба вдруг осветились снизу ярким и, при нынешней погоде, совершенно нереальным, абсолютно невозможным, немыслимым огненно-алым цветом. Если такое изобразить на холсте, все решат, что художник чокнулся, никто не поверит, что такое бывает. А если сфотографировать, то все решат, что плёнка бракованная. В общем, то, что мы видим, быть не может…но мы это действительно видим! Долго стоим молча, собственным глазам не веря, озадаченные и поражённые. И восхищённые…

	7 мая.
	В половине четвёртого ночи нас разбудили громкие возбужденные голоса под окном и резкий требовательный стук в дверь. Вскочили тревожно: что случилось, кого спасать? А это, оказывается, вовсе не несчастье, а это Серёга Свиранский и Гена Суковицин из Краснодара на три дня в гости к нам приехали. Рукопожатия, объятия, восторженные похлопывания по спинам и пониже.  Тут, конечно, уже не до сна, усадили прибывших за стол, начали их кормить-поить. Ну и сами, понятное дело, выпиваем-закусываем, ибо джин, гостями привезённый, совершенно замечательный.
	Со Свиранским очаровательная молодая дама. Судя по тому, как уважительно на нас смотрит, как внимательно слушает, как скромно молчит и не препятствует выпивке — не жена.
	Ребята рассказали, что в Краснодаре Олег Кравченко влетел в аварию. Все живы. Но разбил и свою машину, и чужую — восстанавливать придётся долго и дорого. Лучше бы, как планировал, на альпиниаду сюда поехал. А в Крыму на скалах поломался Игорь Рисположенский — сейчас он уже в Краснодаре в больнице. Выпили  дружно за скорейшее выздоровление Риса и олежкиной машины.
	В 5-30 приехавшие выразили желание отдохнуть после бессонной ночи, а я упаковал в рюкзак свой живописный инструментарий, и пошёл работать на то место, где вчера написал две акварели.
	Утро подстать вчерашнему закату замечательное, какое-то особенно очаровательное... Небо чистейшее, прозрачнейшее. Смена красок разгорающеегося восхода бесподобная... В общем, ни в сказке сказать, ни пером, ни кистью описать…
	В 6-30 положил первый мазок и провозился с пейзажем неотрывно до 12-45. Что-то, конечно, изобразил. Но это и отдалённо не передаёт те чувства и ощущения, что я пережил, наблюдая сегодня рождение дня в горах.
	Как и вчера, у меня с собой пиво и сгущёнка. Употребил. Но не взбодрился, как рассчитывал, а, наоборот, расслабился. И в сон потянуло. Прилёг на проталинке у ручейка и балдею под солнышком, любуясь сквозь дрёму всем, что вокруг простирается и громоздится. Так светло в душе и спокойно, что ничегошеньки делать не хочется. И уходить из этого многообразного  великолепия не хочется. Так бы и лежать, и смотреть вокруг, и никогда не умирать...
       Домой пошёл высоко по склону траверсом, не спеша, общаясь по пути с  замечательными соснами. В третьем часу  приплюхал на базу, совершенно умирая от жары и недосыпа. А тут готов классный супчик. Чепур с Горбачевским ещё и начавшей зеленеть колбаски поджарили. И, пока  Свиранский со своей дамой ушёл кататься на  лыжах, а Суковицин пошёл соло  по 2-А  на Пештеру, мы славно пообедали под джин и пиво — в очередной раз друзья не дали мне пропасть, вернули к жизни, восстановили физические и душевные силы, возродили творческий потенциал. И я, себе на удивление, вновь начал работать, и к 17 часам закончил ещё один холст!..
	А в 17-15 Толик Чепур поставил на примус котелок с водой для чая и, дожидаясь, пока он закипит, начал ножом разделывать на ужин вяленую рыбу. И вдруг нож сорвался! И Анатолий полоснул себя по вене на левом запястье... хлынула кровь!..
	Мгновенно наложили жгут. Нашего доктора Сумбата Александрова в лагере нет, он на восхождении — быстро отыскали загоравшего в затишке у реки ставропольского дока, и теперь он суетится со своими  инструментами над лежащим Чепуром. А тут отделение Кривова подошло и Сумбатик, только что спустившийся с горы, не отдышавшись, с ходу подключился к починке Чепура.
	Вскоре пришли значкисты, успешно сделавшие первую свою 2-А. И Гена Суковицин благополучно вернулся, и отделение Пашкина уже на подходе к базе, и следом за ними Граф со своими участниками спускается, и Свиранские уже пришли. Всё бы хорошо и даже замечательно, кабы не «самострел» Чепура...
	Поддерживаемый Сумбатом, из комнаты Шипилова, превращённой в операционную, приковылял Толик. Бледный, забинтованная рука на перевязи. Мы в это время  за столом на ужин умащиваемся, и все хором вопросы к раненому и  к доктору:
        -  Толя, коньячку выпьешь? Сумбат, ему выпить можно? 
Они оба в один голос, весьма энергично:
-  А как же! 
Мы хотели Чепура уложить и подать ему кружку с коньяком в спальник, да он резко запротестовал:
        — Не удалось зарезаться, так хотите, чтоб захлебнулся?!
	 — Будет жить, раз хочет пить! — с облегчением резюмировал  Горбачевский.
	Застолье весёлое, шумное, радостное. Все довольны альпиниадой, переполнены впечатлениями от пройденных маршрутов, воспоминаниями о технических и психологических рабочих ситуациях, анализируют события и свои  действия, оценивают умения, характеры, волевые качества, спортивные перспективы своих учеников... Все инструктора  довольны. Общее мнение — есть кому передать наши горы. Жизнь продолжается!
	... А очаровательная дама Свиранского оказалась, всё-таки, его женой. Правда, ещё совсем свежей, всего двухмесячной. Вот бы, и набирая многолетний семейный стаж, жёны всегда оставались такими же уважительными, заботливыми, терпеливыми и покладистыми — вечно свежими!..

              8 мая.
	Обидно — проспал рассвет, проснулся лишь в 8-30. Причём, и ночь была какая-то тяжёлая, не отдыхательная, и утром очень трудно  просыпался и вставал — ломает всего. Что-то я под конец расклеился: и горло заболело, и голова болит, хотя, вроде бы, чему там болеть в моей-то голове?
	А тут ещё Пашкин с утра пораньше, ни с того, ни с сего гундосит какую-то  ахинею о еврейской опасности. Чёрт его поймёт, Шуру... При всей начитанности, физической и интеллектуальной могучести, в некоторых вопросах он немощен и дремуч. Ведь умный, образованный человек, разносторонне одарённый и талантливый... Откуда в нём этот дикий шовинизм, этот махровый антисемитизм, вся эта глупая подлость? Воистину прав Игорь Губерман:
	                               За всё на евреев найдётся судья:
	                               За живость ума, за сутулость,
	                               За то, что еврейка стреляла в вождя,
	                               За то, что она промахнулась.

	... Позавтракал абсолютно без аппетита,  даже коньяк, поднесённый встревоженным Горбачевским, на этот раз не помог. Голова от боли прямо-таки лопается, и кашель грудь разрывает. Проглотил жменю таблеток, и поплёлся работать.
	Начинал писать чуть живой, но потом постепенно взбодрился-раздухарился, и живопись начала получаться, и я от работы стал удовольствие получать, и в организме, вроде бы, прояснилось.
	... Вижу, по ущелью трое парней незнакомых поднимаются. Один, поздоровавшись, мимо протопал, а двое ко мне подошли и, сбросив рюкзаки, сели рядом перекурить и посмотреть, что я делаю. Разговорились. Они из Одессы, альпинисты. Узнав, что я из Краснодара, стали расспрашивать о «знаменитом  краснодарском художнике Дудко, который рисует горы лучше всех», о котором один из них слушал передачу по радиостанции «Юность» (между прочим, сам я эту передачу прозевал), а другой занялся альпинизмом под впечатлением от книги Дудко «Голубые снега» (вообще-то, она «Крутые снега» называлась). И оба они смотрели видеокассету с записью телевизионной передачи о персональной выставке картин Дудко — их знакомый, будучи в Краснодаре в командировке, переписал её у своего приятеля и теперь с восторгом  показывает в Одессе друзьям...
	Пришлось рассказать парням немного из того, что знаю об этом художнике.
	Забавно, что при личных встречах, при общении живьём  в процессе работы, мои заочные почитатели не признают во мне меня.  Внешним видом и манерой общения не дотягиваю до великого? Или просто легенды всегда красивее реальности? Как заметил ещё древнеримский поэт Клавдиан: «Присутствие героя уменьшает славу».
	...К полудню солнце разъярилось и устроило пекло — поджариваюсь, как на сковороде, в собственном соку. И хоть прогреться хорошенько мне, пожалуй, сейчас весьма пользительно, всё-таки не выдержал жары, свернул все свои хабари и с головной болью поплёлся в лагерь.
	Пришлёпал как раз к обеду и поел с неожиданным  удовольствием.
              Сумбат сделал Чепуру уколы и перевязал рану. Потом, услышав мой кашель и сморкание, выдал мне очередную порцию таблеток.
	…Укрылся от испепеляющей жары и ослепляющей яркости в тени нашего домика, и к 17 часам доделал начатый на пленэре пейзаж. Причём, кажется, эта работа получилась самой удачной из всех.
	Разрядники лишили жизни барана, и неугомонный Чепур варит из него шурпу.
	Вечер сегодня обещает быть безоблачным, и надо будет доделать наконец-то закатную Софию, а то мне это уж несколько дней никак не удаётся.
	...А паршиво мне, всё-таки, очень — чувствую себя отвратительно: в горле першит, голова болит, в душе свербит, из носа течёт, и кашель грудь дерёт. И почему-то вдруг, откуда ни возьмись, сильная одышка. И руки, ноги что-то опухли, пальцы стали как сардельки. Реакция на таблетки, что ли?
	С трудом превозмог свою немощь и, ближе к закату, взобрался на склон дописывать Софию.
И доделал-таки, получилось здорово! Удачный заключительный аккорд.
              Действительно, заключительный. Завтра уезжает Шипилов со своими спасателями и все остальные ставропольцы. А послезавтра домой и мы двинемся. Грустно. Жаль расставаться с горами и с друзьями. Но и домой хочется.  Соскучился по семье, по друзьям из Союза художников. Как они там все, без меня?
	... До глубокой ночи прощальный ужин с шурпой, с вареной бараниной.  Сидим то в нашей комнате, то у Шипилова, то у костров значкистов и разрядников, то вновь у нас. Вспоминаем, хохочем, грустим, строим планы, поём и пьём за нынешний безаварийный успех, за тех, кто нас ждёт, за тех, кого с нами уже нет, за суровые, жестокие, прекрасные и любимые наши горы, за былое и за будущее.
	В весёлом, многолюдном, изобильном застольи, я совсем позабыл о своей нелепой хвори.
	
	9 мая.
	С утра Саня Пашкин опять занудел: проклятые евреи революцию устроили, монархию ликвидировали, перестройку затеяли, СССР развалили, Россию войнами замучили, а то, что недомучили, теперь распродают задарма направо и налево, заманивают заёмами, обманывают инвестициями...
	Ну, как тут вновь ироничного Губермана не процитировать:

	                              К Родине любовь у нас, в избытке
	                              Теплится у каждого в груди.
	                              Лучше мы пропьём её до нитки,
	                              Но врагу в обиду не дадим.

	...Сегодня, в честь праздника и в связи с завтрашним отъездом, занимаемся уборкой территории. Металлические консервные банки обожгли в костре, расплющили и закопали. Все стеклянные сложили в одном месте — кому надо, пользуйтесь! Убрали с глаз долой строительный мусор, разную рухлядь и рвань, всяческую гнутую-корёженую металлоломную ржавчину. Всё, что может гореть, сожгли.  Так стало чисто и приятно — загляденье! При этом Шура  Пашкин работал  неукротимо, неутомимо – как бульдозер, экскаватор, подъёмный кран, танк и паровой молот вместе взятые. Словно от мирового сионизма землю освобождал.
	Потом я вычистил свою палитру, отмыл бензином кисти и собрался в дорогу — упаковал листы акварели и высохшие холсты… сколотил, с промежутками между подрамниками, сырую живопись… плотно увязал и уложил в рюкзак всё своё многочисленное и тяжёлое рисовально-живописное. Делал это так вдумчиво, тщательно, аккуратно и неспешно, что Серега Свиранский успел вчерашнее восхождение Суковицина повторить — соло по 2–А на Пештеру.
	А потом сооружали мангал, жгли  угли, нанизывали мясо на шампура. Потом жарили шашлыки, травя анекдоты и одновременно расставляя на импровизированных столах всякое разное вкусное, изобильное.
	И вот все присутствующие, без различия званий, степеней, регалий и возрастов, дружно приступили к трапезе, и всю наготовленную умопомрачительную вкуснотищу поглотили празднично.
	И всю ночь — песни у прощального костра. И как всегда, когда читаю умную книгу, или слушаю хорошую музыку, или листаю альбом репродукций произведений великих художников, или смотрю на горы, на море, на звёздное небо или на спящих внуков, дыхание перехватывает, и слёзы восторга щиплют глаза.
       …Когда утром загружались в машину ехать домой, Кривов промолвил: «Поквакали на свету,  и – обратно в тину»…





                                  


                                                                                                                Перекрёсток встреч      


                                                                                                                 Как мало нужно нам, как много нам дано –
                                                                                                                 Долги и кров, и право быть счастливым.
                                                                                                                                                  
                                                                                                                                                                      А. Слуцкий
                                                                                    
          А кто, интересно, пишет дневники?
Говорят, счастливые часов не наблюдают. Значит, счастливые не пишут дневников. Ведь писать дневник, это записывать время.
         Так что, дневники пишут несчастные люди?
         И да, и нет.
         Думаю, в полноте счастья человек вряд ли усядется за дневник. Вероятнее, он начнёт писать тогда, когда счастье минует и станет особенно понятным, дорогим и памятным. 
         Но и абсолютно несчастный человек тоже, по-моему, едва ли способен к фиксации на бумаге происходящих с ним трагических событий.
         Наверное, для написания дневников нужно не ослепляющее отчаянье или счастье, а некое промежуточное состояние. С обязательной неудовлетворённостью собой и тем, что время проходит слишком быстро. 

         …Всю дорогу до Москвы, задыхаясь в поезде от жары и духоты, мы с Гавриловым ели, пили, и по очереди читали вслух Платонова, ужасаясь и грустя, восторгаясь и ухохатываясь.
         В Москве на вокзале народу ужасающее количество. Толпа нас стиснула, закружила и потащила в метро. Побрыкавшись безрезультатно, я сдался – поджал ноги и поплыл с толпой по её течению.
          У Олега в плоском фанерном ящике листы цинка для офортов – с ними не поплывёшь. И он, бедолага, волок этот груз, задыхаясь, спотыкаясь, матерясь и захлёбываясь потом.
          Добрались до Ярославского вокзала, дождались электричку. Тридцать пять минут душной потной давки – и мы в прохладе челюскинских сосен. От станции до Дома творчества ящик с цинком тащил я. Но, при виде родной «Челюхи», гордость и пижонство преодолели в Олеге усталость – в долгожданные двери нашего Белого дома он свой неподъёмный груз заволок сам.  

         …В коридоре на стенах большие весёлые фотки из истории жизни графического Дома творчества «Челюскинская». В холлах удобные мягкие кресла и телевизоры. На стенах в виде огромных книг, которые удобно листать, зажатые меж листами оргстекла факсимильные репродукции офортов Дюрера и Рембрандта, лучшие работы современных графиков.
         Просторная и светлая, изящно оформленная столовая абсолютно лишена кухонного запаха. Это, по сути, уютный салон или кают-компания – с фортепьяно и магнитолой. Три стены стеклянные, за ними сосны. Шторы талантливо расписаны батиком. Перед лестницей, ведущей на верхние этажи, висит рында – корабельный колокол. Его звоном художников призывают на трапезу. Кормят вкусно, обильно и необыкновенно доброжелательно.
         Во всех помещениях «Челюхи» стерильная чистота. Везде красиво и комфортно. Везде ковры и дорогие напольные фарфоровые вазы с живыми цветами.
         Нет ни Морального кодекса строителя коммунизма, ни фотографий членов Политбюро, ни портретов вождей. Никаких лозунгов, призывов, стенгазет, соцобязательств – ничто не мешает думать и работать.
         За огромными окнами огромные сосны, по ним скачут белки.
         Худрук группы цветного эстампа мой дорогой Купер – в миру Володя Куприянов.
         В Красном доме, где работают акварелисты и рисовальщики, группой руководит знаменитый, талантливый и мудрый Александр Андреевич Ливанов.

        …С подачи Купера я избран старостой Белого дома. С активистами произвёл рекогносцировку местности. Алкоголя в свободной продаже нет. Инквизиторский сухой закон в самом разгуле. Художники скулят, что в таких бесчеловечных условиях творить невозможно. Напряг агентурную сеть, традиционно передаваемую от старосты к старосте. Установил контакт с опытным нелегалом, работающим под оперативным псевдонимом «Вася лохматый». Явочная квартира функционирует круглосуточно, дверь в дверь с райотделом милиции. Это гарантирует безопасность. Проблема обеспечения работоспособности художников решена успешно!..

       …Отопление отключено. А на улице холодно – весна никак не наберёт силу. Работать трудно – при рисовании и гравировании мёрзнут руки. Но когда увлечёшься – ничего не замечаешь...
 
       …Дверь на лоджию постоянно держу открытой. И сплю так. Спится идеально, как в горах…
       …Купер вновь безошибочно предсказал результат очередного матча Чемпионата мира. И уже никто с ним спорить не отваживается...
  
       …Вдохновляемые москвичом Адольфом Демко, под руководством дальневосточника Феди Конюхова, возвели  просторную клетку-вольер – новый дом для наших ручных ворон Гоши и Кеши. 
       Купер, Ливанов и замдиректора Михалваныч Заводнов, принимая объект в эксплуатацию, с одобрением отметили, что это многофункциональное сооружение может успешно использоваться и как вытрезвитель, и как карцер – для изоляции и  нейтрализации пермяка Миши Курушина, когда он, со своими песнями и гитарой, делается непереносимым…

        …Утром сердобольный Адик выпустил Гошу и Кешу погулять на воле. Мы испугались, что они исчезнут бесследно, и жутко обиделись на Демко. Но за десять минут до обеда обе вороны уже сидели в своей клетке и, распахнув клювы, орали требовательнее, чем всегда...

         …Вечером отмечали день рождения Вадима Быкова из Находки. Начался дождик, но скоро прекратился. Гроза ходила поодаль, погромыхивая и посверкивая.
         Мы разожгли костёр и расселись вокруг. Чтобы не подвести директора «Челюхи» Рейнгольда Генриховича Берга, решили провести празднество без выпивки. Купер продекламировал: «Сегодня родился Быков Вадим, алкогольный порок огню предадим!»
         Костёр трещал, гром гремел, дождик по чуть-чуть брызгал, искры взлетали салютом. Обычно недолюбливающий физическую работу Адик, вдохновившись бодростью огня, взял на себя обязанности кострового. Купер мгновенно среагировал на это редкостное событие: «Адольф Демко отстранил Дудко, приволок бревно. Вот оно! В нос пахнуло дымком. Загорелся Демко? Или всё же бревно? Различить нелегко… В это время девочки подносили веточки».
         Всеобщий любимец кот Василий в большом возбуждении скакал вокруг костра, нервно дёргая вертикальным хвостом.
         Костёр был огромный и жутко прожорливый. Наша краснодарская красавица Оля Ковтун предложила спалить телевизоры – как раз начинался матч, и болельщики засобирались уходить от костра.
         Чтоб сохранить телевизоры, болельщики согласились остаться. Но для наблюдения за счётом делегировали Демко и Олега Цветкова. Купер тут же предсказал счёт в предстоящем матче, и Цветков поспорил с ним на завтрашний завтрак Адольфа.
         Четыре грации появились на балконе над столовой, и пожаловались, что не могут выйти к костру, так как у них в офортной мастерской травится цинк. И стали звать Быкова для поздравления к себе на балкон. Вадим возле костра возлежал в шезлонге, и идти поздравляться не  хотел.
         Купер сказал: «Иди! Отказывая страждущим женщинам, мы умножаем бессердечность мира!»
         Быков засомневался: «Их же четыре...» 
         Но по пожарной лестнице залез не балкон и, к всеобщему восторгу, всеми четырьмя барышнями был обцелован.
         Заводнов притащил с кухни корзину картошки. И Купер назначил себя шеф-поваром. Он сделал из полотенца колпак на голову, чтобы больше походить на повара, и чтобы искры не жалили лысину. Он вооружился граблями и занялся печением картошки в раскалённых углях. 
         Быков спустился, и наземные барышни продолжили обцеловывание, и он оказался измазан губной помадой до затылка.
         В футбольный перерыв пришли к костру Демко с Цветковым – рассказать о перипетиях матча. Играют ФРГ и Шотландия. Купер подтвердил свой прогноз о победе немцев со счётом 2 – 1. Адольф начал канючить у него стих про футбол. Купер отреагировал мгновенно: «Зарифмовать нам нелегко Шотландию и А.Демко!»
         Адольф расчувствовался и объявил, что дарит своих любимых Гошу и Кешу имениннику Быкову. Вадим поперхнулся и закашлялся.
         Миша Курушин громко простонал по поводу отсутствия выпивки, с отвращением выплеснул чай и куда-то  исчез...
         Экспромты сыпались из Купера непрерывно. Всё было смешно и кстати. Но я всё забыл, к сожалению. Ну, почти всё: «Сегодня поём мы песню о чае, которым полдень и полночь встречаем, которым кишечник себе прочищаем, и с водочным прошлым навеки кончаем!»
         Пришли с футбола Демко с Цветковым и удручённо сообщили об очередной победе предсказателя Куприянова.
         Адольф жалел свои сосиски. А Купер горевал, что поспорил лишь на одну порцию.
         Чтобы развеяться, Адольф принялся активно кочегарить костёр. И Купер констатировал: «Там, где есть Адольф Демко, пламя вьётся высоко!»
         Ленинградец Коля Домашенко исполнил цикл хулиганских песен пятидесятых-начала шестидесятых годов.
         Потом хором пели: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих!..»
         Потом пели: «Ах, картошка, объеденье, всей «Челюхи» идеал!..» Потом пели песни разных лет: про степи Забайкалья, про баргузин…всякое ямщицкое, бурлацкое. Потом революционные песни пели. Потом бардовские…туристическо-альпинистическо-романтические…
         Потом карлсоноподобный мурманчанин Коля Ковалёв, к всеобщему ужасу и восторгу, отважно и ловко прыгал через костёр.
         В полночь хором пропели государственный Гимн. Под конец он как-то сам собой трансформировался в Гаудеамус.
         Вдруг из темноты возникла тощая фигура Миши Курушина. В руках он держал тяжёлую, аппетитно позвякивающую сумку.
         Купер с Заводновым погоревали сначала о том, что срывается безалкогольное мероприятие…потом, что выпивки мало. При этом Купер изрёк: «Пусть пламя костров вновь пылать будет пылко! Вернись, наше прошлое! Здравствуй, бутылка!»
         Созрела в углях картошка, Купер выгребал её из костра граблями, приговаривая: «Пока картошка не остыла, спеши испачкать сажей рыло!»

         …Заезжала в гости Маша Рудницкая, привозившая в Москву работы на  выставком. Рассказала о новых сварах среди краснодарских художников, об обязательных политзанятиях, о партийном руководстве работой краевого выставкома. Тоскливо стало оттого, что скоро мне туда возвращаться, снова усаживаться в ненавистное кресло ответственного секретаря краснодарского отделения Союза художников…

          …Москвич Серёжа Миклашевич сегодня развеселил – привычно зашёл в офортную, и вдруг резко выскочил оттуда с криком: «Слоник! Там маленький слоник!»
          Мы опешили, растерялись…а потом всей толпой туда ломанулись. А там Ольга Владимировна травит свой офорт, одев на голову противогаз. Действительно, на слонёнка похожа. Миклашевич своёй шутке больше всех смеялся...
  
          …Для успешной работы в цветном эстампе нужно особое мышление – аналитическое, шахматного типа – с опережением, с умением предвидеть результат предстоящего наложения цветов друг на друга…

           …Купер, пока к нему не обратятся с просьбой или с вопросом, никогда ни к кому с контролем и с советами не лезет, свою волю не навязывает. Бывая у меня в комнате по много раз каждый день, до сих пор не смотрел, что делаю. Сейчас я сам показал эскизы. Сделав несколько дельных замечаний, Володя всё одобрил и разрешил выходить на камень. С завтрашнего утра начну работу в каменоломне – так мы называем литографскую мастерскую.
           Забавное существо художник! Вот одобрил сейчас Купер мои опусы,  и сразу настроение поднялось, и уверенность появилась. И, кажется, на улице стало теплее, и ветер ослабел… 
  
           …Нужно в работе больше доверять своим чувствам, своему личному восприятию, и не бояться делать в искусстве то, что хочется – так, как хочется. И меньше сомневаться, на других оглядываться! Нужно себя и свои произведения воспринимать, как данность. И не страдать, а радоваться. Жизнь нам для радости дана. Радуйся, пока живой и здоровый, что жив и здоров, и можешь радоваться тому, что ты живой и здоровый!..

           …В комнату мою залетела синичка. Посидела на настольной лампе, перепорхнула на подлокотник кресла, покрутила головкой, тенькнула доброжелательно и – фр-р-р – уже прыгает по сосновым веткам за окном…

           …Колокол на обед. Так невовремя! Жаль отрываться от работы. И страшно: в душе всё может нарушиться, сбиться. Вроде возник нужный творческий настрой, что-то сейчас почувствовал, что-то интересное затеялось, вот-вот что-то замечательное может случиться. Если отвлечься, можно это растерять. Всё, что вторгается извне незвано и внезапно, всегда отвлекает и мешает, приводит к досадным сбоям…

            …Работал до глубокой ночи. И доработался до того, что уже не понимаю – получилось что-то приличное или наоборот. Настроение гадостное от непогоды, усталости, отсутствия горячей воды, чрезмерного курения, затянувшейся трезвости и всё усиливающейся тоски по дому…

            …День рождения начался с того, что пока брился и умывался, в комнату проникли  Олег Гаврилов с Олей Ковтун и развесили под потолком воздушные шары. Когда я вошёл, хлопнуло и зашипело шампанское… В столовой на моём столе великолепный букет георгин. Купер и Ливанов всенародно поздравили. Таня Ковригина подарила свою литографию, Андрюша Камалов – бумажного бородатого ангела с французской сангиной в руках, Марина Турецкая – прекрасную живую розу, отменную колонковую кисть и пять листов немецкой офортной бумаги. Бакинская художница, которую, из-за сложности имени, все называют просто Рахат-Лукум, преподнесла изящную восточную сувенирную туфельку. По распоряжению директора испечён роскошный торт…
            …Наконец-то довёл непокорный эскиз до удобоваримого состояния. Но, как всегда бывает, к моменту окончания работы перерос её. Хочется сделать принципиально иначе. А нет времени, пора переводить эскиз в материал.
            Идей навалом! Так много можно сделать, если иметь постоянную возможность работать! Не отвлекаясь на заработки…Работа и заработок не одно и тоже – это диаметрально противоположные понятия…

            …Художник, пожалуй, как никто другой остро ощущает ограниченность логики и невозможность рационального объяснения жизни во всей её полноте и многообразии. Тайна человеческого поведения, одарённости, тайна жизненного успеха не поддаётся анализу. Хочется верить, что в жизненной борьбе побеждают лишь самые увлечённые искусством художники, в жизни которых творчество стоит на первом плане. А измена своему дару ради преуспевания в повседневности, ведёт к конфликту с духовностью, который обязательно окажется роковым, ибо дух непобедим. Все трагедии в жизни творческих натур вызваны их пренебрежением к своему таланту. Тот, кто убивает в себе художника, неизбежно утрачивает внутреннюю цельность. Сохранить внутреннее равновесие и духовное здоровье можно, лишь полностью подчинив своё мироощущение творчеству. И было бы понятно, естественно, справедливо и закономерно, если бы бесталанность, лень и духовная нищета влекли за собой материальную нищету. Но, почему-то, чаще процветают бездушные, бессердечные, бездарные и пустоголовые. Хорошо, что идея долговечнее жизни – она продолжается и после смерти, торжествуя там, где человеческая жизнь кончается. Идея и дух побеждают вопреки жизненному поражению. Смерть убивает тело и сиюминутное дело. А жизнь духа продолжается, потому что продолжают жить творения духа.  Вступив на путь творчества, нужно сохранять верность ему вопреки любым обстоятельствам. И, даже осознав безнадёжность своего дела, важно сохранить внутренний стержень – сплав одарённости, духовности, убеждённости и упрямства. Нельзя терять уверенность в правоте своих идеалов. Не слепой фанатизм, а ясность ума и твёрдость воли – опора, позволяющая одержать духовную и профессиональную победу. Но это в теории. А на практике лучшие, самые преданные искусству художники, обычно влачат жалкое существование…

        …Ливанов устроил нам экскурсию в Графический кабинет Пушкинского музея. Смотрели и щупали великие произведения великих художников. Впечатление огромное!
        Потрясли линогравюры Пикассо. Захотелось работать на линолеуме. Но когда? Где взять время, чтобы успеть, если не сделать, то хотя бы попробовать всё, что хочется?..

        …После обеда так потеплело, что выбрался на лоджию, разделся – работал и загорал.
        А ночью так холодно, что в четыре утра не выдержал и закрыл дверь на улицу. Но утро солнечное и тёплое. Постепенно отогрелся. Днём снова рисую, обнажившись. Но недолго солнышко светило, недолго фрайер загорал – опять холод, ветер и дождь. Ну и лето…

        …Вечером концерт известного московского барда Евгения Бачурина. Жаль было отрываться от работы, но пошёл. И не пожалел!  Впечатление от живого пения и общения с исполнителем не идёт ни в какое сравнение с магнитофонной записью. Женя – наш, член Союза художников. Как график, вырос на «Челюхе», здесь он – дома. До полуночи пел в нашем выставочном зале…потом, до завтрака – в комнате Купера…

         …В полтретьего ночи отвалился от рисунка совершенно без сил. Особенно устали глаза и спина. Через полчаса Гаврилов пришёл из офортной мастерской. Выжатый, как лимон. И такого же, как лимон, цвета – кислота есть кислота. Олег сегодня сделал отличный офорт прямым переводом. Очень красивая техника, надо её попробовать…

         …Сегодня в Москве смотрели выставку норвежской графики. Понравилась больше польской выставки. У поляков мощный, остроумный  формализм, высокое техническое мастерство. Но холодно, бездушно. У норвегов произведения человечные.  Есть очень сильные работы. Есть не очень. Но все с настроением. Поражает качество материалов и уровень печати. Размеры офортов до полутора метров! Огромные линогравюры! Гигантские литографии! И всё многоцветное, до пяти краскопрогонов! Значит, нет у них проблем с печатниками. Нет проблем с бумагой и красками. Ах, какие краски! Какая бумага! А какое оформление оттисков! Оформление произведения само является произведением. При такой подаче любая какашка смотрится шедевром. Эх, убогость наша, великодержавная!
          А ещё поразили тиражи. К примеру, на офорте, размером метр на полтора, указана сигнатура 157/200. Значит, это сто пятьдесят седьмой оттиск из двухсот напечатанных. Напечатано двести сложных, очень трудоёмких оттисков! И сто пятьдесят шесть из них уже продано! Художник может прожить без зрителя, но со зрителем лучше. Ещё лучше – с покупателем…

        …Бродил сегодня по выставке-продаже на старом Арбате, о которой так много говорят. Зрителей – множество. Художников тоже. Рисуют портреты углём, соусом, сангиной, пастелью…пишут акварелью, гуашью, темперой и маслом…во всех техниках делают шаржи… вырезают ножницами профильные силуэты из чёрной бумаги… продают крохотные и огромные пейзажи, натюрморты и сюжетные многофигурные композиции – и копии, и авторские вещи, соревнуясь в остроумии рекламы. Балаган. В основном, здесь зелёные юнцы, но есть и зрелые люди. Некоторые произведения очень приличного профессионального уровня. Но, в большинстве, работы наивно-примитивные, безграмотно-дилетантские, предельно слабые. Но именно они народу нравятся! Поразительно низок в нашей стране уровень художественного восприятия…

         …Закончил сегодня первый цвет на втором камне, но отпечатать удастся лишь на следующей неделе – результат нашего глобального дефицита, в том числе и на печатников. Все краскопрогоны рассчитаны и расписаны до конца потока. Какое уж тут вдохновение, неожиданное озарение!..

         …Примчался возбуждённый Заводнов, с неправдоподобной вестью о том, что в магазин у Ярославского шоссе завезли пиво!  Презрев холодный ливень, с Гавриловым и владимирцем Витей Фиофилактовым, ринулись за добычей.  Успели!..

          …Только что вернулись из поездки в Переславль. Как я и предполагал, однодневная поездка оказалась бессмысленной. Половину времени провели в дороге, устали, толком ничего не увидели. Было очень пасмурно, но рисовать можно. Да не успели ничего сделать, только посмотрели на город. Это не Суздаль и не Владимир –  реставрированные, вычищенные в расчёте на иностранных туристов. В Переславле всё честно и  естественно, ободрано и обшарпано. Красиво! Покосившиеся, кособокие деревянные домики затейливо украшены ажурной резьбой. Огромные, аккуратно сложенные поленницы дров образуют на своих торцах необыкновенные орнаменты. Деревянные стены домов от времени серебристо-фиолетовые, их цвет гармонично сочетается с цветом неба и воды. Прямо в центре города рядом с нелепо непропорциональным, шаржированным памятником В. И. Ленину, женщины с деревянных мостков полощут в синей воде белое бельё.
         Постояли на берегу Плещеева озера, где царь Пётр Великий строил первые русские корабли. Побывали в усадьбе Петра. Там сейчас музей. Видели легендарный петровский ботик, множество замечательных моделей знаменитых парусных кораблей, огромные якоря, корабельные пушки, ядра, шпаги и кортики, мушкеты и пистолеты. Около музея памятный знак Петру, на вершине обелиска золотой двуглавый орёл. Как сохранился?
          Видели два древних монастыря. В одном историко-художественный музей. В  другом – свалка.
          Прекрасен храм 1152 года! Рядом памятник Александру Невскому – он родился здесь и княжил. Жил здесь царь Иван Грозный. Стояли ополченцы Минина и Пожарского. Основан город Юрием Долгоруким. Отсюда мы, русичи, стали быть. Здесь наши национальные корни, истоки, предтечи...

          …Безотрывно проработав весь день, закончил начатый вчера рисунок. Опять не удовлетворён. Всё получается не так, как представляется в начале работы...

          …Гаврилов закончил очередной офорт, и опять очень удачно. Все его работы остро социальны, такая уж направленность его мышления. А я, при всём осознании социально-политических и экономических проблем, в своих листах решаю задачи  сугубо изобразительные. Мои работы не информативны, не литературны. Они, я надеюсь, ассоциативны. Мне важна не столько сюжетная, сколько пластическая идея. Для художника пластическая идея важнее и ценнее.  Она художественно значимее. Красота творима, и зависима не от темы, не от сюжета, а от его пластического осмысления и воплощения художником…

          …В полночь из офортной мастерской вернулся Олег с оттисками. Говорит, что Камалов забабахал классный, в три доски, офорт, но не доволен им. Я пошёл посмотреть. Андрей делал новый эскиз. Судя по эскизу, новый офорт будет лучше, чем сделанный. Кое-что по новому варианту Андрюше подсказал. Он согласился, но загрустил. И, чтоб поправить настроение, мы пошли критиковать Гаврилова. Посмотрели, что Олег нового наворотил. Обсудили. И признали, что работы очень удачные. Олег расчувствовался и выкатил бутылку водки. Неспешно выпиваем, листая каталоги выставок и обсуждая их.
           Во втором часу ночи, в поисках заварки чая, зашёл знаменитый москвич Эдик Шагеев. Он легко включился в беседу, очень интересно и полезно высказался о наших творениях. Потом повёл к себе, свои офорты показал. У него тоже водка. Осмысливая увиденное и услышанное, уточняя понятое, соглашаясь и споря, не заметили, как наступило утро...

           …После завтрака рассматриваю свои работы. Хочется всё переделать. Но будет ли хорошо? Может быть, истина не там, где я думаю? Может то, о чём я думаю, вовсе не истина?..

           …У меня большая неприятность – по вине печатника камень стравился, рисунок уничтожен почти полностью…

           …Два часа ночи. Олег глянцует только что напечатанные фотки. Андрей устало пьёт чай с лимонником. Я задумчиво вожусь с бумажками – мажу их акварелью и пастелью, раскладываю, меняю местами, стараясь закрепить то, что понял сегодня на обсуждении  персональной выставки Камалова. К тому, что стало сегодня ясно, я постепенно подбирался эти дни. Понятной стала формула Ливанова «Цвет на цвет даёт цвет, белое работает как цвет, цвет строит пространство» Значит, не напрасны были наши многословные интеллектуальные попойки. Они дали важную информацию, обогатили различными мнениями, прояснили мысли, обострили чувства, сделали доступным для понимания то, что словами не передать. Открылся новый горизонт художественного мышления.  В работе появилась осмысленность. И сразу начались открытия. Найденная закономерность помогает решить пространство. И, действительно, белое заработало, как цвет. А ещё могут быть подключены разнообразные фактуры, тоновые и цветовые контрасты – без оглупления их привязкой к жёсткой форме изображаемой предметной конкретики. И промежутки воспринимаются как предметы, а не иллюзорно-натуралистическое расстояние между ними. А линия, как сократившаяся поверхность, определяет в пространстве движение формы. Это очень интересно. Но трудно. Всё на чуть-чуть, на предельной обострённости  чувства восприятия. И, конечно, это слишком сложно, совсем непонятно и неинтересно обычному зрителю – покупателю с Арбата. Как в песне Визбора: «В саду вершин растут свои плоды, они трудом и дружбой достаются. И те плоды нигде не продаются, поскольку их названия горды»…

        …В комнату залетел какой-то диковинный зверь – или кузнечик-мутант, или саранча дефективная. Гаврилов накрыл это нечто стеклянной банкой и собирается его рисовать. «Натурщик» стрекочет на весь этаж…

        …Уже несколько дней  записывать в дневник нечего. Гравирую от зари до зари. Никаких событий, никаких чувств. Впрочем, отсутствие чувств, это тоже чувство…

        …Закончилась счастливая жизнь наивного всезнайки. Начались страдания сомнений и мучения поисков. Сомнения рассеиваются работой. И радость достигается работой. В работе смысл жизни творца, она способ его существования и средство общения с миром…

        …Вкалывал всю ночь. На завтрак не ходил, работал. На обед не пошёл, работаю. Даже не смотрел, есть ли письма от жены. Не хочу отвлекаться ни на что. Полностью сосредоточился на том, что внутри. Всё внешнее отсёк…  

        …Дворовая полуовчарка Рекс родила щенят. Купер дал симпатягам красивые имена: Шницель, Бифштекс, Лангет, Паштет и Пудинг. Директор «Челюхи» Рейнольд Генрихович Берг поручил своему заместителю Мише Заводнову ликвидировать приплод. Заводнов на такое, в принципе, не способен.  Вместе с ним и Купером повезли щенков в Москву на Птичий рынок. Весь день потратили на устройство собачьих судеб. Замёрзли, как собаки. Итогом довольны – щенки получили приличных хозяев…

       …В литографской  мастерской дорисовываю на камне очередной цвет. Рядом рисует Купер. Рядом с ним магнитофон поёт в полный голос. И Купер дуэтом с ним поёт в полный голос. И пританцовывает. 
       Заканчивается ещё один день нашей замечательной здешней жизни. Ещё на день ближе к дому, это чудесно. Ещё на день ближе к расставанию с друзьями, это ужасно…
       
 …Вчера был изумительный день, настоящее бабье лето. А сегодня погода гадостная. Утром на землю обрушился холодный ливень с ветром и, громыхая, как электричка, буйствует весь день. На улице и на душе сумрак. Окна запотели, руки мёрзнут, и рисовать трудно…

        …Купер чем-то маялся весь день, прятал глаза. Лишь под вечер признался, что прошлой ночью на «Челюхе» ночевали трое знакомых художников, у них было много чего выпить-закусить, и они жаждали общения со мной и с Гавриловым. Зная, что после двух суток непрерывной работы, мы только что заснули, Купер их до нас не допустил и принял  весь удар на себя. 
        Конечно, мы высказали ему свою искреннюю сердечную признательность…

        …С утра опять работаю под аккомпанемент дождя. Гаврилов за стенкой трудится над очередным своим гениальным офортом. Никто весь день в гости не приходит. Все сидят по своим норкам и скребутся по искусству к мировой славе: кто офортной иглой…кто штихелем…кто карандашиком или кисточкой...

        …Делаю литографию в два цвета. Сразу после завтрака отпечатался первым цветом с двух камней. Настроение бодрое. Первый цвет – проблем нет. Проблемы начнутся при работе над вторым цветом. А при печати будут мучения. А после печати – страдания…

        …В магазине у Ярославского шоссе продают тихоокеанских крабов! Я-то к ним равнодушен – на всю жизнь обожрался в памятной дальневосточной поездке. А все наши художники толпой понеслись в магазин, и теперь счастливо грызут с хрустом крабьи ноги, потрошат панцири, и пугают друг друга гигантскими клешнями. Духан в «Челюхе», как в трюме траулера…

        …К Саше Карасёву в гости приехал его приятель-художник, женившийся на немке и живущий теперь в  ФРГ. Рассказывает про окаянный зарубеж фантастические вещи. И чистота там везде… и поезда не опаздывают… и телефоны на улицах все исправны… и в магазинах можно всё купить без талона-купона из домоуправления... и всегда есть пиво нескольких сортов… и нет очередей… и автомобиль в каждой семье, а то и не один… и выставочные залы на каждом углу… и в свободной продаже художественные материалы на любой вкус… искусство востребовано, и художники прекрасно обеспечены…
         Мы в эту вражескую махровую пропагандистскую ложь, конечно, не верим. Просто из любопытства листаем привезённые гостем каталоги его персональных выставок. Да от скуки смотрим рекламу галерей и салонов. Да с отвращением употребляем его коньяк и шампанское – под ветчину, апельсины и шоколад...
        Наш заграничный соотечественник очень интересно рассуждает об искусстве. И делает очень ясный, содержательный анализ произведений. Просмотрев наши работы, он Андрюшу Камалова, неожиданно, доказательно раскритиковал. Меня, ещё неожиданнее, признал художником могучим, самобытным и оригинальным. Олега Гаврилова объявил великим художником. Теперь Камалов всё время задумчивый и много ест. К Олегу вернулась давно позабытая неуверенность. А я просто очень хочу спать, и пива...

        …В чём смысл творчества? В его результатах, в итоге? Или в процессе? Художник испытывает радость и удовольствие от работы – и, слава Богу! Если кто-то из зрителей испытывает удовольствие и радость от результата труда художника – тоже, слава Богу! А если зритель вступает в духовный контакт с созданным произведением и сопереживает художнику, испытывая те же чувства, это уже собственное творчество зрителя, его сотворчество с художником. Значит – тем более, слава Богу! Думаю, основное назначение творчества –  провоцировать на сотворчество,  стимулировать, пробуждать и взращивать новое творчество. Мы потому здесь так много и  продуктивно работаем, что постоянно вдохновляемся и заряжаемся друг от друга. Конечно, со зрителем лучше, но художник может прожить без него. А без художника художнику не прожить. И настоящий, истинный зритель без художника прожить не может…

        …В Москве открылась персональная выставка Миши Заводнова – талантливая, добрая, умная, красивая, энергичная…отличная! Как ему удаётся так много, мощно работать при его постоянной занятости на «Челюхе»? Михалваныч замечательный художник! И очень хороший человек…    

         …Вечером в столовой неожиданно, без всякого повода возник концерт. Пожилой, очень скромный, необщительный, низкорослый художник откуда-то из российской глубинки, вдруг замечательно заиграл на балалайке. Ему, сверкая перстнем, стал подыгрывать на гитаре всеобщий любимец, импозантный красавец-грузин, профессор Тбилисской академии художеств. Они играли дружно, красиво, душевно. Под этот странный струнный дуэт трое молодых заносчивых авангардистов запели русские народные песни. А потом грузинский профессор запел грузинские народные песни, и авангардисты подпевали гармоничным многоголосьем. Балалайка тихонько, тонко вплеталась в мелодию, звеня почти неслышно, нежно, как ночной ручей. 
        А потом все разом встряхнулись, встрепенулись, наши такие разные музыканты грянули что-то лихое – плясовое. Сыроед и йог Валера Рябовол лихо выпрыгнул на середину столовой, и начал выделывать всяческие плясовые кренделя с присядкой, чечёткой и притопыванием. Он выхватил из круга Олю Ковтун, и она, в ярком расписном платке, поплыла рядом, поводя плечами и притопывая каблучками. Вдохновила всех на общую пляску! До двух ночи плясали, танцевали, прыгали и скакали…

         …Абсолютное бессилие, безволие, опустошённость и отуплённость. И ещё раздражённость. Конечно от усталости, но не только. Давно знаю, что наша многострадальная страна – рай для лодырей, наглецов и демагогов. Печатники нас подвели. График печати рухнул, и все художники жутко нервничают. Времени до отчётной выставки почти не осталось. Нет больше веселья, хохм и развлечений. Все сосредоточенно вкалывают. Приходится помогать то одним старичкам, то другим старушкам. День и ночь перепутались. В офортной мастерской круглосуточные очереди к печатным станкам.  И в литографской мастерской работа идёт круглые сутки. Все устали. Но уважительность, предупредительность,  доброжелательность и деликатность не изменяют никому.
          Цинизм и наглость делают жизнь проще. Но среди нас никто не боится трудностей!..

          …После года разлуки встреча восторженная! А Купер болен, и болезнь сильно изменила его – по объёму стал треть себя былого. Но энергия, остроумие, оптимизм, жизнелюбие и доброта – неизбывны!  Вечером Гаврилов, Оля Ковтун, Андрюша Камалов, Миша Заводнов и Купер засели в моей комнате отметить встречу. Под дальневосточные деликатесы распили бутылочку коньячку и бутылочку сухонького. Купер глядел влажными глазами и, нюхая коньяк и крабов, с отвращением жевал диетическую овсянку. Потом пили «Краснодарский чай» с дальневосточными травами. Потом занимались сравнительным анализом портретов работы великого, но мало кому из нынешних зрителей известного Головина, и безвкусного любимца толпы Шилова. Потом я рассказал об очередной экспедиции на Памир, а Камалов о яхтенном походе на Камчатку. Потом Ольга ушла спать. У Миши ещё  нашлось «Алигате». До трёх ночи разглядывали альбом факсимильных офортов Гойи…

          …После вечера знакомств и продолжавшегося всю ночь банкета в честь начала работы, на завтраке присутствует один Купер. Да мы с Гавриловым выползли: морды мятые, движения плавные.  Трезвый Купер, завистливо: «Ах, какой выхлоп! И голова  болит? Счастливые!..»

          …Начал без желания, неожиданно увлёкся и печатал до пяти утра. В полшестого заснул мгновенно, без обычной, в последнее время, бессонной маяты. Завтрак, конечно, проспал. Но не выспался. Голова дурная, глаза воспалены. Состояние нестояния. И настроение паршивое. Хочется бросить рисовать, пить, курить. Хочется сходить в парную. А потом выпить и закурить. Тогда и рисовать захочется…

          …Была в командировке в Москве и заехала к нам в гости искусствовед Ольга Соловарь. В честь этого была водка. Она спровоцировала нашу компанию на диспут о прошлом, настоящем и будущем России. Давно не было так грустно...
          Соловарь спит на моём диване, я устроился у Гаврилова на раскладушке. Олег всегда спит с закрытой балконной дверью. У всех свои привычки. Как говорит Купер: «Каждый баран висит за свою ногу». Я не могу спать в духоте. А комната Олега битком набита табачным дымом. Ночь у меня получилась суровая…

         …Работал допоздна. Во втором часу ночи  возмечтал о чае. Гаврилов к этому времени тоже от работы отпал, и зашёл с идеей заварить чай. Удивляемся, что нет гостей.
         Тут в окне замаячила записочка на ниточке, спущенная с верхнего этажа – там Камалов живёт. Пишет, что скучает. Мы поднялись к Андрею. А у него сидит, только что приехавший из Перми, наш старый друг Миша Павлюкевич, любимый ученик Ливанова. Миша художник классный, и человек мудрый. Водку привёз.  Под водку, чай и беседу об аграрной политике КПСС в нашей многострадальной стране, просидели до четырёх утра. До завтрака смотрели рисунки, оформленные Камаловым для очередной персональной выставки. Молодец, Андрюха!..

        …Отрываюсь от работы лишь на еду и краткий сон. Это такая радость, это большое счастье – иметь возможность рисовать всегда, когда хочется… 

        …Скоро три часа ночи, но работается прекрасно. Как суметь, при таком распорядке, бегать кроссы? Права была жена, когда отговаривала брать сюда спортивные причиндалы. Почему моя Люся всегда права?..

        …Позвонила Люся и, как всегда, я испортил ей настроение своим телефонным косноязычием. Не умею, не люблю, стесняюсь говорить о личном, когда вокруг люди. Мне проще писать письма. В них я независим от окружающих. Письмо пишешь, уединившись. И, чтобы прочесть письмо, уединяешься. А телефонный разговор, в наших условиях, всегда происходит при многих людях, это для меня пытка. Я говорю, а вокруг поют, пьют, спорят, пляшут, хохочут, плачут… кто-то лбом в стенку стучится… кто-то громко убеждает кого-то в чём-то… кто-то умоляет, чтобы его хоть кто-нибудь выслушал… кто-то кричит, что никого не желает слушать… Я среди этого делаю своё дело и, вынужденно, во всех делах всех присутствующих участвую. И тут звонит телефон! Приходится вступать в разговор неожиданно, не сосредоточившись, на разговор не настроившись. Не люблю телефон!..

        …Сегодня заспорили о программах эстетического воспитания детей в школе. Сторонники разных программ доказывали свою правоту с неожиданным и непривычным ожесточением. Мне ближе идеи Неменского. Гаврилов, активно поддерживающий в своих лекциях, в газетных и журнальных публикациях программу Ростовцева, обиделся и разозлился. Вывод – фанатизм разновидность идиотизма…

        …Я сова. А Гаврилов ярко выраженный жаворонок. Бодрый после утренней прогулки и душа, он начал зубоскалить по поводу моего долгого сна. Пришлось объяснить, что в здоровом теле здоровый сон. И тем, кто спит, не страшен СПИД. Олег задумался и отстал…

        …С возрастом всё больше убеждаюсь в том, что моя ограниченность воистину безгранична…

        …Посмотрели замечательную выставку советской литографии 20-х годов. Осмотрели в очередной раз всю экспозицию Пушкинского музея. В ЦДХ смотрели выставки узбеков, свердловчан, поляков. Голова квадратная от впечатлений…

        …Быть неудачником стыдно. В творческих неудачах нет случайностей. Если они преследуют, значит, предопределены несовершенством таланта. Но чаще –  несовершенством характера: неумением организовать свою жизнь и работу, неспособностью к беспристрастному анализу своих действий. И своего бездействия. 
        Жизнь в искусстве – постоянное самоутверждение, постоянное повышение нагрузок, постоянное напряжение. Как в спорте…

        …Работаем и слушаем праздничный радиорепортаж с Красной площади. Выступает министр обороны Язов. Мудрый марщал произнёс замечательную фразу: «Выдающиеся достижения за 70 лет советской власти, наши революционные завоевания и свершения заложили прочный фундамент нашей перестройки!» Здание чуть не развалилось от прокатившегося по этажам хохота художников…

       …Постоянно ощущаю внутри весёлую нетерпеливость и творческий азарт. Всё хочется попробовать, ко всему прикоснуться – изучать и осваивать эстамп во всех его техниках! И по живописи уже соскучился! И книжку хочется скорее дописать! Во мне живёт активная творческая личность – многогранная как стакан…

       …Праздничная Москва ужасна – бесконечные мрачные толпы на грязных тёмных улицах, в пустых магазинах гигантские злобные очереди. Нет даже сигарет и носков! Но везде, на всех стенах издевательски бодрые патриотические лозунги и призывы. А патриотизм не средство достижения цели, он его следствие…

       …Побывали в мастерской Саши Ливанова. Он только что вернулся из Греции и угощал тамошней водкой с запахом и вкусом пертусина. Потом пили родную «Русскую», с трудом и риском для жизни добытую в Подлипках. Смотрели Сашины работы и слушали его рассуждения. Он великий художник! Мудрец и Мастер!..

       …Одни художники устремлены в сейф, другие – в высь!..

       …С лёгкой руки, вернее, с лёгкого языка Купера, я  тут прослыл классиком цветной гравюры на картоне. Художники идут консультироваться и учиться. Я не обольщаюсь.               
       Гравюра на картоне – «гракарт», как мы с Гавриловым придумали её называть, великолепная техника с безграничными возможностями. Очень хорошо, что в этой технике будут одновременно работать несколько художников. Появится конкуренция. Увеличится вероятность находок и открытий. Можно будет учиться друг у друга. И друг от друга вдохновляться…

       …Весь день гравировал очередную печатную форму. Она должна стать последней в моей гравюре. Но, может быть, придётся  вводить ещё один цвет.  Тогда это уже  будет не графика, а какая-то дефективная живопись. А истинная графика, как я её понимаю, это предельный лаконизм. 
        Простые вещи создавать сложнее всего…

      …Пытаюсь добиться того, чтобы естественный белый цвет бумаги, оставаясь чисто белым, в разных местах композиции работал, как разный цвет…

       …Закончил гравюру. Хороша она или нет, понять не могу. Работалось радостно, с удовольствием. Но это не гарантия успеха. Дилетанты всегда работают радостно, с удовольствием. Они счастливо лишены способности к самокритике, и никогда не сомневаются в результате своей работы…

       …Чутко прислушиваюсь к внутренним голосам, чтобы решить, чем заняться дальше, на чём сосредоточиться. Столько новых идей, что не могу сообразить, за что ухватиться.
        Деградация это? Или подъём?..
 
       …Зашёл унылый Гаврилов. Он внимательно изучил отчётную выставку предыдущего потока и задался сакраментальным вопросом «А зачем это нужно?» Я не смог ответить. Олег раскупорил бутылку «Каберне».
        Заглянул Купер и сообщил, что Маша Рудницкая сегодня из Краснодара должна привезти работы для вступления в Союз: «Узнаем, зрелый она художник или нет – догадается ли привезти водку? Если водка с Машкой прибудет, зовите в любое время суток!» 
        Мы обрадовались – выздоравливает Володя!
        По радио куранты пробили полночь, а Рудницкой всё нет. Пошли мы с Олегом предупредить вахтёра, что Мария должна появиться. Вахтёр спит. Мы выдернули швабру, на которую ночью входная дверь запирается, и пошли Марию встречать. Отправились на станцию, натянув казённые валенки и ватные стёганки – вид бандитский. Протоптались на платформе до полтретьего, дождались последнюю электричку. Ни Машки, ни водки. Вернулись домой замороженные и обиженные. Дверь опять закрыта на швабру. Могучий храп вахтёра слышен через тамбур. Обошли здание туда, где жилые комнаты. Покидали снежки в ближайшее горящее окно. Высунулась чья-то борода. Мы объяснились и впустились. Зацепив по пути Купера и Заводнова, пришли к себе и, отогреваясь, незаметно выпили четыре гавриловских бутылки вина, припасённые для обмывания его вступления в Союз. Читали при этом вслух Платонова. С комментариями Купера это бесподобно. И рассвет над заснеженными соснами бесподобный!..
        
       …Стремлюсь в своих работах к ясности  и понятности, как общего целого, так и его частей.
        Мои высокогорные сюжеты изначально идеальны и сами по себе, какими существуют в природе, и как  результат тесного  союза человеческого духа с природой, в этом смысле они даже патетичны.
        Но в искусстве важен не столько сюжет, сколько его трактовка и художественное воплощение. Предметом искусства, поводом для создания высокохудожественного произведения может быть всё, что угодно. Хотя, конечно, чем идеальнее и выразительнее сюжет, тем, даже при недостаточной художественности выражения, его успех более вероятен. Ибо пошлость продолжает предъявлять к искусству свои сентиментальные требования – ищет в искусстве то, что легко понимает: любезность, элегантность, остроумие, экстравагантность, сарказм, изысканность... Набор этих качеств вызывает восторг наивных зрителей, жаждущих замены сложной для восприятия изобразительности примитивной чувственностью…

…В комнате холодина и, хоть время всего девять вечера, тянет в сон. Вернее, под тёплое одеяло. Закончил гравировать доску второго цвета. Можно отпечатать, да боюсь при искусственном свете наврать в цвете. Так срифмовал под впечатлением объявления, которое  повесил в столовой питерец дядя Гусев – «Всем! Рисуем в семь!» Без десяти семь народ начал стекаться к натурному классу, предвкушая удовольствие от рисования женской модели. Но оказалось, дядя Гусев предлагает себя в натурщики!..

         …В день рождения великолепного Германа Паштова из Нальчика, в его комнату набилось более двадцати человек. Купер подсчитал, что здесь представители творческих регтонов: «Большая Волга», «Урал индустриальный», «Советская Сибирь», «Советский Юг», «Ленинград», «Москва», «Московская область», «Советский Дальний Восток».  Дядя Гусев подарил Паштову стихотворение:

                                                             В Ладоге – плещ… Лещ!
                                                             Синь и Севан – шихан. 
                                                             Блеск и бокал – Байкал.
                                                             Вспомнил Арал – орал…
                                                             Что нам теперь пить?
                                                             Долго тебе жить!

        Стихи очень красиво изображены на очень красивом листе. Купер сказал: «Дорогому бриллианту – дорогую оправу!» И вокруг стихотворения все расписались с пожеланиями.
        Купер вновь в отличной форме, много шутит, много и весело ест и пьёт. Вновь, как в славные былые времена, из него фонтанируют шутки-прибаутки: «Дрожит, глаза и ноги косят, ему опять коньяк подносят!» «Пусть не трусит дядя Гусев, глядя на колены прекрасной Елены!» «Рюмку, штихель и кинжал он в одной руке держал!» «Он всё ест, не имеет слабых мест!» Два последних изречения, понятно, о Паштове. 
        Потом плясали… потом песни орали, пока не устали… потом до утра по очереди вслух стихи читали...

        …Рисуем женскую модель. На подиуме, в окружении софитов и рефлекторов, стоит обнажённая натурщица. А вокруг, за мольбертами и с планшетами на коленях, сосредоточенно хлюпают красно-сизыми носами бородатые мужики в валенках, стёганках и толстых свитерах…

        …Радио Московской области сделало передачу о Германе Паштове. Было сказано, что работать в Дом творчества «Челюскинская» приезжают известные советские художники. Купер уточнил: «Известные друг другу.»  Журналистка, привыкшая произносить новомодное словечко «плюролизм», назвала ксилографию плюрографией. Теперь зовём себя  плюрографами, широко известными в узких кругах…

       …В комнате Гаврилова, в полную магнитофонную мощь, поёт Высоцкий. Символ времени! От некоторых песен смеёмся. От некоторых – мороз по коже и слёзы на глазах...

       …Олег сегодня опять сделал отличный офорт. Молодчина! И человек он отличный, и художник превосходный, замечательный...
 
       …Весь день Гаврилов пробует разные варианты печати своего нового творения. Во втором часу ночи позвал меня в офортную мастерскую помочь ему выбрать лучший вариант. Я помог и пошёл спать. Но заснуть не успел. Ворвался довольный результатом печати, провонянный керосином и ацетоном Гаврилов, и потребовал немедля обмыть его успех. 
        Интеллигентно, неспешно, содержательно и, как бы, не глупо, проговорили до завтрака.  И пришли к следующим выводам: Чтобы много успевать, нужно много делать…Искусство требует страсти, но оно немыслимо без рассудительности…Лучше покупаются худшие произведения… Более востребовано менее художественное…Самые знаменитые художники вовсе не лучшие…Жёны художников не самые счастливые из женщин…Искусство вовсе не прибыльное дело…

       …Радио настойчиво рассказывает об успехах наших войск в Афганистане, называет грандиозные цифры потерь неприятеля. Значит, наши потери колоссальны. Ибо атакующие всегда несут большие потери, чем обороняющиеся. Тем более, в горах. Когда этот трагический идиотизм прекратится?..

       …Устроили поэтический вечер. Прозвучало много хороших стихов. Говорили о неизменности человеческой природы. О том, что навсегда будущий коммунизм, ради победы которого миллионы людей страдали и продолжают страдать, есть тот же мифический рай, всегда обещаемый всем обездоленным в награду за покорность…
        …Подлость, наглость и хамство никак не зависят от профессии, образования, ума и таланта…

        …Обычный человек работает, чтобы жить. Творческий человек живёт, чтобы работать. Обычный человек страдает от необходимости работать. Художник страдает, когда что-то мешает ему работать…

       …Чтобы вести счастливую жизнь, нужно быть привязанным не к людям и вещам, а к идее и цели…

       …У нас есть всё для счастья. Кроме счастья…
 
      …Соскучился по жене, по дому. Хочется детей обнять, прижать, потискать. Не нужно шуметь на них. Они уже почти взрослые, всё понимают. Ими нельзя командовать. С ними нужно дружить. Значит, прощать им многое бытовое. Ведь они воспринимают мир шире и ярче нас. При этом, понятно, иногда забывают серую скуку будничных домашних обязанностей. Это у них не надолго, к сожалению. Когда-то меня обижала и раздражала беззаботность и смешливость младшей сестры жены. Где теперь её беззаботная смешливость?  
       У нас хорошие дети. И не стоит их раньше времени старить дисциплиной. Не стоит портить им  впечатление о них самих, и о нас, и вообще о жизни. Пока они лучше нас. Откровеннее и скромнее в своих желаниях… и в нежеланиях… в своих поступках… в лени и забывчивости… в мечтах и фантазиях… в своих чувствах… и в проявлении этих чувств… Всё пройдёт. И всё придёт. Скоро они станут взрослыми, самостоятельными. И мы для них уменьшимся, ослабеем и поглупеем, станем неинтересными. Они уйдут в свою собственную жизнь. Нужно, чтобы между нами сохранилось доверие. И дружба. Дружба – это доверие. Дружба не может быть занудной, требовательной и подозрительной. Она может быть только доверительной, доброжелательной, любящей, прощающей…

        …В комнате холодно. В неподвижности ещё холоднее. Гравирую, сидя за столом в валенках и пуховке. Голенища валенок узкие и жёсткие, натирают кожу. Ноги на икрах, по периметру, облысели. За окном морозная ночь и ветер. Сосны в темноте громко шумят и размахивают заснеженными ветвями, роняя снег. Снежная пыль искрится в свете из окна. Без повода чей-то стишок вспомнился:

                                                                       Оглянись на жизнь сначала:
                                                                       Что хотел, и что осталось,
                                                                       Далеко ль от сердца старость,
                                                                       И близки ль ещё стихи?
                                                                       Оглянись вокруг – ведь рядом
                                                                       Есть, кому ответить взглядом, 
                                                                       Есть тепло рукопожатья 
                                                                       Верной дружеской руки.

         … Хороший педагог вовсе не обязательно хороший художник. И не обязательно ему быть хорошим художником. Обидно, что среди посредственных художников пропало немало хороших педагогов. Хорошие художники редко бывают хорошими педагогами – на вторую профессию просто не хватает энергии и времени. Исключения единичны. И тем более достойны уважения…

        …С раннего утра акварелью и цветными карандашами подправлял оттиски, и провозился до трёх часов. Успел завершить работу к началу творческого вечера, посвящённого памяти Рейнгольда Генриховича Берга. Собрались в выставочном зале у его работ. Гостей удивительно мало. Болошенко не приехал. Видимо, это возрастное –  больно поминать ровесника. Из Москвы были Галя Макавеева, Александра Феликсовна Билль, Ингрид Николаевна Волынская; из Фрунзе приехала Лидия Александровна Ильина. Говорили много хорошего, доброго, благодарного. Вспоминали смешное. Смотрели слайды. Пели хором. Плакали. Пили и не пьянели.
       На электричку гостей проводили под густым снегопадом. Вернулся к своим оттискам. Как всегда, в процессе корректировки, привык к ним – перестали раздражать и вызывать сомнения. Лучшим оказался тот оттиск, который, сняв со станка, хотел уничтожить…

       …Вчера, когда шёл на почту, мороз и пронзительный ветер выжимали слёзы. А сегодня оттепель: с крыш потекло, снег потемнел и осел, голые чёрные деревья навевают грусть. Настроение мутно-слякотное.
        Продолжаю работу над гравюрой «Актинометрист». Вроде бы толково получается. Использую фактуры. Печатную форму гравирую в глубину – врезаюсь в картон, и наружу – наслаиваю рельеф. Очень интересно! Выразительные возможности «гракарта» неисчерпаемы...

        …На улице опять крепкий мороз. А батареи, почему-то, чуть тёплые. Многое хочу сделать. Но ничего делать не хочется. Усталость накопилась. В искусстве, как в горах, спасение от усталости и нежелания работать – только в работе! Жизнь у нас единственная, другой не будет. Неудачная попытка жизни всё равно будет засчитана. Чем раньше художник это осознает, тем больше сможет сделать. Художник, не работающий по субботам и воскресеньям, теряет в год больше трёх месяцев… 
   
       …Я козёл! Перевёл сложный рисунок с кальки на картон, и уже начал гравировать, когда сообразил, что перевёл зеркально. От огорчения вспомнил, что у старого китобоя Жени Димуры завтра день рождения. И мы с Гавриловым отправились в Москву искать подарок. Когда вернулись, после свежего воздуха, так противно находиться в нашей прокуренности, кислотности и прокеросиненности, что мы с Олегом отправились кататься на лыжах. При полной луне снег искрится. На лесных полянах так ярко, что приходится щуриться. Вернулись в полпервого весёлые и бодрые. Поскольку завтра уже наступило, отправились поздравлять Димуру. Поздравление переросло в отмечание, и продолжалось до пяти утра.  Только заснул, радио заорало. И возник Димура с молдавским сухим вином. Реанимация. Вечером официальное, всенародное чествование именинника. Украшением праздника стала очаровательная подруга Димуры Виктория Островская, капитан дальнего плавания. Посмотрели слайды  из её океанских походов на яхте, из недавнего четырёхмесячного плавания на паруснике «Седов». Женя полночи эмоционально рассказывал о своих пяти китобойных экспедициях в Антарктиду, показывал фотографии, рисунки и наброски. Я устал от шума, и ушёл спать. На рассвете разбудил грохот – Гаврилов снежки в окно кидает: вся весёлая компания, во главе с именинником, вернулась с лыжной прогулки, а вахтёр спит, и входная дверь заткнута шваброй. Впустил гуляк и отправился досыпать. Не тут-то было! Ввалились Димура, Гаврилов и Камалов с выпивкой. Выслушал справедливую критику за проявленную пассивность и утрату коллективизма. Выпили за примирение. Солнце нового дня встретили бодрыми, полными энергии и оптимизма…

        …Подправляю оттиски – произошло несовпадение цветов при печати. Придётся вводить ещё один цвет. Как, пока не представляю. Гаврилов сегодня тоже печатал, и тоже неудачно. Уже на втором оттиске произошла глухая закатка печатной формы, и полутон стал печататься  темнее тона. Олег печатал одновременно с трёх готовых пластин, и это несчастье произошло на всех. Теперь Гаврилов троекратно расстроен, пребывает в пессимизме, и с горя непрерывно ест винегрет, оставшийся после ужина в избытке.
        Около часу ночи заскочил Купер посмотреть, что мы за день натворили. Показывали огорчённо, а он неожиданно: «Классно! Необычно, оригинально, выразительно! Верной дорогой идёте, товарищи!»…

       …Ветер треплет деревья, и снежная пыль носится в воздухе белой пеленой разной плотности.  Жаль, что деревья теряют свой снежный убор. Особенно красивы под снегом тянь-шанские ели вдоль входной аллеи – на каждой еловой лапе полуметровый слой снега…

       …Мне очень нравится в комнате Гаврилова. Кажется, что у него светлее, теплее, просторнее, уютнее. А он считает, что моя комната уютнее, просторнее, теплее и светлее…

       …На «Челюху» напал грипп. Теперь в нашем доме основной запах – чесночный. В целях профилактики водку на чесноке настаиваем, чесноком закусываем…

       …Через лупу изучаю альбом репродукций гравюр Альбины Акритас, ведущей «картонщицы» страны.  Раньше смотрел альбом – всё было понятно, всё ясно и просто. Теперь, когда в гравюру на картоне осмысленно вработался и приобрёл опыт, появились неясности, возникли вопросы. Блаженны дилетанты!..

       …Странный парадокс времени выявился – для работы, до конца потока, времени осталось катастрофически мало.  А до возвращения домой – целая вечность…

       …Гравирую, работа идёт трудно. Хочется сделать хорошо – появляется скованность. Ответственность, самим себе придуманная и на себя возложенная, порождает неуверенность и робость, лишает работу удовольствия. Для успеха необходимо чувство лёгкости, душевного полёта!..

       …Получил письмо из дома. Жалко жену в её постоянных хлопотах. Стыдно, что живу беззаботно и занимаюсь делом бесполезным. Зачем семье моя талантливость и известность? Семье нужно моё внимание, забота и деньги. Не в будущем, а сейчас!
       Художник, желающий счастья любимой женщине, не должен на ней жениться… 

       …Чтобы в искусстве добиться стабильного успеха, необходимо быть жестоким эгоистом. Нужно считать своё занятие самым важным. И подчинять ему все интересы –  и свои, и всех своих близких…

       …Если можешь, не становись художником! Профессия трудная и неблагодарная. И очень ревнивая, забирающая человека целиком, безраздельно…
 
       …Для успеха художнику мало поддержки жены и собственной усидчивости. Необходим талант. Но одним талантом, без усидчивости и поддержки жены, успеха не  достичь.  А ещё необходима удача…

       …Главное, избавиться от сомнений. Всегда хвали себя – лучше тебя самого никто тебя не похвалит. Неудача, обоснованная концептуально, превращается в достижение. Главное – уверенность!..

       …Обычно люди живут в настоящем – настоящим, в обыденной повседневности – повседневно-обыденным. А художник своим творчеством, своей мечтой живёт в будущем. Художник всегда обгоняет время…

       …С возрастом накапливается усталость. Вместе со здоровьем исчезает работоспособность. Время убыстряется.  Хочется сделать много, но уже не успеть.  Приходит осознание неправильно прожитой жизни. Поздно!  Жизнь неповторима, как пленэрная акварель – её так же нужно делать сразу безошибочно…

       …Под водочку обсуждали выступление Горбачёва в ООН. Вдруг радио объявило о катастрофическом землетрясении в Армении! Мои горные друзья, конечно, сейчас уже там на спасработах. И я сейчас был бы там, не будь я здесь. Надо ценить каждый миг жизни, и дорожить каждым мигом, используя его для жизни – для работы…

        …Вдохновенно грызя сухарь, Купер сломал зуб. Теперь шепелявит, и от этого его шутки-прибаутки сильно выиграли…

        …При пустом кошельке, даоистские лекции Камалова не дарят должной умиротворённости и душевного покоя. Конечно, не в деньгах счастье. Но с ними приятнее и проще быть несчастным…

        …Подправляя оттиски, привык к ним, они перестали казаться неудачными. Прав или нет? Не знаю. И никто точно сказать не сможет – в нашем деле всё субъективно и зависимо от многих обстоятельств. То, что не нравится сегодня, завтра может вызвать восторг. И наоборот…

       …У меня горе – при печати установил на валу слишком большое давление, и расплющил рельефные фактуры, на декоративный эффект которых рассчитывал! …Факир был трезв, и фокус не удался…

       …Внимательно просмотрел контрольные оттиски, сделанные в отдельности с печатной формы каждого цвета прошлой моей гравюры. Оказалось, что в одном из них, среди тоновых пятен, скрыта красивая абстрактная композиция – более интересная, неожиданная, выразительная и цельная, чем весь лист целиком. А в оттиске с другой печатной формы, вертя его перед собой, нашёл три замечательные композиции. К таким композициям и пластическим решениям я всегда  стремился – максимально выразительным и предельно лаконичным…

       …Стали известны результаты республиканского выставкома. Мы с Гавриловым, в этот раз, пролетели мимо выставки. Обидно, досадно…да ладно! На десерт к ужину яблоки – сварили в электрочайнике компот. Этим утешились…

       …Чувствую себя паршиво, улёгся спать рано. Долго не мог заснуть, ворочался и  мучился. Слышал сквозь дрёму, как воет за окном ветер… как  мои электронные часы пропели полночь… потом час… потом налетели нелепые, странные, хаотические сновидения. Несколько раз проваливался в сон, но скоро возвращался в явь. Часы пропели два. Из офортной притопал Гаврилов, шаркал за стенкой, курил и матерился. Потом часы отметили три. Больше ничего не помню – заснул.
       Олег разбудил за пятнадцать минут до завтрака. Он возбуждённый, взъерошенный, вдохновенный и довольный – сделал за ночь хороший офорт…

       …Приехал в гости великий Александр Андреевич Ливанов. Всё такой же Чарли: семенящая походочка, плечики недоумённо приподняты к ушам, руки болтаются и мешают при ходьбе, волосы растрёпаны, глазки за очками растерянно-удивлённые, беззащитные…бездонно глубокие… бесконечно мудрые…

       …Казалось, что празднества, по случаю приёма в Союз новых членов, завершились.  Но двухметровый магаданец Саша Артемьев всех, вновь принятых, вновь вдохновил на веселье. Загудело очаровательное застолье с песнями, стихами и танцами до утра. Так просто: хочешь быть счастливым – будь им!..

        …Ощущение счастья вне времени, вне обстоятельств жизни, вне логики. Это чувство, а не  размышление – можно быть счастливым без рубля в кармане. Если нет чувства –  будешь несчастным при любых рассуждениях и выводах, при каждодневных миллионных доходах…

        …Рабочему «Челюхи» Николаю Николаевичу (он грузчик, столяр, слесарь, стекольщик, сантехник, электрик, садовник, дворник) сегодня 80 лет. Купер взялся за написание поздравлений и пожеланий, а я отправился в ЧУМ (челюскинский универсальный магазин) за подарком. Давно не выходил из нашего здания, пропахшего кислотами, керосином, ацетоном, канифолью, красками, табаком, водкой, чесноком и кофе. А на улице свежесть…мороз…медленный крупный снег! Сказка! Жаль, не мы её герои…

       …Купер продолжает водить ко мне экскурсии, афишируя безграничные возможности гракарта. Прилюдно хвалит. Приятно. Но понимаю, что можно и нужно делать гравюры лучше, интереснее, выразительнее. Я освоил гракарт, обрёл умение и опыт. Начиная работу, точно знаю, чего хочу. И как этого достичь. 
       Жаль, в делах семейных, в домашних житейских вопросах я бездарен и бестолков…

       … Вот и ещё год пролетел! За год ничего не изменилось – в столице раздражённость, пустота в магазинах, грязь и темнота на улицах. В руках у меня этюдник и папка – тяжёленные, на плечах тяжеленный рюкзак. В электричке народу – битком, рюкзак снять невозможно. Ноги мне оттоптали, папку измазали и ободрали. Окна запотевшие, остановки не объявлялись – свою едва не проехал.
       Под ногами чистый снег. И обильный снегопад с неба.  Красиво.  Но скользко. Пока допёр свою тяжесть до родимых дверей, изматерился и взопрел. Миша Заводнов, после объятий и лобзаний, кинулся организовывать ужин. На ужин сил нет. Лишь когда мы с Заводновым приняли коньячку за встречу, я постепенно пришёл в себя.
        В составе группы много знакомых. Сосед мой – старый приятель Володя Белоусов из Красноярска. Руководит потоком великий Ливанов. Живём, пока живётся!..
       
        …В комнате тепло. Распахнув дверь на улицу, любуюсь снегопадом. Из сугроба в углу лоджии торчат два старых медных самовара – кто-то из предшественников притащил с помойки для натюрморта.
        Локоть, травмированный летом на Памире, пока ведёт себя терпимо. После организационного собрания, на котором Заводнов, как всегда, строго-настрого запретил в здании курить, пить и пользоваться электронагревательными приборами, мы уединились в его комнате, и под коньячок, кофе и сигареты, насладились рассказом Димуры о его плавании летом на паруснике «Паллада» в Америку...

        …Ночью мучили кошмары – какие-то нелепые горноспасательные. Трижды просыпался в холодном поту. Но выспался. После завтрака начал гравировать. Через открытую на улицу дверь за работой наблюдают любопытные белки и синички…

       …Ночью разболелся зуб, и я бессонно проскулил до утра. Прибежал Заводнов – в подвале прорвало трубу, горячая вода заливает в складе бумагу и картон. Ринулись спасать. Рулоны огромные, очень тяжёлые. Не заметил, как зубная боль исчезла…

       …Весь день в разных вариантах печатал первый цвет. Результатом обескуражен. Но доволен. Получилось здорово, хоть совсем не то, что планировал. Отпечатал второй цвет – отлично! Тут же появился ученик – Юрий Дёмин из Нижнего Новгорода. Он первый раз в Доме творчества, растерян и робеет. Договорились, что печатную форму третьего цвета буду гравировать и печатать в его присутствии, чтобы он понял технологию. Но у меня пока неясности с третьим цветом, ещё не придумал, каким его делать. Хочу попробовать раскат – наложение обещает красивый результат…

       …Пошёл проветриться на свежем воздухе, а там мороз с ветром. Уши отмерзают, борода леденеет, глаза слезятся, нос сопливит. Никакого удовольствия от прогулки…

       …Лучшие художники всегда не самые покупаемые. Профессионализм художника и покупаемость его произведений никак не взаимосвязаны. Наши зрители покупают лишь те произведения, что лично им нравятся. А им нравится безграмотная самодеятельность. Уровень восприятия изобразительного искусства низок даже среди интеллектуалов. Большинство людей способны воспринимать только литературный сюжет, не ощущая красоты композиции, ритма, пластики, колорита. Литературный и журналистский талант, музыкальная одарённость, научная компетентность не гарантируют адекватность восприятия искусства  изобразительного. Оно доступно лишь эстетически развитым людям…

       …Художнику не просто добиться уважения коллег, но можно. Сложно, но можно добиться признания зрителей. Добиться одновременно и того и другого почти невозможно…

       …Работаю в печатной мастерской. Зуб болит, и рука не гнётся. Весь день –  печатаю. Раскаточный вал мне достался отвратительный, подшипники не крутятся – набил на ладонях мозоли. Результатом печати огорчён, настроение паршивое. Куценко приехал из Москвы ни с чем – дальневосточников сегодня  на приём в Союз художников не рассматривали.
       Поздно вечером с заседания графической секции вернулся Заводнов – весёлый, с цветами и шампанским для Куценко. Всё-таки сегодня дальневосточников рассмотрели, и Саню приняли в Союз! Мы рады, Саша счастлив. Появилось, как из-под снега явилось, обилие водки. К полуночи стало хорошо всем. Даже мне…

       …С утра занялся новой гравюрой. Болит рука. И опять зуб заныл, отдаётся  болью в ухе. Чтоб отвлечься, пошёл по просёлку побродить по посёлку. Всё вокруг противно. Злой народ мёрзнет мрачной толпой у магазина – с купонами на масло, мыло, табак, трусы, носки, водку и портвейн. Ругают торговлю, мафию, Горбачёва и перестройку.
                                                                  Как ни темна, как ни трудна
                                                                  Жизнь россиян, как ни убога,
                                                                  К Творцу есть просьба лишь одна,
                                                                  Лишь об одном прошу я Бога:
                                                                  Не дай такого, Боже мой,
                                                                  Чтоб наша Русь, ругаясь матом,
                                                                  Пошла по миру не с сумой,
                                                                  А с самым лучшим автоматом!..

     …Пытался заснуть, но из-за мрачных мыслей не смог. И в два часа поплёлся печатать. Вернулся в пять. Ничего у меня не получилось. Весь тираж испорчен. Всё порвал, скомкал и выбросил. Искусство – это, когда мир рушится, а увлечённый идиот самозабвенно шлифует любимые камешки...

      …Состояние сомнамбулическое. Это не сонливость, а какое-то отупение. Забрели Димура, Куценко и Белоусов, тоже грустные. У всех закончились сигареты. А купить невозможно – у нас нет местных купонов…

       …К утру закончил печатать. Доволен. Сделал отличный лист!
       Занятие искусством – способ совмещения себя с миром. Художник, на основе  жизненных впечатлений, в своих произведениях  созидает новый мир – лучше и совершеннее существующего. Искусство даёт душевную силу для противостояния мерзостям жизни…

       …Для себя и для Белоусова отпечатал старинную резцовую гравюру, которую подольский художник Лёня Зорин выпросил ненадолго в музее. Гравюра замечательная, мастерство в ней фантастическое! А угол обрублен зубилом. Эту медную пластину, во время войны, рубили на пряжки для своих ремней ученики Школы юнг в Соловецком монастыре…

       …Собравшись вечером на чай, друзья стали хвалить мои работы. Но все восторгались разными! Спорили, убеждая друг друга. Очень забавно…

       …Скоро Новый год. Яркое солнце. Если смотреть в окно, сидя на диване или в кресле, не видя грязного снега и талых луж на земле, то залитые тёплым солнцем сосны выглядят совсем по-летнему…

       …Староста нынешнего потока Данила Меньшиков три дня охотился за ёлкой, но не смог её купить ни в Пушкино, ни в Подлипках, ни в Мытищах, ни в Москве. Пришёл с идеей вырубить ёлочку в ближайшем лесу. Я, конечно, категорически против…

       …Зашёл Адольф Демко, уговаривал увеличить размер моих гравюр. Конечно, они стали бы эффектнее и выразительнее! Но на рамах и стеклах разоришься…

       …Клеим из бумаги игрушки для новогодья. А настроение не праздничное. Но нашими творческими усилиями,  столовая постепенно становится весёлой. Если бы  выпивка и курево были, может быть, и мы повеселели бы. 
       Собрали деньги и отправили Куценко в столицу нашей Родины – может удастся добыть сигареты  и какой-нибудь алкоголь на вокзалах у спекулянтов. С неба  сеется дождь, и остатки снега исчезают на глазах…

      …Весело встретив Новый год в столовой под бумажной ёлкой, всем составом отправились в лес – там много снега и ёлки живые. Я разжёг большой костёр.  Было весело и радостно от общения друг с другом…

       …Завтрак и обед проспали. Перед ужином восстановили здоровье и настроение кошмарным самогоном, который где-то раздобыл Данила Меньшиков. Усевшись в круг на полу, поём, обнявшись…

       …Жду детей – сегодня они выехали из Краснодара ко мне в гости. Подморозило, валит снег. Может быть, к приезду Алёши и Милочки, зимы будет больше, чем до сих пор…
       …Дни школьных каникул пролетели мгновенно, проводил детей в Краснодар. Стало грустно и одиноко. Очень хочется домой! Навёл в комнате мой обычный порядок. Оказалось, что это казарма – после весёлого и милого шума и бедлама! Теперь все друзья приходят в гости и хвалят моих детей. Это дорогого стоит! Художники –  прирождённые критики, скептики, ироничные насмешники – из них доброго слова пыткой не вырвешь, если это слово в них само не вызрело. Милочка и Алёша действительно понравились…

       …После отъезда детей я разболелся – захлёбываюсь соплями, в горле першит, в груди сипит, в висках стучит…зуб, рука, и теперь ещё голова, болят. Чем больше я художник, тем меньше спортсмен. Чем меньше я спортсмен, тем больше болею. Чем больше болею, тем я меньше художник. Надо начинать сочетать в себе художника и спортсмена…

       …Починил сломанные Алёшей лыжи, сдал на склад, и взялся за новую гравюру. Для неё рисунок на кальку переводила Милочка…

       …Настроение и самочувствие зависят от результатов работы. А результат работы впрямую зависит от настроения и самочувствия. Независимо от  самочувствия  и настроения, нужно работать...

       …Вовремя дети домой уехали – на «Челюху» гриппозная напасть! Непрерывно звучит многогорло-многоносый хор кашляющих, чихающих и сморкающихся. Меньшиков принёс мне нафтизин и горчичники. Приковылял Женя Димура, я и его нафтизином угостил. А он  меня накормил мёдом и сульфадиметоксином. Вспомнилось из Константина Симонова:
                                                
                                                                Мужчина, на кой тебе ляд порошки,
                                                                Пилюли, микстуры, облатки?!
                                                                От горя нас спальные лечат мешки,
                                                                Походные наши палатки!..

        …Не пошла печать в этот раз! И задуманный цвет не сумел намешать, и печатная форма начала деформироваться и расползаться уже на шестом оттиске. Но я ж козёл упрямый!
        Зажав сопли в кулак, проявив феноменальное самообладание, несгибаемую волю к победе, высочайшее профессиональное мастерство и поразительную целеустремлённость, я полтора десятка листов драгоценной импортной эстампной бумаги всё-таки испортил…

       …Каждый раз, как по радио отзвучат последние известия, заходят коллеги обсудить услышанное. Похоже, советская империя трещит по швам. Заканчивается великая страна! Страшная… прекрасная… несчастная. Что будет с ней? Что будет с нами?..

       …Пропустил из-за печати обед, и на ужин не пошёл. Лечу голоданием плохое самочувствие и дурное настроение. Конечно, лучше бы лечиться хорошим застольем.  Да где ж его взять-то? 
       Вдруг появился Меньшиков, и позвал встречать старый новый год… Следом Димура, Куценко, Белоусов и Заводнов ввалились – зовут за стол. Ну, надо же!
       Слава челюскинскому братству – содружеству высоких параллелей! Мне без него нельзя! Спасибо вам, друзья, за то, что вы друзья на самом деле!..
  
        …Поздним морозным вечером на пороге возник заиндевелый краснодарский художник Игорь Ведерников с коньяком и шампанским. Никаким политикам и экономистам, никаким демократам или коммунистам, никаким перестройкам нас не победить!..

        …К полудню закончил переводить рисунок с кальки на картон. Рисунок очень сложный, густой и мелкий. Всё это предстоит выгравировать несколько раз – по цветам.
        Тяжко заниматься цветным эстампом, мучительно наше удовольствие...

        …Мороз за 30! В здании вдруг появился роскошный серебристый кот гигантских размеров, очень пушистый. Он ласков, но независим, ходит неспешно по всем жилым комнатам, кабинетам и мастерским, трётся об ноги и громко мурлычет. Как он возник, откуда взялся – никто не знает.
        После ужина Заводнов объявил чрезвычайное положение – получена телефонограмма о том, что ночью ожидается мороз 50 градусов. На складе взяли запасные одеяла, занавесили все окна и двери. Выходить на улицу запрещено. Михаил Иванович лично замкнул и опечатал входную дверь…

       …В день рождения Володи Белоусова куролесили всю ночь. Данила Меньшиков красиво играл на флейте. За окном гудела пурга. Сосны качались и к нам стучались. На замёрзших стёклах ледяные узоры. Утром сквозь них солнце заискрилось. В ледяных узорах на стёклах мерещатся ажурные кружева женского белья…
       …Одновременно смотрю на печатную форму второго цвета и на эскиз…на печатную форму первого цвета и на оттиск…и прихожу к выводу, что запачканная краской доска первого цвета потрясающе красива. Великолепна! Она лучше эскиза и оттиска. В ней есть настроение, пространство, ритм, пластика, тон, цвет, всё-всё! Попробую повторить её гравировкой. Да ведь не удастся. Не получится! В том и сволочизм, что вижу, чувствую и понимаю больше, чем способен донести до зрителя…
        Печатная форма стоит на полу, прислонённая к стене под настольной лампой. Падающая тень работает на общую выразительность этой сложной и прекрасной пространственной композиции. Сквозные прорывы в картоне, остающиеся при печати чисто белыми, мерцают сложной таинственной тенью. А полный свет, тон и полутон, в разных местах изменяют свою напряжённость, при изменении ракурса меняются между собой местами. И возникает красота, превосходящая эскиз и оттиск. И становятся понятны художники, экспонирующие предметы реальной жизни – они несравненно прекраснее того, что можно изобразительно сделать по их поводу. Реальность мира бесконечно сложна, и замечательно прекрасна!..
     
        …К вечеру две гравюры закончил. Очень доволен тем, что получилось. Хотя есть сомнения. Появились кое-какие идеи, надо их опробовать. Но уже не в этот раз, скоро разъезжаемся по домам.  Утешаюсь словами Рериха: «Не огорчайся, если не сделаешь всё. Помни, что мы ещё люди»…

       …Радио рассказывает о выставке художников-инвалидов. Один, парализованный, рисует левой ногой – только она у него подвижна. Несколько человек работают, зажав кисть в зубах…Произведения у них  солнечные, весёлые, оптимистичные.
        Надо работать бодро и жить радостно. Жизнь радостна! Не нужно её отравлять мрачными размышлизмами над жизненными идиотизмами. Нужно просто жить, работать и этому радоваться!..

        …Наша нынешняя работа на «Челюхе» заканчивается. Скоро отчётная выставка и прощальный банкет. С Заводновым и Меньшиковым в большущем дюралевом бидоне поставили созревать брагу…                                                 

                                                       И будет вечно длиться смех 
                                                       За праздничным столом, 
                                                       Кружить листва, 
                                                       И падать снег,
                                                       И время течь вином! 




















                                                                                                                 Камешки на ладони 

                                                                                                                                    Как уместить на одном листе
                                                                                                                                    Жилу живую, чтоб не отворять,
                                                                                                                                    Веру слепую, чтоб не предавать
                                                                                                                                    Странника в небе налегке?
                                                                                                                                                  
                                                                                                                                                                       А. Слуцкий

         «…Ох уж эти начальственные требования от нашего искусства социальной значимости, обязательной политической актуальности! И, как естественное следствие, презрительное, с прищуром идеологической подозрительности, неприятие так называемого «мелкотемья». Что за глупость?! Неужели «Роза в стакане» Врубеля – мелкотемье?! Если уж укорять художников, так отсутствием образности, проникновенности, искренности – профессионализма! Но эти оценочные категории словно неведомы нашим критикам – дальше опознания темы и осознания сюжета их восприятие искусства не продвигается…» 
         Это я в своём дневнике в социалистические времена записал. Казалось, что плохо живём, что несвободны. Не понимали своего счастья, не ценили того, что имели. А мы были тогда востребованы Отечеством! В обществе уважали творцов, руководство страны  ценило и поддерживало искусство. Осуществлялось его государственное финансирование. В стране существовала идеология, и деятели искусства являлись её проводниками. Проводилось множество выставок, было изобилие заказов, действовал государственный план монументальной пропаганды. Проводилась огромная просветительская и культурно-шефская работа. А теперь искусство в стране брошено на произвол судьбы, художники обречены на прозябание, на трудное выживание. А выживает всегда не тот, кто лучше, а самый хитрый, подлый и беспринципный…

        …Есть истинные, настоящие художники – их немного. Больше таких, которые только ведут себя так, что окружающие считают их художниками. А ещё больше таких, кто лишь сам себя воспринимает художником – без всякого на то основания …

       …В каждом конкретном времени существует мнение власти и господствующее общественное мнение. А ещё есть частное мнение художника, в это время, в этом обществе, при этой власти живущего и работающего. И часто, по прошествии времени, частное мнение художника оказывается истинно справедливым и единственно верным.
       Любите своих художников, современники, берегите и помогайте им – возможно, они светочи вашего будущего, вместе с ними потомки и вас вспомнят…

        …Увлечённость, благородство и бедность – образ жизни истинного художника во все времена. А уж в эпоху политических, экономических и социальных перемен – тем более…

        …Настоящий художник не может быть удовлетворён сделанным, ведь он стремится к идеалу, а идеал недостижим…
     
        …Ничего, кроме недоумения, не вызывает стремление некоторых коллег любым способом победить в наших смешных карманных конкурсах; лишь удивление и сочувствие рождает высокомерная гордость неожиданных обладателей незаслуженных  наград и званий…

       …Академический диплом отнюдь не гарант от лени, безволия и равнодушия, от духовной пустоты и скуки, которые, даже при наличии в произведении всех компонентов художнического ремесла, остро чувствуют и коллеги, и зрители…

       …Творческий успех невозможно заранее просчитать и организовать, он возникает спонтанно. Но! Любая случайность является следствием совпадения ряда закономерностей – творческий успех всегда приходит к достойным, талантливым. Но он далеко не всегда влечёт за собой коммерческий успех.
       Коммерческий успех специально заранее прогнозируется и организуется, он следствие совсем иных способностей… 

       …Натурализм в искусстве – плохо. Эстетизм – ещё хуже. Но это категории искусства.
       А есть увлечённые, но эстетически неразвитые, неумные, самовлюблённые и абсолютно уверенные в своей гениальности бездари – при абсолютной профессионально-художественной беспомощности ещё и с полной неспособностью к объективному самоанализу и самокритике. Вот это безобразно, отвратительно и, в связи с искусством, даже не упоминаемо!..

       …Обидно, досадно и горько, когда мощно начавшийся художник затухает и исчезает с выставок. Значит, несовершенен его талант, ибо главной, основной, самой важной, значительной и необходимой составляющей художественной одарённости является самоотверженная увлечённость, которая и позволяет побеждать неблагоприятные жизненные обстоятельства…

       …Художнику для достижения успеха в искусстве необходима работоспособность, вера в успех и терпение. И доброжелательная поддержка семьи, умение родных надеяться, верить и ждать. Семья не может быть индифферентной – она или помогает художнику в творчестве, или мешает.
       Истинному художнику лучше не иметь семьи, чтобы не мучить любимых…

       …Капля по капле камень точит… под лежачий камень вода не течёт… упорство и труд всё перетрут… стучи и тебе откроют… не останавливайся – дорогу осилит идущий!..
       Избрав жизненную философию, найдя в искусстве свою тему, утвердившись в творческой манере и обретя свой стиль, художник должен работать непрерывно и, при каждой возможности, экспонировать созданные произведения. Ибо это рождает уверенность.
        Больше уверенности – больше энергии созидания – больше идей – больше произведений – выше художественный уровень – больше известности – больше выставок – больше уверенности – больше энергии созидания. По восходящей спирали – всё выше…
        И количество обязательно перейдёт в качество. Не только непосредственно – изобразительное, но и опосредованно – созидательное качество ситуаций и событий, в которых пребывает художник, решивший очаровать и покорить зрителя. Если художник уверен в себе, в него поверит весь мир. 
       Безвестность – зрительское равнодушие – недоумение – насмешка –  раздражение – заинтересованность – уважение – восхищение – известность – слава!   Вот путь настоящего художника во все времена.
       Но нет гарантии материального благополучия…
                    
       …Чем выше цель устремлённости, тем, даже в случае неудачи, выше достигнутый результат. А трудности в процессе… это неизбежные накладные расходы на увлечённость и самобытность.
      На рыночной площади, где топчется толпа – ты один из тысяч. А на крутой тропе ты из тысяч – один… 

      …Каждый день должен быть шагом вперёд, вверх. Иначе остановка. Значит – отставание…

      …Снаряды падают всё ближе – то один, то другой ровесник получает почётное звание. Стареем…

      …Сбрось бремя неуверенности и кончится время неудач!..      

      ...Произведение искусства – конгломерат пространства, времени и чувств художника, рождённых из его мечты, знаний и жизненного опыта …

       …Быть художником трудно. Женщине быть художником неимоверно трудно. Если женщина – активный художник, постоянный участник крупных выставок, да ещё заботливая и любящая жена и мать, она достойна восхищения…

       …Не нужно профессиональную беспомощность художника принимать за оригинальность.  Даже самая тощая корова вовсе не антилопа…

       …Становись художником только в том случае, если не можешь не быть художником…

       …Художника критикует всякий – любой… никакой…

       …Истинный художник учит не лекциями, а выставками своих произведений…

       …Художник без выставок – просто ремесленник…

       …Истинный художник всегда одинок…

       …Истинный художник не может быть счастлив…

       …Писать на заказ выгоднее, но просто для себя – честнее…

       …Самые известные художники – не самые лучшие…

       …Знаменитый – не значит великий…

       …Самомнение обратно пропорционально одарённости…

        …Итог жизни не в годах, а в делах. Важно ни сколько прожил, а сколько сделал…

        …Яркость не синоним красоты…

        …Самоуверенность и наглость не признак гениальности…

        …Вступление в творческий Союз не делает художника талантливее…

        …Есть люди, которые любят, дружат, дарят, учат – только для себя…

        …Кто не видит красоты, не чувствует гармонии, не помнит добра, не мечтает о справедливости, не пытается достичь совершенства, не ведает сомнений – не может стать художником…

        …Кто нагл, хитёр, изворотлив и беспринципен – в наше время добьётся всего…

        …Слабость недоверчива, злопамятна и мстительна. Глупость жестокосердна и безжалостна. Бездарность самолюбива, завистлива и агрессивна. Сильные, умные и талантливые всегда добры…

        …Ни аккуратность и тщательность, ни небрежность и неряшливость – вовсе не есть мастерство…

        …Однообразие не есть стиль…

        …В искусстве ценится не то, что как у всех, а то, что отличает художника от всех. Настоящий художник обязательно самобытен и уникален…

        …Нет искусства современного и несовременного. Есть искусство и неискусство. Искусство всегда современно…

         …Не отказывайся от возможностей, которые дарит судьба. Не бойся риска и ответственности, верь в себя, в свои силы, в свой успех. И хватит сил, и успех придёт…

         …Не сомневайся, не бойся, не ленись, не сдавайся, не отвлекайся, не останавливайся, упорно иди к намеченной цели. Если уже не можешь идти – ползи…

         …Искусство ревниво и требует от художника абсолютной верности, не позволяет отвлекаться ни на что. Хороший художник – плохой семьянин…

        …Талантливый человек это аномалия, отклонение от нормы – он, как больной, нуждается в помощи и заботе...

        …Тяжёлая доля быть женой художника – жертвенная. Выдерживают лучшие, избранные Богом…

        …Чтобы не быть смешным, не воспринимай себя слишком серьёзно…

        …Мы не бездарны, не глупы... И могли бы? Пожалуй... Но не судьба. Или не время. Или не та страна…

        …Задача художника – не наивная фиксация примитивной суммы нелепых жизненных случайностей, а создание ёмкой, точной, гармоничной пластической формулы жизни…

        …У многих людей, при полных карманах, в душе пустота. У большинства художников наоборот…

        …Жизнь трудна, непредсказуема и скоротечна. Не нужно её искусственно усложнять и укорачивать… 

        …Почётное звание не делает художника ни талантливее, ни известнее, ни востребованнее…

        …Искусство требует сосредоточенности и концентрации – уединения... 

       …Есть тема – это политика. Есть художественность раскрытия темы – это искусство...
   
       …Испытав восторг от природной красоты, художник должен в зрителе вызвать аналогичный восторг своим произведением, созданным по поводу природной красоты…
         …Отношение к личности художника влияет на восприятие его произведений. Оценивая творчество коллег, художники редко бывают объективны. Ещё реже объективно оценивается собственное творчество…

         …Каждому художнику нужны зрители. Зрителям нужен не каждый художник…
        
         …Важнейшие женские качества: кроткий нрав, доброжелательность и оптимизм…

         …Идеал недостижим. Но стремиться к нему необходимо…

        …Фотограф отображает мир таким, каков он есть. Художник изображает мир таким, каким он должен быть. Или, каким не должен быть никогда…

        …Красотой воспринимается то, что общепризнанно, понятно и привычно. Эта красота точно укладывается в эталон традиционной эстетики. Новая, непривычная красота кажется неэстетичной и даже неэтичной. Она не воспринимается и отвергается с негодованием. Но постепенно становится привычной и, раздвинув рамки былого эстетического эталона, оказывается общепризнанной красотой. Трудно убедить общество в эстетичности новой красоты. Но, привыкнув, общество восторгается ею…

        …Новизну в искусстве нельзя создать волевым усилием. Новизна не может быть достигнута одним рывком. Она рождается из продолжительной, самоуглублённой, увлечённой работоспособности, из ошибок, случайностей, сомнений и озарений, из постоянного самоанализа…

        …Лучшая помощь художнику – не мешать ему…

        …Работая, не думай о худсовете, выставкоме, заказчике. Работай для собственного удовольствия и развития. Ориентируйся не на привычную, ожидаемую красоту – внешнюю, а на красоту новую – внутреннюю, пока ещё едва ощущаемую, ещё не осознанную, ещё только возникающую. Работай с опережением, думай вперёд…

        …Стремись к высокой цели. Даже не достигнув её, поднимешься выше многих…

        …Из всего, что может случиться с художником, самое смешное – мания величия…

        …Дилетант увлечённо, тщательно, неумело, бездумно фиксирует подробности окружающей реальности. Художник проводит жёсткий отбор выразительных деталей и создаёт художественный образ, фиксируя в нём прочувствованность реальности. Художник изображает не предметы и явления, что видят все, а то неясное, волнующее нечто, что связывает с этими предметами и явлениями мысли и чувства людей…  

        …Художественная одарённость очень обременительна…

        ...Жена, дети, внуки – лучшее, что может быть в жизни художника…

       …Не суди о других по себе…
  
      …Глупые и ленивые способны лишь на отрицание, они могут только отвергать...

      …Конечно, право на неприятие произведения искусства неоспоримо. Но нужно думать и чувствовать добрее, стараться понять и принять, хотя это много труднее…

       …Истинный художник всегда немного сумасшедший…

       …Чисто там, где грязь не любят, где любят чистоту, где действительно хотят, чтобы было чисто…

       …Тому, кто связан с вечностью, в  повседневности всегда очень некогда… 

       …Нет будущего у страны, в которой национальная идея отсутствует, идеология уничтожена, творцы унижены, искусство не востребовано, духовность отвергнута, мораль и нравственность растоптаны… 

       …Было много плохого, но хорошего гораздо больше. Сейчас много хорошего, но гораздо больше плохого. Потеряли больше, чем обрели... 
       
       …Раньше было много забот. Теперь много проблем…
         …Искусство – результат постоянно происходящей в душе художника борьбы между тем, что есть и тем, что должно быть…

         …Мы скулим и ноем мужественно!..

        …Не завидуй никому, пусть все тебе завидуют…

        …Время не возвращается…

           …Не очаровывайся...

        …Самое трагичное в жизни – разочароваться в себе…

           ...Потом и никогда – часто одно и тоже…

           ...Не бойся поисков, опасайся потерь…

          …Если уже есть почётное звание, а достатка нет, то его и не будет…

       …Чем меньше художник известен, тем больше у него времени для творчества…
       
       …Тем, кто не озарён вечностью и живёт как насекомое «здесь и сейчас», искусство непонятно и не нужно…

       …Гармония рукотворна и хрупка – возникает последней, а исчезает первой. Вместе с ней исчезает красота. Без гармонии нет красоты…

       …Красота относительна и субъективна – зависима от степени её восприятия, сложившихся правил и обретённых привычек…
    
       …Занятия искусством не блажь, а потребность.  Искусство не роскошь, а жизненная необходимость…
 
       …Подъём страны невозможен без срочного активного использования интеллектуально-нравственного ресурса общества – духовности народа. Воспроизводству и развитию духовности служит искусство, обозначая идеи, возвышающие людей над обыденностью и прагматизмом,  провозглашая идеалы служения истине, добру, справедливости. Развивая эмоции и чувства, искусство углубляет и возвышает личность, пробуждает совесть, честь и гордость, активизируя внутреннюю психологическую деятельность, очищает и восстанавливает духовно-нравственный уровень общества…

      …Самое мучительное для творца – не иметь возможности творить…

     …Самое трудное для художника – понять и осознать степень своей одарённости или бездарности…

     …В детстве я любил болеть: можно было не ходить в детский сад, потом в школу – и рисовать, рисовать сколько хочется. И сейчас люблю болеть: можно не идти на заседания, собрания, совещания – и рисовать!..

      …Сразу живи в полную силу – второй попытки не будет…

      …Надейся, но не обольщайся. Сомневайся, но не отчаивайся…

      …Интеллигентность не зависит от образования…

      …Если человек не испытывает постоянной потребности рисовать, он не художник…

      …Живи не назад, а вперёд. Помня о прошлом, думай о будущем…

      …Любые заметные явления в искусстве сами по себе не возникают. Они создаются увлечённостью, целеустремлённостью и колоссальным напряжением…

      …Успех в творческой работе по заказу возможен лишь в том случае, если профессиональному таланту художника соответствует человеческий талант и эстетическая развитость заказчика, если между художником и заказчиком существует взаимопонимание, уважение и доверие…

     …Сложно – быть искусствоведом! Потому их так мало настоящих – умных, понимающих, способных объяснить. Известно ведь, что изобразительное искусство начинается там, где кончается сила слов. И воздействие цвета, тона, ритма, пластики на человеческую психику чрезвычайно трудно определяется словесными категориями. А ведь как-то надо объяснять и зрителям, и художникам, что уважения, а тем более восхищения, достойно вовсе не тупое пассивное копирование существующей реальности, а нечто совершенно иное!..

      …Главная задача искусства – сквозь любую горечь и беспросветность дарить людям радость и надежду. Формировать духовность человека, способность воспринимать красоту мира – вот задача художника…

      …Многие человеческие существа являются таковыми лишь биологически. У многих мораль и нравственность находятся на уровне доисторических инстинктов первобытных предков. Для них древняя деревянная церковь – дрова, а добродетель – просто незнакомое слово... 

      …Нет будущего у страны, в которой честность равносильна глупости…
 
      …Понимание закономерной соразмерности – высшая категория развития человеческого разума. Не нужно смеяться, как над наивностью, над утверждением, что красота спасёт мир. Просто красоту следует понимать, как гармонию. Именно достижение гармонии во всех жизненных взаимоотношениях (половых, классовых, сословных, национальных, идеологических, религиозных, возрастных… между телом и духом, теплом и холодом, тьмой и светом, наводнениями и засухой, человечеством и природой, каждого человека с Богом и с самим собой) способно спасти мир. Иного способа – нет…

      …По уровню некомпетентности в вопросах искусства, нынешние хозяева жизни значительно превосходят своих предшественников…
 
     …Юношеский романтизм постепенно перерождается в старческий маразм…

     …У одних художников талант к творчеству, у других – к торговле…

     …Торговцы всегда богаче производителей…

     …Труднее всех в жизни – созидателям…

     …Не всё истинное справедливо…

     …Не важно, кто первым придумал, важно, кто первым сделал. Ещё важнее, кто первым зарегестрировал…

     …Понятно, естественно, справедливо и закономерно, когда отсутствие таланта, лень и духовная пустота влекут за собой материальную нищету. Но в наших условиях чаще процветают бездарные, бессердечные и пустоголовые…

      …Странная и обидная закономерность – наименее востребованными оказываются как раз наиболее умные, интересные, самобытные в теме и в творческой манере, узнаваемые, взволнованно-неуспокоенные, талантливые художники…

       …Подавляющее большинство наших художников униженно клепает примитивные, легко продаваемые картинки. И при том, что даже эти, сделанные отрыжкой настоящей творческой силы произведения являются уникальными авторскими слепками разума, души и времени, они покупаются фантастически дёшево. А то, что создаётся в полную творческую силу, остаётся вовсе невостребованным!
        Но страшнее всего, что никому не нужное наше творчество и после ухода художника из жизни не приносит его многострадальной семье ничего, кроме хлопот и тесноты…

       …Гармония – консенсус во взаимоотношениях, согласованность и точное соответствие друг другу всех частей целого. Гармония рождает красоту, красота всегда гармонична, красота не мыслима без гармонии. Но гармония не всегда красива…

       …Все люди, помимо своей воли, связаны с окружающим миром и друг с другом тысячами незримых нитей взаимозависимости…

       …Так нередко бывает – человек здоров и полон сил, а художник в нём уже умер…

       …Всегда и везде художник отличается от современников тем, что зорче видит, острее чувствует, глубже переживает…

       …Если искусство искренне и честно, оно даёт вдумчивому, умному, понимающему зрителю пищу для размышления и выводов. Но конъюнктурное и украшательское искусство тоже не бесполезно, ибо, не отражая фактов, отражает реальное отношение к ним бездарного, бесплодного и беспомощного руководства. Прямое или косвенное, но неизбежно объективное свидетельство времени – удел искусства. Потому и не любят его сильные мира сего…

        …В споре идеологии и искусства всегда побеждает художник. Но – потом, в итоге, через время. А поначалу обязательно чиновники по художнику потопчутся…

        …Чувство прекрасного – умение восхищаться, способность видеть необыкновенное и красивое в обыденном и уродливом. Если у человека отсутствует этот дар, его жизнь незавидна…

        …Людей поражают крайности, потрясает что-то огромное, либо крохотное. А восхищения достойно самое обычное, потому что именно оно – самое важное и необходимое…

        …Настроение гадостное, донимают горестные размышления – будущее мрачно. Но встаю за мольберт, и всё отступает.  Начинаю работать, и распахивается любимая бескрайняя даль – долгожданная, влекущая удовольствием преодоления и радостью открытий. Не знаю, что для других, а для меня занятия искусством – спасение, защита от жизни. Сама жизнь!..

        …Что у нас есть? Всё! Кроме того, чего нет…

        …Особенно больно, когда душевную рану наносят близкие и дорогие люди – кого ценишь, на чьё понимание и чуткость надеешься, от чьёго мнения и отношения зависишь, чьё сочувствие важно и необходимо…

          …Самое страшное – утрата любви. Самое обидное – утрата кумира. Самое грустное – утрата друга. Самое отвратительное – торжество преступности. Самое унизительное – безнаказанность хамства. Самое мерзкое – предательство. Самое трагичное – подлость руководства… 

        …Я счастлив, что имею любимую семью, любимую работу, любимых друзей. Я им верю. Невозможно жить без доверия и уверенности…

        …Создавая произведение, избегай многословия, строго отбирай выразительность, стремись к лаконизму…

        …К сожалению, большинство зрителей неспособно оценить профессионально-художественный уровень произведений изобразительного искусства. Их неразвитое восприятие не идёт глубже темы и сюжета…

       …Изобразительное искусство сложно для понимания. Даже литературу, где главным элементом выразительности является привычное слово, понимает не каждый…

       …Древние мудрецы учили, что уровень достижения художником намеченной творческой цели прямо зависим от нравственных качеств самого творца, от его духовного состояния. Смятенность чувств, неуверенность в будущем, душевная напряжённость и угнетённость, насилие над собой в процессе работы заведомо ведут к творческому поражению…

       …Нет в искусстве ничего более постоянного, чем сожаление художника об упущенном, не использованном для работы времени…

       …Не приближайся к власти – испачкает…

       …Без регулярного создания произведений, выдерживающих творческую конкуренцию и экспонирующихся на значительных выставках, позиционирование себя в качестве художника сродни мастурбации…

       …Если действительно хочешь чего-то добиться в искусстве, нужно уметь сделать иногда, а может быть и часто, что-то свыше своих обыденных возможностей…
        …Великий китайский поэт Го Си когда-то написал: «Весенние горы окутаны цепью облаков и дымкой, а люди полны радости; летние горы украшены пышной тенью деревьев, а люди полны безмятежности; осенние горы ясны и холодны, падают листья, а люди полны торжественности; зимние горы тёмны и грозны, скрываются во мраке, а люди полны покоя». Неужели и нынче кто-то имеет счастливую возможность так же ощущать жизнь?..
        Я во все времена года испытываю нервозность, раздражение, озабоченность, беспокойство, тревогу и неуверенность. И постоянное напряжение от внутреннего противоречия между тем, к чему стремлюсь, и что получается… между тем, что есть, и о чём мечтаю...

        …Искусство рождается не от молний критических выступлений, и не от грохота восторженных рукоплесканий, и даже не от призывных речей с высоких трибун.
       В творческом росте художнику помогает чуткая сосредоточенность на напряжённой тишине в собственной душе. Но трудно расслышать её в грохоте, врывающемся снаружи, болезненно отдающемся внутри!..

        …Горный спорт и искусство не детский садик и не футбол, где можно, утомившись, упасть на травку и валяться, изображая боль, взывая к состраданию судьи или воспитательницы. В горах и в искусстве усталость преодолевается работой...

        …В искусстве не нужно рассчитывать на быстрый победный результат, бессмысленно стремиться к немедленному успеху – это нереально, и чревато опасными разочарованиями, потерей веры в себя. А без веры в себя художнику не жить…

       …Конечно, человек может желать чего угодно и к чему угодно стремиться. Но, наверное, он всё-таки не волен в своих желаниях, стремлениях и действиях. Есть судьба, есть предопределённость. И, значит, я не прав, когда критикую кого-то из коллег за их творческую пассивность, равнодушие к своей избранности и погружённость в быт. Также и меня не следует осуждать за полную беспомощность в бытовых вопросах и постоянную занятость творческой и общественной работой. Это запрограммированная, независимая от меня и обстоятельств конкретная жизненная данность, которую нужно спокойно принимать такой, какая она есть…

        …Творчество художника резко отличается от творчества литератора, но в большинстве своём, зрители изобразительного искусства этого не понимают – для них первоочередное значение имеет литературный сюжет. Это дикость, которая, к сожалению,  даже не осознаётся. Зрительное восприятие произведений изобразительного искусства отсутствует полностью. Истинного изобразительно-художественного содержания произведений зрители не видят и не понимают…

        …Большинство зрителей, и даже многие художники, не понимают, что изобразительное искусство строится не на литературной метафоре, а на тоновой и колористической драматургии композиционного построения картинной плоскости при пластическом осмыслении сюжетной идеи…

       …У меня масса достоинств. Но у них множество недостатков...

       …Живу по принципу «Делай, что должен, и будь, что будет!» Во всяком случае, пытаюсь. Но получается только то, что получается…
         
        …Как успеть всё, что интересно? И как суметь быть хорошим для всех – и своих дорогих и любимых, и для своего дела?..

        …Укрытая в тёмном помещении живопись тускнеет. Она создаётся и существует для взаимообогащего диалога с людьми, заключённая в ней энергия ищет выхода и требует обновления, подзарядки зрительской энергией. Произведение тем содержательнее и совершеннее, чем оно чаще общается со зрителями…

        …Художник творит для себя, для собственного удовольствия. Истинное искусство рождается радостно – оно плод счастливого увлечения и озарения, а не скучного дисциплинированного исполнения чьёго-то веления. Истинное вдохновенное искусство всегда в радость своему создателю и творческие трудности – желанны.
       А искусство, создаваемое по приказу, в муках преодоления своего художнического равнодушия, а то и отвращения к заданной теме, либо к требуемой стилистике её раскрытия, всегда оказывается вымученным, потому ущербным и никогда – вершинным…

         …Нет профессии более трудной и неблагодарной, чем профессия художника,  требующая постоянного напряжения всех сил и чувств, нервов и воли, разума, знаний, интуиции и опыта, затрат личного (семейного!) времени и денег.
        Писателем можно стать и на кухне, имея пачку салфеток и шариковую авторучку. Художником, увы – нет. А видел кто-нибудь писателя, который сам набирает, печатает и переплетает свои книги?
        Художник – это значит всё сам, медленно и упорно, преодолевая сомнения, неуверенность, разочарование и отчаянье, вопреки окружающему непониманию и  недоверию, раздражению и упрёкам.
        А при этом месяцы бегут, как часы, и не хватает времени осуществить задуманное, исполнить всё, что хочется, что должен и обязан. Ведь сделать это можешь только ты и никто другой…

        …Лучше сделать меньше, но лучше. А ещё лучше – сделать очень много очень хорошо… 

       …Есть художники, для которых присутствие на всех мероприятиях – единственная возможность напомнить окружающим о своём существовании и обрести значимость в собственных глазах. Они обязательно выступают на собраниях. Не являясь членами правления Союза художников, не входя в состав выставкома и худсовета, они непременно присутствуют на их заседаниях. Они высказывают нелепые идеи и вносят ненужные предложения. Они навязчивы, стремятся к общению с начальством. Они жаждут славы и наград.
       Забавно наблюдать, как профессионально слабые художники стараются свою творческую несостоятельность компенсировать известностью…

       …Реалистическое искусство обязательно должно содержать в своей основе абстрактность, иначе оно – примитивный натурализм...

       …Произведения искусства обладают постоянно возрастающей материальной ценностью. Они вызывают уважение. В отличие от вызывающих зависть, созданных механическим путём предметов быта, поначалу роскошных и дорогих, но со временем неизбежно обесценивающихся… 
           
       …Произведения искусства не стареют, они навсегда уважаемое, постоянно увеличивающееся богатство, обладание которым дарит престиж и наслаждение...

       …Приобретя уникальное произведение искусства, человек становится обладателем того, чего нет больше ни у кого, нигде в мире...  

        …Кто бы сейчас помнил московского купца Третьякова, если бы он в своё время не уважал и не ценил труд художников, не приобретал их произведения?..

       …Добро наказуемо: большинство людей щедрость, великодушие и доброе к ним отношение воспринимают как унижение…

        …Есть среди художников люди, у которых сердце начинает биться возбуждённо в радостном предвкушении, когда кому-то из коллег грозит беда…

        …Заметнее не те, кто лучше и достойнее, а кто шустрее и наглее. Большую волну поднимают самые мелкие судёнышки…

        …Есть люди, у которых трезвость – единственное достоинство…     

        …Считается, что о высоте творческих достижений художника можно судить по степени общественного признания созданных им произведений. 
        Но это не критерий – уровень восприятия  изобразительного искусства обществом чрезвычайно низок и не является объективным…

       …Нужно научиться принимать сомнения как истину, превращая неуверенность в убеждённую устремлённость, а поражение в успех…

       …Досадно и обидно за людей – тянутся к искусству, но, не понимая в нём ничего, приобретают, в основном, наивные опусы бездарных ремесленников…

       …Очень трудно, но необходимо не сдаваться, быть упорным в своих творческих устремлениях, ибо, дрогнув однажды, легко попасть в нисходящую спираль безысходности – до полного духовного краха…

       …Первый художник, постоянный художник, высший художник – Господь. Люди созданы по образу и подобию Его: все сущие – художники. Не все это в себе ощущают, ещё меньше, кто осознаёт. Но все приходят в мир для восприятия и творения красоты…

       …Гордыня прискорбна и позорна, опасна и греховна. Но без гордости не может быть художника. А без художника немыслимо полнокровное, самокритичное, знающее своё прошлое и сознающее будущее, доброе и созидательное общество. Личная тщеславная творческая гордыня  должна быть подчинена интересам человеческого сообщества…

       …Честно, с максимальной творческой отдачей созданное произведение являет собой яркий пример закона сохранения энергии. Вся она, отданная автором в процессе работы и зафиксированная в созданной композиции, передаётся зрителю. Конечно, если зритель достаточно чуток и подготовлен к восприятию…

       …Задача художника – нести в жизнь высоконравственную поэтическую идею, возвышающую действительность, дающую равновесие разобщённым жизненным явлениям, созидающую гармонию из любых обыденно-привычных предметов и событий…

       …Расставание с созданными произведениями – как с детьми, когда, вырастив и воспитав, отпускаешь их в самостоятельную жизнь...

       …Умей отличать манию величия и гипертрофированное самомнение от объективной оценки реально сделанного...

        …Искусство и коммерция понятия противостоящие – лучшие художники никогда не имеют такого спроса, такого рынка, какой имеют художники посредственные. Иначе быть не может, это абсолютный закон, ибо истинный художник всегда опережает время и способность современников к восприятию его творчества – общество всегда относится к искусству потребительски, со своего уровня восприятия. Это нужно однажды и на всю жизнь понять, чтобы не обижаться и не отчаиваться: нищета – удел всякого настоящего, устремлённого в будущее художника…

      …Каждый художник сам выбирает свой жизненный путь: один в продажность, другой – в высокое творческое созидание. И ничего коллективными усилиями не изменить. Обществу важно понять необходимость создания условий для продуктивного творческого труда истинных художников, ибо они – душа, нервы, совесть, интуиция нации. Всем власть предержащим следует озаботиться не только сиюминутно-проходящим, но и вечно-неизбывным. Стареют заводы, корабли, изобретения, трудовые и спортивные рекорды, технологии и идеологии. Лишь искусство, непрерывно прорастая из прошлого в будущее, обеспечивает связь времён, преемственность чувств, сохраняя и через столетия свою актуальность и действенную необходимость, поддерживает и развивает в людях – людей, не давая им превращаться  в скотов…

       …Для создания произведения изобразительного искусства важно уметь видеть цельно, за сложной индивидуальностью и противоречивостью отдельных частей и их деталей выявлять гармоническое единство и соподчинённость…
  
       …С самой первой минуты обработку изобразительной плоскости нужно вести всю одновременно, чтобы на любой момент неожиданного прекращения работы произведение было на определённый процент закончено. На любом временном отрезке нужно действовать сосредоточенно и ответственно, с предельной концентрацией энергии.
       Произведение должно продвигаться к полной завершённости одновременно по всей своей плоскости…

       …Организуй пространство вокруг себя, и тебе станет уютно…

       …В искусстве, как в спорте, нельзя победить навсегда. Необходимо побеждать вновь и вновь каждым новым стартом, каждым своим новым произведением…

       …У чиновника жизнь короткая, она ограничена настоящим. Деятельность чиновника, и он сам забывается мгновенно, его уход всегда воспринимается с радостным ожиданием перемен к лучшему.
         А художник прорастает из настоящего в будущее, всё лучшее у него в будущем, он бессмертен своими произведениями, памятью о себе.
        Художнику не следует вступать в конфликт с чиновником – этим художник возвеличивает чиновника. При этом теряет своё драгоценное время, творческий настрой и духовную энергию.  Художник должен сохранять себя для искусства…

      …Чтобы жизненный материал стал материалом искусства, нужно мыслить и чувствовать искусством –  жить искусством…

      …Художники разные не только по одарённости, но и по своим приверженностям, по духовной устроенности и целеустремлённости: один художник для многофигурной картины, другой для пейзажа, третий для портрета или натюрморта. Это естественно. Штангист-тяжеловес не победит в фигурном катании, хоккеист не преодолеет скальный отвес, рекорды в тяжёлой атлетике не для фигуриста…

      …Чтобы в искусстве многое успеть, нужно, во-первых, просыпаться не по будильнику, а когда выспался. Во-вторых, работать каждый день, независимо от самочувствия,  дня недели или календарной даты.            В-третьих, и полчаса считать большим временем и всегда его использовать эффективно…

       …Чтобы результативно заниматься творческой работой, необходимо максимально концентрировать и сберегать свою духовную энергию. Не нужно стараться победить глупца, нужно его избегать…

       …Необходимо постоянно поддерживать и подтверждать достигнутый уровень – на каждой выставке, в каждом новом произведении художник сдаёт экзамен на свою творческую состоятельность…

       …Необходимо организовать себя, своё время, пространство и обстоятельства вокруг себя таким образом, чтобы иметь возможность большую часть времени работать не над тем, что нужно, а над тем, что хочется…

        …Любая неожиданность, всё, что не планируется заранее, выбивает из рабочего ритма, ломает настроение, лишает душевного покоя и раздражает. Лишь уединение рождает творческий настрой…

        …Новое люди встречают настороженно, даже враждебно, опасаясь, что оно грозит ущербом привычному, традиционному. Особенно опасно это в архитектуре, когда ради нового строительства уничтожаются старые здания.
        Но время стремительно, и уже скоро новое спокойно соседствует со старым, даже объединяется с ним в противлении ещё более новому. Значит, не нужно противиться его приходу. Но, при этом, недопустимо уничтожение старого: новое должно не заменять его, а дополнять…

        …Если ощущаешь в себе одарённость, прыгай в бешеную реку творчества. Пусть несёт, бьёт, кувыркает, царапает, обдирает. Борясь, стань молнией – будоражащей, освежающей, вдохновляющей – прежде всего для себя самого.
        Конечно, можно затеряться, исчезнуть, погибнуть в пучине. Страшно. Но ведь всё равно страшно жить, чтобы, в итоге погибнуть, исчезнуть и затеряться. А тут, в бурлящем потоке творчества, есть шанс остаться, сохраниться, продолжиться и развиться в последователях. Здесь возможно бессмертие! Но не это важно. Радость и истина – в самом процессе творческого созидания…
      
        …Горечь нищенского существования заглушай радостью творческой работы с устремлённостью за край бытия…

        …Художественное творчество, при всей его трудности, обязательно сопровождается радостью. А уж к чему приведут усилия – покажет время. И любой итог следует принять хладнокровно…

       …Трудно быть ангелом в аду. Но возможно. Значит, нужно стараться...

        …Всем известны основные цвета – красный, синий, жёлтый. Наиболее выразительный колорит достигается присутствием в композиции всех основных цветов на высшем пределе звучности в гармоничном соответствии и соразмерности – друг с другом, сюжетом и пластической идеей его выражения…

        …Тёплые цвета создают впечатление выхода из картинной плоскости, они выдвигаются, наступают на зрителя. Этим умело пользуются художники, по своей человеческой сути не способные на диалог, не уважающие зрителя, стремящиеся к подавляющему высокомерному монологу.
        Холодные цвета, наоборот, отступают, уходят вглубь картинной плоскости, увлекая за собой зрителя в беспредельность таинственного – создают настроение романтической устремлённости в высокую даль, располагают к уважительному и доверительному диалогу…

        …При взгляде на произведение изобразительного искусства зритель не должен сомневаться в правильности своего восприятия, глазам должно быть комфортно, зритель должен ориентироваться в картинной плоскости как в реальном трёхмерном пространстве. Поэтому следует соблюдать плановость: то, что по сюжетному замыслу расположено ближе, должно и восприниматься более близким, чтобы не было визуального кроссворда, чтобы взгляд ни проваливался, ни спотыкался.
       Но пространство не должно быть наивно-фотографичным, иллюзорным. Необходимо удерживать картинную плоскость. И продуманно вести по ней взгляд зрителя, направляя его акцентами. Иначе – примитивное перечисление объёмов, увиденных в реальности. Либо столь же примитивный плоский орнамент.
        Необходимо подчинять второстепенное главному. Искусство – осмысленно выстроенная иерархия, а не бездумная инвентаризация всего, что видишь вокруг…

       …Изобразительное искусство сродни музыке – и то, и другое есть порядок, продуманно выстроенная соразмерность. Изменение, произведённое в каком-либо месте листа или холста, неизбежно влечёт за собой изменения в других местах…

        …Нужно научиться изображать не предмет, а пространственное явление, пластическое событие. Смотри не последовательно, а аккордом – воспринимай сразу всё, одновременно охватывая взглядом сравниваемые объекты. Промежуток воспринимай как предмет. Акцентами направляй взгляд зрителя по нужному тебе пути…
       
         …Хоть в графике, хоть в живописи ведущей партией должен быть полутон, а тень и свет – в дополнение…

       …Важно научиться воспринимать линию, как плоскость – сократившуюся в перспективе поверхность…

       …В изобразительном искусстве всё дело не в литературной метафоре, а в пластической идее, в композиционной осмысленности сюжета.
        Композиция – гармоничное соотношение цветовых и тоновых пятен, движение тона и цвета, их развитие на картинной плоскости. Важно удерживать форму цвета и тона вне зависимости от их предметной функциональности, без связи с линией, отвергнув рабскую зависимость от контуров…

        …Конечно, размер произведения является одним из важных средств выражения авторской идеи. И хотя ни содержание, ни тем более художественность произведения не зависят впрямую от его размера, очень важно правильно угадать этот размер…

       …Не нужно бояться разумного риска, нужно отличать его от безрассудного азарта…

       …Сомнения и неудовлетворённость – постоянные спутники всякого настоящего художника…

        …Картинность зависит не от размера холста и важности темы, а от художественности произведения. Иные, небольшие по размеру, пейзажи и натюрморты картиннее многометровых многофигурных композиций. Бриллианту не обязательно быть размером с кирпич.
        Картинность зависит от степени эмоционального воздействия произведения на зрителя. Картинность заключена в самой личности художника…

       …Изобразительное искусство выше фотографии потому, что исключает случайности и не зависит от природной данности. Фотограф запечатлевает существующую реальность, а для художника она является лишь отправной точкой творческого процесса. Художник по поводу существующей реальности создаёт новую, ранее не существовавшую художественную реальность и убеждает зрителя в её истинности. Он смещает границы и по своей воле определяет горизонты, совмещает микромир и космос.
       Фотограф подобен охотнику, имеющему дело с реально существующей дичью. А художник сам изобретает свою добычу, материализуя чувства, переживания, мечты, воспоминания и фантазии...

       …Изобразительное искусство вечно и неизбывно при любом уровне развития науки и техники, ибо неизбывны и вечны человеческие фантазии, мечты и чувства, неодолима жажда гармонии и стремление к совершенству. За каждым мазком кисти ощутим удар взволнованного сердца художника и всплеск его эмоций…

       …Произведения, созданные правдиво и трудолюбиво, со скрупулёзной точностью и подробностью в передаче формы и цвета, доведённые до иллюзорной материальности – так приятны! Но именно лишь приятны. Они тщательны, но равнодушны и абсолютно спокойны – до безжизненности. Они ограниченны. Потому и нравятся многим…

       …Качество работы художника, её эстетический уровень, вернее уровень её психологического воздействия на зрителя, чрезвычайно зависим от настроения зрителя. Но и само произведение способно формировать настроение, дарить людям радость, гордость, оптимизм. Или горечь, тоску и безысходность... 

        …Замечательный человек и великолепный художник Леонид Ковтун сформулировал успешно используемый многими коллегами приём спасения, способ психологической самозащиты: «Когда гадость жизни захлёстывает выше ноздрей, когда тебя совсем достали – улетай!»…

       …Есть физическая и историческая правда предмета или события, а есть художественная правда пластического явления. Они абсолютно разные.              
       Художественная правда глубже, тоньше и, по большому счёту, правдивее правды жизни, ибо она субъективна, ведь рождена авторской восторженностью или ненавистью. Она непременно собирательна, углублённа, фантазийна и устремлена к идеалу. Дело не в достоверности деталей. И обобщённая стилизованность может быть фактическим копированием случайностей; и тщательная детализация может быть образной, являя собой высокое творческое достоинство…

       … Легко и просто живётся лишь недоумкам, бездарям да эгоистам. Наверное, есть в этом высшая справедливость – за всё нужно платить...

       …Зависть и ревность – естественные и объективные признаки тонкой духовной организации глубоко чувствующей, остро переживающей, гордой, страстной, трепетной  и легко ранимой  поэтичной человеческой натуры.
       Но несдержанность, откровенность в выражении этих чувств – показатель глупости…
 
       …В наше странное время цветовая аморфность, а иной раз и откровенная колористическая мрачность, стали считаться чуть ли не проявлением живописной одарённости и высокого эстетического вкуса…

       …Начиная работу, конечно, предполагаешь, но точно не знаешь, что получится в итоге, удастся ли, и до какой степени, приблизиться к ощущаемому душой эстетическому идеалу...

       …Чтобы заметить и оценить уникальность нужно обладать знаниями и опытом –  нужно иметь возможность сопоставить и сравнить. 
       Умение сравнивать и сопоставлять необходимо и для того, чтобы не принять за уникальность что-то обычное, заурядное…

       …Много создаётся произведений несамостоятельных, вторичных, эксплуатирующих чужие достижения, выдающих примитивное копирование за оригинальное творческое событие, скрывающих свою творческую несостоятельность  за повторением чужих открытий и находок. При полной художественной безграмотности основной части публики, из-за бездействия искусствоведения  и художественной критики, эти обманы остаются незамеченными и нераскрытыми…

       …Если осознаёшь свою избранность, ощущаешь озарённость, уверенность в своих силах и в правильности жизненного пути – нужно работать непрерывно. И хорошо бы  прожить дольше, чтобы успеть сделать больше…

       …Так бывает: произведение в единственном экземпляре – бред, маразм, а в большом количестве – самобытность и творческое явление.
       Но и наоборот случается: в единственном экземпляре произведение талантливо и самобытно, а в большом количестве – однообразие, скука, маразм…

       …Существует закономерность – чем незначительнее художник, тем активнее он рвётся к власти и быстрее бронзовеет…

       …Восприятие искусства тоже творчество, ибо обязательно предполагает деятельное участие зрителя – с непременным домысливанием, дочувствованием и широким, для автора часто даже неожиданным по результату, интерпретированием…

        …Если бы в радости и в работе время тянулось так долго и медленно, как тогда, когда дети не приходят домой в обещанный час!..
   
        ...Общество всегда оценивает произведения искусства относительно своих духовных потребностей, причём стремится получать от искусства высокие дивиденды…
 
       …Для того и существует среди инструментов художника муштабель, чтобы, не размазывая свежую живопись, вести работу цельно: не последовательно сантиметр за сантиметром закрашивать чистый холст, как красят заборы, а обязательно – всё сразу, одновременно обрабатывая всю картинную плоскость.
       Любое прикосновение кистью к любой точке холста непременно отзывается непредсказуемыми изменениями по всей его поверхности и требует мгновенной ответной реакции художника…

      …Использование в композиции старинных предметов не означает постижения исторической истины. Документальность не синоним достоверности…

      …Прошлое – это то, что было тысячи лет тому назад, и десять лет тому назад, и что было в прошедшие полчаса. А будущее – то, что будет и в будущем веке, и в ближайшую минуту. Мы живём в постоянно движущемся времени, оно вокруг нас, в нас, мы сами часть времени – постоянно ежесекундно из своего будущего превращаемся в своё прошлое…

      …Не созидающий человек несостоятелен, как человек…

       …В  начале работы всегда сомнения и неуверенность. А когда работа завершена – удивление, радость, восторг, удовлетворение и гордость.     
       Упорство и труд, вера в себя и преданность творческому пути – залог успеха!  Конечно, нужно   сомневаться, и можно отчаиваться. Но, не останавливаясь, не сворачивая с намеченного пути…

       …Нам, художникам, не просто в этом мире. Но не следует обижаться и ожесточаться – нормальным землянам с нами тоже нелегко…

         …Самое сильное впечатление от высокогорных экспедиций: когда с высоты спускаешься в долину, первыми тебя встречают скромные одуванчики. Надменные эдельвейсы растут ниже…

        …Художник должен работать так, чтобы его было невозможно не понять… 

        …Предсказуемость коммерческой удачи, даруемая модным, либо наоборот, традиционным приёмом, опасна для стремящегося к своему развитию художника, да и неинтересна, для человека творческого…

        …Овладение техникой, ремеслом изобразительного искусства – подсобный материал для самопознания художника в процессе познавания мира. Она не самоцель, а средство и, даже более – лишь одно из средств достижения выразительности, которая, в свою очередь, является средством создания в зрителе чувства, адекватного чувству художника…

        …Искусство является отражением жизни лишь в той степени, в какой частью жизни является художник, создающий произведение, и зритель, его воспринимающий: искусство – зеркало душ их обоих…

       …Талант зрителя так же важен и так же редок, как талант художника. Восприятие искусства не проще его создания…

       …Искусство всегда существует в общественном плане. Оно неизбежно социально,  даже когда не является тематическим, даже когда беспредметно. Оно точно отражает чувства автора, а чувственная восприимчивость художника с неизбежной объективностью отражает жизненные реалии…

       …Лишь при общности жизненного опыта, мироощущения и художественного восприятия действительности, между художником и зрителем возникает проникновенная доверительность и созидательное взаимопонимание… 

        …Творческий риск художественного формалистического поиска – эмоционального, спонтанного, основанного на обострённом чувстве, но непременно волевого и  осмысленного, вовсе не бесперспективен, как кажется далёким от искусства людям.
        Искусство, непохожее на действительность, бесполезное и бессмысленное с точки зрения сиюминутной обывательской пользы, являясь экспериментальным и исследовательским, очень полезно возможностью пространственных, пластических, ритмических, колористических находок, сулящих в будущем возможность достижения новой, более высокой степени выразительности и силы эмоционального воздействия…

       …Нужно доверять подсознанию – работать, руководствуясь чувствами, подчиняясь интуиции…

       …Если художник здесь и сейчас не создаст своё произведение, его не создаст никто нигде и никогда…

       …Свою работу художник должен считать самой главной, самой нужной и важной. Иначе не осилить трудности жизненного пути…

       …Быть художником труднее, чем музыкантом. Художник сам себе и композитор, и исполнитель, и даже, одновременно музыкальный инструмент и его настройщик…

       …Мы или верим в то, что можем, или мы ничего не можем!..

        …Все наши радости и горести в нас самих. И самое страшное горе можно пережить, преодолеть… и самое большое счастье можно не ощутить и не заметить...

        …Нужно не только понять и захотеть, нужно ещё суметь...

        …Стать художником значит, в первую очередь, решиться и суметь выйти из ряда вон…

        …Есть прекрасные художники, не входящие в число членов нашего творческого Союза. А есть члены Союза художников, не имеющие к искусству никакого отношения…

        …Много есть художников, использующих профессию, чтобы заявить о себе, привлечь к себе внимание, прославиться и разбогатеть. Но больше художников, работающих для того, чтобы поведать людям о величии мира и его красоте…

       …Нужно соизмерять свои амбиции с возможностями – и с собственными, и с предоставляемыми жизненными обстоятельствами. Чтобы не попасть в горестный тупик неосуществимости…

       …Популярность художника никогда не соответствуют истинной значимости его творчества…

       …У истинного художника постоянно существует внутреннее противоречие между необходимостью скорее продать законченное произведение и духовной потребностью сохранить его для экспонирования на выставках…

       …Профессиональная радость и гордость художника в том, что его произведения  признаны одновременно и коллегами, и зрителями…

       …Чем больше и напряжённее работаешь, тем больше получаешь и радостей, и неприятностей – всё уравновешено и гармонично…

      …Смерть художника – это этап его творческой жизни…

      …Умереть не страшно. Страшно умирать долго, став обузой…
      
      …Искусство это сама жизнь, только ярче, гуще, чище, поэтичнее и образнее...

      …Искусство тот кремень, из которого высекаются искры, просветляющие души современников, зажигающие их сердца огнём красоты, доброты, увлечённости и чести…

      …Существует чёткая закономерность – чем одарённее художник, чем органичнее он  в своём творчестве, чем мощнее и естественнее достиг признания, тем он доброжелательнее, тем шире и уважительнее его понимание  творчества коллег, тем меньше в нём зависти, злобной подозрительности, эгоизма и снобизма…

        … Начинающему художнику необходима поддержка, ведь сделать первый шаг непросто, но очень важно, чтобы первый шаг оказался удачным! В отношениях с молодыми коллегами не жалейте добрых слов, не скупитесь на добрые дела!..

       …Индивидуальная узнаваемость автора,  при высокой художественности его произведения – в этом всё дело…

       …Удачным можно считать то произведение изобразительного искусства, которое мгновенно приковывает к себе внимание, но раскрывается постепенно, не сразу выявляя всю глубину своей формальной и идейной содержательности. Настоящие произведения искусства бездонны, они никогда не исчерпываются, не надоедают, и никогда не стареют…

       …Заниматься любимым делом, делать то, что хочешь, так, как хочешь, и получать за это деньги достаточные для жизни семьи – это счастье! Высшую радость испытывает художник, когда он уверен в правильности своего творческого пути, и при этом его творчество уважаемо родственниками и коллегами, желаемо публикой и востребовано ею…

       …Следует регулярно поднимать для себя планку профессионально-художественных требований, сознательно усложняя себе постоянный экзамен на творческую состоятельность. В искусстве, как при восхождении на гору – если не вверх, то  вниз…

      …Прорыв ограничительных рамок, прежде всего внутренних, духовных – тема и цель первого, обязательного, самого главного подвига человека, осознавшего себя творческой личностью…

      …Смотрят люди на художников и наивно завидуют их свободе и независимости. Конечно, всем хочется гулять по воде пешком. А на кресте висеть?..

       …Пусть результат хуже, чем мечталось, но это конкретный результат, дающий опыт. Есть масса непризнанных гениев-демагогов, которые способны лишь твердить « Я мог бы сделать… я мог бы побывать… я мог бы стать…» Лишь немногие имеют право сказать устало и гордо «Я сумел, был, сделал!»...

       …Нельзя самого себя любить слишком сильно – памятник себе быстро превращается в надгробие…    

       …Необязательность это не слабость, не плохая организованность, а разновидность подлости…

       …Проходит время, сменяются обстоятельства и, в зависимости от этого, меняются убеждения: более ранние неизбежно уступают место более новым. Хоть и  не всегда более верным. Старость не всегда мудрость…

        …Живём глупо – редко видимся, мало общаемся. А времени-то остаётся всё меньше…

        …Знать бы свою судьбу, чтобы время и дела заранее спланировать, чтобы невольно не обмануть, не подвести, не обидеть никого…

       …Кто-то работает на будущее. Кто-то в сегодняшнем дне развивает вчерашние достижения, ведь первопроходцам необходим надёжный тыл. Каждому – своё: одним открывать новые законы, пути, земли. Другим их осваивать. И те и другие необходимы…

       …Не следует вдумчивость и созерцательность путать с праздностью и ленью. И наоборот…

       …Все люди смотрят. Художники видят…

       …Художник сам лучше всех знает, что лучше для его работы…

        …У каждой кобылы свой сивый бред, у каждой старухи своя проруха, у каждого хама своя программа…

       …Выпил чекушку – и лучше не будет. Но, русские же мы: идя за водкой, бери шире! Нам есть о чём выпить…

       …Парадокс (а может быть закономерность) в том, что личностное, индивидуальное активнее  формируется и проявляется именно тогда, когда художник устремлён к высокой общественной идее и готов раствориться в духовном идеале. Именно тогда, подобно птице Феникс, из пепла сгорания во имя общей пользы он восстаёт, возрождается и утверждается личностно в индивидуальной неповторимости…

        …Композицию следует строить иерархически – из самого важного и необходимого. Плоха та композиция, из которой можно сделать ещё несколько композиций. Композиция может считаться законченной не тогда, когда в неё нечего добавить, а когда из неё нечего убрать…

        …Умение ввести в композицию выразительную деталь, не нарушив при этом цельность – показатель высокого профессионального уровня…

        …Высокое качество искусства не достижимо без большого количества  работы и впечатлений…
 
        …Смелость и хулиганство не одно и тоже…

        …Цвет и тон должны обладать визуальной весомостью по отношению к картинной плоскости, а не к центру Земли – они не должны «сползать» при повороте произведения. Хорошая композиция не теряет гармоничность, не разрушается при любом повороте – хоть «вверх ногами». Потому важно в процессе работы периодически поворачивать хост или лист, меняя местами его верх и низ, чтобы отвлечься от литературности восприятия, от природной похожести, от предметной узнаваемости – чтобы воспринять изображение исключительно изобразительно…

        …Иногда меня упрекают в фотографичности, критикуют мои произведения за якобы излишнюю точность деталей изображаемого.
        Но лишь абсолютная узнаваемость и точная похожесть запечатлённой натуры придают убедительную достоверность тем широким обобщениям, к которым я стремлюсь в своём искусстве…

       …Непросто быть объективным к чужому творчеству – личностные отношения с автором накладываются на восприятие его произведений. Слишком критичные, неприязненные чувства нужно гасить в себе осознанием известной мудрости о том, что карлики всегда невысокого мнения о великанах.
        Кстати, эта же мысль помогает спокойнее переживать критику в свой адрес…

        …Огромная сила воли и человеческое величие проявляются в умении сдерживаться там, где, казалось бы, уже нет никакой силы, никакой возможности сдержаться…   

        …Нужно верить в своё предназначение, в свою необходимость, в важность своей работы. Не раз было так: что сегодня не востребовано, непонятно и кажется бессмысленным, завтра вдруг оказывается своевременным, актуальным, очень важным и необходимым. Работа, особенно бескорыстная, выполняемая не по заказной необходимости, а исключительно в силу душевной потребности, не бывает напрасной…

       …У искусства нет периферии. И в столице немало художников с провинциальным кругозором, с местечковым мышлением и убогим уровнем ремесла. И в станице вырастают высочайшие мастера и мудрецы. 
       И неудивительно – вдали от столиц воздух чище, солнце ярче, небо выше, ночи тише, звёзды ближе, нервы крепче, время медленнее, восприятие глубже, честолюбие острее…

        …Можно во всём жизненном многообразии замечать только то, что плохо, видеть лишь чёрное. И постоянно грустить, и страдать, и жить в непрерывной тревоге и в горе. Но можно (нужно!) видеть яркий свет и радужную многоцветность, жить бодро и радостно. Ведь жизнь, сама по себе, ни хороша, ни плоха – она такая, какой мы сами способны её ощущать. Нужно сознательно работать – созидательно. Не стоять, а идти вверх, постоянно обновляясь. Истина не в результате, не в нём смысл. Суть в процессе, в стремлении к результату, пусть недостижимому.
        Жизнь мгновенна. Не отравляй сам себе этот единственный безвозвратный миг злобностью восприятия и горестными ощущениями. Смотри вокруг добрее и веселее, радуйся...

       …Жизнь опасна – от неё умирают. Но она чревата и неожиданными радостями и яркими вспышками счастья. Потому и жаль, и горько уходить, потому и хочется продлить  этот радостный процесс неизбежного умирания, эту мучительную очаровательность…

       …Каждый, как только его убеждения сложились, начинает домысливать факты. Но мы лишены объёмной объективной информации, и начинает мерещиться нечто ужасающее.  Потому думать нужно только о том, что лично тебя именно сейчас касается. И о том, что и как в этой связи следует сделать. А вовсе не о том, что ты себе на собственный страх нафантазировал…

       …В жизни нет ничего важнее жизни. И пошли они все! И те, кто наверху бездарно рулит и постоянно врёт, и те, кто внизу всегда недоверчивы, мрачны и всем недовольны. Для многих хорошо лишь там, где их нет. А на самом-то деле там и замечательно, где ты в этот миг хоть как-то ощущаешь себя и окружающий  мир. Ведь этого могло не быть, и в любой миг может перестать быть…

        …Наука и техника менее зависимы от личности творца, чем искусство – ни один, так другой, не сегодня, так через сто лет изобретёт компас и паровоз, фарфор и колючую проволоку, радио и ракету, откроет физический закон, или химический элемент, или материк, или насекомое, или звезду. Но не будь этого художника, поэта, композитора именно в это время – не будет именно этого произведения…

        …Зрительский интерес или, наоборот, отсутствие такового, никак не связаны с художественным уровнем выставки – они зависят от её идейно-тематической направленности…

         …Не слабеет и не стихает вечный спор правды и лжи, добра и зла. Возможно, искусство не является главным судьёй этого спора. Но активное, действенное участие в нём принимать должно!..

        …Для успеха в искусстве только таланта недостаточно. Ещё нужно терпение, и терпимость, и выносливость в долгой целеустремлённой работе, и смелость, и уверенность в себе и в своём деле, и одержимость, и доброжелательность…

         …Творческая манера художника – это язык, которым он в пластической форме выражает свои чувства и мысли. Каждый художник воспринимает мир индивидуально, по-своему, неповторимо. И неповторимо, по-своему, индивидуально запечатлевает мир и своё восприятие мира. Творческая манера каждого художника зависит от одарённости, темперамента, уровня интеллекта, жизненного и творческого опыта.                Лишь обретя  индивидуальную творческую манеру, художник способен решать вопросы стиля, основанные на твёрдом и глубоком познании свойств вещей и явлений, их состояний, последовательности проявлений их материальной, энергетической и духовной сущности…

        …У каждого художника собственные правила создания произведения, своя тема, свой подход к раскрытию темы. Правила и подходы чрезвычайно индивидуальны и изменяемы во времени, в жизненных и творческих ситуациях, зависимы от стилевых приверженностей. Но законы создания и восприятия искусства вечны и незыблемы – они едины для любых тем, сюжетов, жанров, стилей, эпох, художественных и идеологических концепций…

        …Если для художника творческий процесс интереснее результата, он истинный художник…

        …Если для художника творческий результат важнее коммерческого, это горе для его семьи…

        …Если  для художника коммерческий результат важнее и интереснее творческого процесса, это смерть художника…

        …Как много мог! Как мало смог…

        …Идея в искусстве должна быть не только сюжетной, но и пластической. Пластическая идея для художника важнее. Профессиональный успех произведения зависит не от сюжета, а от того, как художник его пластически осознал и выразил…

        …Есть заработок, а есть Работа – это абсолютно разные понятия. Счастлив человек, для которого они совпадают…

        …Аванс стимулирует работоспособность, но не вдохновение…

       …Не женитесь, поэты – этот призыв вечен, он актуален в веках: творческая жизнь без семьи проще, легче, беззаботнее, веселее и результативнее.
        Но! Без милой, любимой, любящей, понимающей и заботливой подруги, без милых, дорогих, любимых и любящих детей и внуков жизнь несравненно скучнее и однообразнее, беднее ощущениями, впечатлениями и радостями. Да и что за поэт, что за художник без любви?..        

        …Держи фасон, как бы ни сложилось, что бы ни случилось! Ты – художник, коллега Леонардо, Микеланджело, Рафаэля, Рембранта!  Это почётно, гордо и ответственно – не опозорь великую профессию, не подведи свою озарённость, не оскорби избранность. Соответствуй!..

        …Успех у публики чрезвычайно важен для художника. И не только длительное удержание общественного признания, но даже достижение его на короткое время требует большого напряжения, значительных внутренних усилий и выдержки. Но и они ничего не значат без фактора удачи, без участливой помощи счастливого случая, без благоприятного стечения обстоятельств…

        …В одном словаре встретилось определение понятия «культура», как обработка, возделывание. Приобщение широкой аудитории к культуре, «возделывание» её духовности в большой степени зависит от проводников культуры, в том числе и от художников. Нам необходимо осознать степень лежащей на нас ответственности и чаще устраивать выставки, проводить творческие встречи со зрителями, плотнее с ними общаться. Без искусства нет культуры, без культуры нет нравственности и духовности. А без духовности и нравственности ничего нет – крах всего…

…Вдохновение может прийти к художнику когда угодно, только не по приказу…
        …Нужно постоянно отдавать себе отчёт в том, что и как делаешь в искусстве: необходимо грамотно, чётко и чутко ориентироваться в современной художественной ситуации и в своей работе. Чтобы не достигать достигнутое, не перепевать спетое, не тратить время понапрасну и не буксовать на месте…

        …Ни художникам, ни зрителям не нужны искусствоведческие опусы, ограниченные общими фразами и поверхностными констатациями. Необходимо проникновение в глубину художественного замысла и исполнения. Главный вопрос – как сделано? Нельзя сводить художественное творчество лишь к сюжетному повествованию. Подлинное содержание произведения лежит, в значительной степени, в красоте самого искусства…

        …Понятен и естественен гражданский, социальный или идейный пафос негодования или восторга. Ну и занимайтесь политикой – при чём здесь изобразительное искусство? В искусстве главное – не тема, а  художественная выразительность раскрытия темы. Тема и художественность должны быть неразрывны в своём максимальном проявлении…

       …Нужно принять без обид и огорчений, как данность, тот факт, что духовная озарённость никогда не сочетается со способностями практического порядка...

      … Избранность не даёт никаких прав – она накладывает обязанности…

       …Долгие занятия горным спортом и искусством учат как, не меняя ничего вокруг, приспособиться к существующей ситуации и победить в складывающихся обстоятельствах, превозмогая себя,  а не изменяя в выгодную сторону правила игры…

       …К сожалению, всем сейчас не до того, а ведь срочно требуется широкая консолидация творческих сил в борьбе с регрессом духовности общества, с националистической ограниченностью, тупой агрессивностью, безразличием и звериной жестокостью…

      … Стало законом не дарить своё, а без спроса брать и присваивать чужое. Народ всё бессовестнее и бессердечнее. Всё заметнее озверение. Общество превращается в стаю…

       …Можно обладать феноменальной силой и выдающейся скоростью, бесподобной реакцией и фантастической выносливостью, но если ты не проявил эти качества, не подарил их людям победами  и рекордами, их словно бы и нет вовсе.
        Так же, как будто и нет колористического дара, композиционного чувства и умелого владения рисунком, если они напряжением упорного труда не переплавлены в законченное произведение, если оно не показано на выставке и не увидено зрителями…

         …Для успеха в творческой деятельности необходимо уверенно владеть профессиональным ремеслом. Помню, мой покойный дедушка Сергей Алексеевич, по слуху игравший на всех музыкальных инструментах, огорчённо рассказывал, что в молодости по ночам в нём часто звучала прекрасная, небывалая музыка, а он, проснувшись поутру, всё ещё ощущая и слыша её в себе, но, не владея музыкальной грамотой, не мог её записать –  зафиксировать и сохранить. Это было обидно и горько. Возможно, в нём погиб композитор. 
        Так гибнет творец в человеке из-за элементарной профессиональной безграмотности…

         …Умелой и сильной рукой можно имитировать дрожание и неуверенность слабой и неумелой руки. Наоборот – невозможно…

         …Художник не должен (во всяком случае, в ситуации нашей страны) иметь семью. Только тогда он полностью сосредоточится на своей главной жизненной обязанности и сможет достичь наивысших результатов. И в семейной жизни творческая реализация возможна, но лишь для фанатиков-эгоцентристов, обладающих непоколебимой волей при отсутствии любви, жалости, сострадания, ответственности и чувства семейного и родительского долга… 

        …Ради художественной выразительности можно пожертвовать изобразительностью. Выразительность первостепенна, она должна преобладать над изобразительностью…

        …Никогда не сомневаются лишь глупцы. Всегда восхищены результатами своей работы лишь дилетанты. Но! Сам себя не похвалишь – тебе в рот наплюют. Собственное мнение о себе влияет на мнение окружающих о тебе…
    
        …Счастлив, кто не разрывается между любовью к семье и любовью к профессии…

       …Нужно работать постоянно, всегда, даже когда очень не хочется и всё валится из рук!
       Во-первых, именно работа дарит успокоение и примиряет с жестокостью жизни,  восстанавливая в гармоничное целое обломки рушащихся в душе миров. Во-вторых, потому, что именно в такие моменты происходит освобождение от привычной сюжетной литературности в раскрытии темы, и работа ведётся подсознанием на интуиции с абсолютной искренностью. Как следствие – неожиданные, необычные и непривычные, яркие художественные достижения и обретения…

        …Ни чиновники, ни депутаты не понимают важности и необходимости развития культуры в обществе  потому, что, в большинстве своём, сами являются людьми малокультурными, духовно неразвитыми, эстетически необразованными…  

        …Дипломированные профессиональные художники, занимающиеся «наивным» искусством, вовсе не наивны – они умны и расчётливы…

        …Не нужно жить с постоянной оглядкой в прошлое. И неумно жить будущим. Ибо всё, что было, уже было и прошло. А что будет, может и не быть вовсе. Нужно жить настоящим – для себя, и для семьи. Конечно, это не романтично. Зато честно и благородно по отношению к родным. Постоянно обеспечивать благосостояние семьи, дарить жене цветы, любовь и заботу, а детям внимание и достойную жизнь нужно не в неясном будущем, а в конкретном настоящем. Семье не нужно пережёвывание былых удач и заслуг. Семье нужны не надежды на будущее величие и достаток, а нынешняя ответственность и результативность... 

       …Счастлив художник, чьё творчество оценено и востребовано современниками…

       …Есть престиж и профессиональная гордость, есть осознание избранности и ощутимость озарённости, есть долг и ответственность не только перед семьёй!
       Когда-то в давние времена первопечатник Иван Фёдоров ответил на чей-то упрёк в его повседневно-бытовой никчемности: «Я владею искусством орудий ручного дела и вместо хлеба должен рассеивать семена духовные!» 
       И замечательный писатель Виктор Астафьев говорит о том же: «Кланяйтесь, люди, поэтам и творцам земным – они были, есть и останутся вашим небом, воздухом, твердью под ногами, вашей надеждой и упованием. Без поэтов, без музыкантов, без художников и созидателей земля давно бы оглохла, ослепла, рассыпалась и погибла. Сохрани, земля, своих певцов, и они восславят тебя, вдохнут в твои стынущие недра жар своего сердца, вовеки веков так рано и так ярко сгорающего, огнём которого они уже не раз разрывали тьму, насылаемую мракобесами на землю, прожигали пороховой дым войн, отводили кинжал убийц, занесённый над невинными жертвами. Берегите, жалейте и любите, люди, тех избранников, которые даны вам природой не только для украшения дней ваших, в усладу вкуса, ублажения души – но и во спасение всего живого и светлого на нашей земле».
       Американскому президенту Джону Кеннеди принадлежат такие слова: «В вихре ежедневных конфликтов, драматических стечений обстоятельств, в сутолоке политической борьбы поэт, художник, музыкант продолжают незаметный труд столетий, создавая мосты общих переживаний между народами, напоминая человеку об универсальном характере его чувств, желаний и горестей, напоминая ему о том, что силы единения глубже сил разъединения. Память об Эсхиле и Платоне сохранилась поныне, а слава Афинского государства канула в вечность. Данте пережил гордыню Флоренции тринадцатого века, Гёте безмятежно возвышается над всей германской политикой. И я уверен, что когда осядет пыль веков над нашими городами, о нас тоже будут вспоминать не за наши победы и поражения на поле битвы или в политике, а за то, что мы сделали для духовного развития человечества»…   

        …С горечью и тревогой констатирую прогрессию регресса и деградации. Было плохо, стало отвратительно, будет ещё хуже…

       …В искусстве ценится не подобие, а необычность и неповторимость…

       …Обретя смелость видения и осознания, стремись к смелости их художественного выражения…

       …Точное отражение действительности при сюжетно-тематической направленности – лишь начало работы над произведением искусства. В процессе работы художнику необходимо создать совершенную, на его взгляд,  модель эстетических, морально-этических и идейно-нравственных устремлений современной действительности…

        …Лишь художник, ответственный за то, что своим творчеством провозглашает и отрицает, способен создать истинное искусство…
        ...Нужно больше увлечённости, искренности и ответственности в работе. Нужно точно знать и ясно понимать, что ты делаешь, почему и зачем. Не нужна ни герметичная изоляция, высокомерная отстранённость искусства от действительности… ни политически заданная иллюстративная актуальность конъюнктурной банальности…

       …Нужно делать живопись энергично, решительно, смело – быстро. Но не спеша…

       …Когда твоя семья голодает, не думается о вечности…

       …Постоянно помни о великом и вечном. Сиюминутное и насущное само о себе напомнит…

       …Если ты создан художником – соответствуй, не отвлекайся, чтобы успеть исполнить своё предназначение, оправдать свою избранность и озарённость…

       …Лучшее средство от усталости – новая работа, от депрессии – этюды на пленэре с выпивкой по вечерам…

       …Пока жив и здоров, старайся насмотреться и наработаться…

       …Для многих занятие искусством – средство заработка на жизнь. Для настоящего художника – сама жизнь. Лишить художника возможности заниматься искусством –  значит  лишить его жизни…

       …Светоч нации... сволочь нации...  И каждая сволочь рвётся в светочи…

       …Творчество как жизнь – приятно, трудно и бессмысленно...

       …Лишь способность к творчеству отличает человека от животного…

       …Способность к искусству, и способность к торговле – редко сочетающиеся качества…

       …Осознав скоротечность жизни, одни спешат насладиться… другие – делать добро и пользу…

       …Возраст понятие относительное, скорее психологическое, чем физиологическое…

       …Только выбросишь что-то ненужное, оно тут же оказывается необходимым…

       …Нет ничего страшнее страха…

       …Остановка это часть пути…

       …Самое хорошее и самое плохое, что есть в жизни – сама жизнь…

       …Нет ничего невозможного для того, кто сам не должен это сделать…

       …Глупцы стремятся к общению, умные к уединению…

       …Противно, трудно и непроизводительно работается, когда заставляют. Радостно, легко и результативно – когда самому работать хочется…

       …Не стыдно плакать от счастья и восторга. Недопустимо – от горя и разочарования…

       …Тяжело жить на свете и безрадостно, но не жить – хуже…

       …Люди рождаются не для горя и злости, а для добра, счастья и радости. Нужно научиться радоваться, любить и быть счастливым…

        …Ценность искусства не в теме и не в сюжете, а в художественности их выражения…

        …Как можно не пить, если это помогает жить и творить!..

        …Самоуверенность – плохо. Отсутствие веры в себя – ещё хуже…

        …Если художник может месяц не браться за кисти, значит он уже не художник…

        …Никто не может быть так требователен к художнику, как он сам к себе…
        …Патриотизм порождение идиотизма – он всегда разменная карта в руках нечестных политиков и бездарных полководцев…

        … Снизойти, чтобы снискать…

        …Нужно сохранять неудавшиеся произведения – со временем они заметно улучшаются…

        …Время катастрофически быстротечно. Нужно чаще смотреть на часы – дисциплинирует…

        …Если без отчаянья разобраться, в самой скверной ситуации обязательно обнаружится что-то хорошее…

        …Художник не профессия – судьба...

        …В творчестве не теряй темпа, не сбивайся с ритма, избегай пауз. Отдых – в смене работы…

        …Не испытав горечь жизни, не ощутишь её сладость…

        …Когда в жизни всё хорошо, хочется бегать по утрам, обливаться холодной водой, бросить пить и курить, быть здоровым и жить вечно.
        Когда всё плохо, хочется, чтобы стало ещё хуже, и жизнь скорее закончилась…

        …Нет ничего более жалкого, чем художник, не осознающий свою бездарность…

       …Работа, подработка, шабашка – это всё о другом.  Занятие искусством – служение!..

       …Выпьем за то, чтобы меньше пить!..

       …Несостоявшиеся художники – искусствоведы – учат художников тому, чего сами не умеют…

       …Имеет ли моральное право анализировать, критиковать и направлять работу художников тот, кто выполнить эту работу не способен?..

      …Хочешь быть весёлым, радостным, независимым, уверенным в себе и довольным жизнью – не становись художником…

      …Достигаем трудно и медленно. Теряем незаметно и быстро…

      …Формула удачного произведения: образность, выразительность, ёмкость, лаконизм…

      …Стремлюсь к тому, чтобы моё искусство вызывало в зрителях радостное сопереживание и заставляло их, хоть на время, забывать о жизненных неурядицах…

       …Настоящее искусство – не развлечение мещан, а высочайшая форма познания истин мира…

       …Искусство или развивает, воспитывает и возвышает людей, или развращает их, оглупляет и ожесточает. Морально-этические и идейно-нравственные проблемы доминируют в искусстве наряду с эстетическими задачами…

      …Художники умирают не от старости и болезней, а от невозможности работать, вызванной старостью и болезнями…

       …Хрупка человеческая жизнь, несчастья непредсказуемы, неотвратима смерть. Прискорбно зависима наша жизнь от трагических случайностей, от чьей-то ошибки, халатности, подлости. Нужно научиться ценить каждый миг счастья жить. Какой бы трудной ни была иногда жизнь, она уже тем хороша, что другой у нас жизни не будет. Художник, успевай жить, работай, а то будет поздно!.. 

          …Горжусь тем, что я художник. И, не смотря на жизненные неурядицы, я счастлив причастностью к служению красоте...

          …Слава художникам – увлечённым самозабвенным чудакам, сквозь мерзости жизни, сквозь непонимание, презрение, насмешки и нищету волокущим гадостную повседневность на радостные, светлые высоты будущего!



     …Духовное развитие личности возможно лишь посредством искусства, ибо только оно способно воздействовать на людские души, воспитывая нравственность. Если бы руководство общества это осознало, поняло важность, необходимость и незаменимость искусства в духовно-нравственном воспитании народа, сделало бы искусство непосредственной производительной силой общества – жизнь в стране расцвела бы, изменившись разительно. Ещё Дидро говорил: «Страна, в которой искусство будет на первом месте, достигнет наивысшего расцвета во всех областях»...


  
 

    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    

















	   Часть 2.  Работаем вверх


















                                                          Перед началом
                                                                                                                   
                                                                                                                                           И опять влечёт неудержимо
                                                                                                                                           Вдаль из тихих мест...

                                                                                                                     А. Блок
                                                         
	Давно известно – умный в горы не пойдёт. 
	А мы собираемся в Гималаи. 
	Конечно, это вызывает недоумение: «Неужто вам покой не по карману?!»  Ведь не по принуждению и не по приказу стремимся в эту далёкую даль, в эту высокую высь. Мы сами придумали и организовали себе новое приключение.
	Оставив прошлые достижения воспоминаниям и, не пытаясь извлечь из успеха выгод, стремимся к новым рубежам. Живём в постоянной неудовлетворённости и напряжении первопроходцев. Но мы сами выбрали свой жизненный путь и довольны им. Это приятно — наметить и осуществить. Это радостно — вышагнуть за пределы известного, понятного, освоенного. Пусть это будет  и не общечеловеческое, а узко личное. Узнавание нового — что может быть интереснее?!
	Ступая по городскому асфальту, заглядываешься на облака и мечтаешь о далёких снежных горах.
	Оказавшись на ледяном склоне выше облаков, начинаешь вспоминать родной город и тосковать. И вдумываться в то, что оставил внизу.
	С высоких гор не просто видно дальше, но жизнь понимается лучше. Горы — чудо. И сами по себе, и по тому волшебству эмоций, которые здесь рождаются из очень простых слагаемых ежеминутности будничных обстоятельств. Здесь восходишь не только физически, но и морально — уставая и рискуя, умнеешь и добреешь, становишься проникновеннее и понятливее. Поднявшись над облаками, осознаёшь, что в родной земле, в доме, в семье таится притягательность не меньшая, чем в дальних краях и великих вершинах. Чтобы понять и оценить то, что рядом, полезно иногда уходить далеко.
	Мы живём жизнью контрастной: город — горы, благоустроенная размеренность — экстремальность. Наши экспедиции, походы и восхождения дают подтверждение физическому закону сохранения энергий — чем больше тратится энергии  мускульной, тем больше обретается энергии духовной. Наше спокойствие, доброжелательность и уверенность в себе — отсюда. Поэтому — не останавливаться! Вперёд, вперёд — вверх! Туда, где мороз и жара — поровну на всех. Где скалы, лёд и снег круты — для всех одинаково. Где заранее заготовлены лишь трудности и опасности, и всё достигается только собственными усилиями.
	Скоро будем изнывать от жары, мороза и ветра. Будем задыхаться от недостатка кислорода, будем уставать до изнеможения. Наши родные испытают тревогу и волнение.
	…Так это вспоминается и мечтается вновь: грохот камнепада... и рёв лавины... и скрежет рушащегося льда... Вес рюкзака ломает плечи, трамбует позвоночник... Вокруг клубится небо... Сердце захлёбывается... Нервы – в тугой натяг... Воля спрессована в комок... Сладко сосёт под сердцем ощущение риска… Запах предстоящей борьбы холодит ноздри... Идёшь, вдыхая облако... Пьёшь ледяной ветер – зубы ломит... В теле груз предельного напряжения, мышцы звенят…  Душа поёт... Захлёбываешься усталостью и восторгом... Цель трудна... чиста... и бескорыстна... И коллективный труд, в достижении её, сродни празднику... И,  не боясь сорвать тяжёлое дыхание, хриплыми конвульсиями выталкиваешь из пересохшей глотки песню уверенности, радости...
	И уже не ноют плечи... Не болят, не дрожат от запредельной усталости ноги... Ни одышки, ни головной, ни сердечной боли... Не болят старые шрамы... Никаких новых ран и ссадин на теле и в душе... Не чувствуешь голод, холод, жару, жажду... Предчувствуешь приключения… Предвкушаешь события...
	Здесь довольствуемся малым, учимся ценить малое, понимать, что счастье уже в том, чтобы просто — жить: дышать, видеть, слышать, двигаться, ощущать движение жизни вокруг себя и сознавать себя частицей этого нескончаемого движения. Здесь мы узнаём и понимаем цену мигу и приобщаемся к вечности.
	И ещё здесь учимся не забывать, и не предавать. Здесь есть благородство. Здесь рождается братство.
	Секрет  нашей лёгкости прост, и мы не скрываем его от тревожных тяжеловесных, обременённых заботами о приумножении своих миллионов. Мы не знаем страха перед правдой, не боимся усталости, голода, сырости, холода и ветра в лицо. И нам неведома мучительная жажда славы, богатства, власти и экстравагантности.
	Плюньте, как мы. Вернитесь к истокам. Взгляните в корень. Поднимите лицо к звёздам. Посмотрите людям в глаза и в «глаза» озёрам. И тоже испытаете восторг от осознания достижимости горизонта.

	Для восхождения избран пик Макалу высотой восемь тысяч четыреста шестьдесят три метра. Впервые русская речь прозвучала на его склонах в позапрошлом году. Тогда сюда поднялась экспедиция альпинистов из Кузбасса. Они взошли на Гору. Но в борьбе за вершину потеряли  товарища. В прошлом году победы над Макалу добилась вторая российская экспедиция. Но восходители из Екатеринбурга заплатили за успех двумя жизнями.
	Наша  задача — нарушить прогрессию в этой жуткой статистике. Нужно сработать так, чтобы первая кубанская гималайская экспедиция стала первой российской экспедицией, взошедшей на пик Макалу без жертв…
              О том, как проходила первая российская экспедиция на Макалу, рассказал журнал «Вертикальный мир», опубликовав дневники  участников восхождения.
              Юрий Байковский: «…Второй день уже не было радиосвязи с первой группой, работавшей на Северо-Западном гребне. Мощный массив Макалу закрывал группу от базового лагеря, не позволяя с ней связаться. Погода нас в последние дни не баловала. Шквальный ветер со снегом с Тибета давал о себе знать даже здесь, на высоте 4800. А каково там – в последнем, штурмовом лагере, на три километра выше базового?»
              Александр Фойгт: «…Ветер здесь, на ледовом гребне, уже не воет, а ревёт. Ни рук, ни ног никто уже не чувствует, лицо превратилось в сплошную болевую маску. Только усилием воли заставляешь себя что-нибудь делать. Начинаем зарывать нашу палатку в снег, кое-как растягивать и закреплять, иначе очередной порыв просто вырвет её и унесёт в Тибет. После полутора часов работы кое-как установили две палатки, залезли в них, разожгли примуса, и только здесь начали приходить в себя, до этого мы действовали просто как роботы. Лишь сейчас я почувствовал: меня не трясёт от холода, а колотит такой крупной дрожью, что палатка сотрясается, похоже, в одном ритме со мной, а не с порывами ветра. 
               Наконец готов ужин, окончательно согреваемся. Ночь проходит спокойно, если не считать непрекращающегося рёва ветра и ощущения, что палатка вот-вот разлетится по всем швам. Позже мы услышали по радио: во время этого урагана на Эвересте погибли несколько человек – скорее всего замёрзли…
              …С утра ветер не утихает, погода та же. Ураган с рёвом тащит через седло Макалу тёмные тучи – на восток, в сторону Тибета, где они бесследно исчезают в его сухой атмосфере. Вылезти из палатки – просто подвиг. Но делать нечего, надо работать. Выходим из лагеря довольно поздно. Ещё не совсем оклемались после вчерашнего. Да, прошедший день отнял много сил, это ещё скажется в дальнейшем. Задача на сегодня – поставить штурмовой лагерь 7700. С седла начинаем подъём влево вверх, обходя скальные выступы Северо-Западного гребня. Строго на юге возвышается над всем главная вершина Макалу. Сегодня она скрывается в тёмных тучах, и можно только догадываться, какой силы ветер свирепствует там.
К обеду достигаем снежного поля под ледопадом, ведущим к вершине. Лучшего места для штурмового лагеря, наверное, не найти. В двухстах метрах ниже ледопада находим фирновую полку, над которой висит ледовый карниз. Место отличное – безопасное, и хороший обзор. Устанавливаем палатку, что сделать опять непросто. Ветер нисколько не утих, рвёт её из рук, полощет полотнища. Руки и ноги уже опять потеряли чувствительность. Всё, наконец лагерь установлен. Башкиров с Богомоловым уходят вниз на 7450. Мы впятером остаёмся на ночь здесь: Сталковский, Шлехт, Вегнер, Утешев и я. 
              …Ночь прошла хорошо, спалось нормально. Никаких проблем с высотой. Только с утра аппетит плохой. Есть не хочется – только пьём и пьём. Вышли наверх довольно рано, около 7 часов. На себя надели всё, что можно. Представляем собой снопы, перетянутые в поясе страховочной обвязкой. Движения затруднены, однако по-другому не получается – холод космический, и ветер, хотя чуть поутих, всё же продолжает дуть. Наша задача на сегодня: проложить путь по ледопаду, разведать дорогу к вершинному кулуару и, если всё будет впорядке, может быть, сходить на вершину. Первыми под ледопад подошли Шлехт и Вегнер. За ними подтянулись Сталковский и Утешев. Я вышел из лагеря последним. Идётся для этой высоты, в общем, неплохо, но всё равно тяжеловато. На подходе к ледопаду я увидел, что там, где Толик уже полез по бутылочному ледовому склону, лезть глупо и бессмысленно, т.к. правее и выше на сто метров есть прекрасный проход по снегу справа налево. И если уж делать перила для всех групп, то только там. Мои предположения оправдались – зашёл туда просто ногами, лишь последний десяток метров пришлось воспользоваться верёвкой. Сверху увидел парней, позвал их к себе. В этот момент на моём уровне, в стопятидесяти метрах левее по ледопаду, я увидел Шлехта. Не знаю, видел ли он меня, но докричаться до него я бы не смог. Он сосредоточенно шёл наверх с лыжными палками. Ледоруб, очевидно, убрал в рюкзак. Я наблюдал за ним несколько мгновений, после чего он скрылся за нагромождениями льда. 
              Снизу подошли ребята, и мы вчетвером поднялись по этому пути до конца ледопада, вышли на пологий снежный склон, уводящий дальше – к подножию вершинного кулуара. Время – 11 часов. Встал главный вопрос: идти на вершину или нет. Соблазн очень велик,  вершина – вот она, прямо над головой. Столько дней пути, столько усилий всех групп – и вот она, совсем близко. Однако благоразумие берёт верх: во-первых, Володя ног не чувствует, пойти наверх для него означает отморозить пальцы стопроцентно; во-вторых, потеряно много времени внизу на ледопаде, при навеске первых верёвок Толиком; в-третьих, и это самое главное – перила для остальных групп ещё не навешены. Мы прошли путь наверх, не обработав его, верёвки у нас в рюкзаках. Поэтому принимаем решение: спускаться вниз с навешиванием верёвок. В это время внизу замечаю подходящих к нашей палатке Башкирова и Богомолова.
              Вскоре мы все спускаемся. Утешев, немного отдохнув, уходит вниз на 7450, а мы впятером ужинаем и устраиваемся на ночь. Вообще-то впятером в «высотке» тесновато, но спать можно. Не даёт покоя мысль: где Толик? Дело уже к вечеру, а его нет. Но куда идти, где искать? К тому же он никому не сказал, куда идёт. Хотя, судя по времени, нет никаких сомнений – пошёл он на вершину. На душе неприятно: как же так, хоть бы кому-нибудь сказал…
              Ложимся спать – утро вечера мудренее…»
              Юрий Байковский: «Первая группа – наиболее сильная в составе нашей экспедиции. Это лидеры российского высотного альпинизма: заслуженные мастера спорта Сергей Богомолов (взошёл на четыре восьмитысячника) и Владимир Башкиров (три восьмитысячника); чемпионы России в высотном классе и в ледовом – мастера спорта Александр Фойгт, Анатолий Шлехт и Владимир Сталковский; рекордсмен России в скоростных восхождениях на семитысячники  Глеб Соколов и Александр Вегнер. Все – «снежные барсы». Эту группу можно без натяжки назвать сборной России. Ещё два опытнейших высотника возглавляли две другие группы, находящиеся в базовом лагере и готовящиеся к выходу наверх. Это Владимир Коротеев, уже пять раз восходивший на гималайские восьмитысячники, и Иван Плотников (один восьмитысячник).
              По радиоприёмнику передавали тревожные известия. Всего три дня назад, 10 мая, произошла самая массовая трагедия  за всю историю восхождений на высшую точку планеты Эверест. За один день погибло сразу девять восходителей, попавших в сильный шторм на высотах более 7000. Макалу же находится в непосредственной близости к Эвересту. Сегодня – полнолуние, а переход фаз луны всегда приносит в горы непогоду. Всю ночь в лагере выла собака, прибившаяся к нам по пути из Катманду. Что-то неладное было и с сейсмической обстановкой. В день нашего выхода над лагерем сошёл мощный ледопад,  чуть не накрывший наши палатки. В природе царило какое-то напряжение, передававшееся нам. Но выходить наверх было необходимо, и не только потому, что у нас существовал чёткий график работы групп на маршруте, но и в целях обеспечения безопасности. Каждая группа, выходя следом за предыдущей, выполняла роль спасотряда.
              Наша группа, во главе с В. Коротеевым, вышла на восхождение 14 мая, и к вечеру, обогнув мощный Западный гребень Макалу, оказалась в первом промежуточном лагере на высоте 5700. Здесь и состоялась первая за последние три дня радиосвязь с группой, работавшей наверху. Известие сверху о том, что Толик Шлехт в одиночку ушёл к вершине  и засветло не вернулся к палатке, было верным признаком трагедии. Даже если он останется жив, «холодная» ночёвка на такой высоте наверняка приведёт к сильным обморожениям».
              Александр Фойгт: «…Просыпаемся в 3-00. На сегодня намечен штурм вершины. Готовим завтрак, который немного затягивается, т.к. организм требует очень много воды, потерянной с дыханием за эти сутки, и мы опять пьём, и пьём, и пьём. Надо сказать, что эта ночь прошла для меня тяжелее, чем предыдущая, точнее, первую половину ночи я проспал спокойно, а вторую – мучился от страшной сухости в горле, спал урывками. Надо что-то пить ночью, но не знаю, поможет ли, т.к. процесс обезвоживания организма идёт без остановки. Наконец мы одеваемся и начинаем вылезать из палатки. Опять надето на себя всё, что есть, опять мы похожи на подпоясанные снопы. Время 6-00. Мы начинаем подъём к нашим перильным верёвкам на ледопаде. Идётся очень тяжело, ноги переставляем с большим трудом. Или это навалилась усталость всех предыдущих дней, или тяготит какое-то тяжёлое предчувствие. На полпути к ледопаду впереди идущие вдруг обнаруживают на склоне кошки, далее, чуть левее нашего пути – рюкзак и рукавицы Шлехта. Нас поражает страшная догадка. До сих пор каждый из нас просто гнал из головы мысли о том, где может быть человек сутки один на высоте более 8000. Теперь закрывать глаза больше нельзя. Картина трагедии предстала перед нами с наступлением этого чистейшего хрустального утра 15 мая. Ветра нет, и утро действительно хрустальное. Мороз. Начинаем обшаривать окрестный склон. Да, вот он – кровавый след на льду. 
              Серёга Богомолов заглянул в рюкзак: ледоруб в рюкзаке! Значит, опять шёл по жёсткому льду  в кошках и с палочками. Это же безумие! Пока все топчемся в замешательстве. В головах постепенно всё отчётливее обозначивается: Шлехт погиб. Осознать такое сразу невозможно. Ещё вчера мы спали с ним рядом, утром вышли вместе вверх, а сейчас – вот эти собранные по склону вещи и жуткий кровавый след на льду. Восхождение закончилось… О нашем настроении говорить трудно. Мы готовились к этой экспедиции целый год. Каждый многим пожертвовал, поехав сюда. Сколько сил отдано уже горе, сколько поставлено лагерей. И вот, когда до вершины осталось 600-700 метров по вертикали, мы, собрав страшные трофеи, побрели вниз вдоль следа…
              Добрели до нашей палатки. Толик пролетел в десяти метрах от неё. Только сейчас мы вспомнили, что вчера вечером, около 17-18 часов, над палаткой пролетел, как нам показалось, камень. Так значит, это было его тело! Мы ещё подумали: как хорошо, что палатка под карнизом – ничто не зацепит сверху. 
             Начали осматривать склон ниже палатки. Что ж, так и есть – он лежит метрах в двухстах ниже, как всегда в таких случаях,  в неестественно вывернутой позе. Ну, вот и всё. Теперь уже нет никаких вопросов, кроме разве одного: зачем? Наступает какая-то слабость. Всё рухнуло в одно мгновение. В голове сплошная каша: крушение экспедиции, крушение всех планов и, самое страшное, смерть товарища, а внизу в базовом лагере его жена Полина, дома – дети, мать… Я сажусь в снег у палатки – стоять нет сил, и тупо смотрю вниз на это изломанное тело. В голове только один вопрос, на который нет ответа: зачем он это сделал? Почему ушёл один, никому ничего не сказал? Парни рядом – не слабее его ничуть, но ведь не пошли на гору, нашлись другие дела. И уж во всяком случае, разбиться на маршруте, который весь идётся ногами, - нелепость, глупость, даже не знаю, как это назвать. Какая-то трагическая случайность не дала ему спуститься до палатки всего около двухсот метров. Или он поскользнулся, или зацепился кошкой, или порыв ветра, или просто страшно устал – какая разница. И ещё, зная его, я не сомневаюсь, что он всё же был на вершине!
              Однако надо что-то делать, время идёт. Подходит снизу Глеб Соколов. Он уже по пути догадался, что что-то произошло, и на гору мы не идём. Распределились так: Глеб бежит вниз на 5600, где все наши остальные группы – предупредить о случившемся, чтобы не было кривотолков; Богомолов и Вегнер укрепляют палатку, консервируют лагерь и сразу валят вниз на 6500, а мы втроём: Башкиров я и Масюля спускаемся к телу Толика, делаем съёмку места происшествия и хороним его. Решение хоронить здесь пришло сразу: отсюда никого не относят. И, я думаю, усилия по транспортировке просто немыслимы… Пусть он лежит здесь вечно. В конце концов, каждый, приходящий сюда, должен иметь в виду и такой конец, ну а он сам выбрал свою судьбу. Режем из фирна кирпичи, укрываем всё ими, засыпаем снегом. По углам могилы воткнули три вешки. Думаю, что через несколько дней ветер вылижет это место так, что найти его будет уже невозможно.
              Оглядываем в последний раз всё, смотрим на окружающий пейзаж. Сейчас он меня поражает. Прямо под нами – крутые ледовые сбросы, под ними – жуткая ледяная, совершенно ровная долина, вылизанная теми же ледяными ветрами. Высота – 7500, там нет ничего, кроме остатков старых экспедиций – рваных палаток, всякого экспедиционного мусора, да ещё тех бедолаг, которым не повезло спуститься с неё на большую землю. И кругом лёд, лёд, лёд. Замыкают пейзаж громады Макалу-2 и Чомолонго. Особенно поражает вершина, следующая за Чомолонго. Её высота около 7500. Она совершенно чиста от снега – голая серая мрачная скала, с множеством рытвин и пещер на теле. Ни дать ни взять – царство Кощея Бессмертного. Если добавить завывание ветра, то картина получается жутковатая. Торопимся покинуть это место. Нам сегодня необходимо спуститься на 5700. Однако «торопимся» - слишком громко сказано. Нам надо подняться по склону  метров на 150, но сил, после всего, совершенно нет. Делаем по пять шагов и повисаем на лыжных палочках. Отдых – минуты две, и дальше в таком темпе. К обеду добрались до лагеря 7450. Здесь уже никого нет. Здесь на седле, как всегда, ветер гудит и рвёт палатки. Пристёгиваемся к перилам – и вниз, на 6500. Спускаюсь по перилам довольно долго. Подхожу к их концу уже совершенно без сил. Хорошо хоть внизу ветра уже нет, немного пригревает солнце. Тащусь ещё около часа. Траверс, наконец я в лагере 6500. Все наши уже здесь, я последний. Залезаю в палатку и валюсь без сил. Парни что-то кипетят на примусе, но продуктов здесь нет, есть нечего. Они просто пьют тёплую воду, и мы начинаем собираться дальше вниз. Лежание в палатке не приносит ни отдыха, ни сил. Ужасный день, высосавший из меня всё. Но надо подниматься – с 16 часов парни начинают уходить вниз. Я опять спускаюсь последним. Но сейчас всё же легче, уже сбросили около полутора километров высоты. Во рту страшная сухость, бороться с ней бесполезно. Тяжело идёт Утешев. Его постоянно рвёт, хотя он ничего не ест уже почти три дня. Так и ползём по леднику, как калеки с поля боя. Проходим морены, «мышеловку» и, вот наконец, 5700. Вижу палатки, вижу наших ребят. Здесь все, кроме троих – тех, кто в базовом лагере. Горячий чай, ужин, расспросы. Все уже всё знают. Я валюсь с ног от усталости. На завтра назначили общее собрание. Всё. Я залезаю в палатку и сразу проваливаюсь в сон.
           …После высотного кошмара пробуждение внизу всегда сказочно. Просыпаешься от того, что лежать в раскалённой палатке  и в раскалённом спальнике просто невозможно. Вскакиваешь и вылитаешь наружу. Здесь солнце, тепло, совсем по-домашнему. Завтракаем. В 10 часов начинаем собрание. Тема одна: продолжать восхождение или сворачиваться…»
            Юрий Байковский: «…Весь состав экспедиции собрался в промежуточном лагере 5700. Два дня длилась молчаливая пауза. Все созревали для принятия решения. Имеем ли мы право продолжать восхождение?..
            Наконец разговор состоялся. Два тяжелейших месяца отработано на высоте. Провешено два с половиной километра перильных верёвок практически до вершины. В предыдущий выход, когда наша группа уже надеялась выйти на штурм вершины, Толик сказал: «Мужики, помните, для чего мы все сюда приехали. Мы должны взойти». Трудно принимать такие решения, но даже Полина – жена Толика – считает, что надо продолжать восхождение. Сама же она уходит вниз, в Катманду и домой.
            Мы выходим наверх с тяжёлым чувством. Каждый из нас ощущает присутствие Толика рядом с собой на маршруте. Каждый обострённо задаёт себе вечный, как этот мир, вопрос о смысле жизни. Каждый находит, или не находит, на него ответ...
            19 мая 1996 года первые россияне – Глеб Соколов, Владимир Коротеев, Иван Плотников и Николай Кожемяко стояли на вершине Макалу. 23-го – ешё шестеро восходителей взошли на вершину: Александр Фойгт, Сергей Богомолов, Владимир Башкиров, Владимир Сталковский, Александр Вегнер, Юрий Утешев».

           На следующий год журнал «Вертикальный мир» опубликовал отчёт заслуженного мастера спорта Сергея Ефимова – руководителя второй российской экспедиции на пик Макалу: «15 марта 1997 года альпинисты из Екатеринбурга прибыли в Катманду – начиналась новая экспедиция на Макалу. В состав экспедиции вошли: Салават Хабибуллин – капитан команды, Алексей Болотов, Николай Жилин, Юрий Ермачек, Дмитрий Павленко, Игорь Бугачевский, Андрей Клепиков и Андрей Бельков.  
            13 апреля Дмитрий Павленко прошёл первые 50 метров по ледовой стене выше бергшрунда, а на следующий день Игорь Бугачевский провесил выше ещё две верёвки по 50 метров.
            В это время Болотов, Жилин и Хабибуллин вышли на высоту 7000 по Западному ребру. Обсудив результаты первого выхода наверх и определив возможный путь подъёма, пришли к выводу, что надо сделать ещё два выхода на стену. В следующий выход установить лагеря на высотах 6500 и 7000, и провесить этот участок верёвками. В последующий выход необходимо добраться до скального отвесного бастиона (7600)…
            16 апреля Хабибуллин, Жилин, Клепиков и Павленко вышли наверх. Через день за ними вышла группа: Болотов, Бугачевский, Ермачек, Ефимов. В бергшрунде на 6500 организовали нечто вроде штурмовой базы. Здесь скопилось снаряжение, верёвки, продукты, горючее. На широкой площадке под ледовым навесом стояли две палатки.
             20 апреля четвёрка Хабибуллина вышла из бергшрунда, взяв всё бивачное снаряжение. Вечером они по рации сообщили, что нашли на скалах остатки лагеря какой-то экспедиции и использовали куски платформы для постройки площадки под палатку (это была высшая точка, которой достигла Британская экспедиция пять лет назад).
             26 апреля Хабибуллин, Павленко, Жилин и Клепиков снова уходят на стену. Меньше всех отдыхал Салават Хабибуллин, на моё предложение - отдохнуть ещё один день – отказался, сказав: «Да ладно, судя по тому, что перестал много есть, я восстановился». Через два дня за ними вышли Болотов, Бугачевский, Ермачек. Им предстояло установить лагерь на 7300. А затем попытаться пройти скальный бастион и провесить верёвки до 7500.
             28 апреля  двойка Хабибуллин – Павленко вылезла по крутому скальному лбу на высоту 7200. Первым работал Салават.
             По плану Салават, Андрей и Дмитрий должны были отдыхать два дня на 6500, пока тройка Болотова работает до 7500. Но не получилось. На утро, после ночёвки на 6900, у Клепикова оказались обмороженными пальцы ног. Салавату и Дмитрию пришлось сопровождать Клепикова до 6100. Болотов, Ермачек и Бугачевский в тот день вышли на 7300 и затем начали работать выше.
             Дмитрий Павленко: «Самым ужасным у нас с Салаватиком был переход с 6500 на 7300… Когда мы Клёпу спустили с обмороженными ногами, то потом на 6500 переночевали. Рано не вышли, потому что снег пошёл, а потом пришлось сразу на 7300 подниматься. Там вообще… Самые жуткие воспоминания остались. Там точно чуть «ласты не склеил». Со стены снег сдувает. Ну, как зимой на Эльбрусе или на Победе. Я на верёвке болтаюсь. Надо бы крикнуть – не могу. Внутри всё свело».
             Николай Жилин: «На следующий день Салават сказал, что он устал. Ну, я тогда полез первым. На бастионе оказался такой микс крутой. Приходилось идти на фифах, с инструментом было бы сложно, потому что слой льда был тонкий. Удивительно, как всё изменилось через неделю – там, где лезли по льду, по натёчке, скалки вытаяли…
             Во второй день на бастионе Лёха меня страховал, а Салават отдыхал. Лёха говорил Салавату: «Оставь палатку». «Нет – говорил тот – дотащу до конца». Ну, вот и устал»…
            14 мая Бугачевский, Ермачек и Жилин вылезли на верх скального бастиона на 7600, имея при себе всё бивачное снаряжение. Из базового лагеря можно было в бинокль видеть их фигурки на снежном надуве.
            Поэтому особо не беспокоились, когда группа не вышла на связь ни в 7, ни в 8 часов вечера.
            Салават передал, что палатка на 6900 оказалась сорванной.
            Сменяя друг друга, Хабибуллин, Павленко, Болотов и Бугачевский продвигались вверх по стене. Жилин и Ермачек взяли на себя тяжёлую обязанность – строительство площадок под палатки.
            19 мая в 11часов утра Игорь передал по рации, что вышел на большой снежник под гребнем (7900), и далее можно идти одновременно!
             Николай Жилин: «Самым запоминающимся днём для меня был, пожалуй, день, когда  Дима закричал сверху: «Ура! Стена кончилась! Выходим на ребро Параго!» Стена к тому времени уже надоела. Этот день мне запомнился даже больше, чем выход на вершину»…
            20 мая шестёрка альпинистов двигалась уже по Западному гребню Макалу. Западная стена Макалу была пройдена…
            В 2 часа дня на радиосвязи Салават Хабибуллин сказал, что они останавливаются на ночёвку. Голос его был хриплый и говорил он медленно. Через два часа из палатки уже совсем другим голосом сообщил, что всё нормально, что они пьют чай и полностью отогрелись. От предложения подышать кислородом для полного согревания они отказались. На вопрос: « Какие планы на завтра?» Салават ответил, что собираются рано утром выйти на штурм.
            21 мая, утром, Салават и Игорь из своих палаток сообщили, что  они собираются…
            Когда вышли Лёша Болотов и Дима Павленко, то Салават сказал, что остаётся в палатке, чтобы отогреть замёрзшие ноги и попить чай. Ребят это не насторожило. И раньше, при работе на стене, с ним такое бывало, когда после выхода на холод он не мог отогреть ноги взмахами и тогда возвращался в палатку, снимал ботинки и на газовой горелке отогревал и ноги и ботинки.
            Около восьми часов утра пять человек начали двигаться вверх по гребню. В 9 часов утра Салават вышел на связь, но батарея рации, видимо, замёрзла, и мы в базовом лагере смогли услышать только включение и первые слова. Решили выяснить обстановку по принципу «да – нет». Я сказал: «Салават, если у вас всё нормально и вы идёте вверх, то дай три сигнала включением. Если нужна помощь – дай один». Он ответил тремя сигналами. Я передал ему, что все радиостанции находятся на постоянном приёме, и мы ждём сообщений. Ещё попросил, чтобы при спуске никого не оставляли на склоне одного. Больше он на связь не выходил. От Игоря Бугачевского так же не было сообщений. В бинокль увидели, что три точки приближаются к вершине. Это было в 13-15…
           Дмитрий Павленко: «Вершина оказалась ближе, чем я ожидал. Слава Богу. Всего было три бугра. Иду – вижу, Коля руками машет. Всё, вершина».
           В 16-00 Игорь Бугачевский сообщил по рации, что 5 человек вышли на вершину. На вопрос: «Где Салават?», ответил, что тот остался  в палатке. В 17 часов снова заговорила рация. «Пока мы ходили наверх, - произнёс Алексей, -  Салават скончался».
          Трубку взял Николай Жилин: «Салават вышел позднее нас на полтора часа. Он прошёл две верёвки от палатки. Мы нашли его, прислонившимся к камню. Как будто он отдыхал. Дыхания не было. Зрачки на свет не реагировали. Что мы в состоянии сделать – так это спустить его до площадки и захоронить. Что скажете?»
          Печатая эти строки, я снова ощущаю то шоковое состояние, в которое повергло это сообщение. Слышу голос Салавата, который зафиксировала плёнка видеомагнитофона, и его ответ на бональный вопрос: «А что ты можешь пожелать себе и другим при выходе на штурм?» «Что пожелать? – ответил он, - Добить, додавить, дотерпеть, пройти, спуститься».
          Салават, Салават, как же так случилось? Додавил, дотерпел, прошёл эту страшную Западную Стену. Одного не сделал – НЕ СПУСТИЛСЯ.     
          Видно, тогда вершина для него была важнее всего. Если бы говорила рация, может быть, я бы понял его состояние. Попросил вернуться в палатку. Он бы залез в мешок, одел кислородную маску, включил бы кислород и заснул в спальном мешке, а когда бы проснулся посвежевшим, ребята бы уже спустились обратно и он, как всегда молчаливый, с грустной усмешкой поздравил бы их и на следующий день все шестеро бы начали спуск вниз. Это всё «бы». Всё, что успела передать замёрзшая рация – это «Сергей Борисович…» и дальше она выключилась. «Я здесь – хочется теперь кричать, - Что с тобой, Салават? Я с тобой!»
          Транспортировать тело не представлялось возможным; учитывая физическое состояние альпинистов и высоту, приняли решение захоронить Салавата там, где он умер. Ребята подняли его на два метра выше, на полку, засыпали снегом и заложили камнями.
          Дмитрий Павленко: «Самый тяжёлый момент был, когда нашли Салавата мёртвым. Уходили – был живой, и всё было нормально, и вот он уже мёртвый. Я спускался последним и увидел внизу ребят. Думал – остановились, чтобы сообщить по рации о том, что сходили на вершину. Подхожу и вижу, что они уже Салавата поднимают на полку. Я как выключился. Не мог ни говорить, ни двигаться… По рации Болотов сказал, что Игорь Бугачевский  при спуске упал и ударился об камень, видимо сломал себе ребро. Он стал двигаться с трудом. У нас был один баллон кислорода, и Игорю дали подышать кислородом, после чего он пошёл быстрее».
           В тот день 22 мая пятеро спустились до высоты 7300 и встали на ночёвку. К тому времени Юра Ермачек и Игорь достигли только высоты 7650.
           23 мая с утра ребята долго не могли выйти из палатки. Вся информация о движении группы тут же передовалась по спутниковому телефону в Екатеринбург. Родные и знакомые уже с раннего утра звонили мне домой, и моя жена Нина сообщала состояние восходителей. В трубке слышались рыдания и мольбы, чтобы ребята начинали движение. Мы видели, что спуск по верёвкам идёт крайне медленно. В 16 часов Лёша Болотов передал по рации, что он не может заставить Павленко двигаться. Тот висит на перилах и посылает всех подальше. Нервное напряжение у ожидающих в базовом лагере достигло предела…
           Сверху передали, что Лёша, при утренних сборах, упустил свой спальный мешок, и тот улетел вниз.
           Когда в 16 часов мы узнали по связи, что Юра Ермачек уронил свой рюкзак, в котором находился спальник, пуховка, баллоны с газом и часть продуктов, стало ясно, что предстоящая ночёвка может иметь трагические последствия. Юра это тоже понял, и решил попытаться спуститься  на 6500 в бергшрунд (там стояли две палатки, защищённые большим снежным карнизом от камнепадов и лавин, там были продукты, тёплые вещи, там их ждали).
           Юрий Ермачек: «Я был готов спускаться всю ночь. Оставаться без тёплых вещей на такой высоте было опасно. Можно было совсем потерять здоровье и силы».
           Юра спустился на 6500 в 22 часа… Бугачевский, Болотов и Павленко провели ночь на стене. 
           Алексей Болотов: «Наиболее ярко остался в памяти день восхождения и совершенно чётко день спуска, когда мы остались втроём. Юра потерял рюкзак и ушёл вниз. Ситация была напряжённая. Игорь и Дима уже двигались с трудом»…
           Дмитрий Павленко: «Был у меня один момент на спуске неприятный, когда Лёха нас с Игорем «пинал», что мы плохо двигались, и я ему отвечал, чтобы шли они все на фиг. Тогда Лёха сказал, что он оставляет нам палатку и уходит вниз. Тогда у меня мелькнула мысль - блин, как бы не умереть. Потом подумал, что палатка будет, Бог даст – выберусь. Ну, сейчас-то я понимаю, что Лёха в принципе не мог уйти…»   
            24 мая Бугачевский, Болотов и Павленко в 8 часов утра начали движение вниз. После прохождения сложного скального участка с косыми перилами, когда они вышли на лёд, Болотов, убедившись, что ребята движутся нормально, ушёл вперёд. Когда он спустился на 6500, Андрей Бельков начал подниматься вверх по стене, чтобы напоить Павленко и Бугачевского горячим чаем. Сверху шли камни, и он решил подождать ребят, укрывшись под нависающими скальными карнизами от пролетающих камней. Павленко уже спустился в бергшрунд, а Игорь всё оставался на одном месте и не двигался. Андрей тогда решил к нему подняться и выяснить, что случилось. Камни продолжали падать. Когда Андрей дошёл до Игоря, тот висел на верёвках мёртвый. Левая височная часть была пробита камнем. Видимо, камень попал ему в голову, когда он перестёгивался с одной закреплённой верёвки на другую и не смотрел вверх…
            Не стало Игоря. Особая несправедливость  была в том, что гора его убила после того, как он столько перенёс, достиг вершины, терпел боль от поломанного ребра, превозмогал слабость на спуске и почти дошёл до безопасного места. ПОЧТИ.
             Камни продолжали падать сверху, и Андрей понял, что и он может тут остаться навсегда. Всё, что он сумел сделать – это спустить тело до ближайшей скальной полочки и закрепить его верёвкой.
             На следующий день, 25 мая, последние восходители спустились в передовой базовый лагерь на 5300.
             26 мая все были в нижнем базовом лагере на 4500 и 28 мая вылетели вертолётом в Луклу, а затем в Катманду».
 
              В нынешнем году испытать себя на пике Макалу решили альпинисты Кубани.
       
	Кубанские восходители давно были готовы к восхождению на восьмитысячник. Только никто из руководства идею не поддерживал и денег на её осуществление не давал.
	Между тем Северная Осетия снарядила своих восходителей в Гималаи. Ростов-на-Дону  — тоже...
	Для кубанцев Гималаи стали реальностью лишь тогда, когда за организацию экспедиции энергично взялся генерал Юрий Агафонов. Без его убеждённости и решительности, уверенности и оптимизма, без его широкой известности и высокого авторитета — экспедиции не было бы.
	 Конечно, вершина может быть достигнута лишь спортивным талантом восходителей — их смелостью, выносливостью, мастерством, упорством и удачливостью. Но без организаторского таланта Агафонова не было бы возможности проявить эти качества в Гималаях.
	Первая кубанская экспедиция в Гималаи зарегистрирована в Министерстве туризма Непала, как международная российско-болгарская. В её составе 14 кубанцев, 6 болгар и 3 москвича, вернее зеленоградца. Лидер этой тройки Вячеслав Скрипко — известный восходитель, член президиума федерации альпинизма России. У него в Болгарии есть друзья — опытные альпинисты, которые в нынешнем году собрались на пик Макалу. Скрипко и его ребята решили к ним присоединиться. В одной из своих гималайских экспедиций Скрипко взошёл на восьмитысячник Чо-Ойю вместе  с болгарином Бобби Димитровым (именно он сейчас организует новую экспедицию) и с Женей Прилепой, который тогда жил в Таджикистане, а теперь уже несколько лет, как переехал на Кубань. Прилепа дружен с краснодарскими альпинистами – Иваном  Аристовым и его командой. Скрипко тоже знаком с кубанскими «снежными барсами», которые создали в Краснодаре горный клуб «Экстрем» и активно сотрудничают с Краснодарским юридическим институтом МВД России, осуществляя горную подготовку будущих офицеров милиции. Родилась идея объединённой кубано-московско-болгарской  экспедиции.
	Начальник Краснодарского юридического института МВД России генерал-майор милиции Юрий Агафонов согласился экспедицию возглавить.

	...Что за демоническая страсть к жизни «у бездны на краю» движет нами? В чём упоение, в чём прелесть, пафос и смысл в чём? Горы, пожалуй, более чем все другие стихии, представляют опасность для жизни человека. И альпинизм всегда связан со смертельным риском. Но стань он стопроцентно безопасным, никто не будет им заниматься. Ибо восхождения потеряют остроту. Значит, потеряют смысл. Как сказал Антуан де Сент-Экзюпери: «Мы дышим легко и вольно. Когда грозит опасность, вновь чувствуешь себя человеком!»
	Так или иначе, но периодически наступает душевное состояние, когда лишь у бездны на краю ощущаешь себя комфортно. Бесполезно пытаться объяснить это словами. Это можно лишь почувствовать. Это в человеке или есть, как музыкальный слух, или — нет.
	Как сказал один великий: «Лишь в своих альпинистских буднях эти люди живут полноценной жизнью. Когда мысль напряжена, кровь быстрее циркулирует в жилах, чувства обострены и весь человек становится более восприимчивым — тогда он слышит голоса природы, к которым до того был глух, видит красоту, которая открывается только отважным».
	Наши походы и восхождения, восхитительно бессмысленные и  бесполезные по законам обывательского благоразумия, таинственно и необъяснимо необходимы каждому из нас. Они замечательны тем, что являются не профессионально-производственной необходимостью, а непреодолимой духовной потребностью. Здесь всё — искренность. Восхождения не сводятся к примитивной погоне за разрядами, званиями и медалями. Это было бы кошмарно. Как работать исключительно ради заработка. 
	Мы можем в горах то, на что большинство людей не способны. Мы классные спортсмены. Профессионалы. Не в смысле зарабатывания денег  восхождениями.  А в лучшем, изначальном смысле слова — в отношении к идее.
	Каждый из нас точно знает, что он должен делать на маршруте — и умело неустанно делает. Каждый знает, чего он не должен, не имеет права делать — и никогда не делает.
	И каждый чётко ощущает и точно знает для чего это медленное, часто мучительное, но желанное движение через трудности в высь. И для каждого из нас. И для всей команды. И для Кубани. И для всей России.
	...А как прекрасно — слушать огромную тишину высоты и следить, как далеко внизу твоя тень скользит по медленно плывущим облакам...
	Что в итоге? Воспоминания. По здравому житейскому разуму — полный ноль.
	А по нашему разумению — ради этого стоит жить. Иногда и рисковать жизнью.
	Раз есть на Земле высокие горы, обязательно найдутся люди, стремящиеся к их вершинам.  И кубанцы не хуже других.  Мы тоже смелые и гордые.
	Большие горы ещё и большая политика — престиж страны, региона. Восхождения на восьмитысячники приравниваются к высшим мировым спортивным достижениям. Восходителей на высочайшие горные вершины меньше, чем олимпийских чемпионов. И чествуют их так же восторженно.
	Восхождение на высокую гору — всегда серьёзное, большое, трудное, на всю жизнь памятное событие. Большое настоящее приключение. В чём-то, конечно, заранее предпологаемое и прогнозируемое, но в деталях абсолютно непредсказуемое. И тем особенно интересное, завораживающее своей романтической таинственностью и неотвратимостью.
	Высотный альпинизм, как никакой спорт, одаривает открытиями в природе, в людях, в себе самом. Он — смесь науки и искусства, их психологическая и философская квинтэссенция. Это смесь холодной рассудочности, жёсткого аналитизма, прогматизма, и тонкой трепетной чувственности, поэтичности и романтизма – сгусток знаний, опыта и веры, сочетание трезвого расчёта и вдохновенности. Восхождениям на высочайшие горы нет аналогов, нет  альтернативы ни в одном виде человеческой деятельности.
	... Мы готовы в путь. Впереди — ширь горизонтов и простор небес. Дни непрерывной напряжённой работы, чередующейся бесконечно длящимися мучительными высотными ночами, не приносящими отдыха. И чередование надежды с неверием — уже на грани отчаяния.
	На восьмитысячнике экспедиция — как на космическом корабле — отрезана от всего мира. Рассчитывать можно лишь на себя. И уповать на то, что всё нужное есть, что ничто не забыто, что ничто не сломается, не порвётся и не потеряется. И никто не заболеет.
	Будет опасно. Очень трудно. И нервно. Но уж так устроено в жизни, что как бы ни было плохо, трудно, тревожно и непонятно, однажды всё обязательно улаживается. И приходит победа!	Или так и не приходит... Как бы этого не хотелось, как бы не казалось, что ты этого достоин, что сделал для успеха вполне достаточно и, вроде бы всё учел, всё предусмотрел и предвидел. Наша жизнь — как ломаная линия, как контур горной гряды — такая же непредсказуемая и неожиданная в своих крутых взлётах и провалах.
	Но, при любом итоге, у нас впереди свобода и воля, и радость отрытий. И энтузиазм, вдохновение и счастье желанной работы вверх. И, поэтому, может быть, даже опять молодость.



                                                        Кто есть кто: Мы

                                                                                                                                        Здесь с полслова понимают,
                                                                                                                           Не боятся острых слов,
                                                                                                                                        Здесь с почётом принимают
                                                                                                                           Оторви – сорви – голов.                                                                        
                                                                                                                                                                  В. Высоцкий

	Члены экспедиции – люди разные по социальному положению и по возрасту: самому старшему – журналисту Эдуарду Гончарову – 63. Генерал Юрий Агафонов на двадцать лет моложе. Возраст остальных колеблется между цифрами 29 – 50. Объединяет всех любовь к горам и умение работать в команде.
	Все болгары уже не раз бывали в Гималаях и поднимались на восьмитысячники.
	Наши – неоднократные призёры чемпионатов России по альпинизму, победители труднейших вершин Кавказа, Памира и Тянь-Шаня, «снежные барсы» - это почётное  звание присваивалось в СССР альпинистам, взошедшим на все высочайшие вершины страны — пики Коммунизма (7495), Ленина (7136), Е. Корженевской (7109), Победы (7437), Хан-Тенгри (7010).
	В составе экспедиции три команды  — кубанцы, болгары и москвичи (зеленоградцы).
	Все команды слаженные и схоженные — дружные. И рвущиеся в бой. Но не очертя голову — все отлично сознают, что ожидает наверху, чем грозит высота, что предстоит сделать, с чем придётся столкнуться, что преодолеть. Неумолимость гигантской Горы потребует мастерства — его восходителям не занимать, потребуется упорство — и его хватает. Предстоящий маршрут вполне по силам нашей экспедиции. Была бы погода. И удача. И здоровье не подвело бы.
       ...Грандиозная и грациозная, геометрически правильная пирамида пика Макалу, пятой по высоте вершины Земли, вздымается в небо из двух огромных ледниковых цирков, к которым ведут мощные ледопады. Со стороны Непала у Макалу два склона, ориентированные на запад и на юг. Крутизна их исключительно велика, фактически это стены. Они обрамлены острыми многокилометровыми, сильно заснеженными скально-ледовыми гребнями, круто поднимающимися к остроконечному вершинному конусу. Справа — Юго-Восточный гребень. Слева — Северо-Западный. Именно по этому длинному трудному пути предстоит восходить на вершину нашим альпинистам. Их ожидает промороженный, рыхлый, не прессующийся в ступени глубокий снег, крутой и чрезвычайно крепкий лёд, монолитные скалы. И очень, очень сильный ветер. И мороз. И огромная высота, где нечем дышать.
	Удастся ли кому-нибудь взойти на вершину?
	Все ли вернутся?..


                                                   Кто есть кто: Непал

                                                                                               Земля хотя и не родная,
                                                                                               но памятная навсегда.
                                                   
                                                   А. Ахматова
                                                   
	Эта маленькая древняя страна похожа на изящную резную шкатулку, полную драгоценностей.
	А ещё она — как трамплин в небо. Вернее как крутая лестница, ступени которой — террасы полей на склонах — влекут вверх к вершинам невероятных Гималаев. Здесь находится высочайшая гора Земли — Эверест и ещё семь из четырнадцати высочайших вершин, высота которых превышает восемь тысяч метров.
	На двухстах километрах протяжённости страны с юга на север высота над уровнем Индийского океана возрастает от шестидесяти метров равнинных до почти девяти километров Эверестовых. При этом джунгли субтропиков стремительно превращаются в пустыню, затем в тундру, затем в вечные снега и ледники: от жары и ливней — к арктическим метелям и морозам; от обезьян, слонов, носорогов, тигров и крокодилов — к длинношерстным якам, горным баранам, к синим тибетским медведям и «снежному человеку».
	Издревле Непал считается местом обитания «снежного человека». Зовут его здесь йети, в переводе — «человек, живущий в скалистых местах». Ещё в 15 веке итальянский купец, путешествуя по здешним местам, описал в дневнике некое странное животное, похожее на дикого человека.
       Проникшие в Гималаи англичане поначалу приняли красочные рассказы местных жителей о йети за народные предания и легенды. Но в 1899 году сэр К.Уоделл, специалист по Тибету, обнаружил в горах загадочные следы, которые могли быть оставлены этими дикими мохнатыми людьми, живущими среди вечных снегов. Йети неоднократно фигурирует в настенных росписях местных монастырей. В шерпском монастыре Кхумбу хранится его скальп. Фрагменты скелета йети есть в монастырях в Намче-Базаре и Пангбоче.
	В 1921 году британский генерал Говард Берн видел на склоне Эвереста двигающиеся по крутому снегу тёмные фигуры, похожие на людей. И затем нашёл в этом месте огромные следы босых ног. Позже гигантские  человеческие следы видели в высокогорных снегах известные альпинисты Френк Смит, Тильман, Джон Хант. Поисками йети в Гималайских горах занимались крупные научные экспедиции, организованные американским миллионером Томом Сликом и лондонской газетой «Дейли Мейл». Обнаружить «снежного человека» не удалось, но его следы учёные находили много раз.
	Дважды видел следы йети первовосходитель на Эверест великий шерпа Тенцинг Норгей — в 1946 году на леднике Зему в районе Канченджанги и в 1952 году у северного подножья Эвереста на леднике Ронгбук.
	Его отец, очень достойный человек, вовсе не выдумщик, утверждал, что дважды встречался с этим странным животным. Впервые — на леднике Барун, около горы Макалу. Он столкнулся с ним неожиданно и так близко, что видел его совершенно отчётливо. Йети напоминал большую обезьяну, с той разницей, что у него были очень глубоко сидящие глаза, а голова заострялась к макушке. Тело животного покрывала серая шерсть, причём росла она очень примечательным образом: выше пояса  — вверх, ниже пояса — вниз. Человек и йети испугались друг друга. Зверь круто повернул и стал карабкаться вверх по крутому склону, издавая резкий свист, затем скрылся. Второй раз йети встретился на леднике Ронгбук под Эверестом.
	Непальцы утверждают, что существуют йети двух видов: метрей - людоед, и чутрей, который поедает только животных. Из них чутрей якобы крупнее, напоминает большого бурого медведя. Некоторые учёные так и считают, что йети не что иное, как вид медведя. Другие специалисты утверждают, что это обезьяна.
	В 1974 году лагерь японской альпинистской экспедиции, а в 1980 году лагерь поляков посещало неизвестное существо, напоминающее огромного мохнатого человека. На снегу возле палаток остались его следы ужасающих размеров. Попытки фотографировать и преследовать таинственное существо успеха не имели.
	Кстати, в Непале запрещена любая охота. Даже король не охотится.
	Все животные и растения, все уникальные природные объекты, исторические памятники и памятники культуры находятся под охраной государства. А вся страна под охраной ЮНЕСКО.
	Площадь государства Непал 147,2 тысячи квадратных километров. Горы занимают 87 процентов территории. Население 18 миллионов человек. В городах из них живёт лишь около 10 процентов.
	Люди в Непале делятся на две главные этнические группы: индоарийскую и тибето-гималайскую. Первые стройны, изящны. У них большие глаза, тонкие черты лица и коричнево-фиолетовый цвет кожи. Мужчины бородаты (если им так хочется). Женщины восхитительны и очаровательны.
               Представители второй группы низкорослы, плосколицы, широкоскулы и узкоглазы. Их кожа имеет цвет старой бронзы. Борода у мужчин не растёт (как бы им этого не хотелось). Женщины очаровательны и восхитительны.
	До недавнего времени среди непальцев бытовали ранние браки. Как правило, девочки выходили замуж в 10—12 лет. Современный закон запрещает детские браки. Минимальный возраст для замужества — 18 лет; при согласии родителей на брак девушки — 16 лет. А возраст для женитьбы — 21 год;  при согласии родителей жениха — 18 лет. Законом запрещены браки, если разница в возрасте между мужчиной и женщиной больше 20 лет.
	В Непале жёны не обращаются к мужьям по имени, а называют их почётным словом «шримет». И мужья не произносят имя жён, а называют их «шримати». «Шри» — означает «господин, властелин, властительница, госпожа». Самое почётное обращение «шрипац» (пац — пять), т.е. «пятикратный властелин» - так обращаются к королю и к собственному отцу.
	И мужчины и женщины (не все, но очень многие) носят посреди лба красное пятнышко — тику. Его наносят специальной красной краской по утрам после молитвы.
	Традиционной одеждой непальских женщин является сари — длинное цветное полотнище из хлопка, шёлка, а теперь уже и из нейлона. Половиной длины сари обёртывают бёдра, а оставшаяся часть перебрасывается через левое плечо, ниспадая по спине красивыми складками. Яркая блузка без пуговиц, крепится на тесёмках. Блузки короткие, симпатично открывающие пупок.
	В высокогорных районах женщины носят длинные свободные серые или коричневые платья с широкими вертикальными складками. Украшением служит цветной полосатый передник и пояс с большой серебряной, бронзовой или медной бляхой, богато орнаментированной. И, конечно, на равнине и в горах на женщинах бусы, колье, кулоны, серьги, браслеты. Многие носят золотые висюльки, продетые в нос и свисающие до верхней губы. Наверняка мешают сморкаться и целоваться, но красиво. К левой ноздре часто прикрепляют золотую серёжку. В Катманду богатые дамы предпочитают  носить на левой ноздре обрамлённый золотом бриллиант. Его размер пропорционален достатку супруга. Ножные браслеты изготавливаются из серебра, ручные — из золота.
	Мужчины одеваются кто как, больше склоняясь к европейскому стилю. В столице влияние западной моды очень ощутимо. Джинсы, покорившие весь мир, и в Катманду стали обычными не только для непальцев, но и для непалок. Хотя девушка на мотороллере или за рулём автомобиля выглядит гораздо красивее в сари.
	В Непале более ста различных партий и политических движений. Несколько коммунистических партий, чем-то друг  от друга отличающихся. Есть маоистская партия. Есть партии солнца, дерева, воды. Но эта кажущаяся политизированность никак не влияет на многовековой уклад жизни. И большинство непальцев беззаветно любят и уважают своего короля.
	В Непале конституционная монархия: глава государства — король, высший законодательный орган — парламент. Имя ныне правящего короля — Бирендра Бир Бикрам Шах Дев. Столица государства — город Катманду. Он расположен на высоте тысяча триста тридцать шесть метров над уровнем океана. В Катманду множество великолепных древних храмов и потрясающе красивых старинных дворцов. Поражает изумительная отделка и украшения фасадов дворца, в котором живёт живая богиня Кумари. Она избирается среди пятилетних девочек в соответствии со сложными и даже жестокими требованиями. Претендентки проходят многие испытания — трудные, неприятные и небезопасные. Богиней становится лучшая из них. Её поселяют во дворце, наглухо оградив от общения с обычными людьми. Живая богиня общается лишь с духовенством, близкими родственниками и несколькими избранными сверстницами из своей касты. Достигнув половой зрелости, богиня сдаёт свои полномочия юной преемнице и старается уехать из Непала, потому что (по сведениям из местных, хорошо информированных источников) бывшая богиня, став женой, приносит в дом несчастье. А за границей, где её никто не знает, есть шанс счастливо выйти замуж.
	Многие потрясающе красивые древние скульптуры стоят прямо на улицах города. Вокруг них с оглушительным шумом кишат пешеходы, такси и рикши, собаки и обезьяны. И гордо, невозмутимо стоят всегда поперек пути коровы, считающиеся в Непале, как и в Индии, священными животными. Корова олицетворяет здесь земные воплощения богини плодородия и благополучия Лакшми, жены бога Вишну. За убийство коровы, даже неумышленное, преступник наказывается тридцатью тремя годами тюрьмы. Но эта священность ощутима лишь в городе. А в деревне корова и есть корова — её и лозиной стегают, и землю на ней пашут. Однако говядину не едят. И коров и яков не убивают — шкуры с них снимают, когда они погибают или умирают естественной смертью.
	Основную статью государственных доходов составляет туризм. Туристский бум, начавшийся в восьмидесятых годах, внёс в почти средневековый уклад жизни Непала большие перемены, заметно осовременив страну. Многочисленные туристские агентства предлагают желающим любые путешествия — от скромного катания на слонах в Национальном парке Читван до восхождений на вершины гималайских восьмитысячников. Цены в Непале низкие, преступности нет, и десятки тысяч туристов с удовольствием едут сюда со всех сторон света.
	Из Катманду начинаются все трекинги и экспедиции: восхождения, сплавы, велосипедные и джипинговые путешествия.
	Дорог в Непале очень мало, и передвижение происходит в основном по тропам. И большинство грузов в стране не перевозится, а переносится на спинах носильщиков — портеров. Грузы они носят в плетённых из тростника конических корзинах, которые на спине удерживаются не наплечными ремнями, а широкой лямкой, проходящей через лоб. Мы попробовали – очень неудобно. 
       Непал страна пешеходная. Тропы здесь являются национальным достоянием и поддерживаются в идеальном порядке. Они аккуратно вымощены камнями и на крутых участках сделаны ступеньки. Расстояния здесь измеряются не километрами, а временем для их прохождения. Через каждые 25-30 минут пути рядом с тропой встречаются  специальные скамьи для отдыха. Скамья, это два разновысоких уступа, сделанные из камней или из дерева, либо выкопанные в склоне. На нижний уступ садится путник, на верхний встаёт его корзина или рюкзак.
	Ещё на тропе часто встречаются стены из камней с высеченными на них словами молитв. В этих местах тропа раздваивается, огибая святыню с обеих сторон. Обходить нужно всегда слева. Дело в том, что у непальцев «чистой» считается правая рука, а левая - «грязная». Потому только правой рукой можно  касаться религиозных святынь.
	В Непале государственная религия — индуизм. Но не менее широко распространён буддизм. Ещё бы! Великий Будда (в юности - принц Сиддхартха Гаутама) родился именно здесь, в Непале в 6 веке до нашей эры в местечке Лумбини. Став взрослым, наследный принц неожиданно ушёл из королевского дома, чтобы постичь реальную жизнь. Много скитался, голодал, двенадцать лет провёл в состоянии медитации, обрёл просветление и достиг высшего совершенства. В центре его учения — четыре «благородные истины»: желание, которое порождает страдание; само страдание; путь к освобождению от страдания; и – нирвана, когда дух и материя едины — само освобождение.
	Буддизм и индуизм мирно сосуществуют. И в повседневной жизни непальцев, в их празднествах и ритуальных обрядах даже перемешиваются. И не мешают друг другу, а помогают и друг друга дополняют. Может быть, именно поэтому непальцы так оптимистичны и всегда веселы — при такой-то мощной многобоговой поддержке!
	Непальцы с одинаковой почтительностью относятся и к буддистским, и к индуистским божествам. Ведь и бог Вишну в своей девятой инкарнации был Буддой. Тут полное взаимопонимание и нет никаких религиозных распрей ни между людьми, ни между божествами. В Гималаях места хватает всем; в Непале всем хватает любви, внимания, уважения и понимания.
	Непальцы — люди глубоко верующие, и это им помогает в жизни. Они  твёрдо знают, что всё происходит по высшей воле. Они убеждены, что жизнь совершенна и всё в ней устроено именно так, как должно быть. У них строгая кастовость. И если кто рождён грузчиком, то ему полицейским или учителем никогда не стать. Обижаться на судьбу и стараться её улучшить — страшный грех. Надлежит жить так, как живётся. И этому радоваться. Изменить своё социальное положение в Непале никто не вправе. Потому никто и не тратит на это ни время, ни нервы. И все живут радостно.
	И на молитвы они много времени не тратят. Процесс моления предельно упрощён и механизирован. Произносить мантры необязательно. Достаточно крутнуть молельный барабан с вложенным в него священным текстом. Или вывесить на ветер молитвенные флаги, с начертанными на них мантрами. Голубые флаги символизируют небо, белые — облака, зелёные — воду, жёлтые — землю, а красные — огонь. Молитвы сами собой слетают с трепещущих флагов и возносятся с ветром к божественным небесам, отстаивая там интересы молящихся. Религия здесь не запугивающая, не давлеющая, не требовательная. Она добра, приветлива и заботлива. И в людях живёт не вера в Бога, а знание и понимание его, прямое, достоверное его ощущение. От нас требуется жить под девизом «Делай добро». А они живут по закону «Не сделай зла».
	Тела своих покойников непальцы не предают земле, а сжигают. В прошлом многие женщины после смерти мужа совершали самосожжение на его погребальном костре. Лишь в 1920 году этот жестокий обычай был упразднён особым декретом. Непальцы верят в инкарнацию — в то, что со смертью жизнь не заканчивается, что она — цепь превращений, перерождений. Потому все очень легко, без трагизма относятся к смерти, как родственников, так и своей собственной. Траурный цвет в Непале — белый.
	Никому не дано знать, кем ему предстоит возродиться в следующей жизни, может быть кроликом, а может удавом. Или даже королём. Но можно стать деревом. Или даже камнем. Всё зависит от того, как ты прожил прошлую жизнь, какова твоя карма, много ли нагрешил. Потому здесь никто никого не обижает. И не только людей, а и священных коров, и вовсе не священных, но тоже полезных  коз, свиней, собак и кур. И даже совсем  бесполезных, противных обезьян не обижают.
	Непальцы очень радушны, приветливы, доброжелательны, уважительны и терпимы. Произносимое при встрече и расставании традиционное непальское приветствие «Намастэ» в переводе означает «Я приветствую в твоем лице Бога».
	Их жизнь сурова, трудна и полна лишений. Но хотя их страна официально признана одной из беднейших в мире, их никак нельзя назвать людьми несчастными. Потому что у них есть великие Гималаи и самобытная многовековая культура, вдохновлённая красотой природы, и создавшая новую красоту вокруг людей и внутри них. И ещё потому их невозможно считать несчастными, что сами непальцы себя несчастными вовсе не ощущают. Они наслаждаются каждым днём своей жизни, радуются каждой минуте и постоянно улыбаются, весело смеются и поют. Смеются и поют, купая детей под водопроводной колонкой, готовя на дымном костре свою скудную пищу. Поют и смеются, шагая с грузом босиком по глубокому снегу через высокий перевал, устраиваясь на ночлег под камнем на леднике, укрываясь лишь звёздным небом. И, обрабатывая землю тяжёлой мотыгой, непальцы смеются и поют...
	Возделывание земли в Непале поднято на уровень искусства. В течение многих столетий оно воздействует на лик земли, меняя его неузнаваемо. На горных склонах созданы тысячи тысяч террас и бесчисленное множество каналов для орошения посевов риса. Вся эта огромная работа выполнена примитивной мотыгой — трудолюбие у непальцев потрясающее. Причём земля преобразуется разумно, без нанесения ей вреда. Здесь нет нашей родной гигантомании и гордыни — никто не покоряет природу. Человек и природа сосуществуют в тесном созидательном взаимодействии.
	В сухой сезон года тёмно-серые тона террас контрастно выделяются на белом фоне горных вершин, поражая сложной и совершенной ритмической соразмерностью. Потом проливные муссонные дожди заливают окрестности, превращая их в водный ландшафт с множеством маленьких зеркальных озёр, поднимающихся по крутым уступам террас к отражающемуся в них небу. Затем очень скоро появляются всходы риса, похожие издалека на светлый мох. Они заполняют всё великое пространство бесконечным количеством оттенков зелёного цвета. Наконец наступает пора созревания, и рис приобретает  все оттенки пламени — от жёлтого цвета до оранжевого и красного.
	И сами непальские посёлки, построенные из естественных природных материалов, меняют свой облик от сезона к сезону, всегда сохраняя гармонию с окружающим пейзажем.
	Очень многие непальцы — мужчины, женщины и даже маленькие дети — заядлые курильщики. Бывает, что расплакавшегося грудного младенца мать успокаивает, сунув ему в ротик дымящуюся сигарету.
	Главное среди ежедневных детских занятий — помощь матерям в обеспечении семьи водой, сбор топлива для костра и сбор корма для скота.
	Лишь после того, как сделаны запасы воды, дров и кормов, начинается приготовление завтрака. Это сугубо женское дело. Часто завтракать семья садится уже в полдень. Первыми еду получают мужчины, затем мальчики, лишь потом женщины и девочки. Хозяйка ест после всех.
	Горячую пищу готовят лишь утром и вечером. Днём ограничиваются жареной кукурузой и пивом из проса.
	Мытьё посуды опять-таки сугубо женская обязанность. В качестве моющих средств используются зола из костра и мокрый песок.
	У мужчин свои дела. В зависимости от сезона они пашут, сеют, пропалывают, пересаживают рассаду, убирают урожай и готовят его для хранения, строят, кроют крыши, сооружают загоны, делают ограды, плетут корзины и маты, торгуют. Торгуются непальцы вдохновенно. Если покупатель не торгуется, то продавец недоволен.
	Вечером опять нужно принести воду и дрова. А после ужина, когда посуда вымыта, взрослые и дети усаживаются вокруг огня, курят, беседуют, смеются и поют, пока их не сморит сон.
	Долины и горы Непала заселены уже несколько тысячелетий. Многие народы «первопоселенцы» живут здесь до сих пор: невари, таманги, гурунги, магари, лимбу, рай. Благодаря постоянной миграции из Тибета и Индии население страны представляет собой сложную мозаику рас, культур, каст, языков.
	В самой большой долине Непала Катманду уже много столетий живёт многочисленная народность — невари. Они не только земледельцы и животноводы, но и резчики по камню, по металлу и кости, прекрасные зодчие. Бесчисленные архитектурные и скульптурные памятники — истинные шедевры в Катманду, Патане, Бхактапуре, Нагаркоте сделаны их руками. Именно они создали пагоду, ставшую архитектурным символом всей Юго-Восточной Азии.
	Не менее знамениты гуркхи. Они зарекомендовали себя потрясающе мужественными воинами. Во время войны 1814—1816 года они настолько поразили англичан своим воинским искусством и бесстрашием, что те, после победы над Непалом, стали рекрутировать его стойких защитников в свою армию. До сей поры сдача в наём солдат-гуркхов приносит Непалу ежегодно тридцать миллионов долларов.
	Гуркхи прославились не только на полях сражений, но и в горах — именно им принадлежит слава первовосходителей на многие вершины. И не только в Гималаях. В 1894 году два британских солдата — гуркхи Амор Сингх и Кхарбир Буратоки прошли по Альпам горный маршрут протяжённостью тысяча шестьсот километров, преодолев 39 перевалов и взойдя на 21 вершину. В Швейцарии одну из гор, на которую совершили первовосхождение, они назвали пиком Гуркха. Позже, уже в начале 20 века, в 1907 году именно Кхарбир Буратоки вместе с англичанами Лонгстаффом и двумя братьями Брокерель впервые в мире вступил на вершину высотой более семи тысяч метров — пик Трисул в Гималаях (7123). В общем, не случайно любимое оружие гуркхов — грозный боевой нож «кукри» стал, фактически, национальным символом Непала и самым популярным сувениром.
	Из всех каст, племён и народностей, обитающих в Непале, альпинистам чаще всего приходится общаться с шерпами. Это монголоидная раса. Шер-па — «люди с востока» — ближайшие родственники тибетцев. Они широкоскулы, узкоглазы. Это одна из народностей этнической группы бхотия, населяющей район Высоких Гималаев, прилегающий к Китаю. Около четырёх столетий тому назад перешли шерпы из Тибета на южный склон Гималайского хребта и живут здесь в небольших селениях, расположенных на высотах от трёх до четырёх с половиной тысяч метров.  Там, где обитают шерпы, в верховьях рек Имджа-Кхола, Арун-Кхола, Бхотеко-Си и моей однофамилицы – реки Дудко-Си, зимой выпадает до двух с половиной метров снега, свирепствуют бураны, мороз достигает тридцати градусов. Потому зимой шерпы из своих высокогорных посёлков спускаются пониже, пережидая стужу и метели в долинах.
	В суровом климате Гималаев — причина того, что шерпы всегда занимались в основном скотоводством и торговлей. Но и скромное земледелие у них есть. Пшеница даёт урожай на высоте до трёх тысяч метров, ячмень и картофель — до четырёх тысяч двухсот метров.
	Шерпы разводят яков — самых выносливых из вьючных животных. Без них жизнь людей в горах была бы немыслима.
	Тенцинг Норгей в своей книге «Тигр снегов» писал: «Як основа существования всех жителей Гималайского высокогорья. Он даёт почти всё необходимое для того, чтобы накормить человека и согреть его: шерсть для одежды, кожу для обуви, навоз для топлива, молоко, масло и сыр для питания, а иногда даже и мясо — хотя мне, возможно, не следовало говорить об этом, потому что более строгие буддисты осудят нас». Используются и кишки животных — из них изготавливают чрезвычайно прочные, не намокающие верёвки. А из костей и рогов делают украшения и всевозможные поделки.
	И вспаханные террасные поля на крутых склонах тоже результат труда яков. Ну и, конечно, лишь яки способны проходить с грузом через снежные перевалы высотой более пяти тысяч метров. Но, к слову сказать, и страшные же они, эти яки, жуткие, в своей угрюмой могучести. Встречаться с ними, остророгими, на тропе очень неприятно. Испытываешь сильную тревогу и внутреннее напряжение.
	У шерпов нет фамилий в нашем понимании. Их ребёнок получает имя не по какой-либо связи с отцовским именем, а по названию дня недели, когда родился. Дава — понедельник, Мингма — вторник, Пасанг — пятница... Часто к имени добавляют слово «Анг», что значит парень. Позже можно имя изменить без особых формальностей.
	Шерпы — горцы. Правильнее сказать – высокогорцы. Суровый климат и скудная природа высокогорья наложили чёткий отпечаток на уклад жизни этих людей, на их характер и даже на их физиологию. Они бесстрашны на горной крутизне, неутомимы и почти неподвержены гипоксии — воздействию кислородной недостаточности. С первых альпинистских экспедиций в Гималаи шерпы зарекомендовали себя несравненными и бесценными помощниками восходителей. И ныне они успешно работают в экспедициях высотными  носильщиками, получая зарплату и ещё дополнительно специальные премии, которые увеличиваются со сложностью и высотой маршрута, с весом поднимаемых грузов.
	Руководит работой шерпов сирдар. Это опытный человек, имеющий хорошую репутацию у местного населения и у официальных властей. Он обязательно грамотен, свободно говорит по-английски и, конечно, обязательно высококлассный альпинист. Он нанимает портеров и высотных носильщиков, управляет караваном, отвечает за график движения, за дисциплину, за сохранность экспедиционных грузов. Работа напряжённая, трудная, ответственная и, в здешних местах, очень почётная.
	Многие сирдары воистину легендарны, прославлены в истории Гималайских экспедиций. Шерпа Тенцинг Норгей обрёл всемирную известность после того, как вместе с сэром Эдмундом Хиллари впервые в мире взошёл на Эверест в составе британской экспедиции в 1953 году. Шерпа Наванг Гонбу стал первым человеком, побывавшим на высочайшей  вершине планеты дважды — в 1963 году с американцами и в 1965 году в составе индийской экспедиции. Шерпа Анг Фу впервые поднялся на Эверест дважды по разным маршрутам — в 1978 году с австрийской экспедицией с Южного седла, и в 1979 году с югославами по Западному гребню. А шерпа Мингма в 1982 году стал первым в мире человеком, побывавшим на вершине Эвереста трижды.
	Поднимаясь в Гималаи, мы за две недели пересекли Непал с юга на север. От высоты четыреста пятьдесят семь метров в посёлке Тумлингтар до Базового лагеря у подножия Макалу на высоте 5700. От субтропиков до вечных снегов. При этом наблюдали жизнь непальцев, находясь в самой гуще этой жизни.
	Конечно, наш цивилизованный быт богаче, комфортнее, сытнее, разнообразнее. И, конечно, для многих гораздо интереснее. Но жизнь непальцев проще, бесхитростнее и спокойнее. И, если вам понятно о чём я говорю, то поверьте, что я им завидую. Здесь осознаёшь, — чтобы быть уверенным, спокойным и весёлым вовсе не обязательно иметь много денег. 
	Но горечь и радость, знание и неведение, осознание и ощущение - у каждого человека абсолютно индивидуальны и неповторимы. Каждый  понимает мир посвоему. И каждый прав.
	Красота древней самобытной культуры Непала восхищает. Убогость и нищета жизни поражают. Трудолюбие, доброжелательность и жизнерадостность, жизнестойкость и высокое собственное достоинство людей рождают к ним глубокое уважение. Мы, в своей цивилизованной жизни, лишь теоретически знаем, что нельзя быть добрым и злым одновременно — добрым для одних и злым для других. Непальцы не раздваиваются. Они действительно искренне добры для всех. И постоянно устремлены вверх — по своим горным тропам, по своей религии, по жизни, по судьбе.
	...Вращаются молельные барабаны и трепещут флаги, вознося к небесам мантры. «Ом мани падмэ хум!» — «О, божество в цветке лотоса!»— так звучит буддистская молитва.


Кто есть кто: Гималаи

                                                                Влачился день по выжженным лугам.
                                                                Струился зной. Хребтов синели стены.
                                                                Шли облака, взметая клочья пены
                                                                На горный кряж. (Доступный чьим ногам?)
                                                
                                                М. Волошин.

	Непал расположен на южных склонах Главного Гималайского хребта. Отделяя Декан и Индо-Гангскую низменность от Тибетского нагорья, Гималайская горная система протянулась в широтном направлении на две тысячи километров. Это не так уж и много — по длине Гималаи не превышают Тянь-Шань и почти в четыре раза короче Анд. Но, по высоте, Главный Гималайский хребет не имеет себе равных. В переводе с санскрита название «Гималаи» означает «Обитель снегов».
       Высочайшая вершина высочайшего хребта — Эверест. По-тибетски — Джомолунгма — «Богиня-мать Земли». По-непальски — Сагарматха — «Небесная вершина». Существует ещё несколько переводов названия: «Богиня-мать ветров», «Богиня-мать Вселенной», «Гора такая высокая, что через неё ни одна птица  не может перелететь». Это самая высокая гора на Земле, её высота восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров над уровнем моря.
             Сэр Джордж Эверест (1790—1866 гг.) — британский генерал - военный инженер, топограф, географ, исследователь. С 1818 года участвовал в проведении топографических съёмок на протяжённом отрезке меридиональной дуги в Индостане. Опубликовал большой подробный отчёт об итогах этой сложной, важной работы. С 1830 по 1843 год возглавлял Геодезическую службу Индии. Самоотверженный и мужественный труд Джорджа Эвереста высоко  оценили современники: он был избран членом ряда национальных академий наук, многих научных обществ, а в 1856 году его имя было присвоено высочайшей вершине планеты.
	Парадоксально, но факт: грандиозный Гималайский хребет не является водораздельным. Реки здесь текут в сторону более высоких гор и  рассекают их. Феномен объясняется относительной молодостью Гималаев. Русла непальских рек более древни, чем горы. Реки текли с Тибетского нагорья на юг к Индийскому океану ещё до начала поднятия Гималайского хребта. И, в процессе тектонического вздымания горных масс, реки успевали их размывать, углубляя свои долины, постепенно превращая их в глубокие каньоны с отвесными стенами.
	Считается, что миллионы лет тому назад на месте нынешних Гималаев и Тибета плескалось море. Поверить в это трудно, но приходится – мы с Эдиком Гончаровым находили в Тибете, по пути к Эвересту, древние окаменелые морские ракушки. Гималайский хребет возник в результате надвига друг на друга материковых платформ: одной со стороны Индии, другой — со стороны Китая. Тибетское плато оказалось севернее этого поднятия. Нынешние тибетские озёра — остатки древнего моря, вот почему они солёные. Встречное движение материковых платформ ещё не закончилось, Гималаи продолжают расти, поднимаются всё выше и здесь часты землетрясения. Даже слабые сейсмические толчки, совсем не заметные внизу, на высоте опасны камнепадами, лавинами, обвалами  льда, фирна, падением карнизов и сераков.
	Муссонные ветры бушуют здесь с мая по сентябрь, налетая на Гималаи с юго-востока. Они несут колоссальную массу влаги, которая на долины выливается ливнями, а на горы выпадает обильными снегопадами. Но высота снеговой линии здесь выше, чем в Альпах, в Саянах, на Кавказе, Тянь-Шане, Памире. Она колеблется в пределах 4500—5000 метров, повышаясь в районе Эвереста до 6000. Стена Гималаев является естественным барьером на  пути муссонных ветров на север. Потому Тибетское нагорье представляет собой суровую безводную пустыню, исхлёстанную свирепыми ветрами, врывающимися сюда сквозь гималайские седловины.
	Климатические особенности определяют здешнюю флору и фауну. На северных склонах растительность скудна и животных мало. Но на склонах, обращённых к югу, животный мир богат и разнообразен, и растений насчитывается почти 22 тысячи видов. Южные склоны Высоких Гималаев покрыты джунглями. На высоте 2500—3600 метров множество рододендронов. Они цветут с февраля по май. У нас рододендрон – низкорослый кустарник. А здесь – полноценное дерево. Рододендроновые деревья часто покрывают целые склоны, образуя цветущий лес. Каждое дерево похоже на гигантский букет красного, розового или белого цвета.
	Рододендрон — Лали Гурас — национальный цветок Непала. Его изображение входит в государственную эмблему, его силуэт присутствует на монетах, марках, конвертах и открытках. Цветы рододендрона используются для религиозных ритуалов и при свадебных обрядах.
	А выше рододендронов – по склонам россыпи эдельвейсов. В Европе эдельвейс считается одним из редчайших цветов и внесён в международную «Красную книгу». У нас на Тянь-Шане по эдельвейсам пасутся коровы. На южных склонах Гималаев эдельвейсов множество, здесь они покрывают долины сплошным ковром.
	Почти все высочайшие горы планеты находятся в Гималаях. Здесь место стыка Земли с Космосом, здесь сильнейшая положительная энергетика. Здесь место физических и духовных путей величайшей трудности, место проявления высочайшего мужества и отваги, выносливости и увлечённости.
	Первое альпинистское восхождение в Гималаях состоялось в 1818 году. Группа англичан под руководством Д. Джерарда поднялась на вершину высотой 5916 метров.
	В начале второй половины 19 века, во время геодезических работ, британскими военными топографами совершено 37 восхождений на вершины, превышающие 6000 метров.
	Имеются неподтвержденные сведения, что первое восхождение на семитысячник было совершено группой британских военнослужащих-гуркхов и офицером-англичанином из состава Военно-топографической службы Индии, ещё в шестидесятых годах 19 века. С целью установки на вершине геодезического знака, они поднялись на пик Шиллу (7025), одну из вершин Пенджабских Гималаев.
	В этот период предпринимаются и первые попытки восхождений на восьмитысячники. В 1892 году английская экспедиция во главе с М. Конвеем провела разведку и наметила путь восхождения на гору
 К2 - Чогори  (8611) в Каракоруме — вторую вершину мира. В 1902 году сюда прибыла международная экспедиция во главе с О. Эккенштейном. Восходители из Англии, Швейцарии и Австрии, предприняв попытку подъёма на К2 по Юго-Западному гребню, сумели достичь высоты 6000. При этом обе экспедиции обследовали также пути возможных восхождений на расположенный рядом Броуд-Пик (8047). В 1895 году английская экспедиция, возглавляемая А. Муммери, пыталась взойти на Нангапарбат (8125) и достигла высоты 6100. Следующая английская экспедиция, руководимая  Д. Фрешфильдом, нацелилась на Канченджангу (8583) по Северо-Восточному гребню но, несмотря на героические усилия, отступила перед непреодолимыми трудностями.
	Первая зарегистрированная победа над семитысячником отмечалась в 1907 году, через 120 лет после возникновения альпинизма — известный британский восходитель Том Лонгстафф с опытными альпийскими гидами братьями А. и Х. Брохерель и с местным проводником  гуркхом Карбиром Буратоки взошли на пик Трисул (7123). Они открыли эпоху великих гималайских восхождений 20 века. С этого момента и началась, собственно, борьба за восьмитысячники. Её история насчитывает более ста экспедиций, окончившихся безрезультатно. Многие из них, к сожалению, завершились трагически. Наибольшего успеха добились британцы на Эвересте. В 1924 году Джордж Меллори и Эндрю Ирвин достигли на нём высоты  более 8600, а Е. Нортон —  8565. В 1933 году П. Уин-Харрис, Л. Уэйгер и Ф. Смит также поднялись на Эвересте до высоты 8565. Восьмикилометровая высотная отметка была преодолена уже не раз, но ни один из штурмов не приводил пока восходителей на вершину восьмикилометровой горы.
	Лишь в 1950 году удалось победить первый восьмитысячник. На вершину Аннапурна (8078) взошли французские альпинисты Морис Эрцог и Луи Ляшеналь. Великое это достижение потребовало от них колоссальных усилий и огромных страданий. За счастье осуществления давней мечты всех альпинистов Земли, французы заплатили  жестокими обморожениями и ампутациями.
	В 1953 году участники британской экспедиции, руководимой полковником Джоном Хантом, новозеландец Эдмунд Хиллари и шерпа Тенцинг Норгей взошли на Эверест (8848). В этом же году австриец Герман Буль в одиночку взошёл на Нангапарбат (8125).
	В 1954 году итальянцы А. Компаньоне и Л. Лачеделли достигли вершины К2 - Чогори (8611). А члены австрийской экспедиции Г. Тихий, С. Йохлер и шерпа Пасанг Дава Лама поднялись на Чо - Ойю (8189).
	И в 1955 году две экспедиции добились успеха. Французские альпинисты под руководством Жака Франко стали победителями Макалу (8463), причём на вершину взошли девять человек: Ж. Кюзи, Л. Террай, Ж. Франко, Г. Маньон, шерпа Гиальцен Норбу, Ж. Бувье, С. Купэ, П. Леру, А. Виалат. А участники руководимой Чарльзом Эвансом британской команды, Г. Бенди, Д. Браун, Н. Харди и Т. Стречел победили Главную вершину Канченджанги (8597).
	Стремление восходить на восьмитысячники  всё нарастало. В 1956 году на милость победителей сдались уже несколько гигантских вершин. Швейцарцы Э. Рейсс и Ф. Лухсингер взошли на Лхоцзе (8511), а их соотечественники и товарищи по экспедиции Э. Шмид, Ю. Мармет, А. Рейст и Г. Гунтен повторили восхождение на Эверест с Южного седла. Упорные японские альпинисты в четвертый раз штурмовали Манаслу (8156), и на этот раз добились успеха: на вершину поднялись Т. Иманиси, К. Като, М. Хингета и шерпа Гиальцен Норбу. В это же время австрийцы Ф. Моравец, С. Ларх и Х. Вилленпарт достигли вершины каракорумского гиганта Гашербрум-2 (8035).
	В 1957 году австрийские восходители М. Шмук, К. Димбергер, Ф. Винтершталлер и Г. Буль победили Главную вершину Броуд - Пика (8047).
	В 1958 году наконец-то добились успеха и американцы, уже давно включившиеся в борьбу за восьмитысячник. На каракорумскую вершину Гашербрум-1 (Хидден-пик) (8068) взошли П. Шенинг и А. Кауфман.
	В 1960 году большого успеха добились швейцарские альпинисты А. Шельберт, Е. Фурер, П. Диннер, К. Димбергер, М. Ваушер, Н. Вебер и шерпы Ньима Дорье и Наванг Дорье, взошедшие на пик Дхаулагири (8172). Он сопротивлялся атакам восходителей 10 лет.
	В 1964 году многолюдная китайская экспедиция в количестве 195  человек штурмовала последний непобеждённый восьмитысячник Шиша-Пангма (Гозаинтан) (8013). Десяти восходителям ценой неимоверных усилий удалось достичь вершины.
	Так за 15 лет, со дня первого восхождения на гору такой высоты, все восьмитысячники планеты оказались побеждёнными. На некоторые из них за это время было совершено несколько восхождений. Напряжённая борьба за их достижение оказалась длительной — на покорение четырнадцати высочайших вершин Земли потребовалось более 70 лет, считая с экспедиции М. Конвея. Обморожениями, травмами, увечьями, болезнями и десятками жизней самых сильных и смелых людей заплатило человечество за выход на Крышу Мира.
	…Восхождения на восьмитысячники трудны необычайно. Обусловлено это рядом факторов, среди которых важнейшими являются суровые климатические условия высокогорья и физиологические возможности человеческого организма.
	Среди климатических особенностей высокогорья — очень низкие температуры и ураганные ветры. С мая по август с Индийского океана дуют мощные влажные ветры - муссоны, приносящие в горы жестокие снежные бураны. Потому восхождения на гималайские вершины проводятся, как правило, во время двух чётко ограниченных периодов относительно стабильной погоды: с марта до середины мая и с сентября по ноябрь.
	Но и в самые благоприятные для восхождения периоды, выше 8000 восходители подвергаются воздействию ветра скоростью до 150—200 километров в час и 35—40-градусным морозам. Из-за недостаточности насыщения крови кислородом наступает гипоксия – «горная болезнь», опасная серьёзными физическими и психическими расстройствами. К тому же недостаток кислорода в тканях организма приводит к быстрому его переохлаждению.
	Крайняя трудность восхождений на восьмитысячники требует от восходителей концентрации и напряжения всех сил. И все мысли сосредотачиваются на решении сиюминутных задач, направлены на преодоление сложного и опасного рельефа, непогоды и плохого самочувствия. Нет здесь места и нет возможности для праздного созерцания и отстранённого философствования. Но предельно трудная работа дарит чувство необычайного удовлетворения и восторга.
	Борьба за высочайшие вершины продолжается, и совершаются новые восхождения по всё более сложным маршрутам. И в период муссонов, и зимой. И уже без использования кислорода — применение его считается теперь неспортивным.
	Итальянец немецкого происхождения Рейнхольд Месснер первым взошёл на Эверест в одиночку без кислорода в муссонный период. Причём поднимался он в альпийском стиле — без предварительной обработки маршрута, без установки промежуточных высотных лагерей.
	Поляки первыми взошли на восьмитысячник зимой.
	В 1981 году Р. Месснер успешно завершил рекордную серию восхождений на все четырнадцать восьмитысячников Земли.
	Поляк Ежи Кукучка повторил этот выдающийся результат в 1987 году. Через два года он погиб в очередной экспедиции, во время восхождения на Лхоцзе (8511) по новому маршруту.
	Швейцарец Эрхард Лорентан, достигнув вершины Канченджанги 5 декабря 1995 года, стал третьим человеком планеты, взошедшим на все её высочайшие горы.
	В этот же день и француз Бенуа Шамоикс пытался взойти на Канченджангу, тоже свой последний рекордный восьмитысячник, но погиб при штурме.

	Наши альпинисты впервые появились в Гималаях в 1982 году. И сразу заявили о себе в полный голос, совершив первопрохождение Юго-Западной стены Эвереста (Руководитель Е. Тамм). Через 7 лет состоялся наш второй выезд в Гималаи. И вновь удалось решить одну из труднейших восходительских проблем региона — был совершён полный траверс четырёх вершин Канченджанги (Руководитель Э. Мысловский). В 1990 году совершено первопрохождение Южной стены Лхоцзе (Руководитель С. Бершов). С этого года наши альпинисты уже регулярно появляются в Гималаях, уверенно восходят на легендарные вершины, совершают ряд первопрохождений. Среди наиболее впечатляющих: Ама-Даблам по Юго-Восточному склону (Руководитель В. Башкиров), Аннапурна Южная (зимой) по Южному контрфорсу (Руководитель В. Башкиров), Аннапурна по Южной стене (Руководитель С. Бершов), Барунцзе по Западной стене (Руководитель В. Першин), Дхаулагири по Юго-Западной стене (Руководитель Ю. Моисеев), Чо-Ойю по Восточному гребню (Руководитель В. Першин), Макалу по Западной стене (Руководитель С. Ефимов), Чо-Ойю по Северо-Восточному ребру (Руководитель Г. Котов), Аннапурна по Северной стене (Руководитель А. Глушковский).
	Но, несмотря на эффектные успешные восхождения, горы остаются трудными и опасными. И высота всегда высота. И ветер, и мороз, и крутизна – враждебны, как и раньше. Успеха приходится добиваться неимоверными усилиями. И успех возможен, только если повезёт.
	«В Гималаях всё слишком огромно. В этих гигантских горах непогода длится долго. Соответственно нужно длительное время, чтобы установилась хорошая погода, благоприятная для восхождения. Здесь возможности для человека много хуже, чем в других горах. Солнце жжёт сильнее, штормы злее, подходы длиннее. Всё здесь чрезмерно»…
	Любое успешное восхождение на любой восьмитысячник было, есть и всегда будет выдающимся организационным, коллективным достижением. И великим личным  подвигом.



                                           Кто есть кто: Наша Гора

                                                       Страшный мир пустоты, ярости и ужаса, какой-то 
                                                       мстительный кошмар. Бьёт, сечёт, замораживает.                            
                                                       Колющий снег слепит и душит.
Д. Моусон

	Макалу (Макалуфенг) (8463) входит в число пяти самых высоких горных массивов мира. Это колоссальная пирамида великолепной архитектоники, гармоничная во всех пропорциях и изысканно элегантная в любом ракурсе. Не много на Земле гор такой красоты, такого эстетического совершенства.
	Пик Макалу открыт в 1849 году индийской топографической экспедицией. Известный исследователь Гималаев П. Виттоз считает, что название Макалу произошло от слова Маха-Кала — одного из санскритских имён индуистского бога Шивы. Это название может быть переведено, как «Великое Время».
	Местное название Горы в переводе означает «Чёрный Великан». Это соответствует действительности, если иметь в виду ее верхнюю часть. Со всех направлений вершина выглядит тёмной, так как почти всегда бесснежна из-за крутизны и сильных ветров. Тёмные скальные породы, резко контрастируя с ослепительными снегами, на фоне неба кажутся чёрными. Но когда я писал Макалу, бывали моменты, что освещённые солнцем скалы были светлее неба. Пока наехавшие на солнце облака не загоняли скалы в тень.
	Гора представляет собой гигантский, ребристый гранитно-гнейсовый массив в шестнадцати километрах юго-восточнее Эвереста в Махалангур-Гимале (Восточный Непал) — 27 градусов 53 минуты северной широты, 87 градусов 5 минут восточной долготы. Это грандиозное горное поднятие резко возвышается над окружающими хребтами и вершинами. Со своего грандиозного пъедестала пик Макалу поднимается двумя вершинами: Макалу Главная (8463) и Макалу Юго-Восточная (8010). Массив имеет три крутых ребра — Западное и Юго-Западное, спускающиеся к леднику Барун, и Восточное, спускающееся к леднику Макалу. На северо-восток отходит отрог с расположенным в нём массивом Чомолонзо (7815). Между рёбрами расположены отвесные стены, постоянно гремящие лавинами, камнепадами и ледовыми обвалами.
	Район массива Макалу имеет значительное оледенение. Вдоль его юго-западных склонов стекает ледник Барун. На севере — крупный ледник Чомолонзо — приток ледника Канчунг. С восточных склонов, в сторону реки Арун, спускается обширный ледник Макалу.
	В 1921 году британская экспедиция под руководством Говарда Бьюри произвела визуальную разведку, сделала описание района Макалу и осуществила первую фотосъёмку.
	В 1951 году группа восходителей Британского Эверестского комитета под руководством Эрика Шиптона провела углублённую альпинистскую разведку возможных маршрутов восхождения на вершину с южной (непальской) стороны.
	Первые попытки восхождения предприняты в 1954 году. Американская экспедиция, руководимая Вильямом Сэйром, штурмовала Гору по Юго-Восточному гребню. Восходители Ансольд и Лонг сумели достичь высоты 7056. Но начался муссон, и они отступили.
	В это время британско-новозеландская экспедиция, руководимая героем Эвереста, прошлогодним восходителем на высочайшую вершину Земли Эдмундом Хиллари, основательно разведала северные (тибетские) склоны «Чёрного Великана». Совершив более двадцати восхождений на расположенные поблизости шеститысячники, альпинисты провели подробную рекогносцировку и наметили возможный маршрут восхождения на Макалу с севера. В направлении Северного седла — высокой перемычки между Макалу и стоящим севернее пиком Кангчунгцзе (7649) — им удалось подняться до высоты 6700. При этом Хиллари и Мак-Фарлейн провалились в ледовую трещину и получили тяжёлые травмы.
	После окончания периода муссонов на эти склоны поднялась французская экспедиция  под руководством Жана Франко. Достигнув Северного седла, восходители Л. Террай и Ж. Кюзи поднялись по Северному гребню до высоты 7880. Но, из-за ураганного ветра и тридцатиградусного мороза, они вынуждены были прекратить восхождение.
	Но в следующем году французы добились великолепного успеха. Экспедиция Жана Франко, пользуясь усовершенствованными кислородными приборами, ценой огромных усилий сумела преодолеть Северо-Западный гребень Макалу. Первыми людьми, ступившими 15 мая 1955 года на вершину «Чёрного Великана», стали Жан Кюзи и Леонель Террай. А вслед за ними с Северного седла достигли вершины  ещё семь восходителей – весь спортивный состав экспедиции.
	В 1961 году совместная британско-американская научно-спортивная экспедиция, руководимая Эдмундом Хиллари, пыталась повторить восхождение французов без использования кислородных аппаратов. Альпинисты Т. Невиссон, П. Мальгрю и шерпа Анулла поднялись по Северо-Западному гребню до высоты 8353, но отступили, совершенно обессилев, не дойдя до вершины ста десяти метров. Это были метры, отделявшие жизнь от смерти. У людей хватило мужества, силы воли и здравого смысла повернуть назад.
	В 1969 году, после предварительно проведённой разведки, на склонах Макалу работала экспедиция японских альпинистов. Безрезультатно.
	Весной 1970 года они снова пришли к Макалу. Экспедиция под руководством Иохеи Ито и Макото Хаара, при очень плохой погоде, штурмовала вершину по ещё никем не пройденному Юго-Восточному гребню – по пути, разведанному американцами в 1954 году. 12 мая Х. Таканака и И. Оцаки достигли Юго-Восточной вершины Макалу (8010). 20 мая связка Кавагучи - Гото, нацелившись на Главную вершину, дошла до высоты 8300, но из-за урагана отказалась от дальнейшего подъёма. Альпинисты провели жуткую ночь в ледяной трещине, но выжили и спустились. А 23 мая, используя недолгое улучшение погоды, вверх снова пошли Таканака и Оцаки. Они вышли из штурмового лагеря в 2 часа ночи с ничтожным запасом кислорода и времени, оставшегося до прихода муссона. В ста восьмидесяти метрах от вершины закончился кислород. Но альпинисты продолжили подъём и в 19 часов поочерёдно выбрались на остроконечную ледяную иглу вершины. В штурмовой лагерь обмороженные  восходители вернулись в 4 часа ночи. Живые!
	В 1971 году совершено третье восхождение. Руководимая Робером Параго французская экспедиция проложила путь к вершине по отвесному и прямому, как струна, Западному ребру. Восхождение проходило в жестокую непогоду. 23 мая, преодолев ураганный ветер, пургу и мороз, на вершину пробилась штурмовая связка Бернар Мелле—Янник Сеньёр.
	Осенью 1972 года югославская экспедиция под руководством Алеша Кунавера предприняла попытку восхождения по центру Юго-Западной стены. Из-за постоянных сильных снегопадов альпинистам удалось установить штурмовой лагерь на высоте 7650 лишь 22 октября. Связка Дянко Ажман — Матия Малежич вышла из него на решающий штурм, и трудным лазанием поднялась до 7950. Тут на Гору обрушился снежный буран. Связка повернула вниз, хотя уже были пройдены все сложнейшие участки стены, и оставалось всего чуть-чуть до Западного гребня.
	Весной 1973 года чехословацкая экспедиция, возглавляемая Иваном Галфи, упорно поднималась по трудным скалам крутого контрфорса Юго-Западной стены. До верха оставалось совсем немного, когда сорвался Ян Коуницки. Прекратив восхождение, друзья с огромным трудом и риском спустили его в палатку промежуточного высотного лагеря. Это всё, что им удалось сделать. Здесь, на высоте 7850, он через пять суток умер.
	Весной 1974 года австрийская экспедиция, руководимая В. Найритцем, поднимаясь по Южной стене, достигла высоты 6900. Но отступила из-за необычно рано начавшегося муссона.
	Осенью неудачей закончилась международная экспедиция, которой руководил Ф. Штамбергер. Несмотря на высокое мастерство и героические усилия альпинистов, непогода не пустила их выше 8100.
	Осенью 1975 года Алеш Кунавер вновь привёл югославскую экспедицию к Юго-Западной стене. На этот раз восходителям удалось добиться победы. Одолев стену, 6 октября на вершину поднялись Белак и Марьянс. Через два дня на новый штурм вышли ещё две связки. Но одна двойка попала под камнепад, и до вершины добрались лишь Ажман и Заплотник. 10 октября сквозь снежную бурю на вершину пробилась ещё одна связка – альпинисты Котник и Грошелю. 11 октября следующая двойка Довзан-Безлин пыталась достичь вершины. Но удалось это одному Довзану.  Безлин, совершенно обессилев, не смог преодолеть последние десять метров подъёма. На спуске, во время холодной ночёвки на высоте 8300, он обморозил ноги. Но, с помощью Довзана, сумел спуститься в базовый лагерь.
	Весной 1976 года на склонах Макалу работали одновременно экспедиции из Чехословакии и из Испании. Чехословацкая команда, руководимая Иваном Галфи, вновь поднималась по контрфорсу Юго-Западной стены. А испанцы пошли по «Японскому гребню». 8 мая группа чехословаков во главе с Яном Червинким, успешно преодолев почти трёхкилометровую стену, достигла Юго-Восточной вершины Макалу (8010). И через несколько дней штурм Главной вершины предприняли победители Нангапарбата Михал Оролин и Ежи Псотка. Из-за ужасной непогоды им не удалось пробиться выше 8200 - в базовый лагерь вернулись сильно обмороженными. Испанцы на Юго-Восточном гребне тоже забуксовали, полностью выложившись и обессилев. На обе экспедиции остались дееспособными лишь трое альпинистов: Милан Кришшак, Карел Шуберт из чехословацкой команды и испанец Хорхе Кампруби. Превозмогая усталость, они втроём пошли на восхождение и 24 мая достигли вершины Макалу. В это время началась снежная буря. Обмороженные и измождённые, при полном отсутствии видимости,  Кришшак и Кампруби кое-как спустились до штурмового лагеря на седловине. Шуберт, совершенно измученный,  на спуске отстал –  сил у него совсем не осталось, он не дошёл до палатки. Его товарищи, сами еле живые, помочь ему не смогли.
	В 1977 году к подножию Юго-Западной стены Макалу пришла международная экспедиция во главе с Д.Лонгом. В её состав входили 16 опытнейших восходителей из разных стран Европы. Они мечтали развить успех чехословацкой экспедиции и окончательно освоить южные склоны вершины. Но длительная непогода заставила альпинистов отступить.
	В 1978 году восходители из ФРГ избрали для подъёма на Макалу маршрут французских первопроходцев по Северо-Западному гребню. И добились победы. 1— 4 мая на вершину взошли 8 человек.
	В 1981 году швейцарско-итальянская экспедиция предприняла попытку прохождения Юго-Восточной стены. Безрезультатно.
	В это же время поляк В. Куртука и англичанин А. Макинтур пытались преодолеть колоссальную трёхкилометровую Западную стену. И тоже  неудачно. Им удалось подняться лишь до 6800.
	Осенью Куртука, Макинтур и присоединившийся к ним ещё один поляк Ежи Кукучка, после проведения активной акклиматизации на пути через Северное седло до 8000, вышли на штурм Западной стены. Но не смогли подняться выше 7600. Макинтур и Куртука на этом сдались. Но Кукучка, после неудачной попытки преодолеть Западную стену, в одиночку прошёл Северо-Западный контрфорс и достиг вершины.
	Осенью 1982 года швейцарская экспедиция Р. Наттариса, пытаясь пройти Западное ребро, отступила с высоты 7400. Затем швейцарцы предприняли попытку первопрохождения Западной стены. Им удалось подняться лишь до 7700. 
	В 1983 году австралийская экспедиция, поднимаясь по Западному ребру, достигла высоты 8300, но взойти на вершину  не смогла.
	Весной 1984 года Западное ребро штурмовала американско-канадская экспедиция и тоже не сумела подняться выше 8300.
	Осенью Р. Наттарис вновь привёл к Макалу швейцарских альпинистов. На этот раз они успешно взошли на вершину по Северо-Западному гребню.
	В 1989 году четверо испанских восходителей пытались достичь вершины по Западному ребру, но подняться выше 8350 не смогли.
	В 1990 году победить Западное ребро сумели американцы. На вершину взошли Джон Чат и Китти Калон-Гриссом. Она стала первой в мире женщиной, успешно прошедшей этот сложнейший маршрут.
	В 1991 году Западное ребро в альпийском стиле прошла связка Е. Лоретан - Д. Троллет. Они вышли из базового лагеря на 5300 в первый день октября, переночевали на 7400, и 2 октября вступили на вершину!
	В 1992 году британская экспедиция Н. Массона предприняла очередную попытку первопрохождения Западной стены. Выше 7000  поднятья не удалось.
	В 1993 году с этой же высоты отступили американец Д. Лоу, французы Е. Декамп и Катрин Дестивель — знаменитая скалолазка, одна из сильнейших альпинисток планеты.
	В 1996 году пик Макалу впервые был побеждён российской экспедицией под руководством Владимира Савкова из Новокузнецка. Фактически это была сборная нашей страны. В жуткую непогоду по Северо-Западному гребню на вершину взошли Александр Фойгт (Новокузнецк), Владимир Коротеев (Москва), Владимир Башкиров (Москва), Иван Плотников (Барнаул), Владимир Сталковский (Кемерово), Александр Вегнер (Новокузнецк), Николай Кожемяко (Новокузнецк), Юрий Утешев (Междуреченск), Глеб Соколов (Новосибирск). Во время восхождения погиб Анатолий Шлехт из Новокузнецка.
	Японская экспедиция, пытавшаяся подняться по этому маршруту, отступила, немного не дойдя до вершины.
	В 1997 году российская экспедиция из Екатеринбурга под руководством Сергея Ефимова наконец-то сумела осуществить давнюю мечту альпинистов нашей планеты и совершила первопрохождение грандиозной Западной стены Макалу. Это восхождение стало мировой сенсацией. Вершины достигли Николай Жилин, Алексей Болотов, Игорь Бугачевский и Дмитрий Павленко. Руководитель штурмовой группы Салават Хабибулин умер от сердечной недостаточности, не дойдя до вершины двести шестьдесят три метра. При спуске погиб под камнепадом Игорь Бугачевский. Андрей Клепиков, очень много сделавший для прохождения стены, на высоте 7300 обморозил ноги и в завершающем штурме не участвовал.
	В это же время восходители из Дании и Швейцарии штурмовали Макалу по Северо-Западному гребню. Безуспешно.
	Весной 1998 года возможность испытать себя великой Горой представилась кубанским альпинистам…
	




                                                                        В путь!

                                                                                                                      И этого всего потом из памяти и сердца
                                                                   невозможно выжить во всю жизнь.
                                                   
                                                   И.А. Гончаров

	1 апреля 1998 года.
	Все кубанские участники экспедиции собрались в гостинице Краснодарского юридического института МВД России. Сборы в дорогу. Взвешивание и упаковка груза. До Москвы решено ехать институтским автобусом.
	...В 16 часов торжественные проводы. Выступают высшие краевые и городские руководители. Напутственные речи, вручение флагов и вымпелов, которые предстоит водрузить на вершине Макалу. Множество журналистов. Много добрых слов. Прощальный банкет, пожелания удачи и возвращения с победой...
	Когда гости наконец-то разъехались, мы начали загружать автобус.

	2 апреля.
	На стуле в комнате, из которой вытаскивали рюкзаки, я умудрился забыть свою поясную сумку «банан» с документами и билетом на самолет до Непала. Начальник кафедры физической и специальной подготовки КЮИ — могучий майор Игорь Ганченко протянул мне сумку в открытую форточку, когда автобус уже отъезжал. Если бы не бдительность Игорька, Гималаи для меня закончились бы в московском аэропорту.
	...В 3 часа ночи тронулись в путь. Салон до потолка забит рюкзаками, баулами, мешками, ящиками, коробками и пластмассовыми бочками со снаряжением. Впереди, включив мигалку, идёт патрульная машина ГАИ. В ней полковник Андрей Чернышенко — наш телохранитель и кормилец. До самой Москвы.
	Едем почти без остановок. И почти без сна. Дорога такая тряская, что не уснуть. Глазеем в окна.
	Встретили рассвет, прожили день, проводили вечер.
	Позабавило красочное объявление на одной из АЗС — «НЕРАЗБАВЛЕННЫЙ БЕНЗИН!»
	Распадки, взгорки, перелески и леса, ярко-синие озёра и неспешные речки с отражающимися облаками. Красота… Русь!
	Даже грязь и убогость городов и деревень почти не замечаются...

	3 апреля.
	Автобусный магнитофон хрипит какую-то весёлую бессмыслицу:

	                                    Крюк, жумар, твою мать,
	                                    Буду скалы покорять!
	                                    Ледоруб, мать твою,
                                                                      Счас ступенек нарублю!..

              Господи, сколько раз это было! Но того, что сейчас предстоит, что теперь будет, пока ещё не было!
	...Под утро приехали в Моску, в аэропорт Шереметьево. Встретил заместитель Агафонова полковник Василий Шабанов. На его машине Кравченко и Прилепа съездили в Зеленоград, привезли рюкзаки и баулы москалей, высотные ботинки на всю экспедицию, газовые горелки, кислородные баллоны, редукторы и маски, особо тёплые пуховые спальники и куртки, карематы.
	...Подъехал подполковник Федюнин, привёз спутниковый телефон и научил им пользоваться. Генерал Агафонов тут же испытал аппарат, связавшись со своим заместителем полковником Вишневецким в Краснодаре. Слышимость отличная. Дома у всех всё впорядке.
	...В 13 часов пресс-конференция в Министерстве внутренних дел. Журналисты телевидения и радио, из газет и журналов долго мучили вопросами. Всех  интересует, не страшно ли ехать в Гималаи, и как относятся к экспедиции жёны участников экспедиции.
	Наши жёны — пушки заряжёны!.. Все они опытные альпинистки. Мы все познакомились со своими жёнами в горах, вместе ходили на восхождения. Предстоящей нашей встрече с Гималаями они радуются вместе с нами, и нам завидуют. Но, отлично зная, что почём на высоте, конечно, волнуются за нас больше других.
	...В 23 часа в аэропорту появились наши москали. Вместе оформляем документы, взвешиваем багаж. Его не так уж много. Чтобы не доплачивать за лишний вес, основные продукты, кухонную утварь, генератор, оснащение для Базового лагеря будем покупать в Непале. Часть снаряжения и оборудования должны привезти болгары.
	Вроде бы всё продумано, учтено, обговорено, согласовано. Важно, чтобы ничто не перепуталось, чтобы ничего не забыли.  За порядком в этом деле сожном следит Олег Кравченко.
	4 апреля.
	В 2 часа 20 минут взлетели. Впереди горы. Но не родной Кавказ, не Алтай, не привычные Памир и Тянь-Шань – впереди Гималаи. Свершилось!
	...Летим. Никакой тряски и вибрации, лишь двигатели негромко свистят уютно. За бортом непроглядная темень, мерцающая звёздами. Словно висим неподвижно в центре мироздания, где-то далеко от Земли. Чьи-то стихи вспомнились:

	                                 И подо мной и надо мною
	                                 Трепещет звёздный небосвод.

	...Познакомились с двумя симпатичными попутчицами - москвичками. Они летят в Непал для участия в международной экспедиции на семитысячный пик Жанну. Одна из них, Наташа — вдова Владимира Башкирова, погибшего в прошлом году на Лхоцзе. Некоторые из наших ребят были дружны с Володей, вместе ходили на Памирские вершины. В позапрошлом году Наташа вместе с мужем участвовала в экспедиции «Кузбасс—Макалу» (тогда погиб Анатолий Шлехт). Она говорит, что на Макалу будет очень трудно…
	Ладно, это потом. Пока наблюдаем, как разгорается рассвет над Аравийским полуостровом.
	...Через пять часов посадка в Шардже, это Арабские Эмираты. Пока происходит смена экипажа и дозаправка самолёта,  бродим по сверкающему аэровокзалу, пьём пиво, дивимся декоративному оазису с чучелом верблюда.
	Изысканная роскошь отделки здания, невероятная чистота, вежливость и предупредительность персонала потрясают. Как говорится, красиво жить не запретишь! Но нам так не жить. Или всё-таки когда-нибудь Россия перестанет митинговать, внутри себя воевать и экономически шарахаться из стороны в сторону, начнёт созидательно работать и тоже станет богатой, вежливой и чистой?
	...Вновь летим, любуясь сверкающим внизу Персидским заливом. Потом вошли в облака, началась болтанка. И все заснули. А когда проснулись, был уже полдень, самолёт снижался. Он опустился ниже  облаков, и мы увидели под собой Непал. Коричневые реки извиваются как удавы. Зелёные склоны гималайских предгорий сплошь покрыты террасами искусственных полей.
	...В 12-40 приземлились в Катманду. Туман, редкий дождичек, прохладно. Аэровокзал обшарпанный и грязный. Если бы не женщины в ярких сари, всё как у нас дома.
	Но встреча замечательная! Весёлые добрые глаза, искренние белозубые улыбки. Каждому из нас  — Намастэ! (Я приветствую в твоём лице Бога) – Таши делек! (Да будет счастье с тобой!). На каждого  одели гирлянды и венки из живых, незнакомо благоухающих экзотичных цветов.
	Обнялись со Славой Скрипко, который здесь уже неделю решает организационные вопросы. Свои длинные волосы он завязывает на затылке в хвостик и смотрится нелепо. Потому что Слава атлетичен: он высоченный, широченный — огромный. Он свободно говорит на нескольких языках. Человек  резкий и категоричный. Но симпатичный.
	...Двумя автобусами — в одном груз, в другом мы сами — приехали в Тамел, туристский район Катманду. В Непале движение левостороннее, кажется, что встречные автомобили идут на таран лоб в лоб. И двери в автобусах с левой стороны. Странно и непривычно. Транспорт носится очень лихо, и все водители постоянно  сигналят. Это и для форса, и по необходимости — грузовые и легковые машины, автобусы, мотоциклы, мотороллеры и велосипеды, собаки и коровы, люди и обезьяны  кишмя кишат на улицах.
	Это город-сказка. Фейерверк экзотики. Какофония звуков — невероятная, немыслимая, невозможная. В ней слиты воедино оглушительные автомобильные гудки, мотоциклетный и мотороллерный треск, велосипедный трезвон, крики торговцев, плач и смех детей, вопли петухов и нищих, дребезжащее гудение бамбуковых флейт, буханье барабанов, густой гул колоколов, пронзительный звон ритуальных колокольчиков и литавр, пиликанье каких-то смычковых инструментов, рёв буйволов и ослов, мычание коров, блеянье овец, собачий лай и рык, меканье коз, хрюканье свиней, визг и уханье обезьян.
	И вокруг нас над всем этим, сквозь это всё и густым фоном для всего этого — заунывные и весёлые, пронзительные мелодии из многочисленных магнитофонов, плэйеров и радиоприёмников.
	А поверх неумолчного, оглушающего шума — одуряющие запахи цветов, фруктов и овощей (гниющих тоже), запахи пряностей и специй, кислого молока и прогорклого ячьего жира, кофе и сдобы, жарящегося лука, мяса и рыбы, вареной кукурузы, рисового самогона и пива из проса, бензиновых выхлопов и керосинового перегара, коровьего навоза и испражнений всех прочих обитающих в городе животных. Вонь человеческих фекалий. И аромат благовоний, дымящихся перед бесчисленными храмами.
 И запах табака, гашиша и марихуаны, прокисших помоев, мумиё и горящих свечей, сандалового дерева и можжевельника, местной жвачки из каких-то орешков, застарелого пота и грязной одежды, гуталина, мыла, шампуней и вездесущих «Дирола» и «Стиморола»... 
	В городе с почти миллионным населением нет канализации. Мусор и пищевые отходы не вывозятся. Лишь когда на Непал обрушивается муссон, тропические ливни смывают все нечистоты в священную реку Багхмати, протекающую через город.
	В столице действует «веер» — электричество периодически отключается. И тогда разом включаются тысячи работающих на керосине генераторов, дополнительно ароматизируя и оглашая воздух.
	Всё вокруг нас невообразимо ярко и многоцветно, необычайно интересно и красиво.
	...Поселились в гостинице «Шерпа Гест Хауз». Когда-то она знала лучшие времена. В ней останавливались великие гималайские экспедиции, первопроходцы, знаменитые восходители на восьмитысячники Джон Хант, Эдмунд Хиллари, Рейнхольд Месснер и ещё многие. Теперь это одна из самых дешёвых гостиниц в Катманду. Как раз для нас.
	Вечером в гостиничном ресторанчике устроили скромный банкет по случаю прибытия экспедиции в Непал. Выпили за свои семьи, за Краснодар и Зеленоград, за Кубань, за Кавказ, за Россию. Подняли тосты за ветеранов кубанского альпинизма Сергея Яковлевича Киселя, Владимира Васильевича Литвинова, Александра Ивановича Авакумянца, Федора Львовича Погосяна, Олега Александровича Ахтырского, за всех земляков – альпинистов, кто мечтал о Гималаях и своими восхождениями в родных горах приближал сегодняшний день.

	5, 6, 7 апреля
	Встретились с нашими болгарами, сразу познакомились и подружились. Ведь все альпинисты! Как писала, кажется, Марина Цветаева:

                                                                   Взглянул — так и знакомый,
                                                                   Взошёл — так и живи!
                                                                   Просты наши законы:
                                                                   Написаны в крови...

	В горах всё поровну на всех. Здесь нет кичливого высокомерия. Здесь царствует уважительность, доброжелательная предупредительность и радость равенства. Без разбора национальностей, профессий, возрастов, должностей и званий.
	В спортивном туризме и в альпинизме, как ни в каком другом виде человеческой деятельности, присутствует забота и внимание коллектива к отдельной личности. С одновременной максимальной отдачей всех возможностей каждого — для общего успеха.
	На высочайшие горы ходят люди не просто самые умелые и опытные, самые верные и надёжные, но и по-настоящему интересные, умные, неординарные. Душевная и умственная чистота увела их в чистоту гор? Или долгое общение с горами родило высокую духовность? Горы отбирают людей. И воспитывают.
	Умный в горы не пойдет… Жизнь тысячи раз опровергала эту ложь обывателей, лодырей и трусов. Только ясные умом, сильные духом и телом достигают высот. Экзюпери говорил, что в мире единственная настоящая роскошь — роскошь человеческого общения. Экспедиции дарят нам эту роскошь. Она доступна и понятна людям нормальным. Лишь глупые, завистливые, слабые и злые остаются внедоумении.
	Мы в горах счастливо едины. Здесь мы — семья. Здесь отсутствует социальная разобщенность. Работая на сложном маршруте, мы прикасаемся к великому былому. Или, быть может, к прекрасному будущему.
	...Побывали в знаменитом баре «Рум Дудл». Это традиционное место встречи всех экспедиций. Водка, ром, джин и пиво – отличные. И общение с коллегами замечательное. Помещение с камином. Уютно. По стенам — от пола до потолка фотографии легендарных вершин. И полуметрового размера «пятки» — смешные босые ступни, вырезанные из фанеры и картона. На них автографы участников успешных гималайских экспедиций. Нашли много знакомых фамилий. Выбрали место, куда через два месяца повесим свою «пятку».
	...Оформили в Министерстве туризма Непала  необходимую документацию.
	...Закупили продукты, керосин, бензин, примусы, лампы, свечи, термосы, газовые баллоны, газовую плиту, складные столы и стулья, посуду, генератор, провода и лампочки, стальные ящики и замки для экспедиционной кассы и аптеки, фотоплёнки и полиэтиленовые плёнки – на обеденный стол, и от дождей, от снегопадов. И ещё много чего купили нужного, важного и жизненно необходимого. В том числе и гитару, конечно.
	Купили и зонтики. Они не от дождя — для этого у каждого есть непромокаемая накидка. Зонты нужны для защиты от здешнего нестерпимо палящего солнца. И ещё от пиявок. В пору муссона они кишмя кишат в джунглях на высотах от двух до трёх тысяч метров. Пиявки в великом множестве сидят на листьях деревьев и, когда внизу проходит человек, алчно пикируют на него. Единственная возможность хоть как-то защититься, это идти под зонтиком.
	...Распределили грузы — что брать в трекинг, а что отправлять в базовый лагерь вертолётом. То, что для Горы, сразу отвезли в аэропорт. Через пару дней восходители нашей экспедиции вместе с этими грузами вылетят вертолётом в поселок Лукла, и выше — на ледник Барун, к подножью Макалу.
	...6 апреля стали свидетелями и невольными участниками общегородской забастовки. Её объявила партия маоистов. Закрылись все лавочки, мастерские, магазинчики и магазины. Если кто-то из торговцев и ремесленников пытался работать, активисты - партийцы их били. Конкретно! Общественный транспорт не работал. По всем улицам ходили колонны под красными флагами и скандировали лозунги. В центре города на широком огороженном поле — митинг. Полиция и армейские патрули на каждом углу, но в события не вмешиваются. Бойцы без оружия — в стальных касках, но лишь с бамбуковыми палками. Видимо в Непале этого достаточно, чтобы обеспечить дисциплину и порядок. Мы не смогли понять, чего добивались бастующие. Думаю, они и сами этого не знают. Кому-то просто порезвиться захотелось, а в остальных взыграло стадное чувство. Грустно, что машина «Скорой помощи» не смогла сквозь толпу проехать к больному. И человек умер. Таких случаев в этот день было несколько.
	...Ездили на экскурсии. Смотрели музеи и храмы. Катались на рикшах. Бродили по городу. Видели йогов и заклинателей змей. Пообщались с единственным ныне в Непале и Индии официально канонизированным святым по имени Милк Баба. Он очень доступен, к нему запросто можно подойти и поговорить. Но не в этом дело. А в том, что он влекущий. К нему ХОЧЕТСЯ подойти. И заговорив, убеждаешься, что он действительно святой — не юродивый, не ряженый. Он всё знает и поэтому грустный. Он всё понимает, а потому заразительно весёлый. Он мудрый. И очень добрый. Он поставил каждому на лоб тику и благословил нас на Гору.	Не умывались, пока краска не стёрлась.
	...Видели, как сжигают мёртвых. Дымящиеся останки сбрасывают в неглубокие мутные воды Багхмати. Тут же резвятся обезьяны, купаются мальчишки, женщины стирают и купают детей, сами моются.
	...На холме в западной части города стоит один из древнейших и красивейших храмов — ступа Сваямбхунатх. Ей 2000 лет. К храму ведут 365 высоких и крутых ступеней. На них, ожидая угощения, сидят обезьяны. Рожи наглые. Здесь, на территории храма, они защищены законом. Привыкли питаться подношениями и отучились искать корм в джунглях. В окрестностях Сваямбхунатха тысячи обезьян чувствуют себя полными хозяевами. Бывает, не дождавшись подношений, они вырывают пищу из рук зазевавшихся паломников, прихожан и туристов. У генерала Агафонова выхватили пакетик с арахисом. На Колю Кадошникова, который показал им пустые руки, кинулись со злобной обидой. Красноярские альпинисты рассказали, что когда их товарищ угощал бананами обезьян, они напали на него толпой, исцарапали, искусали и всё отобрали.
	...Поразительное впечатление произвело святилище Будды — ступа Бодхнатх. Общий план огромного сооружения решён в форме мандалы — мистического символа Вселенной. Вокруг — кольцевая улица. И первая, из окружающих ступу, стен. Вдоль неё (обязательно справа на лево) совершается ритуальный обход ступы. Тройная окружность символизирует колесо перевоплощений, бесконечность циклов жизни и смерти, и наш бренный мир, потрясаемый страстями, освобождению от которых учит буддизм.
	Сама ступа с обращенным на все стороны света «Всевидящим Оком» Будды воплощает идею Бесконечного и Вечного, Постоянного и Неизменного.
	В окружающей ступу внешней стене, на всём ее протяжении, выдолблена высокая круговая ниша, в которой установлены бронзовые молитвенные барабаны. Они отполированы и стёрты руками многих поколений паломников. В глубине ниши рельефный фриз, изображающий сцены из жизни Будды.
	Внутри ограды возвышаются одна над другой пять террас, образующих ступенчатый стилобат ступы. Террасы символизируют пять стихий: звёздный мир, воздух, землю, огонь, воду. И пять направлений: восток, юг, запад, север и зенит. Удивило, что забыт надир. Само «тело» ступы — огромная полусфера, символизирующая неизменность небесного мира, является одновременно символом женского начала. Расположенный над куполом куб с глазами Будды символизирует мужское начало. Просветления, к которому призывает Будда, можно достичь лишь объединив и слив воедино мужское и женское начало ЯНЬ и ИНЬ.
	Всё сооружение выглядит очень нарядно: охристый купол прекрасно сочетается по колориту с позолотой ступы, ярко сверкающей на фоне ультрамаринового неба, в котором трепещет множество гирлянд из разноцветных молитвенных флагов и лент.
	Катманду всех потряс!..
	Эдик Гончаров сочинил здесь стихотворение:

                                                                     Синие глаза Будды —
                                                                     Взгляд из-под небес синий,
                                                                     Сколько буду жить, буду
                                                                     Помнить этих глаз силу.
                                                                     Надо же — судьбы дерзость —
                                                                     В праздник обернуть будни!
                                                                     Это, как сюрприз детства, —
                                                                     Синие глаза Будды.  


                                                                 

                                                                Шаги ввысь
                                                         
                                                                                 Мы шли,
                                                                                 Удивлённые силой рассвета,
                                                                                 Тропою,
                                                                                 Всё выше и выше
                                                                                 Зовущей.
                                                         
                                                         Э. Медведев
	8 апреля.
	По светлому небу плывут лёгкие высокие облака, украшая покой ясного раннего утра.
	Сонный город подёрнут дымкой. В воздухе прохладная свежесть. В катмандинском аэропорту «Трибхуван» наши головы трещат от затянувшегося на всю ночь прощания со столицей Непала и восходителями нашей экспедиции. Теперь мы обнимемся с ними лишь через две недели, уже в базовом лагере, на склоне Макалу.
	Одновременно с нашим рейсом на Тумлингтар, готовится рейс на Луклу. От Луклы всего пять — шесть дней ходьбы до свидания с Эверестом, Лхоцзе, Нупцзе, Ама—Дабламом, Пумори. Туда стремится много народу. По разговору узнаём немцев, итальянцев, испанцев. Тут же, конечно, и шумные американцы. И сдержанные японцы. И ватага южных корейцев. И ещё какие-то люди смуглые, вальяжные. Со всех сторон света слетаются весной альпинисты в великие Гималаи, чтобы успеть до прихода муссона сходить на горы. Все весёлые и уверенные, у всех отличное снаряжение, прекрасная экипировка. Мы среди них не теряемся, мы ничуть не хуже.
	...Вот нас пригласили на посадку в угловатый винтомоторный двадцатиместный лайнер местных авиалиний. Пилоты в белоснежных крахмальных рубашках с погонами, при галстуках. Без привычных для нас пистолетов. И кабина без двери - лётчики не отделены от салона. О террористах и заложниках в Непале пока не слышали...
	Миловидная стюардесса в голубом сари раздала сосательные конфетки.
	Взлетели.
	В голубой воздушной глубине под нами проплывают каньонистые ущелья. Посёлки не в долинах вдоль рек, а на гребнях хребтов и на контрфорсах — чтоб противостоять муссонным ливням и паводкам, селям и лавинам. Земля оранжевого цвета. Как на этой глине что-то может расти? На крутых склонах  бесчисленные террасы идеально ухоженных рисовых, кукурузных, пшеничных полей. В них непрерывный труд многих поколений усердных непальцев.
	...Через 50 минут приземлились в посёлке Тумлингтар, распугав священных коров на грунтовом аэродроме. Отсюда, с высоты четыреста пятьдесят семь метров над уровнем моря, начинается наш трекинг, пеший путь, который через 12 дней приведёт к Макалу, в базовый лагерь на высоте пять тысячь семьсот метров. Прямо из грузового люка самолёта наши огромные рюкзаки и баулы подхватили улыбающиеся шерпы и дотащили до расположенной поблизости гостиницы.
	В трекинг мы идём всемером. Это талантливый, остроумный, смелый, выносливый и решительный, Эдуард Гончаров — журналист и поэт, автор замечательных песен, книг и фильмов. Это аналитичный и ироничный Юра Просятников. Это восторженный, романтичный и бесконечно добрый Саша Алейников. Это неутомимый, волевой и гордый Лёша Яковенко – врач экспедиции. Это скромный и верный Витя Буйленко. Ну и я, как всегда бросающий курить.
	И, конечно, первый в этом списке генерал Юрий Агафонов — мозг, сердце и мотор всего дела.
	Мы давно ходим по горам и давно, хорошо знаем друг друга.
	В составе трекинговой группы и двое непальцев. Сирдар мистер Тенги-шерпа. Он молод, улыбчив, мускулист, энергичен, предусмотрителен, предупредителен и спокоен. Он очень опытен — это его шестая экспедиция на Макалу. С испанцами он поднимался по Северо-Западному гребню до высоты 7800. Он любит, знает и понимает горы. И людей.
	Переводчик мистер Пробеж — непалец индийских корней. Он учился в СССР радиоэлектронике, несколько лет жил в Ташкенте и Ленинграде. В горы поднимается впервые. Он тоже молод и улыбчив. И его нельзя назвать немощным. Но выносливости ему явно не достаёт. К тому же он недостаточно хорошо координирован. В отношениях с нашими носильщиками он высокомерен. А в отношениях с нами, при всём нашем равнодушии к чинопочитанию, он недостаточно учтив.
	Груз нашей группы весит более двухсот килограммов. Для его переноски сирдар Тенги нанимает портеров. Среди претендентов на эту  трудную роль есть и несколько девушек. Чтобы наняться на работу в экспедицию они шли из высокогорных селений дольше недели. Но Тенги принимает на работу только мужчин. Отказывает одним и берёт других лишь по одному ему понятным причинам.
	Шерпы миниатюрны. Но сильны и потрясающе выносливы. По решению профсоюза непальских портеров вес груза на одного человека не должен превышать тридцати килограммов. А рабочий день длится не дольше шести часов. За это они получают три доллара. Но за отдельную плату портеры с удовольствием идут дольше и несут больше. И часто груз, который они несут, превышает их собственный вес.
	... Раздали нашим носильщикам кеды и шерстяные носки. Они их спрятали в свои наспинные корзины и привычно зашагали вверх по каменистой тропе босиком.
	Тропа в отличном состоянии. В наших горах таких троп не было никогда,  даже во времена расцвета советского профсоюзного массового туризма. На всех крутых участках сделаны ступени, вымощенные плоскими камнями. Шагать тут —  удовольствие. Тем более что мы идём вверх налегке. В наших рюкзаках лишь самое необходимое для дневного перехода, да на случай резкого ухудшения погоды — всего по 10—12 кг. За многие годы путешествий по горам нам никогда не доводилось ходить с такими лёгкими рюкзаками, с прямой спиной, с высоко поднятой головой. Оказывается это так приятно — при ходьбе видеть мир вокруг себя, а не только пятки и взмыленную «пятую точку» впереди идущего.
	Предстоят 12 дней ходьбы с набором более пяти тысячь метров высоты. Предстоят километры терпения и литры пота. Но все мы чувствуем уверенность, ощущаем нетерпение и радостный задор. Дорога нас давно избрала и вот вновь позвала. Это замечательно. Стабильность дарит ясность и определённость, и пресекает сомнения.
	Сказал когда-то гений: «Счастья нет, но есть покой и воля». Здесь у нас есть воля и покой. Так зачем ещё что-то? И разве это не есть счастье?..
	Походная жизнь проста. Здесь каждый день, заполненный тяжёлым трудом, дарит искреннюю, бесхитростную радость и удовольствие. Здесь, если оно было раньше, покидает людей чувство праздности. И осознание ценности каждодневного насущного труда навсегда входит в душу.
	...В тени созревающих бананов пасутся козы и поросята, дремлют собаки. И резвятся шоколадные голозадые дети. Издалека завидев нас, они, сложив ладошки у подбородка, дружелюбно кричат: «Намастэ!» Отвечаем им также.
	...Босые, в лохмотьях крестьяне на низкорослых яках и на коровах пашут деревянной сохой свои крохотные террасные поля.
	...Сквозь заросли алоэ и бамбука тропа круто лезет вверх. И мы лезем по ней, изнывая от солнцепёка. Камни на тропе под солнцем ослепительно искрятся и сверкают слюдой. Как будто идём по ярко начищенному серебряному блюду с рассыпанными по нему алмазами.
	...До чего ж долго длится ходка... Как быстро заканчивается привал!..
	...Вдали, в какую сторону ни глянь, стоят высокие горы. Над ними облака, как цыплята — греются под тёплым крылом солнца. В ущельи широкая река – чистая, прозрачная, с манящими галечными белыми плёсами. И поперёк и вдоль нашей тропы — хрустальные ручьи. Донимает жажда. А в ручьях,  дразнясь, играют ласковые струи. Но пить нельзя. Опасно. Это подтверждается немалым количеством достоверных поучительных, весьма грустных историй. Здешняя вода таит в себе серьёзную инфекционную опасность – в ней водятся микроскопические паразиты амёба и лямблия, поражающие кишечник и печень. У аборигенов на эту заразу стойкий иммунитет. А пришельцам нельзя пить здешнюю воду, опасно умываться, чистить зубы, мыть фрукты, полоскать рот, промывать глаза, ссадины и царапины. Приходится воду для питья обеззараживать специальными таблетками, марганцем, йодом или долгим кипячением. В качестве лучшего профилактического средства против возможных заболеваний, медициной рекомендован приём внутрь крепкого алкоголя. Исключительно в профилактических целях, разумеется – до, во время и после каждого приёма пищи. Понемногу. Мы люди дисциплинированные, ответственные, и не враги своему здоровью. С первого ходового дня, во время еды, три раза в день обязательно проводим профилактические мероприятия, чтобы амёбы с лямблиями не сожрали нас изнутри. В путешествиях по Непалу трезвость опасна для здоровья – здесь нет поводов, чтобы не выпить.
	...В горах бессмысленно говорить о километрах — протяжённость пути измеряется часами работы. В первый день трекинга за четыре часа ходьбы мы поднялись на шестьсот сорок три метра, и остановились на ночлег в крохотном городке Кхандбари в убогой гостинице «Арати». Рядом центральная площадь городка, заросшая зелёной травкой, с футбольными воротами посередине и множеством весело орущей детворы. И с полицейским, дремлющим в железной, решётчатой будке. От мячика ему защита, что ли?
	Высоко над площадью на флагштоке трепещет красный флаг с серпом и молотом. Из этого следует, что местная власть принадлежит коммунистам и в парламенте страны Кхандбари представлен депутатами от коммунистической  партии.
	...Портеры, затащив наши грузы в гостиницу, мгновенно бесследно исчезли. Сирдар пояснил, что для ночлега они находят дешёвые лоджии, там жарят и едят кукурузу и, отдыхая перед завтрашним переходом, нескучно проводят время за игрой в кости на деньги. Под самогонку чин-чин и мутное местное пиво чанг.
	В гостиничном душе не оказалось горячей воды. А в ресторане всё делается поразительно медленно. Ужин мы дождались уже ночью и лишь после того, как генерал пригрозил, что мы переселимся в другую гостиницу.
	...Вечерний туман ночью рассеялся, в холодном небе затеплились звёзды, как огоньки сигарет. Любуясь ими, на террасе неспешно пьём местный джин «Кукри» – травим в себе амёб и лямблий, вспоминая былые походы и восхождения.



	9 апреля.
	Здесь нет стёкол в окнах, просто в непогоду их закрывают ставнями. Я, лёжа на жёстком топчане у окна, непогоду проспал. Ночной ливень промочил одеяло, и прохладное пасмурное утро наступило для меня раньше, чем для всех.
	А в 6-30 мы уже шагаем по тропе. Вдоль тропы то гуще, то реже стоят шерпские жилища — то белые, просто побелённые извёсткой, то красно-оранжево-жёлто-розово-коричневые, в них побелка красиво сочетается с разноцветной глиняной обмазкой и подкраской. Дома здесь строятся из подручных материалов. И из подножных. Стены — из необожжённого кирпича, который делают из глинистой земли. Перекрытия и стропила из стволов бамбука. Крышу кроют бамбуковыми циновками, а поверх них бамбуковыми листьями. Лестницы обычно без поручней, часто это просто наклонное бревно с вырубленными в нём ступеньками. А дымоход здесь ещё не изобрели — все стены и потолки прокопчены дымом от примитивного очага, на котором готовится еда и возле которого греются всей семьёй.
	Над многими домами развиваются на высоких шестах яркие флаги: реже — государственные, чаще — молитвенные.
	...Далеко под нами в глубине ущелья клубятся облака. Мы идём по высокому крутому гребню. Иногда воздушные потоки выносят облака на наш уровень.
	По тропе вдоль обрыва, сквозь наплывающие облака, местные мальчишки с трескучим звоном гоняют палками и проволочными крючками ободья велосипедных и мотоциклетных колёс. Их принесли снизу портеры, как очень дорогие игрушки, как символ иной, неведомой здешним детям жизни.
	...Удивительно и непривычно видеть на домах то шестиконечные звёзды Давида, то гитлеровские свастики. На самом деле они не оттуда. Там их использовали и скомпрометировали. Они здешние. Эти философские символы давно рождены  в Гималаях. Свастика символизирует вечный круговорот жизни. А шестиконечная звезда — символ всеобщего единения, слияния мужского и женского начал, проникновенного взаимовлияния и созидательного взаимодействия ИНЬ и ЯНЬ.
	...Идём под ласковым солнышком, нежарко светящим сквозь туманную облачную дымку. По сторонам огромные каменные глыбы, покрытые лишайниками, заросшие яркими незнакомыми цветами. Среди них мальчишки с рогатками. Не такими, как мы делали в детстве из сучка-рогульки, а из двух прямых палочек, связанных накрест. Юра Просятников приобрёл себе такое оружие.
	...Тропа всё время карабкается вверх. Не очень круто, но постоянно, непрерывно. И вместе с тропой мы тоже поднимаемся всё выше. Непривычно идти не по дну ущелья, как в родных горах, а высоко в небе — по гигантским гребням, обрывающимся в бездонные пропасти. Вокруг бескрайние дали фиолетовые, сиреневые, лиловые, ультрамариновые, кобальтовые, серебристо-голубые. Словно взметнувшиеся в высоту, да так и застывшие волны – с белопенным гребнем из ослепительно сверкающих снегов и льдов надоблачных. От окружающего простора в душе чувство восторга и ощущение полёта, несмотря на усталость.
	...Масштабы  поражают грандиозностью. Рододендрон здесь  могучее дерево. Читали об этом раньше, но увидели впервые — удивительно!
	Юра Просятников в такт шагам декламирует:
 
                                                           Сквозь дебри рододендронов 
                                                           нас ведёт генерал Агафонов...
       
	...На высоте тысяча восемьсот метров, миновав посёлок Бхотебас, вошли в джунгли. Сирдар Тенги остановил караван, чтобы дождаться отставших носильщиков. Когда все подтянулись, он пустил портеров вперёд, нас поставил в середину колонны, а сам встал замыкающим. Предупредил, чтобы интервал между людьми был кратчайшим, чтобы никто ни на шаг не отходил от тропы. Наш улыбчивый сирдар сейчас непривычно серьёзен и встревожен. Мистер Пробеж невразумительно толкует что-то о каких-то очень опасных, агрессивных белых обезьянах. Наши непальские друзья так напряжены, что Юрий Агафонов счёл необходимым сообщить по спутниковой связи в Краснодар о возможной угрозе нападения таинственных белых обезьян. На всякий случай.
	Но мы так и не увидели никого. Запомнилось лишь, что в джунглях душно, сумеречно и очень сыро. А тропа грязная и скользкая. Да ещё нас атаковали древесные пиявки дзуги, отвратительные твари. Почему-то больше всех досталось Агафонову и мне. Генерал милиции и художник самые вкусные?
	А на следующий день в кубанских газетах появились сообщения о том, что кубанская экспедиция в Гималаях отбивается от жутких белых обезьян. Так  рождаются сенсации.
	...На исходе восьмого часа подъёма, у посёлка Чичира на нас обрушилась гроза с плотным, крупным градом и шквалистым ветром. Потрясающая светомузыка молний и грома. Озаряемый близкими электрическими разрядами, воздух упруго вибрирует, как в зале дискотеки.
	 К счастью всё быстро закончилось.
        Грозные тучи проносятся вокруг нас и вершины гор, как волноломы, режут их. Тучи извиваются, устремляются вверх и, пронзённые прорвавшимися с высоты солнечными стрелами, вспыхивают ослепительным светом. Не выдержав единоборства с солнцем, они растворяются в воздухе, оставляя после себя переброшенные с вершины на вершину сверкающие мосты-радуги.
	...Далеко на севере зажглась в закатном свете панорама гигантских ледяных вершин: Чамланг (7317), Барунцзе (7220), Нупцзе (7879), Лхоцзе (8511), Чомолонзо (7815), Эверест (8848), Макалу (8463). Смотрим с изумлением и трепетом. Поражающее, ошеломляющее величие и неприступность. Душа в смятении. На что замахнулись?! Короткий приступ сомнения, неуверенности, и тревоги на грани страха. Издали всё казалось проще и доступнее. Ох, этот городской оптимизм: «Да я!.. Да мы!..» А в горах быстро обретается скромность.
	На этих сверкающих склонах навсегда остались многие восходители. Мы идём по их давним следам. Что у нас впереди — успех или неудача?
	...Тишина, покой, но одновременно и тревожная, волнующая таинственность ощущаются в окружающем мире. И проникают в сердце, тревожно холодя душу.
	Сверху подул ветер. Его дыхание первозданно чисто, с запахом морозного снега высоких вершин, из-под самых звёзд...

	10 апреля.
	Всю ночь оглушительно орали петухи, не давая спать. И собаки им в этом активно помогали. Отдохнуть не удалось. К тому же мы несколько дней голодные. Шерпы готовят отвратительно. Они так пересаливают и переперчивают пищу, что она становится несъедобной.
	Устав от многодневного голода, решили взять процесс приготовления еды в свои руки. И вчера вечером самонадеянно и наивно вознамерились устроить пир. Мечтали о молодом барашке. Но сумели добыть лишь старого козла. Генерал Агафонов профессионально его разделал, но, сколько ни варили, козёл моложе не стал. И не стал съедобнее. Хоть и очень кушать хотелось. Сточили об козла зубы, натрудили челюсти, но спать опять легли голодными.
               Всю ночь лай и вой собак…
	…А в утренних сумерках мы, измученные голодом и бессонной ночью, уже на ногах. Быстро упаковали рюкзаки, и портеры отправились в путь. Мы бы тоже рады пройтись по холодку до дневной жары. Но вместо этого сидим и ждём, когда будет подан завтрак. Наши помощники фантастически неторопливы. Заказанную с вечера пищу, хозяева ещё не начинали готовить.
	Генерал отругал мистера Пробежа за отвратительную организацию питания и постоянные задержки выхода группы на маршрут. А тот лишь улыбается беззаботно.
	Мы понимаем, что восток дело тонкое. Но все раздражены бессонной ночью, голодом, холодом, отсутствием туалета и умывальника, неопрятностью и безответственностью.
	...Наконец кое-как позавтрали.
              В путь! Ветер всё ярче раздувает добрый пожар восхода. Вспомнилось, кажется из Бунина:

                                                               Ещё бегут поспешно и высоко
	                             Лохмотья туч, но ветер от востока
	                             Уж дал горам лиловые цвета,
	                             Чеканит грани снежного хребта.	                           

	Из-за далёкого зубчатого горизонта всплыло солнце, и вчерашние градины на заиндевелых камнях засверкали бриллиантами. Среди облаков, как алые флаги, зажглись в утренних небесах вершины. Огромные! Прекрасный парад великих гор от Канченджанги справа до Эвереста слева. Большой Гималайский Барьер — словно замершие на взлёте языки мистического пламени. В чём причина этого поразительного эффекта свечения? В прозрачности разрежённого воздуха? В особой здешней чистоте высотных снегов? Или в немыслимо плотной и яркой синеве неба, контрастирующей с высвеченными солнцем горными снегами?
	Всё вокруг первозданно чисто, свежо, прозрачно, легко, и радостно.
	Как бы я хотел здесь жить и работать! Вот это мастерская для художника! Свет! Простор земной и небесный! И духовный!..
	Солнце всё сильнее разгорается и слепит, мешая смотреть вперёд. Тропа то круто взбирается вверх, то резко спрыгивает по уступам гребня. То вверх, то вниз, как по зубьям исполинской пилы. Поражает огромность высотных перепадов.
	...Неуклюжий мистер Пробеж упал на каменной осыпи и поранил ногу. Доктор Лёша Яковенко обработал рану и с явным сожалением сообщил, что переводчик наш будет жить. Теперь Пробеж, поскуливая, плетётся в хвосте колонны. Тенги и Саша Алейников постоянно отстают, поджидая несчастного и развлекая его разговорами.
	...Вот тропа пробирается над пропастью по каменной полке, прилепившейся к нависающей скальной стене. Здесь нельзя поскользнуться, оступиться недопустимо.
	…Горы вдали, как паруса старинной эскадры.
	...Сквозь удушающее послеобеденное пекло пришли в поселок Нум. На ночлег устроились в чистеньких комнатках с влажными глиняными полами, устланными тростниковыми циновками. Для сна скрипучие деревянные топчаны, укрытые ветхими одеяльцами. Подушки набиты соломой. Двери низкие — постоянно хлопаемся лбами о притолоки.
	...Единственная водопроводная колонка, к которой по бамбуковым трубам подведена вода, текущая с гор, расположена в центре посёлка. Искупались на глазах любопытной толпы, презрев приличия.
	...Очень хочется рисовать. Но совершенно очевидно, что зрители будут мешать, не дадут работать. Всё же попытался. И конечно ничего не получилось. Не только дети, но и взрослые всё время лезли под руку, толкались, заглядывали в лицо и на этюд, тыкали пальцами в меня и в этюд, и хохотали. А я ведь пытался пейзаж писать. Представляю, что бы тут было, если бы начал рисовать их портреты!
	...В 19 часов уже непроглядная ночь. Высоко в чёрном небе, серебристо озаряя клубящиеся тучи, горит яркая луна. С далёкого склона ей трепетно вторит оранжевый огонёк костра.
	...Ночью под нашим окном расшумелись весёлые шерпы. Звенели бутылками и гремели кружками, хохотали и громко пели. Мы терпели долго. За пару часов до рассвета генерал не выдержал, вышел на балкон и выразительно произнёс в ночь несколько задушевных русских слов. Поняли! Такая тишина на нас снизошла! Лишь собаки до утра испуганно выли и скулили.
	
	11 апреля.
	Опять мы утром неотдохнувшие и зверски голодные. Позавтракали холодными остатками вчерашнего несъедобного плова. Запили чуть тёпленьким, жиденьким, безвкусным чаем. Мистер Пробеж только что проснулся, улыбается из спальника лучезарно и беззаботно. На упрёки –  ноль внимания.
	Юра Просятников, прислушиваясь к хоровому бурчанию наших голодных желудков:

                                                               В этом сказочном Непале
                                                               мы не ели и не спали.
       
	Решили больше не полагаться на организаторские способности нашего переводчика. Нужно пищу самим готовить. А то не хватит сил дойти до базового лагеря.
	...Лишь в 7 часов, много позже, чем планировали, отправились в путь.
	Сразу — круто вниз. Изнурительный, до бессильной дрожи в коленях, долгий спуск по склону глубокого ущелья к реке Арун. Тропа грязная, скользкая, крутая, бесконечная. Идём сквозь сумеречные дебри джунглей. Меж отвесных скальных сбросов с нависающими над головой каменными карнизами, сплошь в трещинах. Под пронзительные вопли и глухое уханье диких обезьян. Сквозь атаки пиявок.
	...Через час спустились к Аруну. Река могучая! Когда-то она являлась сложным препятствием на пути к Макалу. Здесь был хлипкий мостик из лиан, преодоление его требовало большого мужества, особого умения и немалого терпения. Теперь через реку переброшен отличный подвесной мост на стальных тросах, надёжно забетонированных в береговые скалы. Даже боковые растяжки предусмотрены, чтобы мост при ходьбе не раскачивался.
	Бушующая река сверкает под солнцем. Арун в переводе означает «Заря». Действительно, после мрачного сумрака джунглей, широкая залитая солнцем река ослепляет, бодрит и веселит, как рассвет.
	...Перешли на противоположный берег и сели отдохнуть на камнях у бурлящей, грохочущей бирюзовой воды. Так хочется окунуться! Но страшно — сразу отвесно глубоко. И слишком уж мощное течение — унесёт, разобьёт в близком пороге. Вода не наша стихия.
	...Отдышавшись, полезли вверх по склону ущелья. Очень круто. И очень жарко. С трудом шагаем, обильно поливая горячим потом раскалённую каменистую тропу. Чтобы помочь народу отвлечься от усталости,  Гончаров декламирует на ходу стихи Юрия Гречко:

                       	                                    ...Над горой
                        	                                    поставлю солнце
                        	                                    в оперении богатом,
                       	                                    положу в ладонь равнины
	                                    звёзд колючую щепоть.
                        	                                    И тихонько в день четвёртый
                        	                                    постою перед закатом.
                        	                                    И луны дождусь восхода...
                        	                                    Не прогневайся, Господь!..

	Я с Эдуардом Гончаровым впервые встретился осенью 1966-го. Я был в туристской группе студентов Краснодарского художественного училища, которых инструктор Наташа Шостак повела в двухдневный поход на Собер. Это был первый в моей жизни поход. До сих пор, как вспомню, так вздрогну.
	...Иду и чувствую — вот-вот упаду... Сил, кажется, уже совсем нет... Сердце колотится где-то в горле, конвульсивными толчками гонит горячую кровь в гудящую голову, сжимает её тугим обручем... Перед глазами плывут лазурные круги... Когда же кончится эта пытка?.. Хочется сесть... А лучше лечь... Закрыть глаза и долго лежать, не двигаясь...
	Никогда раньше я так долго не тащил на себе тяжёлый груз... Так долго не шёл круто вверх... Не уставал так сильно... Никогда мне не бывало так худо, как сейчас...
	Наконец выбрались наверх. Здесь туман. Ничего вокруг не видно. Словно под колпак из матового стекла попали. Прижались друг к другу, лежим на низенькой, густой и жёсткой, как зубная щётка, траве, и грызём сахар-рафинад. Сыро, холодно, противно. Зачем мне это?
	Вдруг всё начинает меняться вокруг. Прилетевший откуда-то ветер разгоняет туман. Он распадается на отдельные облачка, которые проплывают мимо нас, обдавая влажным холодом.
	И мы видим даль!
	...Как плюшевые медвежата округлые горы, лежат далеко внизу. Голубой ниткой, запутавшейся в траве, извивается речка. С едва слышным урчанием ползёт маленький оранжевый жучёк — трелёвочный трактор.
	Заблестела на траве роса. Заструился прозрачными волнами согретый воздух. И далеко на горизонте, словно наполненные ветром паруса, поднялись и засверкали голубые громады снежных гор.
	Я стою, смотрю. Смотрю на мир сверху. Не из окна самолета, а стоя усталыми ногами на влажной траве.
	Из каких-то укромных уголков ветер выгнал последние остатки тумана. Они маленькими прозрачными облачками пролетают мимо нас. Кажется, что не облака летят, а я сам лечу...
	...Вечером сидим у костра, поём, неумело бренча на гитаре.
	— Привет, путники! — Из темноты шагнул на свет высокий красивый человек, сбросил на землю тяжёлый рюкзак, присел к огню. Напился чаю и попросил гитару. Мы отдали её неохотно. Но едва он взял первый аккорд, затихли. Такими неожиданно красивыми оказались песни! Мы слушали молча, не смея подпевать. Это было бы кощунством.
	Он пел, что хотел. Потом пел по заявкам. И не было песни, которой он не знал. Потом читал стихи. Это и был Эдуард Гончаров.
	А потом была жизнь. За прошедшие годы мы славно походили по горам. Много чего было.
       Больше 30-ти лет мы дружны с Эдиком. Как один день!
        
       …Никогда не забыть толстые брезентовые рукавицы, насквозь протёртые страховочной верёвкой, улыбающиеся лица Гончарова и Вайзера, и снег, тающий на Владькиных окровавленных ладонях.
	…Сорвавшись в ледовом кулуаре, я падал по крутому, гладкому, как стекло, льду. Скорость нарастала, и мне никак не удавалось зарубиться, остановить падение. И внутри у меня была напряжённая, звенящая пустота.
	Я спускался с нижней страховкой — лететь мне тридцать метров до крюка и ещё столько же ниже его. Чтобы крюк выдержал, нужно было очень чётко сработать на страховке, успеть выбрать верёвку.
	Рывка ждал, как смертного приговора. Но даже не почувствовал его! Так мастерски справились Владька и Эдик...

	...Подъём в три часа ночи. Наскоро завтракаем и выходим. Задерживаться никак нельзя — едва взойдёт солнце, со скальной стены пойдут камнепады.
	По морозному насту быстро идём вверх. Освети нас солнце, и потеряем много времени, на каждом шагу проваливаясь по колено в раскисший снег. Измучаемся, вслушиваясь в тишину. Чтобы не пропустить тот страшный выдох гор, когда весь лежащий на склоне снег всей своей тяжестью с шипением, а потом с реактивным гулом рушится вниз.
	…Грозящая  камнепадами стена и лавиноопасный склон позади. Теперь проходим по снежному мосту бергшрунд, поднимаемся по крутому льду и через рандклюфт выбираемся на скалы.
	Появилось солнце. Вспыхнули белые шлемы на вершинах. Ударил по глазам засверкавшими гранями ледопад. Исчезли полутона. Мир вокруг нас, как чёрно-белая линогравюра.
	Несколько минут восхитительно сверкающей тишины. И вот сверху нарастает грохот. Пошли камнепады. Там, где час тому назад, мы, отдыхая, жевали шоколад, сейчас врезаются в лёд камни, взметая белую пыль…

	 — Выдай! Выдай ещё!
	Я чуть разжал пальцы, и верёвка начинает уползать влево вверх за перегиб серой, с красноватым отливом, скалы.
	— Выдай ещё!
	— Верёвки пять метров!
	— Выдай! Вижу хорошую трещину, пытаюсь добраться до неё.
	Протравливаю веревку, и из-за скалы застучал айсбайль. Звук глухой — трещина для крюка не годится. Крюк должен забиваться в трещину монолита, и звук должен быть высоким, певучим, звонким, чистым.
	— Что там? — нетерпеливо спрашивают снизу.
	— Трещина – дрянь, крюк не держится.
	Жарко. Мучительно хочется пить. Где-то капает вода.
	Выдай ещё! — кричит из-за скалы Эдик. — И подержи внимательно — могу улететь!
	Протравливаю верёвку и напружиниваюсь, готовый принять рывок.
              Мы верим в верёвку. И верим в крючья, карабины, ледорубы и кошки. Верим друг в друга. Без доверия жить трудно. А высоко в горах — невозможно.

	...Не дойдя до верха метров 60, проводим ночь, сидя на рюкзаках в лунках, которые вырубили в почти отвесном ледовом склоне. Всё сотрясая вокруг, грохочет гроза. Раскаты грома бьют одновременно со вспышками молний. Разлитое в воздухе электричество колит уши и кончики пальцев. Волосы шевелятся и потрескивают. Вокруг головы голубое сияние. Призрачным светом горит склон и висящие на нём верёвки. Любую дёрнешь – по ней, переливаясь, скользит светящаяся волна. Всё металлическое снаряжение на верёвке спустили вниз, от себя подальше. Издали любуемся, как с лезвий крючьев с пощёлкиванием стекают голубые искры...

	…На гребне Башиля во время пурги едва не сгорели! Забарахлила паяльная лампа, на которой мы с Гончаровым готовили ужин под тентом между стоящими впритык палатками. Бензин пробило через насос. Он вспыхнул и, как из огнемёта, ударил Эдику  в лицо. Загорелась борода, свитер.
	Эдик сдёрнул с себя штормовку и накрыл лампу — задавил пламя.
	Я свою штормовку ему на горящую голову накинул. Чуть не задушил...

	...Высота неожиданно вырубила могучего Толика Рогулю. Пять суток несём его вниз на носилках из ледорубов. Когда тропа высоко над каньоном лепится к отвесу и сужается до ширины школьной тетрадки, нести носилки становится невозможно. Тогда Гончаров взваливает Толю на себя и один его несёт, балансируя над пропастью...

	...За день напряжённой работы, с трудностями и страхами пройдя почти два километра дюльферов и спортивных спусков, вымотанные, голодные и страдающие от жажды, спустились с гребня на ледник. Место ровное, просторное — для палаток идеальное.
	А уж смеркается.
	Предвкушая отдых, скинули с плеч рюкзаки.
	Но Вайзер поглядел по сторонам, хмыкнул недовольно: — Уходим! Здесь ночевать опасно.
	...Минут через сорок, уже в темноте, злые и вконец измученные, мы с трудом ворочаем камни срединной морены, выравнивая площадку для ночлега.
	И тут вдруг на нас накатил страшный грохот, воздух задрожал, а под ногами всё заколыхалось -  в то место, откуда недавно ушли, рухнул обвал,  навсегда похоронив ровную площадку под снегом, под глыбами льда и пластами фирна, под каменными обломками...

	…В густо-синем небе горит огромная луна. Такая яркая, что без тёмных очков на неё больно смотреть.
	Рядом, чуть ниже нас, серебрятся облака. Они густые и плотные. Хочется шагнуть на них с обрыва и пойти по лунной дорожке к горизонту — туда, где из облаков, как острова из океана, встают вершины гор.
	Палатка открыта настежь. Мы лежим головами наружу, прижавшись плечом к плечу, молча курим.  Дым наших сигарет смешивается с облаками...

	…В небе алмазной россыпью мерцают мириады звёзд. Закрывая собой половину Вселенной, дыбится в зенит склон горы, залитый призрачным  лунным светом. Двадцать градусов мороза при сильном ветре. Промороженный снег не скрипит привычно под ногами, а резко взвизгивает в такт шагам.
	Медленно разгорается рассвет, гася в небе звёзды, заливая вершинный склон огненным светом. Над ультрамариновой пирамидой пика Джайлык ещё ярко горит Венера, но из-за зубчатого гребня Андырчи ослепительным, пронзительным лучом вдруг вспыхнуло — брызнуло — ударило — резануло — полыхнуло взошедшее солнце. Темнота скатилась на дно ущелий. Склоны, ледопады, снежные гребни с бахромой  карнизов нестерпимо засверкали. Вдали на востоке ясно и чётко блещут безенгийские пятитысячники Коштан-Тау, Мижирги, Дых-Тау, Шхара, Джанги-Тау, Катын-Тау, правее Гестола, Тетнульд. На западе радуют взгляд красавцы Далар, Трапеция, Гвандра. Между этими панорамами на юге искрятся острыми гранями пик Шуровского, Чатын, Ушба, на неё накладывается Шхельда. Прямо перед нами холодно, как ртуть, серебрятся снеговые шапки Донгуз-Оруна, Накры, Чегета, Штавлера. Я пишу этюд маслом. Эдик видеокамерой снимает меня за работой…

	...По склону хлещет позёмка. Ветер продувает насквозь, тело стынет, пальцы рук и ног постепенно отмерзают. Воздуха не хватает — дышать нечем. Сердце колотится пугающе, грозя разорвать грудь.
	Впереди влекущая крутизна льда. Пристегнулись к перилам: свистящий шорох жумаров, звонкий хруст под кошками.
	Час за часом непрерывная работа вверх... Усталые тяжёлые шаги... Бесконечные…
	Вышли на перемычку. Над ней — устремлённый в небо очередной ледяной склон... Вошли в кулуар: заледенелые камни под ногами — кошки скрежещут... Выше опять крутой лёд — пошли на передних зубьях... Выше снежная крутизна с острыми застругами... Путь кажется нескончаемым…
	Но вот из-за перегиба склона выросло и распахнулось ничем не заслонённое небо… Вершина.
          
	...А теперь мы с Гончаровым в Гималаях. Дожили!

              …Мучительно хочется пить. Нескончаемая пытка жаждой. Господи, ну что ж дома не сиделось?
	Но впереди вверху ожидает гранитная красота скал Макалу и крутое, взбегающее к зениту, хрустальное сверканье её снега, фирна и льда. И как же они без нас? А мы — без них?
	...Через два с половиной часа палящего солнца и крутого подъёма, остановились у ручейка на привал. Искупались, охладились. Но всё равно пить жутко хочется. А нельзя из-за паразитов. С трудом дотерпели до посёлка Седоа. А тут в продаже из питья нет ничего, кроме рома и давно прокисшего пива. Его и пришлось употребить. Пена из ноздрей! Но жажда отступила.
	...На центральной площади посёлка развернут базар. Сюда собрались люди из всех окрестных селений. Маленьких детей женщины принесли за спиной в коробах, сплетённых из бамбука. У каждого представителя мужской части населения за поясом непременно торчит грозный нож кукри.
	Продавцов на базаре больше, чем покупателей. Но это мало кого беспокоит и никого не расстраивает: восточный базар существует не столько для торговли, сколько для общения.
	Мы очень голодны. Купили на всю компанию много какого-то, на вид очень аппетитного, местного печенья. Но оказалось, что его есть невозможно. Тогда Юрий Агафонов купил бананы. Наконец-то привычная, родная русская еда!..
	...Заморив червячка, отмываемся от дорожной пыли и пота под водопроводной колонкой на базарной площади при большом скоплении любопытствующего народа. Крохотный, сморщенный местный старикан под дружный, одобрительный хохот рыночной толпы, восторженно ощупывает обнажённых Агафонова и Яковенко, восхищаясь их белизной и могучестью.
	...Устав от отвратительной пищи, подаваемой в ночлежках, Юра Просятников вызвался приготовить настоящий плов. Вместе с Витей Буйленко он отправился произвести необходимые закупки. А мы в это время устраиваемся на ночлег. Разместились в большой проходной глиняной комнате, по которой гуляет пыльный сквозняк. Скорей бы уж подняться в горы на такую высоту, где нет гавкающих собак, орущих петухов и людей, где можно нормально есть, рисовать и спать, ночуя в родных палатках!
	...С кухни пришёл потрясённый Гончаров и рассказал, что троих купленных для плова кур, шерпы связали и, засунув в кастрюлю, облили крутым кипятком. И живых, дико орущих птиц, начали ощипывать! Вот это буддистская  любовь к животным! Или это ближе к индуистской традиции жертвоприношений?
	Лёша Яковенко сквозь дрёму пробурчал, что это правильно — перед операцией  больного всегда моют и бреют...
	...Генерал Агафонов выдал Саше Алейникову десяток наручных и карманных часов, привезённых из Краснодара в Непал для подарков и призов нашим здешним помощникам. И Саша открыл на базаре торговлю российскими часами. Рынок оказался мгновенно парализован — все торговцы и покупатели, забыв о своих делах, сгрудились вокруг. Чуть припозднившийся Эдуард со своей видеокамерой и фотоаппаратами не смог пробиться к центру событий. Часы вызвали всеобщий восторг и восхищение. Шерпы разглядывают часы, примеряют к руке, прикладывают к уху, опускают в кружку с водой, чуть на зуб не пробуют. Но зачем жителю высокогорной гималайской деревни часы? Здешние крестьяне определяют время по солнцу. И едва ли во всей деревушке хватит рупий, чтобы хоть одни часы купить.
	...Ближе к вечеру сходили в Управление национального парка - зарегистрировались и получили разрешение на вход. У Гончарова неожиданно возникла проблема с разрешением на пользование  профессиональной японской видеокамерой. Оказывается, разрешение нужно было получить в столице. Кто ж знал? Пришлось чиновников обаять. Подарили им экспедиционные вымпелы и значки. И всё успешно разрешилось.
	Наши фамилии вписали в толстенную книгу и каждого заставили расписаться.
	Оказалось, что в пермите моя фамилия записана неверно. Так я и буду навсегда значиться в гималайской регистрационной книге — ДУДОК.
	...Возле домика Управления выстроен из бамбука туалет, и мы с удовольствием им воспользовались. Все, до этого виденные и использованные в пути по Непалу, были ужасны — они крохотные! И уж очень-очень редкие. А тропы здесь многолюдные. И во время дневного перехода проблему справления естественных нужд решить невозможно. Люди с грузами шастают по тропе вниз и вверх постоянно. А на привалах непальцы (особенно непалки) обступают нас плотным кругом, разглядывают, ощупывают, хихикают — уединиться по своим делам невозможно.
	...Юра Просятников сварил замечательный плов. И мы в полной мере им насладились под утроенную, по такому случаю, порцию профилактического рома. Ужинали на открытой веранде, и над нами плотно нависали, сидя на деревянном парапете, любопытные, дружелюбные, весёлые шерпы — жарко дышали в наши затылки и уши, заглядывали в миски и кружки.
	...Вечером хлынул ливень, похолодало, и мы отправились спать рано, мечтая о полноценном отдыхе на полный желудок. Но опять помешали спать гавкучие собаки. Об одну из них, доведённый до бешенства Эдик Гончаров, сломал свой зонт. Это не помогло. Собак в Непале очень много.
	А после полуночи разгулялось очередное шерпское веселье  с песнями, хохотом и плясками под барабан...
	Уже не возмущаемся. Спокойно терпим, воспринимая происходящее, как данность — как ливень, пургу, жару или мороз. Мы уже поняли, что бессонные ночи входят составной частью в понятие «гималайская экзотика». Зачем же лезть в чужой монастырь со своим уставом? Ну, выпивают люди по ночам, дружески общаясь… Весело смеются, поют и танцуют… Ведь не орут, не вопят, не буйствуют, не оскорбляют никого, не дерутся. А как-то в родном Краснодаре я возвращался вечером домой в полупустом трамвае вместе с дочерью и её подругой. На одной из остановок в вагон ввалилась агрессивная компания. Пьяные парни свистели, свирепо матерились, били ногами в кресла, колотили кулаками в окна, орали злобно: — Кто против нас? Кого убить?.. 
       Обожгло чувство мучительного стыда перед девушками. И страх за них. Но обошлось. Никого из пассажиров не зацепив, на следующей остановке пьяные вывалились из вагона в темноту.
	В Непале ни о чём подобном и помыслить невозможно!

	12 апреля.
	Подъём в 5-30. Мутный, бесцветно-белёсый прохладный рассвет быстро разгорается в ослепительно яркий, огнедышащий день.
	Умываемся под водопроводной колонкой, а вокруг с любопытством толпятся чумазые, сопливые, ясноглазые, белозубые, весёлые, симпатичные детишки. И красивые, грациозные девушки чёрным хозяйственным мылом и стиральным порошком моют под холодной водой свои прекрасные длинные, густые, блестящие иссиня-чёрные  волосы. А свои великолепные зубы они ничем никогда не чистят.
	Жизнь в посёлке кипит. С раннего утра люди строят новый дом. Мужчины с трудом, но весело пилят ножовками толстые балки. Женщины замешивают глину и с трудом, но весело таскают тяжесть по шаткой лестнице на второй этаж. Дети весело помогают взрослым.
	...Выше Седоа тропа стала более дикой. Здесь меньше ходит народу. Перешли прозрачную полноводную речку с глубокими каменными ваннами. Знали бы о ней вчера, пришли бы сюда купаться. А теперь — мимо, вверх.
	...Через 4 часа пришли в посёлок Ташигаун. Здесь запланирован очередной ночлег. Высота 2015. Здесь малолюдно и очень чисто. И есть приличный туалет. И даже примитивный душ с чёрной пластиковой бочкой наверху, чтобы вода под солнцем нагревалась.
	Тут наконец-то я смог написать первую свою гималайскую акварель. В этот раз непальцы почти не мешали. И работа удалась.
	…К вечеру погода испортилась. Собирался написать закатную панораму с Канченджангой, но она закрылась плотными розово-сиреневыми облаками. Ничего не видно. И над нашим завтрашним подъёмом нависла  непроглядная фиолетовая стена сплошных туч. Сгустившаяся над горами тьма расползается вверх по небу ужасающей тучей, похожей на дракона. Вскоре полил холодный дождь. Значит наверху сейчас идёт снег.
	...Сегодня не только День космонавтики, но и новогодняя ночь — наступает 2055 год по непальскому календарю. Очередную профилактическую антилямблиозную акцию посвятили этому событию. Сирдар Тенги станцевал под аккомпанемент национального барабана мадало.
	...Под Новый год мне всегда бывает грустно. И здесь сейчас накатила грусть. Идём и идём, нижем дни на дни. Ну и что? Ни особой усталости, ни интереса, ни радости, ни грусти. Скучно. «Горизонты, манившие нас, угасли один за другим, как тускнеет в плену тёплых ладоней светлячок или яркая бабочка». Всё, что вижу, давно знаю по книгам. Нет потрясений первооткрывания. Чуда нет. Нет даже ожидания чуда. Слишком поздно это. Всему своё время. Моё время для Гималаев прошло. Нет уже трепетной восторженности в сердце. Романтизм в душе угас. Я уже стар, как тот несъедобный козёл.
	Или эта мрачность в душе оттого, что не удаётся пока начать живописную работу? Именно в ней для меня смысл и главное удовольствие жизни. Если несколько дней подряд нет возможности писать или рисовать, я начинаю болеть. В Гималаях я не затем, чтобы просто идти и смотреть по сторонам, а чтобы средствами живописи запечатлеть увиденное и пережитое.
	Я горный турист и альпинист, живописец и график. Я рисую и пишу снеговые горы — выше зоны леса. Потому, что хорошо их знаю. Было бы странно, даже нелепо, если бы я горы не изображал — если не я, то кто? 
	Как спортсмен, мыслю категориями тактики и техники.
	Как художник, мыслю ритмом, тоном, пластикой линий и пятен, формой, цветом локальным, цветом дополнительным, колоритом, цветовыми и пространственными отношениями. Зрительными образами.
	Но этого не хватает. После общения с горами хочется поделиться впечатлениями ещё и словесно — рассказать об увиденном и пережитом, письменно это зафиксировать. В горах не только рисую, но и веду дневники. В горах — жизнь!
	А в городе живу нелепо. Бездарно превращаю невосполнимое время проносящейся жизни в мгновенно исчезающие деньги. Примитивно и низменно. Обидно. Провожу жизнь в добывании пищи, в её переваривании и испражнениии. Как животные. А мечтается о высоком, о божественном!
	Хемингуэй однажды сказал: «Бык на лужайке — здоровый парень, бык на арене — неврастеник».	А мы, изнеженные потомственные горожане, стремящиеся к комфорту, но любящие даль и горную крутизну — где наша арена, где лужайка?
	…Да, что-то сегодня действительно грустно. Беспросветно. А поводов-то нет. Наверно это возрастное. Я  ведь родился в 1948 году, а нынешней ночью наступает 2055 год! Я - старый маразматик.
	Нам лишь кажется, что с годами мы умнеем. Ничего подобного! Мы становимся опытнее, это да. А потому недоверчивее, осторожнее, предусмотрительнее и изворотливее. И ленивее, равнодушнее, циничнее. Наивные иллюзии каменеют в глупую убеждённость. Горячий романтизм остывает, наступает скучная рассудительность. Появляются обидчивость, робость и подозрительность.
               И ослабла уже вера в справедливость и красоту, иссякла надежда на улучшение. И не замечается хорошее в настоящем, но прощается плохое в прошлом. И чувствуем всё хуже. И понимаем меньше. И становимся неспособными воспринимать перспективу.
	К сожалению, я перешагнул тот счастливый возраст, когда по утрам ощущал прилив сил, бодрости и оптимизма. Когда казалось, что предстоящий день бесконечен, а я неисчерпаем. И всё, что в жизни задумал, обязательно получится. 
	Эдик  Гончаров на тринадцать лет старше, но он бодр и весел. Он не маразматик. Он мудрый. Он на всех наших маршрутах всегда был старше всех. И привык.
            А я сегодня впервые, здесь в Гималаях, осознал свой возраст. Хорошо, что пока не ощутил. Нам с Эдиком идётся легко и вдохновенно. Как в молодые годы, когда мы ходили в тройке с Владиком Вайзером. Будь он жив, был бы сейчас с нами. Мы дожили до Гималаев. И динамический стереотип, обретённый когда-то на сложных маршрутах, очнулся в теле и омолодил его. Но — тоска! Без поводов.  Вдруг вспомнилось из Остера:
	                                 Никогда не мойте руки,
	                                 Шею, уши и лицо.
	                                 Это глупое занятье
	                                 Не приводит ни к чему.
	                                 Вновь испачкаются руки,
	                                 Шея, уши и лицо,
	                                 Так зачем же тратить силы,
	                                 Время попусту терять.
	                                 Стричься тоже бесполезно,
	                                 Никакого смысла нет.
	                                 К старости сама собою
	                                 Облысеет голова.

           Ладно! Как сказал сейчас Юрий Агафонов: — «Раньше ляжем — раньше выйдем». Пора спать. Нужно проснуться пораньше, и пораньше выйти в путь. До жары.

	13 апреля.
	Воспоминания о прошедшей новогодней ночи самые добрые. Собаки не лаяли, петухи не орали. И шерпы пели вдали очень мелодично, и ритм их мадало не мешал, не раздражал — убаюкивал.
	...Подъём в 5 часов. Утро безоблачное. Тоскливо гадает далёкая кукушка. Горы в плотной серебристо-голубой дымке.
	...Идём безостановочно вверх по крутой каменистой тропе. Она засыпана опавшей листвой. Это значит, что лето кончилось, мы поднялись выше него. Мы приближаемся к вечным снегам, и скоро наступит зима. А пока звонкий хор птиц поёт под звон ручьёв, бегущих поперёк тропы с высокого склона слева. Эдик Гончаров, как всегда на затяжном подъёме, читает вслух стихи.
	...Спустились в глубокий каньон, перешли по бревенчатому мостику речку и круто взобрались на противоположный высокий склон. Прошли под гигантской каменной глыбой, страшновато нависшей над тропой. За ней вновь мостик через очередную речушку. И снова тропа круто ведёт нас вверх. Вокруг цветущие деревья белой магнолии и алого рододендрона. Вдоль тропы цветёт земляника и примула. Позади справа, глубоко и далеко внизу туманится ущелье Арун. Над ним, уходя вверх и вдаль, голубеют причудливые силуэты вершин, коронованные матово поблёскивающими вечными снегами. Солнце поджаривает затылок и шею, а в лицо дует холодный ветер с запахом талого снега. Как и у нас в горах, талый снег пахнет арбузом.
	...Вот уже снег под ногами. Портеры, до этого шедшие босиком, впервые обули кеды.
	...Час за часом поднимаемся по крутому узкому гребню, вытаптывая ступени в глубоком снегу, перелазя заснеженные скальные жандармы. Несколько мест довольно неприятных.
	...Обеденный перекус, свесив ноги в трехкилометровый обрыв. Кубанское сало запиваем сладким холодным чаем с печеньем.
	...Вокруг громоздятся снеговые горы, ослепительно залитые ярким и жарким новогодним непальским солнцем. Красотища! Будь на то моя воля, занятия туризмом и альпинизмом ввёл бы в школьную программу, сделал их обязательными для всей молодежи. Нежные, робкие и слабые в горах становятся сильными и мужественными, не грубея. А сильные и мужественные обретают нежность, не слабея.
	Хорошо бы никогда в жизни не встречать трудностей, бед и опасностей. Но так не бывает. Значит нужно готовиться встретить их достойно. Сила духа не мышца, которую можно накачать за месяц. Сама жизнь — повседневная, ежеминутная — куёт силу духа. Горные походы и восхождения — тугая концентрация жизни — лучший тренер. Генерал Агафонов понимает это. И он помнит слова Макаренко о том, что нельзя воспитать мужественного человека, если не ставить его в условия, требующие проявления мужества. Потому и создал в своем институте клуб туризма и альпинизма.
	В Агафонове гармонично сочетаются боевой офицер – умелый и опытный оперативник, учёный –  юрист, экономист и философ, и крупный хозяйственник, педагог, великолепный организатор, превосходный руководитель, классный спортсмен.
	Он знаток литературы и искусства. По натуре поэт. Эстет. Жизнелюб.	
       При постоянной, плотной занятости, — превосходный отец: воспитывает семерых детей, пятеро из которых приёмные.
	Позволяет себе неординарные поступки, никак не вписывающиеся в рамки «здравого» осторожно-житейского смысла. Один его спортивно-патриотический лагерь «Надежда» для перевоспитания подростков, состоящих на учёте в милиции, чего стоит! А поисковые экспедиции молодёжи по местам боёв в годы Великой Отечественной войны! А наши горные экспедиции!
	Знаю генерала ещё с тех весёлых лет, когда он – студент экономфака Кубанского государственного университета,  руководил университетской горной секцией. Уважаю его. Прежде всего, пожалуй, за то, что умеет доверять людям, безоглядно рискуя и репутацией своей и карьерой. И ни разу не ошибся.  Решительно берясь за дела головоломные, невозможные и просто немыслимые для других, он неизменно добивается успеха.	И он умеет быть благодарным: редкое качество редкого начальника — дарить подчинённым радость и в процессе работы, и после её окончания.
	...Продолжили траверс гребня и через семь часов вышли к месту ночлега. Пологая, широкая снежная седловина Кхонгма. Высота 3700.  По сторонам далёкие панорамы — снежные, остроконечные. Впереди громоздятся высокие заснеженные скалы — наш завтрашний путь.
	...Задул ветер. Солнце скрылось за тучами. Подмораживает. Мокрые ботинки костенеют. Портеры с нашим грузом далеко отстали. Ждём их и медленно замерзаем. Чтоб совсем не окоченеть, вытаптываем в глубоком снегу площадки для палаток. Хоть бы шерпы успели принести их до темноты!
	...Хотел заняться акварелью, но воды нет — вокруг лишь снег да лёд. А водка, которой развожу акварельные краски на морозе, где-то в одном из баулов ещё поднимается с портерами по гребню.
	...Первых носильщиков, и с ними измученного мистера Пробежа, сирдар Тенги привёл через два с половиной часа. Остальные подошли через пять. Мой баул прибыл последним.
	...Сегодня впервые ночуем в палатках. Наконец-то! Они нам привычнее, чем деревенские ночлежки. Спим по двое: Агафонов — Буйленко, Тенги — Пробеж, Просятников — Алейников, Гончаров — Дудко. Доктор экспедиции Алексей Яковенко спит с жестяным ящиком, в который упакована экспедиционная аптека.
	Портеры от предложенной им палатки отказались. Их выносливость, морозостойкость и оптимизм восхищают. Их кеды превратились в ледышки. Сквозь ветхую одежду синеют дрожащие  худые тела. А они хохочут! Ночевать устроились на крутом заснеженном склоне в залитой льдом скальной нише. Подстелили мешковину, прижались друг к другу, и — поют! Замечательные ребята! Они доброжелательны, предупредительны, уважительны и учтивы — без назойливости и либезения, без подобострастия и раболепия. Они свободолюбивы, независимы и горды. Без презрительности, наглости и хамства, без националистического психоза и экстремизма. Они полны жизни и чисты душой. Они вызывают симпатию и уважение.
	...Гребень пылает в огне солнечных закатных лучей. Вершины гор горят в небе маяками. Солнечный свет медленно угасает и всё многообразие горных долин, склонов и небес сливается в общий сумрак прекрасного и таинственного гималайского вечера. Лишь несколько высочайших вершин, повиснув в тёмной небесной синеве, ещё тлеют мягким оранжевым светом. Потом и они гаснут. Быстро смеркается. Горы плавно растворяются в темноте, недолго еще сохраняя по контуру ослепительный золотой кант.
	Сизая пелена сумерек постепенно сгустилась во тьму. Короткое, но нетерпеливое и напряжённое ожидание звёзд. И на горы опустилась тихая холодная ночь, осенённая двоящимся в вышине потоком Млечного Пути. Он белеет в мерцающей звёздной темноте. В разных направлениях небо пересекают яркие светящиеся точки — космические аппараты. Мы сейчас к ним значительно ближе, чем обычно. Как редко мы замечаем их в залитых рекламными огнями суетных городских вечерах! Забавно... Лишь оторвавшись от цивилизации, вступив в простую и трудную жизнь среди первозданной природы, мы осознаём высоту достижений цивилизации.
	В небе мерцает невообразимая масса звёзд. Они горели всегда. Они будут гореть всегда. Их видели наши предки, увидят наши потомки. Их бесстрастный, бессмертный свет струится через глаза в душу, наполняя ее неведомым в городской жизни покоем и тихим восторгом.


                                                           Неправда, над нами не бездна, не мрак —
                      	                         Каталог наград и возмездий.
	                         Любуемся мы на ночной Зодиак,
	                         На вечное танго созвездий.

               Испытываю странное чувство — ощущение знакомой, долгожданной привычности и, одновременно, нереальности окружающего. Возвышаются над сугробами крыши палаток... колеблются огоньки свечей сквозь палаточный капрон... уютное, кошачье мурчанье газовых горелок… запах готовящегося варева... обесцвеченные темнотой серые пятна усталых лиц... Мы постоянно переживаем радость успеха или горечь неудачи. И, достигнув намеченную цель, сразу намечаем  следующую, стремимся к ней нетерпеливо…
       Под нами многометровая толща снега. На окружающих склонах многие миллионы кубометров медленно текущего льда. И вокруг на многие  километры ни одной живой души. Мы словно на другой планете —  оторваны от всего земного мира. Сказочное царство! Здесь моя творческая мастерская, моё рабочее место.
        Горы научили терпеть, научили умению приспосабливаться к обстановке, создавать себе рабочие условия, комфортность и находить удовольствие в самых неблагоприятных обстоятельствах. И, если уж так складывается, то и пренебрегать ради работы удовольствием и комфортом. Впрочем, понятие «комфорт» очень условно и субъективно. Для нас это возможность вытянуться в полный рост в палатке и наличие поблизости снега или льда, чтобы добыть воду для чая. Если, конечно, есть ещё бензин в примусе или газ в баллоне…
       Очередная высотная ночь брызжет метеорами, вздрагивает  редкими снеговыми обвалами. Только кашель нарушает стылую тишину. Постепенно снизошло прерывистое забытьё тревожного, неглубокого сна.

	14 апреля.
	Звёзды медленно увядают. Из прозрачного, светлеющего на глазах полумрака утренних сумерек, на фоне зардевшегося румянца зари, выявляется ломаная линия вершин. Рассвет плавно перекрашивает бирюзу неба в нежнейшие лиловые цвета с золотистыми оттенками.
	Из туманной рассветной дымки, постепенно обретая контрастность и объёмность, медленно возникает нереальный в своей грандиозности Гималайский хребет: вознесённые в небесную бездну, облитые слепящей солнечной яркостью ледяные громады — великолепные, совершенные, вечные творения природы.
	Восхитительная красота. И мощь, поражающая воображение, вызывающая нервный озноб.
	А над прекрасными огромными горами — огромное прекрасное небо.
	Здесь много гор, но от них не тесно. И над горами очень много неба, но под ним не скучно. Здесь просторно глазам и уму. Здесь спокойно сердцу и радостно душе.
	...Ночью палатки обледенели и вмёрзли в снег. Сворачиваем – они громко хрустят. 
	В 6-30 выходим. Снег под ногами жёсткий и шершавый, как бетон. Без ледорубов, только с лыжными палочками на крутизне неуютно. Здесь лучше не падать. Если не разобьёшься, то уж сотрёшься точно.
	...Карабкаемся по заледенелым скальным полкам, продираемся сквозь густые заснеженные заросли. 
	Наконец выбрались на гребень, и перед нами открылся широкий снежный цирк, за которым в ярком тёплом свете разгорающегося дня высится Макалу. Гора искрится в небесной сини. Её гребни блестят. Вдоль них реют на утреннем ветру розовые снежные флаги. Гора прекрасна, как талантливая скульптура. Словно не грубые и необузданные тектонические горообразовательные процессы вознесли её на порог стратосферы, а изваяна она сказочными волшебниками из конгломерата неба и земной тверди.
	...Поднимаемся по заснеженной скальной пиле, обходя по жёсткому крутому снегу череду жандармов. Иногда перелезаем через них в лоб.
	Слева открылся очередной крутой снежный цирк, обрывающийся в глубокое, забитое облаками ущелье. С его противоположного склона ниспадает по скалам водопад – колоссальный, грандиозный.
	Справа наш гребень обрывается в бездонную пропасть. В её глубине облака. За ней вдали гряда снеговых гор, над которыми сияет прекрасная Канченджанга. Потоки тропического ветра сталкиваются в синеве с ледяным горным воздухом и в этом месте чистое, ясное небо внезапно застилается мгновенно возникающими облаками.
	...Шаг за шагом, метр за метром, минута за минутой, час за часом — идём вверх. Снег раскис под жарким солнцем. Идём, глубоко проваливаясь. Когда останавливаемся отдохнуть — каждый раз — солнце прячется за облаком, и мы начинаем замерзать. А когда нужно идти — солнце открывается и жарит нещадно. «Закон подлости» в действии.
	... Напряжённый траверс снежных склонов над глубоким скальным обрывом…
	...Вышли на крутую снежную перемычку. Это южная седловина перевала Шиптон-Ла. Высота 4200. Небольшой спуск и вновь вверх, ещё выше. Пересекаем снежный склон, изборождённый лавинами.
	...Долгий крутой подъём ко второй перемычке перевала. Задыхаясь, месим ногами рыхлый снег. Наконец взобрались на широкую снежную седловину. По карте её высота 4800. Здесь полощутся на ветру молитвенные буддистские флаги и ленты с мантрами. Тенги ещё подвесил к гирлянде флажки и ленту — за наш успех.
	...Спустились в широкий снежный цирк, чтобы из него вскоре взойти на следующую седловину. Она выведет в ущелье Барун. А река Барун вытекает из ледника Барун. Это уже наш ледник. В его верховьях, у подножья Макалу, друзья ждут нас в Базовом лагере. До него идти ещё несколько дней.
	...Склон качается в глазах синхронно с усталыми  шагами. В теле вялость, противная слабость. Злое высотное солнце нестерпимо слепит и обжигает. А воздух ледяной. Нет здесь в воздухе водяных паров, нет долинной пыли и копоти, сам воздух так разрежён, что солнечным лучам нечего в нём нагревать.
        Солнце призывно и поощрительно улыбается нам — загорайте! Но на этой высоте, при здешней чистоте и прозрачности воздуха, солнечные лучи буквально испепеляют кожу. Потому не о загаре заботимся, а о защите от него — всё время на лицах солнцезащитные маски, и ещё мажемся защитными мазями, кремами.
	...Движемся медленно, пробивая глубокую траншею в рыхлом снегу. Вокруг царство снега и льда, а мы подыхаем от африканской жары и жажды. Сейчас под нашими ногами большое озеро — замёрзшее, заваленное снегом. Посередине цирка в мульде снег протаял и призывно блестит талая вода. Понимаем, что здесь сильно обгорим. Но сил уже совсем нет, и мы останавливаемся возле воды на обеденный привал. Сверху укрылись зонтиками. Но солнце  достаёт снизу, отражаясь от снега.
	Одно облако, висящее чуть в стороне и выше остальных, вдруг озарилось по контуру радугой. Просветы в облаке тоже окаймлены радужными цветами. Красиво! Мы такое с Витей Буйленко наблюдали однажды на Памире, поднимаясь с ледника Гармо на гребень хребта ОПТЭ. Но тогда спектральные цвета не были такими яркими, граница между ними была нечёткой. А это нынешнее облако ну просто великолепно!
	...Вновь топчем промокшими ботинками ступени в глубоком снегу, взбираясь по высокому крутому склону. Долгий изматывающий путь, не требующий, к счастью, технических ухищрений.
	...Сколько прошли после привала — час? Два?  Или всего 15 минут? Чувство времени совсем задавлено усталостью.
	...Наконец выбрались на седловину. Путь в вышину: выносливость, долгое упорство, преодоление усталости и страха, дурного настроения и раздражения, недомогания и мрачных предчувствий.
        И теперь — блаженная неподвижность. И тишина. Огромная! Невероятная — бездонная, безграничная. И вокруг залитый ею огромный мир в снежно-ледовом сверкании. И пот на губах — солёное вино победы.
	Горы обступили, вплотную приблизив и круто задрав горизонт, иззубрив его снежными гребнями, мощно контрастирующими с небом, набирающим всё большую яркость синевы.
	Такая красота кругом, такой размах, такой простор!
       Перехватило сердце. Сдавило душу. Это не медицинское, не сердечная недостаточность. Скорее, её избыточность — переполняющее всё твоё существо чувство восторга, его физическое ощущение, рождающее необъяснимую сладкую боль в глубине потрясённого сознания. Кажется, Станислав Лем говорил, что у людей будущего пребывание в горах станет таким же элементом культуры, как чтение книг, как общение с музыкой...
	...Начали спуск в забитое снегом ущелье. На каждом шагу глубоко проваливаемся. Часто, зависнув на рюкзаке, беспомощно болтаем ногами в пустоте меж заваленных снегом каменных глыб. В глубине отчётливо слышно журчание талой воды. Мука мученическая!
	Слева отвесная скальная стена с опасно нависшими снежными карнизами. Откуда-то с её верха рухнула лавина и, громыхнув по кулуару, сорвала камнепад. Это смертоносное месиво  грохнулось на наши свежие следы буквально за спиной...
	Скользя, спотыкаясь, падая, застревая меж невидимых под снегом камней, проваливаясь в бегущие под снегом ручьи, продолжаем спуск. Несчастный мистер Пробеж чаще не ногами идёт, а на четвереньках ползёт.
	...Долгий, утомительный и небезопасный траверс крутого снежного склона под стеной камнепадоопасных скал. Со стены грохочут водопады. По отвесной бурлящей воде с грохотом рушатся камни. Неприятно. Но привычно — ситуация, как на родном Кавказе в весеннее межсезонье.
	...Постепенно снега становится меньше. Через полтора часа спустились в джунгли. Чуть ниже границы леса на обтаявшей наклонной каменистой площадке среди деревьев стоит палатка. Возле неё нежно воркует влюбленная парочка – молодые англичане из Глазго. Говорят, что забрались сюда отдохнуть от цивилизации: — Вы-то нас понимаете?..
	...Сбросили уже полтора километра высоты, а ещё спускаться и спускаться! Теперь — сквозь густые джунгли по забитому снегом крутому руслу ручья. Оскальзываемся на мокрых стволах  упавших деревьев, на обледенелых камнях. Проваливаемся в ледяную воду. Сползаем по скользким скальным стенкам вдоль водопадов. Перебираемся по мокрым брёвнам и снежным мостикам через притоки. Если здесь кто-то сломает ногу... Стало понятно, почему многие экспедиции здесь навешивают перила.
	...Противоположный склон ущелья Барун — крутые скалы, заросшие непроходимыми джунглями. Там явно никогда не ступала нога человека. Там могут ожидать любые, самые чудесные и чудовищные неожиданности. И не только «снежный человек», но гигантские динозавры могут обитать тысячами. И места хватит, и еды, и никто их не потревожит.
	...Наше ущелье постепенно переродилось в каньон. По бокам узкой щели – уходящие в небеса отвесные скалы. С трудом пробираемся вдоль левой стены. И вот, на девятом часу изнурительной ходьбы, наконец-то оказываемся на орографически правом склоне ущелья Барун. Вышли из каньона внезапно — словно шагнули из темноты на свет сквозь трещину в стене.
	...Место называется Цяте. Здесь традиционно останавливаются на бивак все экспедиции, идущие на Макалу.
	Снега почти нет. По сравнительно ровной каменной площадке бегут прозрачные ручьи. Рядом с нашими палатками они водопадом срываются со стометрового скального обрыва к бурлящей внизу реке. Река яркого изумрудного цвета.
	Над палатками нависают скалы. В просторной и сухой скальной нише идеальное место для костра. Костёр нещадно чадит, вызывая у нас кашель. Ядовитый дым ест глаза. А шерпы дым не замечают.
	Вокруг серебряный переплеск потоков, яркие цветы,  незнакомые деревья. Они обросли длинными бородами мха и лишайников. Вот бы тут задержаться, несколько дней порисовать!
	...Ветер утих, и воздух словно застыл. Огненный закат освещает крохотные наши палатки посреди Гималаев. И нас, усталых, притихших. 
	...Постепенно солнце снижается, и день медленно угасает. Мороз крепчает по минутам. В высоких горах времена года меняются по несколько раз на день. Мы ещё не отошли от солнечного пекла, а уже начинаем подмерзать.
	...Густеющие сумерки плавно окутывают безмолвные горы, постепенно расцвечиваясь мерцающими звёздами. Становясь всё ярче и увеличиваясь в количестве до невообразимой бесчисленности, звёзды в небе искрятся, как снежинки.
	…Сине-бирюзовая ночная тишина повисла вокруг... Мерцают в лунном свете горы... Звёзды над нами, как и мы, дрожат от холода... Холод, как и голод, стимулирует воображение. И, как папу Карло когда-то согревал нарисованный на куске старого холста очаг, так нас во сне греют воспоминания о тепле родного дома и близких людей.
	...Холодный, мерцающий звёздный свет освещает наши тёплые сны...

	15 апреля.
	Ночь безоблачная.
	К утру задул, крепчая, ледяной ветер из верховьев Барунского ущелья.
	Подъём в 5-00. Очень холодно. И от реки сыро, промозгло. Замшелые деревья жутковатыми призраками темнеют сквозь туман.
	...Лица у нас у всех красные и распухшие. К носу, к ушам и скулам невозможно притронуться. Губы в трещинах и коростах. Ни ложку в рот взять, ни к кружке приложиться, ни расхохотаться, глядя друг на друга. Вчерашнее солнышко на снежных склонах Шиптон-Ла отлично нас поджарило. Глядя на наши лица, шерпы от души веселятся. Им-то жгучее горное солнце нипочём, их защищает смуглость кожи и грязь. Наши портеры никогда не испытывают потребность смыть с себя ночной сон или дневной пот и дорожную пыль. Похоже, что с водой они соприкасаются лишь при переправе вброд. Впрочем, там, где полгода хлещут муссонные ливни, действительно может развиться некоторая водобоязнь. Она понятна и простительна.
	...С рассветом уходим — в розовую зарю, сквозь плотный розовый туман – через заснеженные джунгли вверх по ущелью.
	...Продираемся сквозь залепленное смёрзшимся снегом переплетение древесных стволов, ветвей и корней. Перебираемся через каменные завалы. Слева над нами скалы уходят вверх почти отвесно. Справа — отвесно вниз. В тёмной глубине каньона гремит река. Идём, пересекая крутые «живые» осыпи. Здесь все составляющие их каменные многогранники неустойчивы. На каждой грани — свежий скол. Над головой нависли каменные глыбы.
	Солнце озарило борт ущелья, по которому поднимаемся — сразу резко увеличилась камнепадная опасность. Переходим на другой берег по нависшему над бурной водой снежному мосту.  Вдруг ужасный грохот со склона, где недавно шли. Каменный блок рухнул вниз! В нём несколько тонн веса...
	Склон, по которому теперь идём, пока в тени. Нависающие камни ещё сцементированы со стеной ночным морозом. Камнепад маловероятен. Но всё же неприятно ощущать себя под смертельным прицелом.
	...Дальше — траверс крутых глинистых склонов. Ступеньки не больше столовой ложки — лишь рантом ботинка зацепиться. То лезем круто вверх, обходя скальные сбросы, то сползаем круто вниз к зелёным террасам у воды — к уютным полянкам, поросшим душистым можжевельником.
	Макалу всё чаще выглядывает из-за поворотов, и вот уже постоянно нависает над ущельем, стоя по пояс в облаках.
	В душе восторженный трепет, как бывает в храме. Мы, действительно, как в храме, где купол — высокое небо, и под ним алтарь — Макалу.
	Великая Гора не парит над миром, а царит над ним, исполненная достоинства и величия. Макалу, как монарх на свиту придворных, глядит из поднебесья на окружающие горы. Графика её гигантских склонов стремительна и упруга. Динамика снежной, скальной и ледяной крутизны очаровывает и завораживает. Вот она – долгожданная, материализованная мечта!
	Состоится ли восхождение? Будет ли успешным? Тайна. Тайна судьбы...
	«Кто любит, тот любим», — поёт Гребенщиков. Так ли? Мы-то любим Макалу. А она нас?
	Пообщаемся с Горой — узнаем. И о себе каждый из нас что-то новое непременно узнает. Восхождение — всегда творчество. А творчество радостно и вдохновенно, но трудно. Творчество всегда — преодоление. И всегда новое знание.
	...Через три часа добрались до урочища Янг Кхарка. Высота 3865. Ущелье расступилось. Здесь широкая зелёная поляна с песчаными проплешинами, поросшая колючим кустарником. Спокойная река в низких мягких берегах. По сторонам грандиозные скалы с водопадами. Над ними, совсем близко, ослепительно полыхают ледяные вершины. Впереди высокий вал древней конечной морены, заросший сосновым, рододендроновым и можжевеловым лесом. Высоко над ним вдали сиреневая скальная стена. На недоступной высоте в стене таинственное круглое отверстие. Грот? Пещера? Вот бы туда забраться! Жаль, нет времени.
	В центре поляны маленький каменный храм. Внутри скульптура Будды и жертвенник. Он увешан ленточками с мантрами, и засыпан монетами. Агафонов  добавил ещё, прося удачи для нашей экспедиции.
	Около храма молитвенная стена из камней. Камни богато орнаментированы витиеватыми буддистскими текстами. Рядом на высоких бамбуковых шестах множество вертикальных белых флагов с текстами молитв. Ближе к лесу — хижина из дикого камня, с низким входом. Над крышей трещат на ветру гирлянды разноцветных молитвенных флажков — как праздничные флаги расцвечивания на корабле.
	Наползают тучи, цепляясь за макушки сосен. Вскоре солнце померкло в тумане, стало мутным, тусклым и далёким. С близких ледников потянуло холодом. Пошёл снег.
	...Устраиваемся на бивак. Вдруг бешеный ветер, словно сорвавшись с привязи, рывком бросился на нас. Хватаемся за расстеленные на земле полотнища палаток. Они, раздувшись как аэростаты, рвутся из рук, грозя умчаться в облачную даль. Короткая яростная схватка с вихрями — кто кого... Мы победили!
	...Портеры устроились на ночлег вместе с Буддой, развели костёр возле жертвенника.
	А в тёмной и прокопчённой хижине Саша Алейников варит на дымном костре козлятину. Запах будоражит гастрономические чувства и активизирует слюноотделение.
	Генерал настроил спутниковый телефон и передал в Краснодар очередную информацию.
	Свежесть вокруг потрясающая, в городской  тесноте и духоте абсолютно немыслимая. Ветер могуче гудит в кронах сосен, раскачивая их, как камыш.
	...К вечеру снегопад прекратился и ветер утих. Но опять не могу рисовать — ничего не видно из-за тумана. Обидно. Это у молодости в запасе вечность. У меня уже нет. Я очень боюсь не успеть сделать того, что должен, что могу сделать только я и никто другой. Не люблю вечера. Они всегда наполнены горечью. Они пронизаны грустью от сознания быстро, бесследно и бесполезно пролетающей жизни. Почему-то, при подведении итогов, всегда оказывается, что сделано гораздо меньше, чем хотелось.
	Когда-то в юности я открыл для себя горы. Потом себя в горах. Позже осознал горы в себе. Затем открывал горы для других людей, как инструктор. И вот теперь открыл себя для гор и для людей, как художник, изображающий горы.
	Стараюсь показать людям горы не издали, не извне, какими их все знают, а вблизи, вплотную, изнутри. Так видят немногие.
	Горы, как искусство – красота и величие, искренность в отношениях с самим собой. А искусство –  это любовь. Оно рождено любовью, и любовь рождает. Оно идёт от сердца, и обращено к сердцу. Искусство – это искренность. И, чем меньше художник озабочен выражением своей индивидуальности, тем скорее и ярче она бывает выражена.
	Быть художником, по-моему, сложнее, чем музыкантом. Ведь художник объединяет в себе и исполнителя, и композитора, и музыкальный инструмент, и  его настройщика.
	Успех или неуспех художника — в нём самом. По Сеньке и шапка. Большому топору — большое плаванье! Конечно, однажды осознав это, очень непросто отказаться от привычных извинительных мотивировок своих творчеких неудач. Трудно признать своё несовершенство. Тут как раз уместно вспомнить знаменитого Куинджи, сказавшего однажды: «Объяснить-то всё можно. А ты возьми, да победи!»
	Впрочем... Не помню имя поэта, кажется кто-то из англичан, стихи его в память запали:

	                                 Я — никто. А ты — ты кто?
	                                 Может быть — тоже — Никто?
	                                 Тогда нас двое. Молчок!
                                                                   Чего доброго — выдворят нас за порог.
                                                                   Как уныло — быть кем-нибудь.
                                                                   И — весь июнь напролёт
                                                                   Лягушкой имя своё выкликать
                                                                   К восторгу местных болот.

          ...После еды забились под крыши. Кто — под дырявую крышу из прелых бамбуковых циновок. Кто — под яркие, разноцветные, непромокаемые капроновые крыши. Всем одинаково холодно и промозгло. Из гончаровского диктофона, разгоняя нашу тоску, поёт бессмертный Визбор.
	Горы то полностью открываются, то смутно проступают сквозь облачную вуаль неясными силуэтами — самое акварельное состояние! Взялся за работу. Но солнышко, отдельными участками контрастно и эффектно освещавшее дальние горы, теперь исчезло. Свет мутный и неопределенный, цвет вообще отсутствует, — окружающий пейзаж стал монохромным. А через четверть часа повалил снег и задул ветер. Пока я метнулся к палатке за зонтом, чтобы укрыть работу, порыв ветра сорвал с планшета бумагу и вместе с кнопками зашвырнул куда-то в середину близкого облака…
	Решил повторить попытку. Макая кисти в уже леденеющий у берега Барун, пишу сумрачную акварель — вид вниз по ущелью, в сторону перевала Шиптон-Ла. Вдруг, совершенно непредсказуемо, откуда-то сбоку сквозь туман прорвалось яркое солнце и всё в природе изменилось до неузнаваемости!.. Но вскоре снова всё потонуло в серости очередного приступа плотного снегопада... А потом последовала новая солнечная атака — теперь пронзительные лучи яркого света зажгли радугу над снегами!  Потом  мир резко потух, как электричество отключилось.
	Восторгаясь природой и удивляясь собственной выдержке, абсолютно спокойно, без психоза внутренне перестраиваясь и переделывая всё заново, закончил-таки акварель. Она получилась даже вполне приличной. Хоть и ничуть не походит ни на мой первоначальный замысел, ни на то, что было в природе на самом деле.
	Никак не пойму, от чего зависят в моей работе успех или неудача. Иногда с восторгом работаю, радостно и вдохновенно, а в итоге получается ерунда. А иногда через силу, с ужасным преодолением работается, буквально с отвращением, на одном лишь чувстве долга и ответственности, а неожиданно возникает сильное произведение. Странно это. Есть в этой необъяснимой непредсказуемости и абсолютной от меня независимости какая-то потусторонность. Тайна какая-то неведомая, но прекрасная, влекущая, заставляющая вновь и вновь браться за кисти в надежде на новые радостные озарения.
	А наиболее продуктивно и результативно мне работается не в душной, прокуренной мастерской под бдительным и обидчивым контролем строгого городского жизненного распорядка, а на воле встреч и общений, среди друзей-странников, бродяжников-бражников, когда как-то само собой возникает благотворное, благодатное и созидательное, результативное рабочее состояние...
	...Долго  восторженно наблюдал, как меняются вечерние краски на склонах гор, на небе и на кипящих в нём тучах. До чего ж всё красиво, совершенно, гармонично в этом суровом, вздыбленном мире!
	...Небо заслонили тёмные громады гор. Меж ними в вышине зажглись переливчатые многоцветные звёзды. Но вскоре их поглотили тучи. И пришла ночь. Беззвёздная, очень тёмная, душная, ветреная и холодная.
	...Перед сном Эдик неплотно завинтил флягу с чаем, и он вылился на мой  спальник. Приснилось ночное купание в Чёрном море.

	16 апреля.
	Плотная чернота в ночном небе, просвистанном холодным ветром, постепенно сменяется блеклой, мутной белёсостью. Под утро ударил мороз.  Снаружи палатки покрылись льдом, внутри – инеем. Мокрый спальник примёрз к полу.
	За ночь небо очистилось от туч. И в верховьях ущелья ещё одна высокая незнакомая гора озарилась рассветом.
	— Эверест! — с почтением промолвил сирдар Тенги и молитвенно сложил ладони под подбородком.
	С бумажками в кулаках рассевшись по утренней нужде в рододендроновском лесочке, любуемся, как тёплые лучи восходящего солнца разгораются на высочайшей вершине планеты. Не каждый день доводится видеть такое.
       …Сила, спокойствие и мудрость источаются  Гималаями... Всё ещё не верится, что мы действительно находимся в великих горах, всё ещё невероятна сама возможность оказаться в этих легендарных местах, убедиться в реальности их существования.
	…Двинулись дальше вверх длинным извилистым путём. Над нами в вышине игра солнца с облаками и белизной горных склонов — ослепительная на фоне густой небесной синевы.
	В ледяном воздухе запах хвои. Карабкаемся вверх по крутым склонам, процарапываясь сквозь плотные заросли, получая по горячим ушам и лбам заледенелыми ветками. Часто срываем дыхание, глубоко проваливаясь в снег. Выдыхая клубы пара, пробиваемся через сугробы. Спотыкаемся об заледенелые камни, оскальзываемся на заснеженных глиняных откосах.
	День ветреный, холодный и угрюмый. Синь небес небрежно заляпана серыми пятнами косматых облаков.
	...Поднялись до границы леса. Выше нет ни деревьев, ни кустов – долго не увидим теперь зелени.
	...Затяжной подъём по глубокому снегу. Вошли в суровый каменный цирк. Вокруг скальные стены с нависающими карнизами. С них то и дело грохочут обвалы. Накатило чувство тоски, бесприютности и полной беспомощности. Гималаи такие огромные! А мы такие крохотные, легко уязвимые, беззащитные...
	...Миновали древнюю молельную стену. Над ней высоко в отвесной скале широкое отверстие. Говорят – именно в этой пещере Будда без пищи, постоянно медитируя, провёл в одиночестве 12 лет. Лишь однажды пришла снизу женщина по имени Сузата и накормила его сладкой рисовой кашей. Именно здесь Будда постиг божественный смысл жизни и обрёл способность творить чудеса.
	Про чудеса не знаю. Но если 12 лет никто не мешал, действительно можно было много хорошего, красивого и полезного придумать и сделать.
	...Под снегопадом пришли в урочище Йя Кхарка. Высота 4500. Сильный ветер и мороз. Проваливаясь почти до пояса, под пургой топчем в снегу площадки для палаток. Бедняга Пробеж крупно дрожит. Не спасает его и русская шапка-ушанка, плотно завязанная под подбородком.
	...Юрий Агафонов и Витя Буйленко попытались связаться с базовым лагерем. Тишина в эфире.
	...К вечеру пурга прекратилась. В верховьях ущелья висят чёрные тучи, позолоченные бьющими из-за них лучами солнца. Над головой ярко-синее небо. А вниз по ущелью — волнистое море  ослепительных облаков. Облака многоярусные, плотные, контрастные — прекрасные!
	...Эдик Гончаров жалуется на сильную зубную боль. Зуб заболел под «мостом». Наш доктор Лёша Яковенко классный хирург. Ему бы что-нибудь у кого-нибудь отрезать. Зубная боль его не вдохновляет. Даже не стал походную аптеку распаковывать: — Полощи водкой! Само пройдёт...
	...Вокруг царство тишины, пронизанное оранжевым закатным сверканьем, наполненное шорохом и посвистыванием ветра. Ветры гор не похожи на городские ветра — нервно-порывистые, рваные и дёрганые, спотыкающиеся о дома и заборы, путающиеся в грязных подворотнях. В горных ветрах нет пыли, шелеста мусора, звона стёкол, дребезга трамваев и автомобильного зловонья. Они дуют ровно и мощно, свежо и чисто... Сегодня они летят туда, где мы уже были — оттуда, где мы скоро будем, куда ещё только поднимаемся.
	...Ветер разогнал нацеплявшиеся на вершины облака, и ничто не мешает великолепному золотому свечению заката, обещающему морозную звёздную ночь и яркое солнечное утро. 
              Всё вокруг постепенно окрасилось торжественно-пурпурными, затем тревожно-фиолетовыми тонами. Потом все цвета разом поблекли, и возник всеохватный перламутрово мерцающий свет.  С наступлением сумерек небо стало ярко-бирюзовым. По мере того, как оно темнеет, на небосводе появляются трепетные звёзды. Медленно всплыл из-за острозубого  горизонта огромный, яркий, совсем низкий лунный диск. Можно подпрыгнуть и сбить лыжной палкой. Можно накинуть верёвку, пристегнуться карабином и — в полёт сквозь ночь. Но не хочется прыгать. Приятно долго молча и неподвижно смотреть на это чудо прелестное и слушать тишину ночи. Луна висит над гигантскими горами, проливая на них серебристое сияние. 
                                                                      Из аметиста и агата,
	                                    Из задымлённого стекла,
                                                        	            Так удивительно покато
	                                    И так таинственно плыла,
	                                    Как будто «Лунная соната»
	                                    Нам сразу путь пересекла.
	
               …Эдик стонет...

	17 апреля.
	Небо, пробуждаясь, вспыхнуло оранжево-золотистым сиянием из-за огромных горных кряжей.
	Мы завозились в своих палатках, собираясь в дорогу. Когда выбрались наружу, — ударило жёстким ветром в лицо и охватило морозом.
	Откопали из-под смёрзшегося снега заледенелые палатки. С хрустом свернули. Но они не помещаются в чехлы. Разборные палаточные дуги смёрзлись и не хотят разбираться.  Мороз пронзает пальцы острой болью.
	Горы, покрытые свежевыпавшим снегом, в этот рассветный час являют собой зрелище величественное и необычное. Они незнакомые, без сверканья и блеска. Горы матовые. И пушистые, как детские игрушки.
	Рассвет возродил контрастность и придал плоским силуэтам гор гранёную объёмность. Огненный свет медленно разлился по заснеженным склонам. В теплеющем небе, как градина, дотаивает луна.
	…Гончаров на завтрак ест анальгин и к десне прикладывает анестезин. Это Саша Алейников снабдил его таблетками из своей личной аптечки.
	...Поднимаемся по наклонному снежному полю. Ступени не прессуются и совершенно не держат наш вес. Глубоко проваливаемся в перемёрзший порошкообразный снег.
	Слева в вышине сверкает великолепная скально-ледовая стена пика № 6. Обвал с неё в позапрошлом году чуть не похоронил экспедицию из Кузбасса.
	…День постепенно разгорается, набирая силу. Ветер смёл с неба облака, словно отбросил прядь седых волос с синих глаз. Солнце сияет тепло и ясно. И постепенно раздевает нас.
	…В небесах покой. Тёмно-синее, с примесью сиреневого цвета, близкое небо над нами безгранично, бездонно, безупречно. Рюкзак за спиной тихо, размеренно поскрипывает в такт шагам, как крылья в неспешном плавном полёте…
	Идём час за часом безостановочно. И параллельно нам идут по небу редкие  облака. Мы с ними идём в одну сторону, идём вместе, с интересом и симпатией поглядывая друг на друга. Горы позволяют утолить обычную для городских пешеходов тоску по небу.
	... В полдень генерал Агафонов установил по рации связь с нашим базовым лагерем. У ребят всё в полном порядке. От вертолётной площадки на 4800 они за три дня перетащили весь экспедиционный груз на 5700 и оборудовали Базовый лагерь. Сейчас они работают на Горе, ставят промежуточные высотные лагеря на 6100 и 6400.

	...Перечёркивая крутой снежный склон пунктиром следов, идёт группа альпинистов. Идти тяжело:  подламывает ноги усталость… солёный едкий пот, заливая глаза, струится по лицу... Лёгкие с трудом фильтруют из жидкого воздуха драгоценный кислород. Сердце захлёбывается, сбивается с ритма. Изнурительная, монотонная, однообразная, безрадостная работа. Руки, перетянутые в плечах грузовыми лямками рюкзака, отекают и отнимаются. Усталось нестерпима. Но терпишь. Потому что привык терпеть. Потому что терпеливость — одно из условий игры с горами. Усталость привычна и, в общем, переносится нормально — лишь мышцы, пульс и дыхание заняты ею до предела, а сознание на эту постоянную и обязательную восходительскую спутницу не отвлекается. Усталость заранее запланирована, как накладные расходы на радость восхождения.
	Солнце слепит. Но обжигает не оно, а гуляющий по склону ледяной ветер. В работе ещё терпимо, но стоит остановиться, как холод сковывает. Связки бредут по глубокому снегу, зондируя путь ледорубами, часто обходя или перепрыгивая то открытые, то замаскированные снежными надувами ледяные трещины. Прыгать с рюкзаком за плечами на шестикилометровой высоте — высшее удовольствие.
	Прыжок... Инстинктивно молниеносный взгляд вниз... Трещина мелькнула бездонной изумрудно-голубой глубиной, обдав запоздалым страхом...
	Труднее всех первому — он прокладывает путь. Слепит сияние окружающей белоснежной крутизны. А впереди дыбится снежный склон, кажущийся бесконечным.
	Здесь нет готовой дороги. Её делает идущий первым — для себя и для тех, кто идёт за ним. Пробивает толстым протектором тяжёлых ботинок тускло блестящий наст, вытаптывает ступени в снежной крутизне, скалывает лёд ледорубом.
	Первому труднее всех. И он устал. Он делает шаг в сторону, пропуская мимо себя медленно идущих товарищей. И встаёт в следы после всех. Теперь он последний. А первым, прокладывающим путь, стал тот, кто до этого был вторым.
	 И вновь всё повторяется. И ещё много раз. И цель близится...

	...Вышли из-за поворота, и ущелье широко распахнулось. Мы зажмурились: впереди вспыхнуло ослепляющее сверканье колоссальных ледопадов Южной стены нашей Горы. Они зеленовато-голубые. Бесснежные. И очень крутые. Ярко блестит в вышине вершина Макалу.
	На широкой заснеженной речной террасе стоят палатки германской, австрийской и чешской экспедиций. Увидев их,  Пробеж заныл, что не может идти дальше вверх.
	... Наползают мрачные тучи. Пронзительно задул ветер и всё сильнее холодает. Повалил снег. Планировали сегодня подняться до ночёвок «Лагерь Хиллари» на высоте 5000. Но теперь решили заночевать на 4800.
	Свёрнутые палатки в рюкзаках за день не просохли, лишь оттаяли. Теперь в них лужи, и они вновь замерзают. У нас с Гончаровым палатка жёлтого цвета. А тент на ней красный. Когда лежишь в палатке, кажется, что снаружи светит яркое солнце.
	Мистер Пробеж уговорил-таки генерала, что выше не пойдёт и останется здесь.
	...Горы принимают человека — или нет. И дело не в общефизической подготовленности. Есть люди, которые не курят, не пьют, каждое утро в любую погоду бегают немыслимые кроссы, могут бесконечно приседать на одной ноге,  бессчётно подтягиваться и отжиматься, но в горах с ними мучение. Они не выдерживают ни холод, ни жару, ни голод, ни жажду, очень медленно акклиматизируются, болезненно переносят высоту, страдают от неизбежного дискомфорта и постоянного напряжения. Они всё время сомневаются, обижаются, огорчаются, страдают, болеют, оступаются, срываются и, в общем, еле-еле идут, являя собой обузу и постоянный объект забот, тревог и опасностей для всей команды.
	А бывает, что чахлый по виду, задохлик с узкой грудкой, с тонкими ножками и плетеобразными ручками или толстячок – «пивной бочонок» с вечно дымящейся сигаретой в зубах, бодро и шустро, без устали взбирается по крутизне с двухпудовым рюкзаком за плечами, оставляя далеко позади мрачного, страдающего атлета, бредущего нетвёрдой походкой предельно усталого  человека.
	И даже не в психологическом настрое тут дело. Всё не так просто. Видимо, первоначальная основа горовосходительских успехов заложена генетически в физиологических особенностях организма, в какой-то особой предрасположенности. Как художником невозможно стать одной лишь усидчивостью, так и горовосходителем не стать без таланта, без особой природной одарённости.
	...Двое портеров отказались идти выше. Получив рассчёт, они сразу начали спуск, пока ещё пурга не замела следы. Тенги предстоит перераспределить груз между оставшимися носильщиками. Они требуют доплаты. Генерал торгуется.
	...Тучи клубятся стеной. Она неспешно надвигается на палатки, затапливая всё вокруг непроглядным мраком. Расшумевшийся ветер грозит на все голоса.

	18 апреля.
	…Эдик стонал всю ночь. А за палаткой всю ночь завывал ветер. Медленно пришёл ледяной рассвет — час надежды. Но Эдику не легче.
	...Подъём в 5-00. Крепкий мороз. В палатках всё в инее. Тенты заледенели.  Озеро у подножья Макалу — подо льдом.
	Яркое холодное солнце, сверкнувшее из-за Восточного гребня Горы, озарило наш мир, засверкало на гладких скалах Южной стены, на крутых контрфорсах. Ярко блеснули карнизы Западного ребра. Искрятся ступени огромных ледопадов. Осветившись светом дня, Макалу лучится ясным блеском.
	Эта Гора... Конечно, она была всегда. Но лишь сама для себя. Пока никто не знал о ней, её, как бы, не было. До тех пор, пока её не увидел человек, и не сказал другим людям: — есть Гора! С этого момента она и существует.
	Так же человек — разве он живёт, если не известен никому и никому не нужен?
	Для многих людей горы стали существовать лишь с того момента, как они увидели их на моих картинах. И сам я, для очень многих, существую лишь с того времени, как они побывали на моих  выставках.
	Мою живопись иногда упрекают в графичности. Ну, правильно – в моих произведениях цвет чаще ассоциативный, а не живописный. Я это делаю сознательно. Ведь большинство людей не воспринимают цвет так остро и тонко, как профессиональные художники, и цветовая изысканность, на которой авторы строят основу выразительности своей живописи, остаётся непонятной зрителям.
	А я заведомо строю своё произведение так, чтобы его мог понять любой. Мне важно не свои профессиональные возможности продемонстрировать, а донести до людей мой восторг и преклонение перед природной мощью и красотой, поделиться ею с людьми, чтобы и они её ощутили и восприняли. И восхитились. Стремлюсь не к тому, чтобы зрители полюбили мою живопись, а к тому, чтобы они полюбили горы.
	Настоящее, подлинное произведение искусства рождается лишь тогда, когда художник не просто изображает впервые увиденное, но знает его глубоко и  доподлинно — как дорогое, родное и близкое. И за внешней оболочкой рядового факта бытия чувстует душу явления, его внутренний глубинный смысл. Тема, сюжет и пластический образ изображаемого должны стать органичной частью мировоззрения и мировосприятия художника. Только тогда он сможет сказать что-то новое о давно знакомом и всем известном. Что-то такое, что другим людям пока неведомо. Только тогда может быть создан убедительный и впечатляющий образ. А иначе примитивное копирование натуры — поверхностное, банальное и  пошлое. Ненужное.
             Включение в состав экспедиции является для меня фактом значительным и очень обязывающим. Я не могу не оправдать доверия. Я буду работать постоянно, стараясь преодолеть любые неблагоприятные обстоятельства. Я должен и обязан. Значит, смогу, как бы трудно не пришлось. Я буду писать Макалу, принесу холсты вниз — подарю людям нашу Гору. «Великие дела свершаются, когда люди и горы встречаются», — сказал прекрасный английский поэт и художник Уильям Блейк...
	...Поднимаемся по карману морены. Промёрзшая земля гудит под ботинками, камни скрежещут, звенят лыжные палки. Порывами налетает ветер. Он выдавливает из глаз слёзы, и они замерзают на щеках.
	Справа, за ледником, вздымается к зениту наша Гора. Идём, и громада Макалу как бы поворачивается перед нами, медленно открывая свои склоны с востока на запад. Над Горой реют снежные флаги. Иногда с невероятной высоты долетает приглушённый расстоянием вой ветра. Он ужасает.
	Впереди, над верхним цирком ледника Барун высятся Эверест и Лхоцзе. Они уже солнечные.
	А вот и нас осветило солнышко. Быстро теплеет. Со вспыхнувших ледопадов и порозовевших скальных стен загремели обвалы.
	...Поднимаемся по узкому гребню высокой правобережной морены. Далеко внизу — ледник сплошь завален камнями, разорван трещинами, изуродован сбросами и провалами. Мутно блестят замёрзшие озёра. Чем выше, тем меньше снега — в Верхнебарунской долине особый микроклимат.
	...Эдику Гончарову идти трудно. Ему очень худо. Он трое суток ничего не ел. Его донимает слабость, жажда и тошнота. Его мучит боль. Он глушит её таблетками и сигаретным дымом. И продолжает непрерывно работать: снимает видеокамерой, фотографирует, записывает на диктофон и в блокнот. На него больно смотреть. Я  ничем не могу ему помочь. Я  им горжусь.
	Спасибо судьбе, что она свела меня со многими замечательными людьми, познакомила с ними и подружила. Что я был бы без них? Как сказал Экзюпери: «Меня питают достоинства моих товарищей. Достоинства, о которых они сами не ведают. И не из скромности, а просто потому, что им на это наплевать».
	...Путь непростой. То продираемся сквозь кальгаспоры. То перелезаем через неустойчивые каменные глыбы или протискиваемся между ними. Балансируем на узких гребешках над опасно далёкой каменной и ледяной глубиной. Проходим участки, грозящие камнепадом, или опасные ледовым обвалом. Всё время есть, куда падать. И постоянно есть, чему падать на нас сверху. Совершенно объективно, каждый шаг может стать последним. А нет другого пути. И опасные места не проскочишь быстро. Мы уже выше пяти тысяч метров, на этой высоте быстро — невозможно.
	Отвратительное чувство, словно наяву видишь страшный сон. И никак это не проходит, не заканчивается, всё длится и длится, тянется бесконечно, мучительно. Как всегда бывает в экспедиции, наступил такой миг, когда с отчаянием думается — какой чёрт дёрнул этим спортом заняться?!
	...Мы идём неторопливо, размеренно и ритмично. Только так здесь можно ходить. Конечно, лишь бережёного Бог бережёт... А мы и не лезем на рожон. Мы выбираем самый простой и безопасный путь. Какой есть. Мы опытные горные спортсмены. Значит фаталисты. Мы знаем: чему быть, того не миновать, если время твоё приспело – каким бы сильным, смелым, предусмотрительным, осторожным, умным, красивым, талантливым, любимым, нужным и важным ты ни был. Как у Юнны Мориц:

	                              Молодой человек Анатолий
	                              Обладал исключительной волей:
	                              Голодал босиком,
	                              Не нуждался ни в ком
	                              И от счастья упал с антресолей!

	А если время твоего ухода ещё не пришло, то бояться нечего! 
       Обессилев, останавливаемся на привал под хрупким конгломератно-осыпным склоном, нашпигованным каменюками, готовыми обрушиться нам на головы. Вид жуткий. Но склон осветился недавно и не успел обтаять — пока здесь безопасно.
	...Вновь рисковая ходьба по острым граням качающихся глыб розового гранита с вкраплениями гранатов. Прыжки через каменные расщелины, через ледовые трещины и воронки. Всё время то круто вверх, то круто вниз по ледниковому хаосу. Любуясь яркой голубизной ледяных стен, сочной изумрудностью в глубине трещин и разломов, хрустальным блеском сосулек в ледяных гротах.
	А на то место, где недавно отдыхали, с грохотом обрушилась каменная лавина! Порыв ветра донёс пыль…
	Конечно, нас переполняют чувства, конечно эмоции захлёстывают. Но все мы битые, тёртые горами мужики и не дотягиваем даже до самой нижней грани экстаза. Мы давно ходим по горам, и ни у кого уже нет романтического восприятия гор. Здесь не наивные восторженные новички, а суровые мастера, всё предусматривающие наперёд и избегающие неожиданностей. Мы не стремимся к неожиданностям и острым ощущениям. Мы их не любим. Нам нравится, когда скучно. Когда без приключений. Мы терпеть не можем подвигов. Для этого мы слишком ленивы. Страх, который частенько идёт по горам с нами в одной связке, не рисковый, не авантюрно-безрассудный, а ситуационно-аналитический. Он предупреждает и мобилизует. Мы остро чувствуем и твёрдо знаем ту грань опасности, которую в своих действиях никогда не переступим. Другое дело, что эта грань кому-то может казаться далеко вынесенной за пределы здравого смысла. Ну и пусть занимаются спортом. Спорт – игра. А альпинизм — это концентрированная жизнь. Альпинизм и в прямом и в переносном смысле выше любого спорта. Он духовнее, психологичнее, тоньше, проникновеннее, искреннее, глубже и шире. Он организационно сложнее, физиологически труднее, содержательнее, умнее, радостнее, нежнее, непредсказуемее, опаснее… и прекраснее!
	С каждым прожитым днём жизнь укорачивается. В горах это ощущается с особой остротой. Здесь жизнь гораздо гуще, чем внизу, насыщена ощущениями и впечатлениями. Здесь живёшь, максимально выкладываясь, и радуясь этому.
	Смерти не избежать. И искать её не надо. Она над всеми висит и настигнет в назначенный час — раньше, или чуть позже. И бояться не нужно, ведь двум смертям не бывать, а одной не миновать. Спокойно! Будем брать пример с индуистов и буддистов.
	...В 14 часов добрались до ущелья, по которому предстоит последний крутой подъём к Базовому лагерю. А здесь, на 5300, передовой лагерь немцев и австрийцев. Хозяев нет, и все наши устраиваются на ночлег в немецкой кают-компании. Лишь мы с Гончаровым, по его инициативе, поставили палатку.
	Место очень неуютное. Везде острые неустойчивые камни, везде круто. Даже просто переходя между палатками, нужно концентрировать внимание, контролировать каждый шаг. Чтобы не то, что ногу не сломать, а чтобы шею не свернуть.
	...Ещё несколько портеров отказались идти дальше. Агафонов с Тенги на каком-то невероятном, лишь им понятном языке, обсуждают эту проблему, ищут выход из ситуации.
	...По радиосвязи узнали, что ребята сегодня достигли на Макалу высоты 6400.
	...Традиционный послеобеденный снегопад к вечеру усилился до пурги.
	...Эдик страдает от зубной боли, молчаливо грустит и непрерывно курит. Мы с ним, лёжа в спальниках в похожей на черепаху палатке «Салева», среди дикого нагромождения камней на морене ледника Барун, пьём чай. Мы в самом сердце Гималаев! Думалось ли когда-нибудь, что так будет? Думалось, конечно. Мечталось. Но не верилось. Спасибо судьбе, что есть генерал Юрий Агафонов!
	Отсюда совсем недалеко до Эвереста. Там сейчас работает краснодарская научно-спортивная экспедиция, которой руководят председатель краевой федерации спортивного туризма Олег Дубровский и профессор, председатель краевого отдела Русского географического общества Юрий Ефремов. Со своими ребятами они первыми прокладывают в высочайших горах спортивный туристский маршрут. Хочется быть с ними. Но невозможно объять необъятное.
	Олег Дубровский мой первый тренер в горах. Научил правильно укладывать рюкзак, объяснил, как шнуровать ботинки для подъёма, а как для спуска, как разжигать костёр и ставить палатку, от него я узнал, что верёвка, это не канат, а ледоруб — не ледокол... Вместе ходили по Кавказу и Памиру… участвовали в спасработах на Памире и на Кавказе...
	Удачи вам, друзья! Хорошей погоды и удачи!
	...Мороз крепчает. Вокруг разлилась пронзительная стылость и плотная вечерняя синь. Тишина абсолютная стоит вокруг, как высокая глухая стена. Осенённые яркой  луной, вершины медленно плывут над серебряными облаками.
	Молча, умиротворенно и растроганно смотрим в распахнутое небо, какого никогда не бывает над городами. Стараемся проникнуть глубже в покой этого вечера и надолго проникнуться им.
	
	19 апреля.
	Едва проснулись, Тенги поздравил с православной Пасхой. Без нашего милого буддиста, пожалуй, и не вспомнили бы о празднике.
	Думаю, что когда-нибудь, все нации, все культуры, языки и религии сольются. Ведь в первую очередь и в конечном итоге все мы — люди. Земляне, значит земляки. И все от единого предка, значит братья. И Бог един.
	Похристосовались друг с другом, потом — по рации — с базовым лагерем и с лагерем 6400.
	...Сегодня ночью Юра Просятников вдруг ощутил боль в сердце. Утром Яковенко посоветовал ему спуститься на пару дней для отдыха на 4800, где с палаткой и запасом продуктов остался мистер Пробеж. Сопровождать Юру в трудном пути по леднику вызвался Саша Алейников.
	...Солнце уже взошло, но его не видно. Всё небо покрывают густые тучи, и злой ветер холодно дует, не ослабевая. Ночной туман над ледником рассеялся. Последние его клочья рваными облаками проносятся вокруг палаток.
	...Эдику немного легче. А может быть, он просто притерпелся к боли.
	...Вновь работаем вверх. Вновь головоломная медленная ходьба сквозь крутые каменные дебри, угрожающие обвалами. Сегодня идётся хуже, чем вчера – чем выше, тем идти труднее. Высота давит всё заметнее. Всё сильнее слабость, одышка, отупение.
	...Справа, из-под самого зенита, нависает над ущельем потрясающая Западная стена Макалу. Трехкилометровый обрыв ужасающе крут. Словно при сотворении мира всемогущая рука обрубила в этом месте Гору и чуточку отодвинула её, образовав узкое ущелье для ледника.
	...Траверс отвратительной осыпи — крутой и мелкой, осыпающейся из-под ног. Сверху она всё время простреливается камнями. Огромное желание проскочить это опасное место быстрее. Но ускорение темпа тут же срывает дыхание. Хрипим, задыхаясь. Медленно рвёмся вперед. Проходим участок по одному. Остальные следят за склоном, чтобы предупредить, если начнётся камнепад.
	...Очередной подъём. Затем — выположение. Пересекли гладкий, конькобежный лёд. Ещё несколько минут спотыкания по острым камням, и — мы в базовом лагере. Высота 5700.  «Над нами хрустальная бездна — мы на её границе, на пороге страны поднебесной». Вспомнился и стишок из книжки Мориц, которую перед экспедицией читал внуку:

	                                       Что такое вышина?
	                                       Тучи, ветер, тишина,
	                                       А за тучами гуляют
	                                       Солнце, звёзды и луна.

	Окружающий пейзаж величественен, суров, грозен, дик и равнодушен. Вокруг крутые ледовые сбросы. Выше, вдоль чёрных отвесов скальных гребней, протянулась ажурная бахрома белоснежных карнизов, грозящих обвалами. Вдоль скал жуткая ледяная долина — вздыбленная и изломанная, исхлёстанная лавинами, отполированная жестокими ураганами. 
       Коричневыми бастионами наступают на базовый лагерь утёсистые склоны Макалу. Над нами, кажется — над всем миром, тяжко нависает громада великой Горы. В жидком воздухе густо разлито предчувствие риска. 
       Кубанцы пришли сюда, сделав свой выбор. Дальше всё решит судьба. Дальше — в высь. Навстречу радости. Или горю. 
	Ветер студит разгорячённое ходьбой лицо, леденит ноздри родным запахом гор — запахом талого снега, нагретого под солнцем гранита, бензина, пропан-бутана, спирта, пота.
	...Базовый лагерь — ровная каменистая площадка над стеной бараньих лбов — заглаженных ледником округлых скал. Несколько разномастных палаток беспорядочно и кособоко притулились между заснеженными  гранитными и гнейсовыми глыбами. Стоять в полный рост можно лишь в двух палатках — в кают-компании и в кухне. В остальных палатках можно только лежать, в крайнем случае, сидеть, касаясь головой низкого потолка.
	В центре лагеря высокая металлическая мачта, на которой развеваются Государственные флаги России и Болгарии, флаги Краснодарского края, Москвы и Зеленограда, спортивного общества «Динамо» и Краснодарского юридического института МВД РФ.
	От мачты в разные стороны протянуты верёвки с буддистскими разноцветными молитвенными флажками. По краям лагеря стоят округлые каменные пирамиды — священные ступы для защиты от злых духов.
	Справа и слева от лагеря громоздятся отвесные каменные стены со свисающими  с них изумрудно-голубыми  ледопадами, периодически ухающими  и грохочущими.
	Впереди, замыкая ущелье, блестит невообразимый ледяной занавес — полукилометровая ступень ледопада, по которому и начинается, собственно, восхождение на пик Макалу. По ложбине меж сераков движутся вниз крохотные фигурки людей. Часто исчезая за пеленой позёмки, медленно движутся они в разрывах облаков — неправдоподобно крохотные на склоне гигантской Горы. Но несоизмеримость пропорций не порождает страха, тоски, уныния и угнетённости. Она дарит гордость. Остро, пронзительно ощущаю, как огромен, как просторен мир, как грандиозны любимые наши горы. Убеждён – потеряют когда-нибудь прикладное значение бокс и все прочие виды спортивных единоборств, и мирное, мудрое, доброе человечество откажется от них, как когда-то от рыцарских турниров, гладиаторских боёв и дуэлей. Высшую спортивную радость дарит не победа над ровесником, а победа над циклопической природной мощью. Это и приятнее, и труднее. Ещё Диоген сказал олимпийскому чемпиону: «Чем ты гордишься, наивный? Ведь ты одолел тех, кто слабее тебя!» Никто не посмеет упрекнуть этим альпинистов.
	Высоко в небе вершина гудит под ветром. Гребни дымятся снежной пылью. В ледопадах ухают обвалы. По скальным стенам цокают падающие камни.
	...Радостная встреча. Объятья, расспросы, рассказы. И праздничный обед, плавно перешедший в ужин. С пасхальными яйцами! Это их врач болгарской команды Карина Сылова разрисовала цветными фломастерами.
	В палатке кают-компании — теснота. 	Андрей Филимонов настроил гитару. Перед игрой  отогревает замёрзшие пальцы об кружку с чаем. Морозный пар клубится над нами, оседая инеем на потолке. Послеобеденный снегопад разошёлся не на шутку. Густые хлопья снега громко шуршат по крыше палатки, накапливаются, наваливаются и давят всё сильнее. Крыша начинает провисать. Изнутри бьём кулаками в потолок, и пласт снега со вздохом соскальзывает. Иней сыплется на головы и в кружки.
	...Ночью Эдик вновь мучается зубной болью. Корчится в спальнике, мычит и стонет.
	...Вторая половина ночи ослепительно лунная. Покрытые свежим снегом серебристо-перламутрово-голубые горы искристо мерцают. До самого утра – морозного и стылого — проникновенная беседа с ветром.


                                                            Восхождение 

                                                                                                                                   Забудь свои несчастья и не лги,
                                                                                                                                   что жизнь трудна,
                                                                                                                                   когда идёшь, скользя.

                                                                                                                                                                       В. Шалый
	20 апреля.
	В палатке 10 градусов мороза, на улице — 15. Хорошо, что подъём не в промозглой темноте в 5 часов утра, как было в трекинге, а в 8-15.
	Солнце уже взошло из-за громады Макалу, осветило и начало согревать засыпанный ночным снегопадом Базовый лагерь и окружающие вершины. Зажглось, вспыхнуло, включилось на полную мощность ослепляющее снежное сверкание. Без солнцезащитных очков из палатки выглянуть невозможно.
	...Скрип шагов по морозному насту и весёлый голос шерпа: — Намастэ, сэр! Гуд монинг! Кофе энд милк!
	Кухонный бой с огромным густо парящим чайником и с кружками идёт от палатки к палатке — подает восходителям прямо в постель горячий кофе с молоком. Приятное пробуждение, дарящее на весь день бодрость и оптимизм. Отличная традиция, сохранившаяся здесь со времён владычества англичан.
	...После завтрака принялся за живопись. Для меня, как для спортсмена, участие в горных экспедициях вовсе не профессиональная необходимость, а непреодолимая духовная потребность. Но, как для художника, частое пребывание в горах стало необходимостью профессиональной. Оно даёт темы и сюжеты для живописи. И, что ещё важнее, дарит заряд оптимизма, столь необходимый в нашей непростой жизни. «Все большие и малые беды лишь царапинки — с этих высот». А ещё, и это главное, горы меня обеспечивают самым важным и нужным для художника – здоровьем. 
	Решил написать вид вниз по ущелью. Бездонная, безграничная тишина вокруг. И такая красота! Хоть и жутковатая, хоть и устрашающая, но красота истинная! Здесь всё огромно — и ветры, и солнечная жара, и холод, и трудности маршрута, и усталость, и тоска по дому, и сомнения, и мысли, которые невозможно сформулировать и описать словами. Как в своей мастерской, глядя на осколок древнегреческой амфоры с клеймом мастера, я шалею от приобщённости к древности и красоте, так здесь совершенно обалдеваю от раскинувшейся вокруг и вознёсшейся ввысь беспредельности красоты. Справлюсь ли с этим, как художник?
           Благородство форм и пропорций, прекрасная, многообразная пластичность и музыкальность склонов вокруг в невообразимом множестве. Трудноуловимые нежные жемчужные и перламутровые переливы цвета на гранёной скальной, снежной и ледяной крутизне.	Мощные и тяжёлые массы огромных горных склонов поразительно гармонично сочетаются пластически и масштабно друг с другом и с окружающим пространством. Бескрайняя просторность гор, их величие и покой трогают душу и западают в сердце, наверное, навсегда.
	Ослепительным холодом полыхают ледяные мантии гигантских вершин. Уходящие вдаль и ввысь хребты тают в туманной дымке. Массивы гор грандиозны. Взглядом невозможно охватить одновременно всю панораму. Она прекрасна. Но нет никакой возможности изобразить её достоверно во всём несметном многообразии деталей, при постоянно меняющемся освещении. Чтобы во всём этом великолепии разобраться и достоверно его запечатлеть, нужна напряжённая работа в течение многих дней. Но погода никогда не даст такой возможности.
	...Закрепил на этюднике чистый холст и внимательно смотрю то на него, то на горы, что высятся вокруг. Напряжённо думаю и терпеливо жду. Я заранее знаю, что хочу сделать. Но, зная, что хочу, я не знаю пока, как это сделаю, что получится в итоге. Происходит постепенное созревание и рождение пластической идеи. Смотрю на пустую картинную плоскость и ожидаю, когда она откликнется готовностью к сотворчеству. И вот, в какой-то непредсказуемый и неуловимый миг, это вдруг происходит, необъяснимо возникает между мной и холстом. Вдруг остро чувствую его энергетическую заряженность. Даже ясно вижу заключённую в нём готовую, законченную композицию. Остаётся лишь, следуя ощущениям, честно обвести увиденное, да наполнить его тоном и цветом...
	Природа для художника и материал, и закон. Материалом художник постоянно пользуется. Нужно лишь уметь им владеть легко, без напряжения — материал должен быть абсолютно послушен художнику, должен быть им легко управляем. А законы природы сами управляют художником, им художник обязан послушно следовать. Ибо это, в первую очередь, в его собственных интересах. Здесь, как в юриспруденции — незнание законов не освобождает от ответственности за их нарушение.
	Но мир, в художественном смысле, именно таков, каким является он в чувствах и ощущениях художника, каким художник его воспринимает. Мы воспринимаем дерево иначе, чем муравьи, а они иначе, чем птицы. А ведь это одно и то же дерево.
	Художник со своими ощущениями и ассоциациями является частью природы, частью объективной реальности существующего мира. Потому, отражаемое в произведении, внутреннее состояние художника тоже является частью природы, проявлением объективной реальности. И она безотносительна. Ибо не сравнима ни с чем. Ведь каждый человек индивидуален и неповторим в своих чувствах, ощущениях и ассоциациях.
	Потому и бывает иногда нищий счастливее богача. И не каждый, имеющий форму человека, имеет право называться человеком.
	...Пишу этюд в контровом свете, против солнца — холст, по сторонам от крышки этюдника, ярко просвечивается… а центр его в плотной тени…  а палитра освещена и сверкает, слепит нестерпимо. И при этом резкий порывистый ветер трясёт этюдник, треплет холст, пытаясь сорвать его и зашвырнуть подальше. Дважды ветер опрокидывал этюдник, размазывая по камням краски. Складные алюминиевые ножки погнулись. О том, чтобы укрыться от солнца под зонтом, и речи нет — его мгновенно унесёт.
	...Через час понял, что ничего не получается. Вот тот момент, что бывает у меня всякий раз, при работе на пленэре — охватывает  чувство полной беспомощности, хочется всё бросить, признав свою неспособность запечатлеть красоту природы.	Нужно себя преодолеть, пересилить. Это всегда мучительно. Накатывает отчаяние, переполняет обида на судьбу и на самого себя — за выбор профессии, за собственную бездарность. И очень жаль себя. Но и окружающую видимую, ощущаемую природную красоту жаль упустить, не запечатлеть для равнинных зрителей. Ненавидя живопись и себя, преодолевая отвращение, старательно дотюкиваю свое малохудожественное творение…
	Но вдруг, как всегда для самого меня неожиданно и непонятно, испачканный красками холст начинает жить собственной независимой жизнью, постепенно наполняясь убедительной красотой, не связанной ни с географической достоверностью, ни с моей художнической изощрённостью. Счастливый момент, когда живопись получается сама собой без мучений и усилий! Моё авторское дело совершенно беззаботно — лишь вовремя смешивать на палитре нужные краски и нужной кистью класть их на холст в нужное место...
	Живописный сюжет можно конкретизировать, а можно, наоборот, обобщать. Можно акцентировать индивидуальное, а можно типическое. Я в своей работе стараюсь придерживаться золотой середины. Чтобы каждая конкретная гора легко узнавалась теми, кто её видел вблизи. И чтобы она абсолютно соответствовала представлениям тех, кто лишь что-то где-то когда-то вроде бы слышал о горах. Ведь именно таких людей большинство.
	…Вершины портретируемых гор, их ледовые и скальные гребни с кружевом снежных карнизов, круто громоздящиеся в небо ледопады сверкают каждой гранью, каждым изгибом. Пишу — спешу. Ужасно мешает сильный рефлекс на этюде от моей синей гортексовой куртки. Он неузнаваемо изменяет цвет красок.
       …Постепенно тень и свет поменялись местами, и горы абсолютно изменили свой вид.
	...В полдень началась пурга. Дописывая холст, пришлось отряхивать его и палитру от налипающего снега.
	...Гончарову по-прежнему плохо. У него поднялась температура, а на высоте это опасно. Второй врач экспедиции Андрей Александров сделал ему несколько уколов. Теперь грустный Эдик отлёживается в палатке, готовясь к передаче в Краснодар по спутниковой связи очередного репортажа о ходе экспедиции.
	...Оборудовав высотный промежуточный лагерь 6400, восходители сегодня отдыхают. Лишь болгарин Ивано Вылчев, взяв с собой радиостанцию, пошёл вверх один. Он решил для акклиматизации переночевать на 6400. Ему предстоит путь не ближний и непростой. И небезопасный, хотя трасса подъёма через ледопад и по ледовому склону уже промаркирована бамбуковыми вешками с красными флажками. Они помогают не заблудиться и в трещины не провалиться. Но ситуация на Горе всегда непредсказуема и изменчива мгновенно. А ледниковые трещины коварны. И снежные лавины и ледовые обвалы жестоки. Нам одиночное хождение непонятно, наши альпинисты всегда работают командой. А болгары более независимы друг от друга, более индивидуальны. Я не осуждаю, лишь констатирую. Они не хуже нас, и не лучше. Просто мы разные.
	... Во время ужина лидер болгарской команды Дойчин Василов пустил по кругу литровую бутылку болгарской ракии. Поочерёдно делаем по глотку. Пьём за давнюю дружбу Болгарии и России, за наше нынешнее взаимодействие. Пьём за Гору. И, дай Бог, за наш будущий успех на Горе.
	...К ночи пурга усилилась, и давление продолжает падать. По альтимеру мы уже на высоте 5850.  Кислорода в воздухе не хватает. Любое резкое движение вызывает одышку и головокружение. Волнами накатывает тошнота. Сердце болезненно трепещет в груди, колотится неровно. То надолго замирает, пугая своей неподвижностью, то частит, захлёбываясь от напряжения. Но всё это давно знакомо и привычно ещё по Кавказу, Памиру, Тянь-Шаню. Мы сами давно выбрали свой жизненный путь и  увлечённо идём по нему. 
	Горный спорт — это особое состояние человеческой души, особый тип мышления и взаимоотношений с миром и с самим собой. Это особый образ жизни, объединяющий по духу, по мировосприятию многих людей в особое братство «увлечённых жизнью в обнимку с природой».
	За годы путешествий и восхождений мы сроднились с горами, духовно слились с ними. Мы образовали с горами сложную, совершенную систему отношений  в замечательной, интересной и мудрой игре. А непосвящённые видят в этом мучение. Прав Иван Алексеевич Бунин: «Счастье лишь знающим дано».
	Для меня горы — это, прежде всего, я сам — то, что в себе понял, что осознал и в себе создал. В горах я лучше, чем в городе: смелее и решительнее, умнее и сильнее, здоровее и веселее, терпеливее и терпимее, добрее, заботливее и нежнее. И ответственнее. И удачливее, результативнее. И уважаемее.
	Да и в городе, без многолетнего общения с горами, я был бы совсем другим.  Был бы хуже, чем сейчас. 
	И за то, что стал художником, я благодарен горам. Без гор я бы ничего не добился в жизни. 
	И за надёжного друга, любимую мою жену Люсю, я тоже благодарен горам. В 1974 году  горы свели нас и познакомили на сборах в ущелье Адыр-Су на Кавказе.
	Наши приключения в горах — конгломерат спонтанности и рассудочности, уступчивости и непреклонности, требовательности и снисходительности. Здесь не декларируют. Здесь делают. Подавая пример и руку. Здесь никто не спутает интеллигентность с трусостью. И наоборот. Точный перевод слова «интеллигент» — понимающий. Значит, горный спорт можно смело считать одним из самых интеллигентных видов не только спорта, но и вообще человеческой деятельности. Ничто не даёт такой возможности понять людей и сжиться с ними. И, одновременно, так сурово не требует этого сживания и взаимопонимания. Ведь не просто успех восхождения, но и сама жизнь восходителей прямо зависит от степени их взаимопонимания.
	А понимание невозможно без размышлений. Горы учат думать. И учат объективно оценивать людей. И прощать. И не прощать. И при этом избегать скоропалительности в суждениях. Горы учат конкретности в мыслях, в отношениях, в действиях. Они учат решительности. И осторожности. И вдумчивости, умению остановиться и неторопливо оглядеться, всмотреться в природу, в себя и в партнёров – сосредоточенно, с интересом и доброжелательностью. Это обязательное условие — при любом настроении, в любой степени физической и моральной усталости нужно быть доброжелательным! Горы учат этому, ибо требуют этого.
	Горы учат понимать и духовно воспринимать в других людях свои собственные ожидания и надежды, свою усталость и робость, и напряжённость, и тоску, и недоверчивость, и разочарованность, свои собственные невыполненные обещания и свои неисполнившиеся желания, свою мечту о любви, верности, чуткости, отзывчивости, о заботливой доброте, о надёжном плече рядом...
	Горы способствуют исполнению поэтического завета Николая Рериха:

	                               Осторожно к толпе прикасайся,
	                               Жить трудно, помни приказ:
	                               Жить, не бояться и верить.
	                               Остаться свободным и сильным.
	                               А после удастся и полюбить.

               ...Однажды, очень давно, впервые руководя горным походом, я пренебрежительно сказал человеку: — Слабак!.. Сказал тогда, когда он, борясь со своей слабостью, преодолевал предельную усталость. Получилось бестактно и глупо. Парень мгновенно стал моим врагом. Он не мог больше меня видеть и слышать, не мог продолжать маршрут. И когда мы спустились за заброской, он ушёл от нас. И лишь много позже я осознал, как тяжко было не только ему, но всем — идти долгие часы под проливным холодным дождём. И как бездарно, безжалостно и подло был я слеп и глух к этому, гонимый честолюбивым желанием сделать подход под перевал точно по заявленному графику.
	Теперь-то понимаю, точно знаю, что не за перевалами и вершинами приходят люди в горы. А за пониманием, сочувствием, дружбой. Это важнее всех пятёрок-шестёрок.
	...Пар от дыхания и сигаретный дым густыми клубами висят под брезентовым потолком кают-компании, вздрагивают и колышатся в такт ударам ветра и взрывам хохота. Ивано только что доложил по рации, что благополучно добрался до палатки лагеря 6400 и устраивается на  ночлег. Напряжение спало. Нам хорошо, весело, беззаботно. Царит общая благодушная расслабленность.
	А завтра — в бой.
	…Перепад высот между базовым лагерем и местом на гребне, где предполагается установить штурмовой лагерь, более двух тысяч метров. Много, много раз предстоит исходить  их вверх-вниз-вверх, устанавливая на склонах Горы промежуточные высотные лагеря. Островки надежды, дарящие чувство уверенности в преодолении всеохватной враждебной среды. Нужно обработать путь: навесить страховочные верёвки на трудных и опасных участках, установить на склонах вешки — на случай туманов и пурги. Много, много раз вверх-вниз-вверх, всё выше и выше с каждым разом. Чтобы, в конце концов, поставить в заоблачной выси на крутом ледяном Северо-Западном гребне палатку штурмового лагеря. И из неё сделать последний, решающий, самый главный выход вверх — бросок на вершину.
	Впереди длинный, долгий, трудный и опасный путь. Верим, что он будет добрым. И победным.
	...Забравшись в спальник, при свете свечки делаю запись в дневник. Авторучка замёрзла, пишу карандашом. За тонкой трепещущей стенкой палатки дрожит непроглядная темень, воет ветер. А из кают-компании доносятся хохот и гитарные переборы. Как в чьей-то старой хорошей песне поётся:

	                             Я узнаю их всех по голосам —
	                             Моих друзей-бродяг, ведь я и сам
	                             Согласен, чем угодно заплатить
	                             За право уставать и рисковать,
	                             За радость потным воздухом дышать,
	                             За счастье бесшабашно жить!

	Поразительно, как мало нужно, чтобы быть счастливым! И как много того, что для счастья абсолютно не нужно...

	21 апреля.
	Над горами вибрирует, назойливо звеня, всеохватная, бездонная тишина.
	Лёгкий ветерок раздувает золотой рассвет. Бледнеет серп ущербной  луны и уже уступает в яркости озарённым вершинам. Базовый лагерь ещё в тени Западной стены Макалу – для нас рассвет наступит позже. Рождением нового дня любуемся из промозглой и заиндевелой замороженности своих палаток.
	У Гончарова ночью была рвота. Но утром, после того, как Андрюша Александров сделал ему несколько уколов, Эдик смог подняться, кое-как позавтракал и, вооружившись видеокамерой, отправился на поиски сюжетов для будущего фильма. Но Алексей, Андрей и Карина – трое наших докторов, проведя консилиум, склоняются к мнению, что ему нужно уходить вниз. Мощными дозами антибиотиков врачи смогли остановить воспалительный процесс в челюсти. Разрушительное действие антибиотиков на желудок, печень и почки нейтрализовали. Температура нормализовалась и боль отступила. Пока. Месяц на такой высоте больной организм не выдержит. Думаю, что Эдик и сам это понимает.
	Краснодарские восходители Ваня Аристов, Коля Кадошников, Олег Кравченко и Андрей Александров, тяжело сгибаясь под огромными рюкзаками, пошли вверх. Сегодня они рассчитывают заночевать  в лагере 6400. А завтра постараются подняться по склону Горы как можно выше, попытаются установить следующий промежуточный высотный лагерь.
	...Через полтора часа за ними следом начали подъём москали  Андрей Филимонов и Олег Наседкин. 
	...Генерал Агафонов провёл сеанс спутниковой связи с Краснодаром, и Гончаров передал свой очередной репортаж о наших делах. 
       Как относятся на Родине к тому, что здесь с нами происходит? Интересуются ходом экспедиции? Или за событиями на Макалу лишь наши родственники следят?
	Изо дня в день монотонная, тяжёлая, безрадостная работа. Радость будет потом, позже — от окончания всего. А в процессе восхождения — лишь камни, лёд, снег… ветер, холод … усталость, кашель, жажда, приступы отчаяния… Тоска по дому. И лишь изредка короткое удовлетворение от решения очередной задачи — оттого, что смогли груз поднять на заданную высоту, что удалось страховочные верёвки закрепить на крутизне, поставить палатку очередного высотного лагеря.
	Иногда причина удовлетворённости ещё проще — ветер угомонился, мороз ослабел, солнышко из-за туч выглянуло. Иногда случаются и редкие минуты блаженства, почти счастья — когда удалось помыться... Или, когда вечером в крохотной палатке высотного лагеря, у кого-то в кармане вдруг обнаружилась сигарета, и после чая так приятно пустить её по кругу...
	...Сегодня пытаюсь изобразить ледопад, через который проходит подъём на плато к первому высотному лагерю. Не перестаю изумляться гималайским масштабам. Живём на отметке, превышающей высоту Эльбруса, а до сверкающей в небе вершины, еще почти три километра по вертикали!
	...К обеду всё вокруг привычно заволокли тучи, и повалил снег. Не закончил этюд — продолжу живопись завтра. Забрался в палатку, умащиваю холст и этюдник в тесноте своего тряпичного жилища. Многослойно одетый в поларовую, пуховую и гортексовую одежду, я очень толст и неуклюж. И ненароком размазал свежую живопись. Начал исправлять. Но, пока восстанавливал сегодняшний этюд, умудрился поелозить локтем по вчерашнему холсту. Вся работа насмарку! 
	...Ближе к вечеру снегопад неожиданно прекратился, и небо очистилось. Вознамерился написать закатный этюд акварелью. Казалось, что не очень холодно. Но, когда начал работать, вода и краски быстро заледенели. Пока разводил спирт, чтобы растворять акварель водкой, вновь повалил снег.
	...По вечерней радиосвязи узнали, что москали ночуют в лагере 6100, а четверо краснодарцев и болгарин — на 6400. У всех всё впорядке.
	Всем спокойной ночи!

	22 апреля.
	Ночь тихая. Лишь изредка порывами налетает ветер, трясёт палатку, гремит обледенелым тентом, как листом жести. Небо кишит звёздами. На фоне призрачно мерцающего ледопада уютно светится оранжевая палатка кухни. Из неё доносится пение, прерываемое смехом. Там наш сирдар Тенги, повар Кули и шерпы базирующейся рядом чешской экспедиции, играют в кости.
	В палатке 18 градусов мороза. В колеблющемся пламени свечи на потолке, на стенках и на спальнике блестит иней. Не могу заснуть. Донимает одышка, болят глаза и мёрзнут ноги. Ворочаюсь. Стоящие вдоль стенки холсты опрокидываются свежей краской на меня. 
       Под спиной хрустит снег, на лицо осыпается иней. Мёрзнут щёки и нос. А если забраться в спальник с головой, начинаешь задыхаться. Но и с головой наружу можно задохнуться. Выдыхаемый отработанный воздух скапливается на уровне поля, потому приходится спать почти сидя. Утомительное это дело — отдых на высоте.
	...Утро чистейшее, прозрачно-хрустальное, искрящееся острыми вспышками ослепительно бликующего льда. Ветрено. И мороз жгучий. Очень неохота, но нужно выбираться из палатки.
	...Группа Аристова уже второй час работает вверх. Идётся очень тяжело. Нет сил, воздуха не хватает — на каждый шаг несколько вдохов. Кашель отдаётся в голове пронзительной болью. Постоянная тошнота часто прорывается наружу конвульсивными приступами рвоты.
	...В 13-20 Ваня по рации доложил генералу, что вышли на высоту семь тысяч метров. Навесили на крутом льду сто пятьдесят метров перил и подняли на скальный островок в ледовом кулуаре, что выходит на седловину Макалу-Ла, двести метров страховочной верёвки, палатку и прочее снаряжение для дальнейшей работы вверх. И, совершенно обессилев, начали спуск.
	А из базового лагеря вверх пошли тяжело нагруженные Женя Прилепа,  Володя Неделькин, Гена Суковицын и Лёша Яковенко. Из медиков внизу осталась одна очаровательная Карина. Сегодня уколы Эдику делает она. Все ему завидуют. Но состояние его здоровья не улучшается и внушает всё большие опасения.
               Юра Просятников и Саня Алейников, отдохнув и восстановившись на 4800, поднимаются к нам на 5700.
	...Сегодня сильный ветер и очень холодно. С большим трудом, постоянно воюя со шквалами, дописал начатый вчера пейзаж. Когда уже заканчивал, ударом ветра опрокинуло этюдник и сорвало холст, размазав живопись по снегу и камням. Долго восстанавливал.
	...Помимо обычных творческих вопросов (композиция, рисунок, колорит, ритм и т. д.) донимают проблемы сугубо горные. Ветер трясёт холст, валит этюдник, опрокидывает маслёнку и сдувает палитру. Живопись на холсте и выдавленные на палитру краски то заносит летящим песком, то снегом. То глаза сечёт пурга, а то нестерпимо слепит солнце. Работать в солнцезащитных очках невозможно — не вижу цвет. А без них сетчатка глаз обжигается высотным ультрафиолетом. Постоянно грозит традиционная болезнь полярников и альпинистов — снежная слепота. По несколько раз на дню закапываю в глаза альбуцид, делаю примочки крепким чаем, на ночь мажу глаза гидрокортизоном. Но глаза слезятся и закисают, они воспалены и болят. 
       В неподвижности стынут ноги.
       Без рукавиц пальцы коченеют. А в рукавицах не чувствую кисть – невозможно проработать мелкие детали.
       Писать живопись на пленэре в высокогорье непросто. Но мне приятно. Кто-то из поэтов точно сказал:
	                              Нет, не пейзаж влечёт меня,
	                              Не краски жадный взор подметит,
	                              А то, что в этих красках светит:
                                                 	      Любовь и радость бытия.

	...В 15-30 пришли снизу Просятников с Алейниковым. Усталые, замёрзшие, но довольные. Соскучились. Мы их накормили их и напоили чаем с мёдом.
	...В лагерь 6100 отправились с грузом болгары Запрян, Дойчин и Карина.
	...К обеду сверху спустились Филимонов с Наседкиным. Переночевав в лагере 6100, они, сегодня с утра, поднялись на 6400 и установили на ледовом плато ещё одну палатку.
	...После обеда написал акварелью вид базового лагеря. Потом, чтобы развлечься, мы с Эдиком потихоньку прогулялись часа на полтора вверх по крутой морене вдоль ледопада. После нас туда Просятников с Алейниковым полезли с видеокамерами.
	...Очень хочется подняться выше — до лагерей 6100, 6400, 6800. Самочувствие нормальное, да времени для хождения вверх-вниз нет. Работать нужно – писать, рисовать. Эх, судьба моя раздвоенная! И  то хочется, и это надо…
	...Занялся доработкой написанных холстов. Из-за недостатка кислорода в воздухе не происходит окисление, и краски сохнут очень медленно. Ночами, ворочаясь в тесноте палатки, я часто их размазываю. И приходится каждый день заниматься реставрацией.
	У меня четыре подрамника с натянутыми холстами. Остальные холсты в рулоне. Закончив очередной пейзаж,  снимаю готовый холст, и вместо него натягиваю чистый. Снятые холсты сушу, разложив их днём вокруг палатки, придавив по углам камнями. Наши ребята и соседи по Базовому легерю чехи, немцы и австрийцы каждый день приходят смотреть, что нового сделано. Композиция, колорит, пластика, гармония - интернациональны, они выше языковых барьеров. Но это тоже своеобразный язык со своими законами и правилами. И, как для общения с иностранцем, нужно знать его язык, так, чтобы понять произведение искусства, нужно владеть языком искусства. Похоже, что мои зрители этим языком владеют. Они долго стоят за спиной, наблюдая за работой и делясь впечатлениями. Наши альпинисты к моей работе на пленэре привыкли, смотрят со спокойным интересом, а иностранцы бурно удивляются и восторгаются.
       Все люди, живущие на Земле, кроме различия по половым и возрастным признакам, делятся, по мироощущению, на художников и нехудожников, ибо художник не профессия, а состояние души.
	А уж все, кто по духу художники, делятся меж собой на тех, кто видит красоту, ощущает её и может запечатлеть, и на тех, кто запечатлеть её не может, но видит и ощущает. Вот эти две категории людей и составляют ту небольшую часть человечества, которая создаёт изобразительное искусство и воспринимает его.
	Зритель нужен художнику в неменьшей степени, чем художник зрителю. А оба они необходимы для духовного совершенствования общества, для подъёма всех его составляющих на  уровень восприятия и созидания гармонии.
	...В очередном сеансе радиосвязи ребята сверху передали, что решили заночевать в лагере 6400. Лёша Яковенко сюда не дошёл — при подъёме ощутил недомогание и остался в палатке на 6100. Немцы, навешивавшие перила в кулуаре, спустились ночевать в лагерь 6800. У всех всё хорошо.
	...Поднявшиеся сегодня в базовый лагерь портеры чешской экспедиции рассказали, что ниже 4800 ущелье завалено свежим снегом. Они пробивались наверх, проваливаясь по развилку, а то и по пояс.
	...Начал писать новый холст. Намучился, борясь с ветром, и продрог. В какой-то момент полез в палатку за очередным тюбиком белил, и в затишке заснул. Отключился, стоя на коленях, уткнувшись носом в бутылку с керосином.
	...Вечернее солнце скрылось за гребень, и мороз сразу обволок Базовый лагерь. Ветер мечется и завывает над серо-серебристыми тусклыми просторами. Гул Горы в вышине — как звук тяжёлого железнодорожного состава, мчащегося по мосту.
	...Стылые горы окутались трепетным сумраком надвигающейся ночи. Внизу в ущелье стелется мгла, быстро сгущаясь в темень. Тьма поднимается всё выше, подбираясь к нам. Повалил густой снег.


	23 апреля.
	С раннего утра погода мутная, видимости почти нет. Ветрено и холодно. Пробрасывает снежок, метёт позёмка.
	...Бобби сделал Эдику уколы и, сразу после завтрака, отправился вниз — хочет отдохнуть пару дней на 4800.
	...В 10-30 в базовый лагерь спустилась группа Вани Аристова.
	...Ребята Жени Прилепы в это время уже не один час месят снег на крутизне, поднимаясь сквозь туман и снегопад к кулуару. Несут продукты, газовые и кислородные баллоны, редукторы и маски, спальники и карематы для следующего высотного лагеря. Им трудно.
	В горах всегда тяжело и трудно. А в высочайших горах трудно и тяжело неимоверно. Это естественная плата за грандиозность высоты и масштабов. И ещё за удовольствие и гордость – они здесь тоже несоизмеримо выше и больше.
	...Промежуточный лагерь 6400, где сегодня ночевали наши ребята, стоит на наклонном фирновом плато, исполосованном глубокими трещинами.
	Выше крутизна нарастает. И чем выше, тем сильнее. Фирн твёрдый, приходится идти в кошках.
	На высоте 6800 пологая площадка. Здесь ещё один промежуточный высотный лагерь. Тесно стоят несколько немецких, австрийских, чешских, болгарских и русских палаток. Для защиты от ветра вокруг палаток сооружены стенки из снежных кирпичей.
	Над палатками нависает ледопад.
	Выше 6800 крутой трудный подъём по жёсткому фирну и по льду. Через трещины, разломы и сбросы. Для страховки здесь навешены перила. Восходители поднимаются, пристегнувшись к ним жумарами. Если сорвёшься, не улетишь.
	Выше семи тысяч метров подъём по очень крутому кулуару. И, чем выше, тем он становится круче. Когда смотришь на него, голова запрокидывается назад до упора, и посеребрённая инеем борода задираются в зенит.
	Кулуар выводит на перемычку в Северо-Западном гребне – седловину Макалу-Ла – высотой 7400. Тут будет следующий высотный лагерь...
	...Немцы сегодня продолжают обработку кулуара. На ледяной крутизне они закрепляют страховочные верёвки, что вчера подняли сюда наши ребята. Немцы рассчитывают к вечеру выйти на Макалу-Ла. У них сильная, опытная команда, давно знакомая с Гималаями. Кроме восхождения на пик Макалу, они заявили на нынешнюю весну ещё и восхождение на Эверест. И уже оплатили пермит, дающий им право на это. Немцы спешат.
	...В 11-30 Женя Прилепа прохрипел в рацию сквозь одышку и сухой высотный кашель, что его группа начала подъём по кулуару. Женя отзывается о сложности маршрута очень эмоционально, его информация, в основном, состоит из непечатных слов и выражений. 
	...Эдик Гончаров передал в Краснодар очередной свой замечательный репортаж. Где он слова находит, как умудряется их так ловко складывать?
	А доктора наши всё-таки настаивают на его спуске и возвращении в Россию.
	… Юрий Агафонов утвердил решение медиков.
	Писать и ежедневно передавать домой репортажи поручено мне. Я не в восторге. Не люблю делать то, что не умею делать хорошо. Но — приказ есть приказ. Эдик срочно учит меня пользоваться телефоном спутниковой связи.
	А потом за меня взялся Олег Кравченко и научил обращаться с генератором, от которого освещается кухня и кают-компания, заряжаются аккумуляторы видеокамер и радиостанций. Скоро наступит момент, когда все восходители будут наверху, и в базовом лагере я останусь один — нужно уметь делать всё.
	...К вечеру Прилепа, Неделькин и Суковицын закрепили на перилах в кулуаре свой груз и спустились на ночлег в лагерь 6400. Рассказали по связи, что ужинают пакетным супом из морепродуктов. На второе жидкая овсянка с чёрной икрой.  А больше ничего в рот не лезет.
	На высоте любая варка пищи — мероприятие очень серьёзное. Долгое, сложное, и часто даже опасное. Из-за усталости, отупения и объёмной, очень толстой одежды, все движения скованы и неуклюжи. Того и гляди, сожжёшь своё капроновое жилище газовой горелкой. Или кипяток, с таким трудом приготовленный из снега, перевернёшь кому-нибудь на голову в спальник.
	...Ивано сегодня ночует в лагере 6100. А Карина, освободив для него место в палатке, вернулась в базовый лагерь. Здравко наверх не выходил.
	...Андрюха Филимонов в кают-компании вдруг продекламировал из Омара Хайяма:

	                   От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:
                                                     И с нищим, и с царём она равно крута.
                                                     Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,
                                                     Всё прочее – поверь! – одна лишь суета.

	Это он к тому, что мы давно не занимались профилактикой лямблиоза. За ужином успешно провели это важное мероприятие.
	Согревшись и повеселев, пели хором под гитару: «Я не жалел и не копил. Как я хотел, так я и жил!»
	...Ночью, конечно, пурга. Сквозь летящий снег полыхают яркие зарницы — внизу гроза.
	Долго не спалось и в морозной, тёмной тесноте палатки размышлял о том, что мне, пожалуй, нравится не процесс горовосхождений, а их результат, как это не парадоксально и малоромантично. Могу обойтись без холода, голода и риска горных маршрутов. Но жить без регулярно обновляемого сознания, что всё это вновь испытано, пережито и успешно преодолено, уже невозможно. Сами горы и все, связанные с ними переживания и воспоминания, стали одной из жизненно необходимых потребностей. Без рождаемых горами эмоций мне не прожить так же, как без воздуха, воды и пищи.
	
              24 апреля.
              Небо пока ещё осыпано быстро меркнущими звёздами, но холодный восход уже чуть порозовил окрестные горы. 
	Висящая в зените вершина Макалу, и взметнувшееся к ней Западное ребро, ярко озарились по контуру рассветом. Золотом церковных куполов засверкали ледовые шлемы легендарных «Близнецов». Из-за мрачного скального бастиона Горы брызнули ослепительные огненные лучи. И солнце вознеслось на небо. Горячо осветился противоположный борт узкого ущелья и, отражённое им тепло, плавными волнами потекло на базовый лагерь. Ночные сугробы исчезают на глазах, почти не тая – в сухом разрежённом воздухе снег под солнцем сразу испаряется.
	А в тени мороз. И так весь день. Но под прямыми солнечными лучами можно загорать. Конечно, если ветра нет.
	Сегодня ветра нет. Утро тихое и ясное. Под тёмно-синим небом, над самыми высокими в мире  горами медленно разгорается пронзительно яркий, солнечный день. Очередной день медленной битвы на Горе.
	...Мы нежимся в спальниках, наслаждаясь традиционным утренним кофе с молоком. А шерпы разожгли жертвенный огонь и молятся, взывая к милости богов. Они взволнованны и встревожены.
	— Сегодня случится что-то плохое, — сказал Тенги.
	Все мы, как говорится, под Богом ходим... И не дано нам знать, ни как наше слово отзовётся, или наше молчание... ни к чему приведёт наше действие, или бездействие... И никому не дано заглянуть в завтрашний день своей судьбы. Шерпы пускают по ветру бумажные листочки с мантрами и сушёные лепестки цветов. Священный огонь почти не виден в солнечном свете. Едкий душистый дым щиплет ноздри.	Ом мани падмэ хум! 
	...В 9-30 спустились с 6100 болгары и Лёша Яковенко. Он неузнаваем. Он движется с трудом и едва держится на ногах. Сам Лёша, главный врач экспедиции, оценивает своё состояние, как критическое. И ругает себя — ощутив недомогание, нужно было сразу уходить вниз! А не пытаться перетерпеть и пересилить боль. Опытный врач, восходитель, спасатель, инструктор... Сам всегда учил молодых альпинистов, что в горах личное здоровье каждого — достояние всего коллектива. Вот уж, действительно, и на старуху бывает проруха.
	Высота давит, гнетёт. Она легко пережёвывает и брезгливо выплёвывает наши честолюбивые мечты, планы и желания...
	Андрей Александров с Кариной осмотрели Лёшу и доложили генералу, что нужна немедленная операция под общим наркозом. На высоте 5700 подобных операций никто никогда не проводил. Ничего подобного в практике мировой хирургии не было. Но промедление в полном, самом жутком смысле этого слова, смерти подобно. Счёт жизни Алексея Яковенко пошёл на часы...
	— Будем оперировать! — сказал генерал.
	Кипятим воду. В одной из палаток оборудуем операционную.
	Юрий Агафонов вызвал на связь  Прилепу. Женина группа в это время поднимается на 6800, чтобы установить там палатку. Генерал приказал Евгению передать руководство подъёмом Неделькину, а самому срочно спускаться в базовый лагерь. И по пути захватить в лагере 6400 кислородный баллон, редуктор и маску. Они необходимы для наркоза.
	Не дожидаясь, пока Женя принесёт кислород сверху, Тенги одолжил кислородный баллон у чехов.
	...Алексей лежит в палатке. Его голые мускулистые ноги торчат наружу, опираясь на две пластмассовые бочки с альпинистским снаряжением. Врачи возле него стоят на коленях. Рядом на плоском камне флаконы, банки, пузырьки, шприцы и ампулы, бинты, вата, хирургические инструменты. Сверху натянута широкая полиэтиленовая плёнка — начал срываться снег.
	Карина надела на Лёшу маску, подключила кислород... Уколы, капельница... Наркоз...
	Андрей Александров начал операцию.
	Ассистируют Аристов, Кравченко, Наседкин и Запрян Харозов. Гончаров, пересиливая свою боль, фиксирует происходящее видеокамерой и фотоаппаратом. Начальник экспедиции генерал Агафонов рядом. Непрерывно курит...
	Сквозь редкий снегопад светит солнце. Тепло и тихо. Счастье, что сейчас не ночь, что нет ни мороза, ни пурги. И что врач в экспедиции не в единственном экземпляре. И хорошо, что Прилепа только что принёс сверху кислород – чешский баллон уже почти опустел. Оскальзываясь на крутом льду, весь долгий, трудный, опасный путь Женя бежал. 
	У нас в горах каждый квалифицированный спортсмен обязательно инструктор. Это обязанность. Потому что, поняв что-то, научившись чему-то, нужно научить этому других. Необходимо передать знание и опыт тем, кто идёт следом. Чтобы закрепить, развить и умножить успехи.
	А если кому-то плохо, нужно помочь. Поэтому у нас в горах каждый квалифицированный спортсмен обязательно спасатель. Это долг. И не только спортивный. И не только в горах. Никогда нельзя проходить мимо беды. Она не бывает чужой. И дай Бог, чтобы всегда, когда кому-то нужна помощь, была возможность помочь.
	...Полосная операция под общим наркозом на высотной отметке, превышающей высоту вершин Эльбруса!..
	…Операция прошла успешно. Лёша Яковенко с кислородной маской на лице, под капельницей спит в запорошенной снегом палатке, отходя от наркоза.
	Агафонов провёл в кают-компании совещание. Врачи обещают, что через двое суток Алексей сможет передвигаться самостоятельно. Решено заказывать вертолёт на 27 апреля.
	Но у нас в БЛ, и даже в лагере немцев на 5300, посадка невозможна. Зависнуть борт сможет лишь на 4800. А туда, минимум, день ходьбы. Уходить вниз надо утром 26-го.
	...Гена Суковицын сообщил с 6800, что у них сильный снегопад. Вдвоём с  Неделькиным, они только что установили здесь палатку и теперь начинают спуск в БЛ. По пути заберут из промежуточных лагерей снаряжение Яковенко. Голоса у ребят глухие, сиплые и слабые, прерываются частым хриплым кашлем.
	...Пишу маслом Западное ребро Макалу с «Близнецами». Но вскоре началась метель.
	...Коля Кадошников, Юра Просятников и Саня Алейников, ориентируясь по вешкам, пошли вверх, понесли на 6100 очередную заброску продуктов и снаряжения. Вернулись уже под вечер залепленные снегом, уставшие, но весёлые и довольные — дело сделали.
	...К ужину и Гена с Вовчиком спустились. Насквозь промёрзшие. Рассказывают, что выше 6200 бешеная пурга.
	Всех, пришедших с высоты, мучит кашель.
	...Четверо немцев вчера прошли кулуар и поднялись на седловину Макалу-Ла. Здесь, на высоте 7400, заночевали. Сегодня туда же пытаются пробиться четверо австрийцев. А немцы, если им не помешала пурга, сегодня поднялись ещё выше и на тибетском склоне Северо-Западного гребня Макалу установили штурмовой лагерь. Завтра попытаются взойти на вершину.
	Но едва ли им восхождение удастся. Слишком долго они работают на высоте без отдыха, слишком устали.
	...Снегопад прекратился. Закатное небо полыхает, и громада Макалу кажется осыпанной тлеющими углями. В небе ярко горят растрёпанные перья облаков-цирусов, предвестников длительной непогоды.
	...Солнце закатилось, и огненно-оранжевые облака окрасились в цвет киновари, потом краплака, затем фиолетового кобальта. Плавно опустился занавес заката, потушив последний, слабый отблеск умершего дня. Лёд заискрился отражённым светом звёзд.
	Ещё один день миновал. Пришла ночь. День да ночь — сутки прочь. Ещё на 24 часа ближе к желанному счастью. Или к большому несчастью. Уж точно, наверняка, ещё на сутки к смерти ближе.
	Каждый прожитый день, так или иначе, сказывается на человеке, отражается в его судьбе и незаметно складывается в сложную мозаику, составляющую человеческую личность и человеческую жизнь. Всё взаимосвязано. Будь другой наша жизнь, мы были бы другими. А будь мы другими, наша жизнь сложилась бы иначе. Дни, проживаемые здесь, оставят след в памяти, в наших душах и судьбах. Неведомо, как сложится дальнейшая жизнь. Но, наверняка иначе, чем сложилась бы, если бы мы сейчас здесь не были. Эти дни обязательно отразятся на всех последующих событиях жизни, даже через десятки лет.
	День да ночь... День да ночь... Как маятник. Как падающие песчинки в склянке часов, отсчитывающих жизнь. Ах, время! Зачем ты так несёшься? Уймись, замедлись! Так много нужно успеть сделать! Скорей приходи новое утро, и день длись дольше!
	Как пел Визбор: «Только черти, да дураки не готовятся постоянно, каждый день отбросить коньки!..»
	
	25 апреля.
	Поднялся в 5 утра с намерением написать золотой рассвет.
	Но сегодня небо затянуто мутными тучами, и ярких красок у природы нет. Окружающий пейзаж сер и бесцветен, невыразителен и скучен. А вскоре пошёл снег.
	Вернулся в палатку и под шорох снегопада проспал до завтрака.
	...Яковенко чувствует себя нормально. Андрей сделал ему перевязку и утверждает, что Лёша быстро идёт на поправку.
	И точно, на обед он уже сам приковылял в кают-компанию.
	Завтра Агафонов, Буйленко, Гончаров, Просятников, Алейников и Яковенко уйдут вниз. Все остающиеся  пишут письма домой.
	Я тоже пишу, лёжа в палатке. И ничего, что валит снег, и нет видимости — сегодня не до живописи, все мысли о доме. Тысячи километров до него, а жена, дети и внук словно рядом. Видно удалённость измеряется не расстоянием. А расстояния между родными душами меряются не рулеткой и не спидометром и, бывает, что чем дальше — тем ближе. Дальние экспедиции, долгие разлуки — они так трудны, но так полезны! Ведь не просто дают возможность, но заставляют взглянуть на свою домашнюю жизнь со стороны. И понятным становится, как неправильно, как эгоистично, даже жестоко живу со своей семьёй. Милые мои, родные, дорогие! Я люблю вас! Я хочу вам добра и счастья! Дай мне, Господи, чуткий и заботливый разум на каждый день счастливой жизни с вами! Пусть печаль разлуки превратится в радость и счастье домашнего заботливого взаимопонимания!

	26 апреля.
	Спалось отвратительно. Всю ночь мучили неясные, сбивчивые, тревожные сновидения. Но заря бодрым  огненным светом разметала ночной мрак и в небе, и в мыслях. Воздух затрепетал и заискрился.
	Утро ясное и бодрое. Работать бы сейчас на пленэре, писать маслом или акварелью! Но пишу авторучкой. Готовлю первый свой репортаж. В это время обвал в ледопаде недалеко от нас – грохот очень впечатляющий.
	...Уходя, Гончаров оставил мне блок «Мальборо». Вот и брось курить при таких друзьях! Мы с ним обнялись, боднулись лбами. Я отводил глаза, чтобы не встретиться взглядом с Эдиком. В его измученных болью глазах тоска и горечь.  Когда-то давно он написал:

	                                Дороги, которые мы выбираем, —
	                                Прекрасные наши дороги —
	                                Земные дороги, крутые дороги, 
	                                Простые, как выдох и вдох.
	                                Мы часто на них устаём,
	                                Мы на них умираем,
	                                Мы всё же не боги.
	                                Но вечно над нами,
	                                Как знамя,
	                                Неисповедимость
	                                Дорог.

	Расцеловались, обнялись, и ребята, звеня по камням лыжными палками, зашагали вниз.
	Агафонов чуть задержался: — Серёжа, не забывай про связь. Докладывай обо всём подробно. И всегда говори правду.  Всю!
	...В полдень передал через индийский спутник в Краснодар первый свой репортаж:

	«Внимание! На связи базовый лагерь гималайской альпинистской экспедиции «Кубань — Макалу». Высота пять тысяч семьсот  метров над уровнем Индийского океана. Ведёт репортаж художник Сергей Дудко.
	Я принял репортёрскую эстафету от журналиста Эдуарда Гончарова, который, в составе трекинговой группы экспедиции, руководимой генералом Юрием Агафоновым, начал спуск в лагерь, расположенный на высоте четыре тысячи восемьсот метров.
	Завтра вертолёт перенесёт оттуда наших товарищей в столицу королевства Непал Катманду. А дальше — возвращение на Родину. Мы, оставшиеся в Гималаях, завидуем им и сочувствуем одновременно.
	Провожают трекинговую группу до вертолётной площадки восходители Евгений Прилепа, Владимир Неделькин, врач-восходитель Андрей Александров и сирдар экспедиции мистер Тенги-Шерпа. Завтра к вечеру они вернутся в базовый лагерь, и принесут нам свежие продукты, доставленные вертолётом.
	Сегодня ночью, как всегда, был сильный мороз. А сейчас тепло, от вечерней пурги не осталось и следа. Ослепительно сверкают изумрудно-голубые ледопады, свисающие с отвесных скальных стен слева и справа от базового лагеря. Утром с ужасным грохотом рухнул ледовый обвал. Сотни тонн льда, громыхая по граниту, разбились в мельчайшую пыль, образовав облако, расцвеченное яркими радугами. Жаль, не успели снять на видео!
	Сегодня день отдыха. Оставшиеся в базовом лагере восходители Иван Аристов, Николай Кадошников, Олег Кравченко и Геннадий Суковицын сушат и чинят снаряжение перед завтрашним выходом наверх.
	Уже установлены промежуточные лагеря на высоте 6400 и 6800. Следующий высотный лагерь предстоит поставить на седловине Макалу-Ла на высоте 7400. К седловине ведёт очень высокий, очень крутой кулуар — жёлоб в ледяной стене. Предстоит физически очень трудная и технически очень сложная работа.
	Вниз по ущелью открывается замечательная панорама гигантских ледяных вершин с острыми гребнями. Между ними величаво плывут облака.
	Над нашими головами серебрится вершина Макалу. Она кажется близкой. Но это лишь кажется. Хоть сделано уже немало, предстоит сделать гораздо больше. Завтра опять вверх, снова в бой!
	Все участники экспедиции передают привет своим любимым, родным и близким. А особенно Андрей Александров. Он со дня на день ожидает из дома весть о рождении сына и очень волнуется. Вместе с ним мы все волнуемся и переживаем. Желаем жене Андрея очаровательной Танечке здоровья и успеха в предстоящем важном деле. Не волнуйся, Таня, за своего мужа. У Андрея, и у всех у нас, всё впорядке!»

	В Краснодаре репортаж принял заместитель Агафонова полковник Валерий Вишневецкий. Дослушав меня, он весело сообщил, что вчера у Андрея сын родился. И у мальчика, и у мамы всё впорядке.
	Я тут же по рации связался с группой генерала, передал новость. Все радуются и поздравляют Андрюшу. Он счастлив.
	…Продолжил начатый вчера пейзаж. И опять не смог его закончить из-за послеобеденного снегопада. 
              Восходители интеллигентно отдыхают за преферансом.
	...В 18-40 Андрей Александров вызвал нас на связь: — До лагеря 4800 добрались благополучно... но к двум больным прибавился третий – на спуске стало плохо Юрию Александровичу, нужна консультация Карины...  и нужны медикаменты,  капельницы...  срочно!..
	Слышимость отвратительная. Группа Агафонова за крутым перегибом склона, за двумя поворотами ущелья. На фоне громкого треска эфирных помех каждую фразу приходится переспрашивать, несколько раз повторять.
	Карина с Андреем определили список необходимых медикаментов. Тут выяснилось, что Андрюха случайно унес с собой ключи от металлических ящиков с аптекой.
	…Олег Кравченко вскрыл ящики. Карина нашла нужные лекарства. Ваня Аристов и Коля Кадошников готовятся бежать вниз. С собой взяли налобные фонари и рацию, тройной запас энергопитания к ним, шоколад, фляги с чаем. Упаковывают в рюкзаки медикаменты, капельницы, флаконы с физраствором, шприцы...
	В 19-28 Иван с Колей побежали вниз. Пробрасывает снег. И мороз изрядный.
	...Александров вновь вышел на связь. Сообщил, что вдобавок ко всем неприятностям, на переходе к лагерю 4800 потерялся портер. В его грузе весь отснятый фото и видео материал экспедиции. На поиски вышел Тенги с двумя портерами.  Ване с Николаем на спуске нужно внимательно смотреть по сторонам — может быть непалец где-то лежит травмированный.
	…В 20-36 Иван сообщил, что они добежали до немецкого лагеря на 5300. Портера пока не видели.
       Скорость у ребят потрясающая. Но, конечно, ночной марш-бросок по крутизне заснеженных каменных завалов, где и днём чёрт ногу сломит, даётся непросто. И чрезвычайно рискован. Дай Бог, чтобы Коля с Иваном в этой сумасшедшей гонке сами не поломались, чтоб не заблудились в темноте, чтобы поскорее добрались до лагеря 4800.
	...Пурга прекратилась. В чёрно-сине-зелёном бездонном холоде неба мелко дрожат продрогшие звёздочки. Жаль, крохотных. Затмевая их неяркий свет, над зубчатым южным горизонтом сверкают зарницы, отражаясь на ледяных склонах.
              Вдруг в ледопаде высоко над лагерем заметили свет фонаря. Кто-то очень медленно движется вниз. 
	Вышли навстречу и помогли спуститься в базовый лагерь высокому белобрысому немцу. Он совсем без сил, сильно хромает. Отпаиваем его крепким чаем с мёдом, а Дойчин  распрашивает.
	...Штурм Макалу у немцев не удался. Из штурмового лагеря на 7800 они в 3 часа ночи вышли в сторону вершины. Шли медленно, с трудом одолевая ураганный ветер. Наступило морозное утро. Прошёл морозный день. Наступила следующая морозная ночь. А они всё шли. За 19 часов непрерывной трудной работы вверх они смогли преодолеть перепад высот в пятьсот метров. И, обессилев, повернули вниз, когда до вершины оставалось полторы сотни метров.
	На высоту штурмового лагеря вернулись глубокой ночью. Мела метель. Несколько часов в кромешной тьме, при сильном ветре и тридцатиградусном морозе искали на ледопадном склоне свою палатку. Безрезультатно. Когда поняли, что замерзают, начали срочный спуск в лагерь 7400. Но двигаться быстро уже не могли.
	К утру добрались до палатки на Макалу-Ла. Все обмороженные. Но живые. Наплавили из снега водички, попили. И продолжили спуск. В кулуаре несколько раз срывались. Спасли перила. Сумели спуститься в лагерь 6800 и там заночевали.
	А наш собеседник, обеспокоенный состоянием своих ног, решил спуститься к врачу в лагерь 5300. Остальные будут спускаться завтра утром. И австрийцы, измученные непогодой, тоже решили завтра уходить вниз.
	...В 23-07 Ваня с Колей сообщили, что они прибежали на 4800, передали Андрею медикаменты, и он начал лечение.
	У Юрия Агафонова нынче проявилась  хроническая болячка, обретённая в любимых горах ещё в студенческие годы. Ни к чему бы заслуженному юристу России, доктору наук, профессору здешние высоты, нервотрёпка, перегрузки, ночлеги на льду, сомнительная пища. Совсем не жалеет себя генерал. Самоотверженный он человек, азартный. Но, как бы не было это плохо, это очень хорошо. Жизнь остановилась бы без таких людей, как Юрий Агафонов.
	Пропавшего портера пока не нашли.
	И невесёлые думы приходят на ум. Тревожно на сердце.

	27 апреля.
	Со второй половины ночи погоды нет. Отвратительные тучи толкутся по нашим палаткам. Холодно. Сильный ветер. Временами идёт снег. Прилетит ли вертолёт? И как там больные, выдержат ли ожидание?
	...В 5-30 связались с Лагерем 4800. Андрей Александров всю ночь не отходил от генерала и теперь здоровье Юрия Александровича уже не вызывает опасений, угрозы для жизни больше нет. И у Гончарова, и у Яковенко всё нормально. И погода на 4800 приличная. Ветер умеренный. Правда, лагерь закрыт облаками, но они поднимаются, открывая проход для вертолёта.
	Славик Скрипко через спутник передал информацию о погоде в аэропорт в Луклу. 
	В Непале, на родных российских вертушках МИ-8, работают российские экипажи. И даже знакомые пилоты встречаются, с кем мы когда-то на Памир залетали.
	...В 6-43 вышел на связь Кадошников и обрадовал — портер нашёлся! После морозной ночи, проведённой на леднике в мокрых кедах и рваной одёжке, без палатки и спальника, он жив и даже здоров.
	...В 7-21 Коля вновь порадовал — вертолёт смог к ним подняться и благополучно унёс наших товарищей вниз.
	...Благодарен горам за то, что они объяснили мне — между счастьем и горем всего шаг.
              Горы научили ценить миг радости и радоваться ему.
              Радуйся, человек, пока жив и здоров, что ты жив, здоров и можешь радоваться тому, что жив и здоров, и можешь этому радоваться!
	...Стараясь не замечать клубящиеся вокруг тучи и валящий из них снег, взялся за живопись. Мечтаю сегодня закончить давно начатое Западное ребро Макалу.
	...В 12 часов передал в Краснодар репортаж. О пережитых волнениях, конечно, в нём ни слова.
	...Снизу пришёл хорошо отдохнувший, бодрый и весёлый Бобби. Следом, группами и поодиночке, подходят тяжело нагруженные портеры испанской, аргентинской и мексиканской экспедиций. Их сирдаров пока нет. В ожидании начальства, носильщики укрылись от снегопада под большим заледенелым камнем. И учуяли наши запасы копчёного сала, колбасы и мяса, зарытые в сугробе под камнем. Начали их употреблять. Хорошо, что Олег Кравченко это заметил. 
        Портеры хорошие ребята. Но уж очень простые... Невольно вспомнилось из краткостиший Жилина:
       
	                                  Что за удовольствие
	                                  Кушать продовольствие!

	...К 15 часам в базовый лагерь поднялись Иван с Колей. Утомлённые ночной беготнёй, они наскоро перекусили, и уселись за преферанс — отдыхать и восстанавливаться.
	Прилепа, Неделькин и Тенги остались на 4800, чтобы организовать завтра подъём грузов, доставленных вертолётом.
	Александров поднимается в базовый лагерь не спеша, постепенно приходя в себя после тревог и волнений бессонной ночи, и привыкая к мысли о рождении сына.
	...Снегопад усилился, видимость исчезла — пришлось сворачивать живописные причиндалы и прятаться в палатку.
	Потом снегопад прекратился. В небе появилась чистая синева, и солнышко замечательно осветило остроконечные вершины в западной части Верхнебарунского ущелья. Схватился за акварель. Но вскоре снизу наплыли облака, и всё заволокло промозглым туманом. Опять срывается снег. И мои творческие планы сорвались.
	...Прибывшие экспедиции ставят палатки недалеко от нас. Возникают новые интересные сюжеты для живописи. Но проблема туалета резко осложнилась.
	...К вечеру туман уполз вниз. Близкие и далёкие горы, и нависающая над нами громада Макалу, озарились ярким оранжевым светом. Успеть написать нереально. Даже сфотографировать не успел. Пока возился с перезарядкой, всё потухло.
	...Уже в сумерках пришёл снизу Александров. Обнялись, расцеловались.  
              В кают-компании, куда все сбежались его поздравлять, Андрей выставил на стол всё то замечательное, что было припасено ещё в Краснодаре и поднято сюда специально для этого случая. И вечер получился непривычно тёплым…
	Морозной ночью усталую душу согревают воспоминания о доме. Альпинистам в горах горы не снятся. В горах — мысли о доме. Дома — о горах.
	...Ночью приснилось!.. К сожалению, эротические сны являются очень редким украшением целомудренных высотных ночей.
	Магическое кольцо, дарующее спокойствие, уверенность и удачу? Оно действительно есть. И даже не одно, а два — я знаю точно. Это кольцо рук встречающей тебя с маршрута любимой женщины, и кольцо её ног, обнимающих потом твою тощую спину. После возвращения с гор у нас всегда медовый месяц.
	Удаляясь, приближаюсь — парадоксальная особенность моей любви. Дома всё иначе. А разлука очищает душу.  Раскрывает глаза.  Обостряет ум.  Добавляет в сердце чуткости, понимания и заботливости.  В дальней долгой разлуке свою семейную жизнь вижу зорче. Чувствую ярче. Понимаю острее. 
       И сильнее люблю.

	28 апреля.
	Солнце пробилось сквозь плотные тучи и утро засияло. Оно лучится надеждой и возвращает силы. Сегодня очень тепло. В палатке даже жарко. В плавках и майке сижу на спальнике, скрестив ноги по-турецки. И с трудом сочиняю очередной репортаж. Я ведь не журналист. Составлять текст мне всякий раз тяжело. И долго. И потому кажется, что в ущерб живописи. Злюсь. 
	...В 12 часов связался с Краснодаром и продиктовал информацию:

	«На склонах Макалу сейчас работает несколько альпинистских экспедиций. Давки конечно нет. Не те масштабы у Горы. Да и очерёдность условна. Она зависит лишь от здоровья и энтузиазма восходителей.
	Задолго до нас свои базовые лагеря на склоне Макалу установили немцы, чехи и австрийцы. Раньше нас они приступили к активной акклиматизации. Раньше начали выходы наверх. Но, установив два промежуточных высотных лагеря, чехи и австрийцы сейчас ввысь не рвутся, и свои планы корректируют по действиям нашей экспедиции. Лишь сильная и честолюбивая немецкая команда смело взяла на себя инициативу и предприняла штурм вершины. Попытка едва не закончилась трагически. Немцы отступили с сильными обморожениями. Гора осталась непобеждённой. А к числу стремящихся на её вершину, вчера ещё прибавились альпинисты из Испании, Мексики и Аргентины.
	Но сегодня вверху на Горе никого нет. Обильные снегопады, прошедшие в предыдущие дни, сделали крутые склоны труднопроходимыми и лавиноопасными, коварно замаскировали ледовые трещины и засыпали закреплённые на крутизне страховочные верёвки. Нужно подождать, пока солнце и ветер уплотнят свежевыпавший, глубокий снег.
	Чехи собираются идти наверх через три дня. Австрийцы выжидасют, что будем делать мы. Немцы приходят в себя после неудачного штурма. Испанцы, аргентинцы и мексиканцы пока привыкают к высоте и пытаются разобраться в ситуации.
	Наша экспедиция планирует завтра выход наверх. Была бы хорошей погода…»                             

	...К обеду в базовый лагерь поднялись Прилепа, Неделькин, Тенги и несколько портеров. Принесли продукты. Есть даже пиво — по шесть банок каждому!
	...Выпил для вдохновения баночку и взялся за живопись. Едва углубился в работу (и уже начало что-то получаться), наплыли облака, задул резкий леденящий ветер и посыпался снег. Натянул пуховку, и надвинул на голову капюшон. Когда верчу головой поочерёдно в сторону гор и на холст, ткань капюшона громко, резко, противно шелестит. Это отвлекает и  мешает, раздражает.
	...Снегопад усилился, и видимость пропала. Спрятался в палатку, занялся дневником.
	...Подмораживает и быстро темнеет. Зажёг свечу. Наступила ночь, шелестящая снегопадом. Запах горящей свечи напоминает дом, Новый год, детство. И детей. И внука.

	29 апреля.
	Кончилась морозная, безлунная, многозвёздная ночь, озарявшаяся яркими зарницами. Наступило стылое, заиндевелое ветреное утро.
	В центре лагеря на жертвеннике дымятся священные благовония. Над палатками трепещут яркие разноцветные молельные флажки. Порывистый ветер срывает с них и уносит к божественным небесам молитвы с мольбой о даровании удачи.
	Когда же наступит необходимая для восхождения устойчивая погода? Времени уже почти нет. Всё ближе муссон, несущий грозы и снежные бураны, делающий восхождение невозможным. А вершина ещё так далека!
	Нужно идти вверх. Нельзя терять время.  Но здесь не ринг, не футбольное поле, не теннисный корт, не шахматный клуб. В горах невозможно добиться быстрого успеха ни решительностью и напористостью, ни ускорением темпа, ни коронным приёмом, ни неожиданным для соперника тактическим ходом.
	Гора не соперник. Гора — партнёр в устремлённости к заоблачным высотам. Первовосходитель на Эверест Тенцинг Норгей сказал: «Альпинист  взбирается на вершину, как ребёнок на колени матери».
	Спорт? Он подразумевает соревнование, в котором выявляется сильнейший. А тут-то с кем тягаться силой? Не с Горой же, чьё могущество безгранично и неоспоримо. И ещё. Спорт подразумевает присутствие болельщиков. А здесь, какие болельщики? Разве что солнце, луна и звёзды, облака, ветер и мороз. Людей здесь почти нет. А те, что есть, совсем не похожи на горожан, на угрюмых, нервных, злобных фанатов.
	Тут всё не совсем так,  как  внизу на равнине. Скорее даже — совсем не так.
	В альпинизме нет объективных критериев. Он сам в себе. Он доступен для полного понимания лишь альпинистам. И альпинист — человек в себе. «Мы кажемся странными, вы ведь в горах нас не видели». Чтобы глубоко узнать и по-настоящему понять человека, с ним нужно сходить на гору. На хорошую гору. В нашем понимании — на трудную и опасную — страшную. Все, кто идёт сейчас на Макалу, не раз ходили вместе на «хорошие» горы.
	…Как-то, заканчивая восхождение, спускались уже с вершины пика Крумкол. Это в Безенги, на Центральном Кавказе. Аристов с Кравченко уже прошли кулуар, а Неделькин с Фуколовым, связываясь верёвкой, чуть замешкались.
	Фук начал спуск, Ильич страховал. И тут на Неделькина обрушился страшный удар почти бесшумной снежной лавины. Он об этом так вспоминает: «Лечу ласточкой и соображаю, что если думаю — значит, живой... Пытаюсь освободиться от верёвки, чтоб не захлестнула кольцами, не задушила... Пробую оттолкнуть ледоруб — он, зараза, пытается меня проткнуть и зарезать... Пролетел и шмякнулся... Но не в лепёшку, а по касательной — склон крутой... И уже снова лечу... Так сделал несколько скачков по сорок метров... И пока летел — никакая прошлая жизнь у меня в мозгу не прокручивалась... Просто думал: Оля с детьми сейчас в альплагере, как же они без меня будут добираться до дому?.. Наконец, грохнулся в последний раз... Лежу внутри снежной массы... Не могу понять, где верх, где низ... Слюну изо рта выпустил — по ней сориентировался, куда грести... С трудом высвободил голову в каске, выкарабкался потихоньку весь... Чувствую — как в мясорубке побывал… Голову не повернуть — жуткая боль в шее... Плечо пробито ледорубом... Но жив...  И Фук жив... Только ободранный весь, и руку себе кошками проткнул... Стоим... Ребята подскочили, подхватили... Спустились на пологий склон, меня уложили, и пошли  за рюкзаками... Начали подниматься к кулуару, да тут пришлось драпать от новой  лавины... Потом меня в долину долго спускали… Потом — вертолётом в Нальчик, в больницу… Повреждён, оказывается, пятый грудной позвонок... Врачи говорят: повезло, хорошо, что не поясничный... Вылечили... Велели накачивать мускулы… но постепенно, и с прогибом назад... Получилось... После этого ещё много чего хорошего сходил... Вот и на Макалу сходить хочется.»
	...Есть руководитель экспедиции, старший тренер, руководитель штурмовой группы. Но и остальные не пешки в общей игре. Все думают, переживают, предлагают, решают. Здесь все опытные восходители. Каждый со своим собственным мнением — сложившимся и устоявшимся, не всегда совпадающим с мнением других. Прийти к согласию непросто. Но, в идеале, необходимо. И это почти всегда удаётся. Потому что есть духовное единение и взаимопонимание, взаимоуважение и взаимное доверие, и давно найден общий язык. И общая высокая цель объединяет всех в коллективной устремлённости. И гасит разногласия, превращая разрушительный спор в созидательную дискуссию.
	Но, и в дружном коллективе, на Горе неизбежно уединение каждого. Это трудно — долго оставаться наедине с самим собой. И посильно лишь тем, кому есть о чём поговорить с самим собой, кто себя не боится, кому с самим собой не скучно.
	...Сегодня вверх пошли все. В базовом лагере со мной остались лишь, не успевшие отдохнуть, Неделькин да Прилепа.
	Трудно оторвать взгляд от удаляющихся фигур. В бледном свете разгорающегося дня зашагали по леднику к первому барьеру ледопада. Быстро одолев его, вышли из сумерек ущелья на озарённый склон. Навстречу леденящему пронзительному ветру и секущей позёмке. Сгорбившись, как боксёры в боевой стойке, укрыв лица в капюшонах, пошли на прорыв в высоту. Вот они скрылись за перегибом ледника...
	...Связался с Краснодаром, передал очередное сообщение:

	«Сегодня восходители начали очередной раунд боя за вершину. Они поднимаются по круто взметнувшемуся в небо склону Макалу. Преодолевают крутой лёд, мороз и шквальный ветер. И высоту, которая каждый следующий шаг делает всё более трудным.
	Задача нынешнего выхода — подняться в лагерь 6800, а затем, после ночлега, взойти по кулуару на седловину Макалу-Ла. Здесь, на высоте 7400, предстоит установить следующий высотный лагерь.
	На восхождении нельзя медлить, лениться. И недопустима трусость. Но и пижонить, торопиться нельзя, и недопустима наглость. Без уверенности в горах невозможно. Но недопустима самоуверенность. И нельзя принимать желаемое за действительное. Нельзя переоценивать свои силы, способности и возможности. Горы не терпят наглецов и строго их наказывают. Но уважают смелых и решительных.
	Нелегко приходится нашим ребятам! Вершина гудит под напором ветра и дымится позёмкой. Даже в базовом лагере ветер неистов. Флаги на мачте грохочут, как восторженные аплодисменты.»

	...Закончил связь с Краснодаром и, борясь со шквалами, пытаюсь писать этюд. Но вскоре повалил густой снег, загудела беспросветная пурга и на этом сегодняшняя живопись завершилась.
	...Ветер всё злее. Видимость пропала, всё смешалось — и на склоне, и в голове, и в сердце. Кажется, что нет ни земли, ни неба — только воющий и рычащий, ужасающий хаос хлещущего и замораживающего снежного бурана. Как там мужики наверху? В этих условиях пробиваться сквозь глубокий снег исключительно тяжело.
	…Секущая снежная крупа... Мороз... И ветер бешеный... Тяжёлые рюкзаки на спинах трепыхаются, как воздушные шарики... Вдыхать не нужно — ветер сам в рот врывается... Снег по крутому склону течёт водопадом... Созревают лавины...
	Восходители поднимаются, ничего вокруг не видя… доверяясь лишь частым вехам, которые сами устанавливали в прошлые выходы… Ветер атакует одновременно со всех сторон и продувает насквозь… хочется повернуть вниз... Но необходимо пробиться в лагерь 6800, чтобы потом пойти ещё выше… и на седловине Макалу-Ла установить лагерь 7400…
	Интересно, уцелели палатки наверху?.. Снег ужасный... Высота давит... Ветер бьёт… Все уже на грани изнеможения... Пробиваются сквозь стену бурана, ложась на ветер... Ветер вколачивает стужу в тело...
	Идёт работа. Изо дня в день, неделя за неделей продолжается упрямая работа вверх. Часто рисковая. Происходит медленное накопление количества. Для последующего его преобразования в новое качество. Это сложный процесс. Мучительный. Мучительно трудный. И мучительно долгий. А хочется праздника. Но праздник подразумевает радостный итог. Пока продолжается долгая концентрация тяжёлых усилий. И трудное преодоление тяжёлых настроений в отвратительных погодных условиях. До итога пока очень далеко. Может быть, где-нибудь что-нибудь когда-нибудь у кого-нибудь и получается легко и быстро. Пусть не легко, но хоть не очень долго. Пусть не всегда, но хоть иногда. В высотном альпинизме легко и быстро не бывает никогда. Здесь, как нигде, очень далеко от замысла до его осуществления.	
               Время словно остановилось, каждый следующий день неотличим от предыдущего. Восхождение — проверка терпения и упорства. И увлечённости. Суть альпинизма в познании себя.  Восхождение — способ  постижения собственной сути. Среди экспедиций на высочайшие горы было, есть и всегда будет больше  таких, которым не удалось достичь вершины. Но их нельзя считать неудачными, ибо, в смысле человеческого самопознания, они дали своим участникам ничуть не меньше, а то и больше, чем победные.
	...Ветер неистово треплет палатки. Тревожные мысли  сплетаются с рыданиями ветра, становясь грустными до тоски. «Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это? Новое близится, старое прожито. Прожито — отжито...» Что будет? Что ждёт нас на восхождении? И что вообще ждёт нас всех в жизни? Два года осталось до нового века, до нового тысячелетия. «Что было, то было. Что будет, пусть нас не забудет...» А почему, собственно, нас нужно помнить, за что? Лично я в память к потомкам не навязываюсь. Лишь прошу, на всякий случай, иметь меня в виду, как потенциального работника Красоты. Красоты вообще, и красоты наших любимых гор — в частности. Как когда-то сказал Ли Бо:

	                                        Гляжу я на горы,
	                                        А горы глядят на меня.
	                                        И долго глядим мы,
	                                        Друг другу не надоедая.

	…Какие красивые бывают здесь вечера! Воздух плавно меркнет, закатный костёр в небе медленно потухает... И вот в морозной вышине  замерцали льдистые звёзды!..
	Где они, звёзды? Буран ревёт, воет, стонет над Гималаями, рыдает на тысячу голосов. Чувствуется, что уже надвигается с Индийского океана муссон. Скоро гаркнет набатно: «Эй, которые тут временные, слазь — кончилось ваше время!» Холодит душу тревога за тех, кто наверху. Ветер рвёт палатку, она оглушительно грохочет. Шум, одышка и головная боль не дают заснуть. Временами  подкатывает тошнота...

	30 апреля.
	После изнурительной, бессонной ночи состояние отвратительное. Сегодняшний репортаж дался с трудом. Диктуя в эфир информацию, как никогда сильно задыхаюсь:

	«Внимание! На связи базовый лагерь экспедиции «Кубань—Макалу».
	Вчера днём на нас обрушился снежный буран. До этого несколько дней пережидали приступы непогоды, ловили момент, благоприятный для продолжения восхождения. А когда долгожданно вверх устремились, вдруг в яростную пургу впоролись.
	В такую кромешную непогоду на лавиноопасных склонах гигантской Горы запросто можно сбиться с пути. И сгинуть бесследно. Но нашим восходителям не занимать мастерства, опыта, чутья и везенья. И не должно ничего плохого случиться. Даже в нынешних условиях, когда буран смешал верх и низ. Когда нет видимости и не понять, где кипящий снежными вихрями склон обрывается в ледяную пропасть.
	Через семь часов после выхода альпинистов из базового лагеря, хриплый голос Аристова наконец-то прорвался сквозь треск эфирных помех. Иван доложил, что хоть не видно вокруг ни черта, и пурга больно сечёт лицо, и холод арктический, но в лагерь 6800 благополучно добрались. И откопали его из-под снега.
	…Буран свирепствовал всю ночь. Грохотал тентами палаток, завывал в растяжках. Временами казалось, что кто-то ломится в палатку. В вое и визге ветра то чудились угрозы, то слышались мольбы о помощи и жалобные причитания. Спать было невозможно.
	Ближе к утру снегопад иссяк. Но ветер продолжает хлестать. После тревожной ночи, как сказал Андрей Филимонов, настроение души и состояние организма сумрачные. Позавтракали с отвращением, лишь по необходимости. Но постепенно расшевелились, повеселели. И продолжили подъём.
	Группа Аристова сегодня должна пройти кулуар, и на высоте 7400 установить очередной высотный лагерь. Так установить, надёжно закрепить, чтобы палатки никаким бураном-ураганом не порвало. Как это случилось при тренировочном восхождении на Эльбрус незадолго до отъеза в Гималаи. Обморозились тогда. У Олега Наседкина до сих пор раны не зажили и досаждают изрядно.
	Владимир Неделькин и Евгений Прилепа вышли из базового лагеря вверх с тяжёлым грузом продуктов, газовых баллонов и бивачного снаряжения. Пробиваются сквозь свежий глубокий снег к опустевшему лагерю на 6800.
	Выглянуло солнышко. Цепочка следов на снегу искрится сквозь позёмку, как нитка жемчуга».

	Приняв в Краснодаре информацию, полковник Вишневецкий предупредил, что заканчиваются деньги, уплаченные за право пользоваться космической связью. Ежедневных репортажей больше не будет. Следующий сеанс связи 3 мая. И приказано делать сообщения короткими. Отлично!
	...В 13-00 вышел на связь Прилепа. Сообщил, что они с Неделькиным уже взобрались на 6100 и продолжают подъём. Трудно. Снег очень глубокий, и сильно мешает шквалистый ветер.
	...А в базовом лагере к 14 часам ветер стих. Ярко светит солнце. Жарко. Во все стороны отличная видимость. Условия для живописи идеальные. Такого, пожалуй, здесь ещё ни разу не было. Но, после жестокого ночного ветродуя, два холста, сушившиеся за палаткой под тентом, исхлёстаны сорванным пологом, размазаны и ободраны. Занимаюсь их реставрацией.
	...В 14-15 Аристов прохрипел в рацию, что прошли уже половину кулуара… до седловины  метров 200... Очень круто и лавиноопасно… Ступени в рыхлом снегу совсем не вытаптываются, снег осыпается и сползает под ногами... А сверху стреляют камни... У Бобби ангина, очень сильный кашель... он задыхается и начал спуск в базовый лагерь…
	В разговор вклинился Прилепа. Предупреждает, что из-за Западного гребня выползает облако и сейчас накроет кулуар. Станет темно и холодно.
	Аристов рыкнул, чтоб его не отвлекали. Он на трудном и опасном участке перевешивает перила – в этом месте немцы их плохо закрепили, и наши сейчас чуть не улетели.
	Судя по интонациям голосов, сильной одышке и хриплому кашлю, ребятам сейчас очень нелегко.
	...Звенящая, напряжённая тишина висит в кулуаре. Лишь скрип снега, тяжёлое прерывистое дыхание, да хриплый кашель. Да свистящий шорох жумаров по заледенелым верёвкам. Опасность нестерпимо давит на душу всей своей неосязаемой массой. А над раскалывающейся от боли головой нависает реальная гигантская снежная масса, готовая обрушиться лавиной. Пляшут в воздухе, вспыхивают искорками кристаллы снега. В голове абсолютная пустота, наполненная гулом и звоном. Никакого ощущения величия происходящего. Для этого все слишком утомлены. Чем дольше длится восхождение, тем безразличнее и его цель, и ты сам для себя в движении к этой цели. Слишком велика усталость: внимание ослабло, и мысли притупились, реакция замедлилась. Подступает физическое и моральное истощение, отупение и равнодушие. Кажется, что скоро — всё! Что последний край совсем близок. 
               Распёрта пульсирующей кровью аорта...  Мучительно тяжкое дыхание прерывисто... Обезвоженное, жаждущее, пересохшее горло шершаво и хрустко... глотнуть невозможно — нестерпимо больно… сухой язык распух и царапает нёбо... Тошнота раздражает… Кашель раздирает грудь...
        Противная, унизительная слабость, рождает временами то презрение, то жалость к себе. Внизу было желание работать вверх. Здесь — обязанность. Выкладываться до конца, превозмогая самого себя, это — альпинизм. В горах усталость преодолевается работой. Быть альпинистом — значит уметь терпеть... Ну, усталость, ну, страх... Конечно, очень тяжело. Очень долго. Надоело! Это так по-человечески понятно. И все испытывают то же самое, и переживают одинаково. И все молчаливы и мрачны. Но это пройдёт, забудется бесследно, как бывало не раз. И ещё много раз будет... Сказал кто-то из поэтов: «Сотри случайные черты — и ты увидишь: мир прекрасен!»
	...В 14-40 Макалу окутали плотные облака. Наверху видимость пропала. И на базовый лагерь облака наехали. Сразу — мороз. Как с цепи сорвавшись, накинулся ветер, опрокинул этюдник и забросил холст в сугроб. Вся реставрационная работа пошла прахом.
	...Ребята, висящие на ненадёжных перилах в почти отвесном кулуаре, сейчас отчаянно мёрзнут. Пойдут срочно вниз? Или будут прорываться наверх?
	Знаю это их нынешнее состояние, когда силы напряжены до предела и уже на исходе. А опасность нарастает. И деваться некуда. Нужно работать вверх! Упорно, через силу работать. Хоть не видно работе ни конца, ни края. Накатывает тоска. Начинают подкрадываться страх и отчаяние. У малоопытных следом наступает убийственная апатия. У опытных — злость, азарт и вдохновение. Наши очень опытны. У них всё получится, как задумано.
	...В 15 часов Прилепа и Неделькин доложили, что миновали уже лагерь 6400, и продолжают подъём.
	...Сквозь просветы в облаках смотрю вверх по Горе. Пытаюсь представить, где сейчас ребята. Выше 6200 всё затянуто тучами. Что мы ищем здесь, воюя с дикой, первозданной, враждебной стихией? Вдруг стало не по себе от мысли: — А не подобно ли наше героическое барахтанье на Горе сражению мухи с оконным стеклом?
	...Володя Неделькин и Женя Прилепа, изнывая от неведения и беспокойства, в 15-42 стали настойчиво вызывать на связь Аристова. После долгого молчания он откликнулся и коротко послал их подальше. На отвесе ему не до переговоров по рации.
	...Иван сам вышел на связь в 16-17. Сообщил, что вдвоём с Колей Кадошниковым они вышли на седловину Макалу-Ла. Ветер валит с ног, и видимости никакой. Олег Кравченко, Гена Суковицын и счастливый молодой отец Андрей Александров — уже рядом, на подходе. Все остальные отступили в лагерь 6800. Лишь болгарин Ивано ещё далеко внизу продолжает упорно карабкаться по кулуару вверх. 
	...На гребне ветер уже не свистит, даже не воет, а свирепо ревёт. Только невероятным, уже почти невозможным, запредельным усилием воли удаётся заставить себя работать. Холод сжимает тисками. Хочется упасть и никогда больше не двигаться.
	Поставить палатку — сложнейшая, чудовишная проблема. Ветер раздувает ее парашютом, вырывает из окостеневших, бесчувственных, неловких и ослабевших рук. Норовит унести её в Тибет. Борьба с морозным ветром не на жизнь, а на смерть — в полном смысле. У всех не лица, а перекошенные болью, неузнаваемые, заледенелые маски. «И на гипсовом лице два горящих болью  глаза...»
	...В 16-30, пересилив снежную бурю, краснодарцы установили на Макалу-Ла палатку – есть лагерь 7400.
	…Забрались в палатку вконец обессилевшие. Двигаться — ни сил, ни желания. Ноги замёрзли до полного бесчувствия. Окоченевшие, сведённые морозной судорогой, руки не гнутся, пальцы не слушаются. Одежда — ледяной панцирь. Рюкзаки залеплены снегом, теперь снег и в палатке. Приоткрыв вход, высунулись наружу отряхнуть ботинки от снега, и получили хлёсткий удар пурги секущим снегом в лицо и за ворот. Прижались друг к другу в спальниках, дежурный аккуратно подсыпает в стоящую на огне кастрюльку снег — нужно добыть воду для чая. Привычно мучают приступы кашля. В горле боль и сушь. И тошнота.
	Мимо палатки стремительно проносятся облака. Хорошую или плохую погоду они сулят? Верим, что завтра будет прекрасный день. Замечательный день. Очередной из длинной череды многих замечательных, отвратительных, прекрасных и трудных дней, каждый раз требующих напряжения всех сил, отдачи всего себя без остатка. Но то лишь кажется, что без остатка. На следующий день силы вновь откуда-то берутся. Наверное, уже не из мыщц — из души. Сколько сил ещё осталось? Хватит ли, чтобы взобраться на самый верх? Остро чувствуется, что близка уже граница воли и устремлённости. Её надо преодолеть.
	...В 18-30 Прилепа с Неделькиным доложили, что сидят в палатке на 6800.  В соседних палатках приходят в себя после общения с кулуаром болгары и москали.
	...Ближе к вечеру начал писать этюд и увлёкся. Работал до захода солнца и сильно замёрз. Рук и ног не чувствую. Не могу уже ни краску из тюбика выдавить, ни кисть тряпкой вытереть. Да и замёрзли краски, хоть  я специально готовлю их к работе на морозе.
	...В 19-15 в базовый лагерь спустился усталый, задыхающийся от кашля Бобби. Кули приготовил ему ужин, но Борислав лишь чай пьёт. И никак не напьётся...
	...В 19-36 с 7400 вышел на связь Олег Кравченко и обрадовал — Ивано доцарапался-таки до верха кулуара. Уже в темноте он добрался до палатки. И только что заполз внутрь, и опрокинул закипевший чай.
	...Порывистый ветер тянет снизу по ущелью облака, врывается в базовый лагерь, треплет и трясёт палатки, крутит меж ними позёмку. Порывы ветра прилетают с пугающим рёвом.	Вначале их вой слышится издалека, сила давления воздуха и громкость звука быстро нарастают и обрушиваются на нас. Потом наступает короткое затишье. Потом атака ветра повторяется.
	...К вечеру облака поредели. Небо постепенно очистилось, в нём засветилась синева. Сползая всё ниже по склонам, облака открыли, наконец, спрятанные за их покровом вершины. Ветер стих. Медленно взмыла и заполыхала в холодном небе огромная, ослепительная луна — необычайная, небывалая, невиданная, неповторимая.
	...Всё кругом сковано морозом.
	Яркие звёзды россыпью мерцающих огоньков горят в небесной темноте. В абсолютной тишине наступившей ночи тихо шелестят низко нависшие созвездия. А под ними — мы. Давно немытые, неуклюжие, беззащитные – хрустим морозным снегом, ворочаясь в спальниках.

	1 мая.
	С рассветом взялся за холст, краски и кисти. Радостно, с удовольствием занимаюсь любимым делом, не обращая внимания на пронзительный мороз и  сквозняк под мышками, на нестерпимую, ослепляющую яркость, от которой глаза болят и непрерывно слезятся.
	Чешские восходители со своими шерпами  пошли сейчас мимо меня вверх. Каждый стукнул ледорубом по этюднику — на удачу.  На мою? Или на свою? Всем нам необходима удача. Без везения в горах ничего не добиться ни альпинистам, ни художнику.
	...Рация в нагрудном кармане, включённая на постоянное прослушивание, тихонько  шипит и потрескивает.
	...В 8 часов вышел на связь Женя Прилепа с 6800. Поздравили друг друга с праздником. Они с Вовчиком Неделькиным уже позавтракали и собираются подниматься на 7400. К подъёму по кулуару готовятся и болгары, и  москали. Лишь Слава Скрипко останется на 6800. Из-за неисправности в горелке он ночью отравился газом. Сейчас Карина приводит его впорядок.
	...Группа Аристова на 7400 пока молчит. От постоянного пронизывающего ветра они укрылись за седловиной Макалу-Ла в мульде на тибетской  стороне. Потому связь с базовым лагерем прямо из палатки не проходит. Чтобы передать вниз информацию, кому-то каждый раз нужно выбираться на гребень. А каждый шаг требует огромных  усилий.
	...В 9-30 Аристов наконец-то вышел на связь. Голос тихий, слабый, задыхающийся. Сообщил, что Ивано в 8-00 начал спуск. А краснодарцы всей четвёркой сейчас поднимаются по Северо-Западному гребню Макалу в сторону вершины — разведать дальнейший путь и определить место штурмового лагеря.
	…Ветер на гребне грохочет. Его плотные струи не дают дышать. То забивают рот упругим воздушным кляпом, а то наоборот создают участки разряжённости, вмиг высасывая из лёгких последние остатки кислорода.
	...В половине одиннадцатого начался снегопад. Потом на Макалу налетел ураганный ветер и Гору обволок мороз. В эфире словесная толкотня — все наперебой докладывают, что повернули вниз. Лишь Дойчин, Неделькин и Прилепа продолжают в кулуаре работать вверх.
	...И сверху сыплет и снизу метёт. А тут вдруг приспичило «по большому». А на тебе сорок одёжок и все с надёжными застёжками. И ты на ледовой стенке висишь:— Эй, внизу! Внимание!..
              Народ на перилах  уворачивается от брызг и летящих фекалий…
              В итоге, у героя момента – полные штаны снега… И подмываться не надо. Но как бы не отморозить что-нибудь полезное…
	Хорошо, что среди нас женщин нет. Почти нет...
	Во всех лагерях снег вокруг палаток окроплён выделениями альпинистских организмов. Отсутствие женщин повышает безопасность: много стеснительных погибло и покалечилось, провалившись в скрытые ледниковые трещины и сорвавшись на крутизне, в поисках возможности уединиться для удовлетворения естественных биологических потребностей своих почек и кишечника. 
       Большие горы не для женщин, это моё глубокое убеждение. Хотя бы из-за постоянного холода. Сидеть или лежать здесь можно лишь на снегу, на льду, или на заснеженных и обледенелых камнях. А холод под поясницей, как известно, отнюдь не способствует укреплению женского здоровья. И вода на высоте — дефицит. Тут не до соблюдения общепринятых правил личной гигиены.
	В руководимых мною горных походах не раз участвовали женщины, и я не могу сказать ничего плохого в их адрес. Они были настоящими друзьями и равными партнёрами. Мы и сейчас остались друзьями — все уже бабушки-дедушки. 
	Но барышни, стремящиеся в высоту, обязательно должны принять общие для всех правила высокогорной игры. Никакого хамства, конечно. Но и без жеманности. На сложном маршруте нет мужчин и женщин — есть, без всяких условностей, единомышленники и сообщники в общей трудной и опасной работе. Более или менее сильные, менее или более выносливые. Ведь понятно, что в любом случае, даже чувствуя себя предельно паршиво, мужики всегда возьмут груз больший, чем дамы, и выполнят работу более трудную, тяжёлую, грязную и опасную. И, как бы ни хлестала пурга, заберутся в палатку лишь после окончания женского в ней переодевания. А рано утром осторожно и аккуратно, чтобы не потревожить сон спутниц, выберутся на мороз и ветер за чистым снегом для чая. И даже будут сдерживаться в своей речи, хоть это невыносимо трудно.
	И каждая женщина, в составе горно-спортивной команды, должна это ценить. И понимать, какие трудности и неудобства создаёт мужскому коллективу своим присутствием. И не требовать невозможного. И не злоупотреблять деликатностью и предупредительностью. И уметь иногда не слышать, не видеть, и не обонять. И не комплексовать по поводу того, что её тоже постоянно видят, и слышат, и обоняют. И, если уж придётся, на крутом склоне повиснуть над бездной на страховке партнёра или, как бывает, рядом с ним на самостраховке... и хладнокровно проделать то, в чём организм ощутил острую потребность. Таковы правила игры, диктуемые требованиями техники безопасности.
        По моему глубочайшему убеждению, большие горы — исключительно мужское дело.
        Мужчины дорожат своей свободой. И дорожат женщинами. Но без неестественной и напряжённой женской мужественности. Эмансипация — продукт и достояние цивилизации. А горы первозданны. И мы-то ходим в горы именно за тем, чтобы от цивилизации отвлечься и отдохнуть.
	...Одел на поларовую одежду пуховую, на неё – ветрозащитную гортексовую. Под ноги положил каремат. Поверх шерстяных перчаток натянул поларовые, потом шерстяные варежки, на них сверху пуховые рукавицы. И работал над этюдом, пока пурга не разбушевалась. Как раз, когда снег уже залепил лицо, холст и палитру, начали сверху приходить обессилевшие ребята. Обезвоженные, насквозь промороженные, обледенелые и запорошенные снегом.
	У Александрова на спуске сломалась кошка. У Аристова кошка потерялась – в какой-то момент спуска он снял кошки с ботинок и пристегнул их к  рюкзаку. А потом на крутых участках скатывался по снегу на «пятой точке», сразу вскакивал и бежал дальше. И, когда спохватился, одной кошки не было. Надеемся, что кто-нибудь, из идущих следом, её найдёт и принесёт.
              Точно! Через сорок минут пришли Наседкин с Суковицыным, и Гена отдал Ивану найденную кошку.
	...В 18-17 Прилепа передал сверху, что они с Дойчином и Неделькиным прошли кулуар. Но не могут из него выбраться на седловину. Наверху ураган и невозможно пробиться сквозь ветер. Он сбивает с ног. Сейчас они снимают верёвку с перил, чтобы связаться. Может троих ветер со склона не сдует...
	...Через четверть часа Женя вновь вышел на связь. Задыхаясь, просипел в рацию, что они сумели взобраться на перемычку, теперь ломятся сквозь ураган за перегиб склона к палатке. Осталось до неё метров пятнадцать…
	
	2 мая.
	Закрепил на этюднике холст, выдавил на палитру краски, налил разбавитель, разложил кисти. Всё знакомо и привычно, я здесь ощущаю себя так же спокойно и уверенно, как в своей краснодарской мастерской. Тут мне даже уютнее и приятнее, радостнее. Жду рассвет, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения и холода.
	Ночную темноту постепенно сменяет сиреневый полумрак  начинающегося утра. Взялся за кисти. И отчаянно спешу, пытаясь ухватить быстро меняющиеся цвета небес и вершин. Мешает фантасмагория облаков в небе и ежесекундная смена их освещённости. Вот что и нужно бы писать, даря зрителям восторг истинной вселенской красоты! Если б была у меня острота восприятия и быстрота запечатления, как у видеокамеры…
	Сколько талантливых, смелых и увлечённых людей поднималось в Гималаи с уважительным любопытством, с вдохновением в сердце! Сколько подвигов выносливости и одухотворённости совершено здесь! Сколько сделано открытий!
       Василий Васильевич Верещагин писал в Гималаях свои прекрасные этюды. Николай Константинович  Рерих изображал высочайшие вершины и разыскивал вход в Шамбалу. Семен Афанасьевич Чуйков здесь вдохновенно работал. Достоин ли я, оправдаю ли приближение к мировой цитадели высот?
	Новый день плавно разгорается. Парни постепенно выбираются из палаток. Поёживаясь, сгрудились у меня за спиной – молча наблюдают, как рождается живопись. Небо пламенеющей зарёй обнимает нас за плечи.  Процитировал вслух Омара Хайяма:

	                      Встанем утром, и руки друг другу пожмём,
	                      На минуту забудем о горе своём,
	                      С наслажденьем вдохнём этот утренний воздух,
	                      Полной грудью, пока ещё дышим, вздохнём!

	— И водки хлебнём! — обязательно добавил бы Вовчик Неделькин, если бы был сейчас здесь, а не на 7400.
	...В 8-15 из-за вершинной башни Макалу полыхнуло солнце. Отразилось ослепительно от дыбящихся вокруг заснеженных склонов.
	...Через наш лагерь, направляясь вверх, проскрежетали кошками и прозвенели снаряжением испанцы, аргентинцы и мексиканцы.
	...Мы сегодня устроили банный день. В углу кухонной палатки, отгородившись полиэтиленовой занавеской, поочерёдно обмывались над тазиком.
	...Пользуясь безветрием и хорошей видимостью, продолжаю живопись. Освещение изменилось. Поэтому утренний этюд отставил и принялся за другой. Этот холст пишу уже четыре дня, но никак не могу закончить. Очень медленно здесь работа идёт. Из дома казалось, что буду работать  результативнее.
	...В одиннадцатом часу Женя Прилепа доложил, что они втроём в палатке на 7400 благополучно пережили штормовую ночь. Сейчас начинают спуск. Но пока не могут найти перила, всё заметено глубоким снегом.
	...Андрюша Александров починил свою кошку. Использовал для этого гайки, свинченные с кожуха генератора. А поначалу на мой этюдник покушался.
	...К вечеру спустились в базовый лагерь болгары, Скрипко, и Прилепа с Неделькиным. Наконец-то все собрались вместе.
	Главной движущей силой экспедиции является энергия людей. Но заканчивается энергия. Почти не осталось уже её — ни физической, ни духовной. Все очень устали. Психологическое напряжение и физические нагрузки чрезвычайны. У всех синева под глубоко запавшими, грустными, воспалёнными глазами. Кожа на почерневших, пятнистых, обмороженных, обветренных и обожженных солнцем лицах трепещет лохмотьями. Губы в кровоточащих трещинах и коростах.
        Уже месяц восходители идут и идут вверх, всё выше, всё дальше, а конца-края не видно. Терпение уже заканчивается, вместе с силами. Слишком маленькая команда. Слишком часто нужно вновь и вновь уходить наверх, обрабатывая для подъёма следующий участок склона. Слишком короток отдых между высотными выходами. Не хватает времени восстанавливаться.
	...Бобби, Здравко и Запрян собираются вниз на отдых.
	...Кравченко, Суковицын и Аристов жалуются на боль в горле. У Ивана ещё и зуб разболелся. Под коронкой. 
       Кое у кого расстроился желудок. Кое у кого многодневный запор. У многих мучительная изжога и боли в желудке. У кого-то обострился радикулит. У кого-то гайморит. У кого-то геморрой. У кого-то появились боли в сердце. Или в ухе. У всех хрипы в лёгких. У всех головная боль и бессонница. У всех одышка и кашель. Руки и ноги опухли. Пальцы в болезненных трещинах, заусеницы кровоточат – здесь любая царапина превращается в долго незаживающую рану…
        Носы у всех хлюпают и тоже распухли: влага выдыхаемого воздуха замерзает в ноздрях, забивая их льдом. Носы болят. Ночью, ворочаясь в спальнике, страшно задеть нос. Такое впечатление, что нос не приносит никакой пользы, только мешает...
	Но нытья нет. Все озабочены работой, а не анализом своего самочувствия, своих ощущений и переживаний.
	Всё получается жутко медленно. Организация промежуточных высотных лагерей требует неимоверных усилий. А вершина всё также далека. Хотя на Горе выполнен огромный объём сложной работы, предстоит сделать ещё больше и сложнее. Выше 7400 ждёт самое трудное и опасное. А муссон уже рядом. У Горы — горы времени. У нас, к сожалению, времени почти не осталось.
	...На солнце наехали облака, задул ветер. Стало пасмурно, холодно и противно. Превозмогая нежелание, продолжал живописать. До тех пор, пока снег не повалил.
	Посидел в кают-компании, послушал общий неторопливый, невеселый трёп. Потом побродил под снегопадом вокруг лагеря, спотыкаясь об камни и проваливаясь в снег между ними. Вокруг глухая тишина, в которой только снегопад шелестит...

	3 мая.
	...В кухонной палатке шерпы разожгли мощные керосиновые  примуса. В стылой тишине дрожит их громкое гудение.
	Не хочется выбираться из спальника. Лишь под утро согрелся. Но раздаётся скрип лёгких шагов по морозному насту и весёлый голос: — Намастэ, сэр! Кофе, сэр! Приходится расстёгивать палатку. День начался.
	Гигантские, вздыбленные и вознесённые почти до зенита массы земной тверди еле видны в серебристом мареве  плотной воздушной дымки, неярко освещены мутно-золотистым светом кротких и безмятежных косых лучей утреннего солнца. Горы уходят вдаль, постепенно скрываясь друг за другом, делаясь всё прозрачнее и легче, пока не становятся совсем навесомыми, не растворяются бесследно в светящемся воздухе.
	...Несколько часов работал над давно начатым пейзажем, пока из ущелья не поднялись облака, и не закрыли видимость. Взялся за другой холст, который тоже не могу закончить несколько дней. 
	Сегодня в полдень связь с Краснодаром. Текст репортажа написал ночью. Не прозевать бы время выхода в эфир, увлёкшись живописью.
	И надо бы сегодня устроить стирку. Давно уж собираюсь, всё никак не соберусь. Пока солнечно, тепло и безветренно — работаю. А когда на базовый лагерь наваливаются пурга и мороз, уже не до стирки.
	...В 12-00 передал в Краснодар информацию о событиях прошедших дней. Следущий сеанс связи назначен на послезавтра.
	...После обеда – снегопад. Сегодня он без сильного ветра.
	...К вечеру снег перестал идти, и небо очистилось.
	...Сквозь высокие прозрачные, быстро летящие серебристые облака, ярко светит луна. Ночь тихая и необычно тёплая, в палатке всего три градуса мороза.

	4 мая.
	В полночь начался священный буддистский праздник «День Великого Будды». Считается, что сегодня Будда отпускает людям грехи, прощает ошибки. В этот день всё у всех обязательно будет хорошо. Ом мани падмэ хум!..
	...Среди ночи подскочил от долгого, тяжкого рокота. Мощный обвал в ледопаде рядом с нами. Палатка дрожит, кажется, что весь мир сотрясается. Бледным светом сереет под луной ледник, укрытый белой мглой. Серебряное облако взметнувшейся над обвалом ледяной пыли искрится под звёздами.
	...То ли от ночной жёсткости под спальником, или от постоянного холода, или уже от старости – сильно болит поясница. И локоть опять заныл, как когда-то на «Челюхе» – напоминанье о давнем неудачном дюльфере на Памире.
	...Долго не удавалось заснуть. Задремал только под утро. И проспал рассвет, который собирался написать. Около восьми часов парни разбудили меня восторженными криками, призывающими смотреть красоту.
	Над вершиной Макалу повисло огромное, плотное, сигарообразное облако. Подсвеченное из-за Горы солнцем, оно светится, необычайно переливаясь всеми цветами радуги.
	...После завтрака принялся дописывать два давным-давно начатых холста. День туманный и, ни высоко вверх, ни глубоко вниз – ничего не видно. Под нами, и над нами, и вокруг – серебристо-голубая, бескрайняя  бездна плотного тумана. Ни земли не видно, ни неба. Нигде ничего определённого и конкретного. Одно лишь бесформенное свечение со всех сторон, отовсюду. Работаю не с натуры, а по памяти. И по представлению – всё-таки знаю горы неплохо.
	...Женя Прилепа решил следом за болгарами спуститься на отдых в лагерь 4800. Все остальные начали подготовку к выходу наверх.
	Завтра из базового лагеря вверх пойдут Андрюша Филимонов и Олег Наседкин. Им предстоит снять палатку в лагере 6400 и, поднявшись по кулуару, установить её на седловине Макалу-Ла, на 7400.
	...Только что сверху вернулись чехи. Совершенно обессиленные. Среди смертельно опасных ледовых трещин и сераков, проваливась в сугробы и оскальзываясь на крутом льде и фирне, они шли вниз очень трудно, мучительно аккуратно, контролируя каждое своё движение. Уже на площадке базового лагеря, случайно оступившись, они падали плашмя и вставали с трудом. Они вымотаны до предела. Но довольны — смогли поставить на 7400 три двухместные палатки. Сейчас туда же поднимаются австрийцы. Они будут ночевать на седловине Макалу-Ла. А завтра, может быть, если позволят погода и здоровье, они установят на Северо-Западном гребне Макалу свой штурмовой лагерь.
	...Вечером чехи пришли к нам в гости. До полночи в промороженной палатке кают-компании помаленьку выпивали, смеялись, пели песни и на восхитительной смеси русского, болгарского, чешского и английского вспоминали об экспедициях и восхождениях в наших горах – на Тянь-Шане, Памире и Кавказе.
	К этому времени небо очистилось. В его высокой глубине зажглись яркие звёзды. А вокруг наших палаток причудливо изломанная ледяная твердь, искристо засветилась отражённым звёздным  светом.
	...Ночь. Небо затянуто тучами. Исчезли из виду дальние горизонты и близкие вершины. Но высоко надо всем из тёмной мглы проступает чёрная громада Макалу. Над ней тяжко нависает слепой, беззвёздный небосвод.

	5 мая.
	Проснулся в 6-30 и, не выбираясь из спальника, пишу репортаж. Чтобы уж потом на него не отвлекаться, а сразу после заврака взяться за свою работу.
	А спать хочется! Вот бы когда-нибудь пожить не так,  как нужно, а как хочется. Отоспаться бы вволю. И вволю порисовать. Да не тогда, когда появится возможность. А сразу, как только захочется...
	Сегодня крепкий мороз, утро ветренное. Но ясное. Кажется, сегодня удастся поработать результативно.
	...Напрасно надеялся, что наконец-то смогу закончить давно начатый вид на юг. После завтрака нужную мне панораму закрыли облака. 
	...Москали Наседкин и Филимонов только что ушли вверх. Кубанцы пойдут завтра.
	Я тоже настраиваюсь на подъём. Для начала думаю дойти до лагеря 6400. Там пару дней поработаю. А дальше видно будет. Если погода позволит делать живопись, пойду выше, на 6800.
	...В 12-00 связался с Краснодаром, рассказал о наших делах и планах:

	«Внимание! На связи базовый лагерь экспедиции «Кубань—Макалу». В прошедшие дни экспедиция отдыхала. Выходов наверх не было. Мы отсыпались, отъедаличь… стирали, читали, играли в шахматы, преферанс, морской бой и крестики-нолики – восстанавливали силы после работы наверху.
	В ближайшие дни будет предпринята попытка штурма Макалу.
	Сегодня московские альпинисты Олег Наседкин и Андрей Филимонов начали поднимать на Гору ветроустойчивую четырехместную палатку для штурмового лагеря. Установить и оборудовать лагерь на высоте почти восемь тысяч метров  предстоит кубанцам. Отсюда они постараются достичь вершины. Восхождение трудное. По мнению альпинистов, взойти на Макалу это всё равно, что подняться на пик Коммунизма и пик Победы, если бы они были поставлены друг на друга».

	Принял репортаж Эдик Гончаров. Приятно слышать его знакомый, спокойный голос. Говорит, что они удачно добрались до дома, и все уже здоровы. 	
       ...После обеда, как всегда, снегопад. А сквозь падающий снег нестерпимо полыхает ослепляющее солнце. Укрылся в палатке и пытаюсь делать живопись, выглядывая на мутный пейзаж из-под расстёгнутого тента. Ветер задувает снег под тент. Он засыпает холст и палитру, тает на спальном мешке, на коленях и на руках.
	...В 15 часов снегопад усилился, тучи закрыли солнце. Сразу стало ясно, что при солнышке было всё-таки лучше, хоть и слезились глаза от яркости. Нет в жизни совершенства. Мокрая одежда и спальник мгновенно заледенели.
	...А вечер подарил подзабытую радость яркого заката. Потом горы вдруг окутались откуда-то взявшимся туманом. Он плотный, сырой и зябкий. Хорошо, что недолгий.
	...Над острыми вершинами на западе медленно догорело закатное пламя. Быстро надвинулась ночь. Всё скрылось во тьме. Лишь высоко в холодном небе всё ещё багровеет вершинная башня нашей гигантской Горы. Словно смотрит на базовый лагерь тяжёлым воспалённым взглядом.


   ШТУРМ (Первая попытка)
                                              
                                                   	                   Я дышал синевой,
                                                                                   Белый пар выдыхал...
                                                   	                   Он летел, становясь облаками.
                                                   
                                                   	В. Высоцкий
	6 мая.
	В жертвеннике горит священный огонь, зажжённый шерпами. Они сосредоточенно молятся. Не за достижение вершины. За то, чтобы все, уходящие на штурм, вернулись живыми. Тенги обсыпает восходителей зёрнами риса и засушенными лепестками цветов. Брызжет им на головы талой водой с можжевеловой ветки.
              -  Ну что, идём? 
	-  Пошли!
       И между нами мгновенно пролегла та невидимая, но явственно ощутимая черта, что всегда разделяет в последнюю минуту тех, кто уходит, и кто остаётся.
	В 10 часов мы молча обнялись, хлопнули друг друга по плечам. И Аристов, Кадошников, Суковицын и Александров, взвалив на спины тугие рюкзаки, медленно зашагали к ледопаду.
	Сегодня они заночуют в лагере 6800.
	Завтра, преодолев кулуар, заночуют на 7400.
	Послезавтра, если удастся, они поставят палатку на 7900. Это будет штурмовой лагерь. От него до вершины останется пятьсот шестьдесят три метра по вертикали.
	Все взойдут, или не все? Кто вступит на вершину? И вступит ли кто-нибудь?..
	...В полдень резко похолодало,  повалил снег. Кажется, и сегодня не смогу запечатлеть Макалу на закате. Обидно.
	...Снизу подошли четверо немцев. Они намерены повторить попытку штурма. Сейчас идут вверх, планируя ночлег на 6400. Карина сменила им бинты на обмороженных ногах. И, с помощью Славы  Скрипко, уговорила двух упрямцев отказаться от безумной затеи. Но двое других всё-таки похромали вверх. Теперь мне на 6400 ночевать негде. 
	...В 16-30 Иван Аристов по рации сообщил, что его группа уже ужинает на 6800. А Филимонов с Наседкиным выше них карабкаются по кулуару. Не прошли ещё и половины подъёма. Между ними как-то затесались двое чехов, которые после каждого шага валятся на склон и подолгу отдыхают. Они сдерживают наших пацанов, нарушают ритм их движения и сбивают с темпа.
	...В 19 часов уже по-ночному морозно. А Андрей с Олегом и чехи продолжают взбираться по перилам в кулуаре. Упорные ребята. Да едва ли в этом есть смысл. Ясно ведь, что сегодня взойти на седловину Макалу-Ла уже не удастся. Нужно срочно сваливать вниз. Чтобы не застрять в кулуаре на ночь. Ночлег на ледяной стене без палатки выше семи тысяч метров чреват изрядными неприятностями.
	...Снегопад прекратился, и небо очистилось. На востоке оно фиолетовое, на западе — бирюзовое. Над тёмной ломаной кромкой скального бастиона Западного ребра ярко горит оранжевая звезда. Не знаю, как она называется. Стыдно, что я так много, чего я не знаю.
	...Отчаявшись пробиться наверх, Андрюха с Олегом наконец-то начали спуск.
	...Темнеет всё сильнее. Западные вершины высятся ещё в багровых венцах, а восток уже скрыт непроглядной тьмой. Разгораются звёзды. На их фоне высокий Северо-Западный гребень смутно серебрится.
	...В 20-07 Ваня доложил, что москали спустились к палаткам на 6800 и теперь вбезопасности. Они говорят, что чехи тоже начали спускаться.
	...Дойчин с Ивано в кают-компании играют в шахматы. Кравченко, Скрипко и Неделькин, загибая пальцы, подсчитывают, сколько  в каких высотных лагерях есть карематов и спальников.
	...В 21 час Филимонов вышел на связь и тревожно сказал, что чехи  ещё не спустились из кулуара.	Неужели все-таки попёрлись вверх? Не может этого быть, не самоубийцы ведь! Наверняка они идут вниз. Просто очень медленно.
	...Ко мне в палатку, в гости, заполз Володя Неделькин. Во фляжке у меня оставалось немного джина — выпили за дом. Поговорили о детях,  повздыхали о жёнах. Когда посреди Гималаев, на высоте Эльбруса, двое взрослых, многодетных мужиков признаются друг другу в любви к собственным жёнам, это дорогова стоит. На пресс-конференции в Москве нас спрашивали: — Как же вы в своих дальних и долгих экспедициях обходитесь без женщин? — Обходимся! Горы прекрасны и волнующи, тесное общение с горами приятно, чувственно и желанно – оно дарит такую большую радость, такое сильное, яркое духовное и физическое наслаждение и удовлетворение, что, пока ты в горах, ничего иного не требуется и не хочется.
	...Громоздящиеся вокруг вершины становятся синими, потом сиреневыми. Потом восходит луна, и они делаются изумрудно-голубыми. Над ледником, серебрясь в лунном свете, плавно перетекают волны тумана. Чёрная, бархатная бездонность неба мерцает острыми холодными звёздами. Большая яркая луна окружена широким светящимся ореолом. Это к непогоде. Опять к непогоде! Когда же хорошая погода установится?
	...Дым жертвенного костра туманит звёзды. На их фоне трепещут тёмные силуэты молитвенных флажков.
	...Около часа ночи в ледопаде над базовым лагерем долгий грохот очередного обвала. Палатки трясутся, камни дрожат под спиной.
	...Задул ветер, повалил снег, разгулялась метель. Долго не сплю, слушаю ветер.

	7 мая.
	От холода, грохота обвалов в ледопаде, шума метели, непрерывного кашля и чувства тревоги ночью не спалось. Теперь болит голова. И одышка душит сильнее обычного. Явно опять атмосферное давление понижается. Но метель прекратилась, и ветер стих.
	Рассвет восхитительный и, одновременно, ужасающий. Над Макалу нависла косматая кроваво-багровая туча. Она напоминает не то атомный взрыв, не то извержение вулкана.
	…Аристов по связи доложил, что ночью чехи все-таки спустились и благополучно переночевали на 6800.
	Трое австрийцев вчера установили палатку на 7800. Но из-за сильного ветра и мороза на штурм вершины не решились. Сейчас идут вниз.
	И москали, обессилев в борьбе с длинной высотной  крутизной, решили спуститься в базовый лагерь на отдых.
	...А кубанцы Иван, Коля, Гена и Андрюша полезли вверх по кулуару.
	...В базовый лагерь только что поднялся отдохнувший внизу Женя Прилепа. И собирается сразу идти на 6800 вместе с Кравченко, Неделькиным  и Славой Скрипко. С ними пойдёт наверх и Тенги, поможет поднять груз до кулуара и заберёт вниз опустевшие газовые баллоны и прочий  накопившийся мусор.
	...Временами светит ослепляющее солнце. Но чаще Гору окутывают плотные тучи. Тогда налетает ветер и мгновенно становится пронзительно холодно.
	...В полдень передал в Краснодар:

	«Слишком много сил истрачено уже в борьбе за вершину. Опытные московские восходители Филимонов и Наседкин, в задачу которых входило поднять на 7400 палатку для штурмового лагеря, не смогли одолеть кулуар. Закрепив баул с палаткой на ледяной стене, они отступили. Сейчас по кулуару поднимаются четверо краснодарцев — Аристов, Кадошников, Суковицын и Александров. Они подберут палатку и к вечеру поднимут её на седловину Макалу-Ла. Переночевав на 7400, завтра они поднимутся на 7900 и установят штурмовой лагерь. А послезавтра, 9 мая, будут штурмовать вершину.
	При любом исходе первой попытки, будет предпринято ещё несколько атак.
       Сегодня альпинисты Кравченко, Неделькин, Прилепа и Скрипко поднимаются в лагерь 6800. Завтра они взойдут на 7400. А в день штурма подстрахуют группу Аристова с высоты 7900.
Следом за ними выдвинутся наверх болгары и москвичи».
	
              Передав информацию, коротко поговорил с Юрием Агафоновым. Генерал попросил передать всем привет и поздравить с праздником. А ещё — приказал не рисковать. Конечно, очень хочется взойти на Макалу 9 мая. Но это не главное! Важно, чтобы все домой благополучно возвратились живыми и здоровыми.
	…В базовый лагерь спустились усталые и огорчённые Филимонов и Наседкин. А вскоре началась метель.	Снежные вихри хлещут по палаточным тентам. Ветер тоскливо воет в растяжках. В кухонной палатке шерпы не то уныло поют, не то молятся. Сквозь эту первозданность уютно урчит работающий генератор, заряжая спутниковый телефон. Цивильный звук дарит успокоение и рождает уверенность.
	...В 16 часов пришли болгары, отдыхавшие внизу. Они насквозь промокшие и продрогшие, исхлёстанные метелью. Но бодрые и весёлые, шумные.
	...Снегопад прекратился. В небе горит яркое холодное солнце. И ледяной пронзительный ветер налетает упругими секущими струями. Нашим ребятам сейчас наверху ох как несладко! Что-то они долго на связь не выходят...
	...Наконец Аристов, задыхаясь и кашляя, просипел в микрофон, что его группа взобралась на 7400.
	...Вскоре Прилепа прокашлял, что они подошли к палаткам на 6800 и начали откапывать их из-под снега.
	...Заняться живописью сегодня не удалось. Солнце скрылось в закутавших западный горизонт косматых тучах и там догорело. Наступили короткие субтропические сумерки. Ущелье внизу заполнилось мраком. И, высоко вознесённая над ледником, площадка базового лагеря уже затянута предночным сумраком. Но самый верх громады Макалу ещё озарён закатным заревом. Вот и оно погасло. В разрывах облаков проглянули первые звезды. Вспомнилось из Волошина: 



                                                                            Небо в тонких узорах
	                                          Хочет день превозмочь,
	                                          А в душе и в озёрах
	                                          Опрокинулась ночь.
	                                          Что-то хочется крикнуть
	                                          В эту чёрную пасть,
	                                          Робким сердцем приникнуть,
	                                          Чутким ухом припасть.

	...Ветер заметно усиливается. Вначале надеялись, что может быть это только недолгое перетекание воздуха, вызванное перепадом температур между днём и ночью. Но порывы становятся всё сильнее. И в лагере 7400 уснуть сегодня никому не придётся. Всю ночь нужно удерживать палатку, навалившись спинами изнутри на стенки. 
       Ветер гудит, колотит яростно, бешено напирает. Ощущение такое, что под его невероятным напором палатка вот-вот лопнет по швам и разлетится в клочья...

	8 мая.
	Утро пасмурное и мрачное, очень холодное и пронзительно ветреное. Ни кусочка голубизны в небе. Всю верхнюю полусферу видимого мира заполонили  клубящиеся чёрные тучи. И злой ветер дует, не ослабевая.
	У дымящегося жертвенника провожаем болгар, уходящих наверх. Лучше бы переждать непогоду в Базовом лагере. Но некогда. Скоро муссон.
	Весь Северо-Западный гребень дымится густой позёмкой. Седловина Макалу-Ла лишь изредка мутно просматривается в вышине сквозь снежные вихри.
	...В 9-15 по рации захрипел голос Аристова. Иван говорит медленно, тяжело. Постоянно захлёбывается кашлем. Говорит, что они только что выползли из палатки и решают — идти вверх или не идти.
	Сквозь шипение и треск помех слышно через микрофон, как на гребне воет ветер.
	...Гребень величественен и великолепен, прекрасна эта дорога в небо! Пластична линия переменных наклонов, взлётов и плавных пологостей, гармонично соотношение их пропорций. Музыкален сложный ритм выпуклой и вогнутой крутизны. Это гребень из снов. Но мороз пронизывает все одежды насквозь и прожигает до костей. Вершина тонет в облаках. И если ненадолго открывается, то видно, как она вся будто бы дымится от летящей снежной пыли, сдуваемой со склонов. Судя по огромному снежному флагу, ветер там ураганный и холод смертельный.
	...После завтрака Олег Наседкин отправился вниз – решил отдохнуть на 4800.
	...В 10-07 Аристов вновь вышел на связь. Они все-таки попытались подняться по гребню. Но идти невозможно. Ветер сдувает, даже когда стоишь на четвереньках. И мороз страшный. Вернулись в палатку – решили подождать, пока ветер ослабеет.
	А ветер усиливается. Даже в базовом лагере на 5700, он так трясёт, раскачивает и гнёт палатки, что становится тревожно.
	...Женя Прилепа с 6800 просипел, что по анероиду испанцев, высота увеличивается на глазах – давление стремительно падает. Надвигается циклон. Женя с Олегом Кравченко, поочерёдно, тревожными голосами советуют друзьям срочно линять с 7400 вниз.
	Те молчат.
	Лидер болгарской команды, опытный и рассудительный Дойчин вступил в разговор: — Предлагаю ждать ещё сутки. Возможно, буран утихнет.
	...Буря не ослабевает. Наоборот, она удваивает, утраивает свою свирепость. Воет, гудит, беснуется тёплый (относительно, конечно, на этой высоте) влажный воздух с Индийского океана, беспрепятственно разогнавшийся  над просторами тропических равнин.
	Нам нужен сейчас северный ветер с Тибетского нагорья. Конечно, он принесёт исключительный холод. Но вместе с ним — хорошую погоду и ясность. В буранное небо. И в наши исстрадавшиеся души, почти разуверившиеся в возможности успеха.
	Над вершиной и гребнями постоянно реют длинные снежные вихри. Флаги экспедиции на мачте, и молитвенные флажки на растяжках, распластаны жёсткими струями стремительно несущегося воздуха. Стоят, как жестяные, без складок. Вдруг пришла мысль, что молитвы с них не возносятся к небесам, а бесполезно сдуваются вниз на ледник...
	...Пришло время передавать в Краснодар сегодняшний репортаж. Настроил антенну на спутник, откашлялся, отдышался:

	«У нас тут зима в разгаре. Не верится, что на календаре май. Сегодня утром в базовом лагере в палатках было 18 градусов мороза. О холоде в высотных лагерях даже думать холодно.
	Ночью на Макалу обрушился ураган. Палатки во всех лагерях пока выдерживают напор ветра. Над склонами Горы извиваются снежные протуберанцы. Нет никакой возможности для выхода в сторону вершины. Гора сегодня ужасает.
	Участники экспедиции передают привет своим любимым, родням и близким. Привет солнечной и безветренной Кубани. Земляки, пожелайте удачи восходителям! Это сейчас будет очень кстати…»

	...Обедаем молча. Базовая рация включена на постоянное прослушивание. В эфире тишина. Напряжённая и тревожная. Тяжело давит неизвестность. Тишина в эфире рвёт душу. За дрожащими стенками кают-компании всё громче воет буран.
	...В 14 часов ветер сорвал палатки в базовом лагере испанцев. И у чехов повалилось несколько палаток, и мачта-флагшток.
	В нашем базовом лагере пока особого урона нет. Но палатки трепещут, дрожат, ходят ходуном под ударами ветра. Металлические стойки и дуги гнутся, вибрируют и звенят.
	...Связь по-прежнему молчит. Альпинисты в высотных лагерях берегут энергопитание радиостанций.
	...В 17 часов снизу нахлынули тучи, и сомкнулись с несущимися поверху. Всё скрылось в туманной непроглядности. Резко усилился мороз. Но ветер ослабел. Вот бы и наверху он стал тише!
	Нам бы улучшения погоды!
	Но что-то слишком уж одышка донимает. И голова заболела. И всё сильнее локоть и колени ломит. Видно давление продолжает падать, и завтра опять не будет рабочей погоды.
	
	9 мая.
	Снова ночь была абсолютно неотдыхательная. Мучил кашель, сильная одышка, перебои в сердце. И мутные, неясные сны-кошмары.
	…Никто не видит, не ценит твоих напряжённых усилий. А сам ты постоянно видишь под собой бездну, алчно поджидающую твой неверный шаг. И нельзя допустить, чтобы хоть один шаг из тысяч оказался неверным. А каждое движение достигается жутким напряжением и ходьба вверх – мука мученическая. Каждая мышца, и каждый нерв звенит, а чувства вроде бы притуплены и заторможены, но, в то же время, необычайно остры.
	...Ночью все бредят, выкрикивают сквозь сон бессвязные слова. А то вдруг до жути чётко и, кажется, осмысленно предупреждают  об опасности.
	Опасность... она везде вокруг. В снежных карнизах, тоннами нависающих над головой. В ледяных отвесах, ниспадающих из-под ботинок. В холоде, пробивающем любую одежду. В жидком воздухе. В собственном усталом мозгу, предательски рисующем картины жуткого поражения…
               …Утро великолепное! Ясное, тихое. Это в базовом лагере.
	А наверху, вдоль гребня и над вершиной, по-прежнему трепещут, взвиваясь и опадая на фоне чистого неба, снежные флаги. Там ураганный ветер. Причём, он постоянно меняет направление. То дует снизу вверх, то вдруг сверху вниз, а то с боков хлещет. От него не спрятаться, не скрыться. И ничем невозможно помочь тем, кто сейчас наверху. Там всё зависит от них самих. От собственного их терпения, выносливости и устремлённости. И, конечно, от прочности палаток.
	Шерпы всех экспедиций зажгли огонь в жертвенниках, и дым священных благовоний возносится к близкому небу, умоляя богов о даровании удачи.
	Будет удача? Не было бы ветра!
	...В 8-25 вышел на связь Аристов и прохрипел, что ночью пустую австрийскую палатку ветер изорвал в клочья.
	...В ситуациях, подобных нынешней, ничего не поделаешь — ни замедлить, ни ускорить ход событий, ни отменить его. Остаётся ждать и надеяться. И пытаться выжить. А значит, стараться не думать. Во всяком случае, думать поменьше. Вот это, пожалуй, самое трудное.
       Неподвижность, бездеятельность деморализует, вгоняет в депрессию. Лишь работа бодрит и      поддерживает. Дарит оптимизм. И наполняет нынешнее полубезжизненное состояние надеждой и смыслом. Здесь лишь работа содержит в себе смысл. Эти высоты и эти пейзажи не для отдыха. Отдых здесь невозможен. Отдых здесь — смерть. Жизнь здесь — работа. Может она не всегда вдохновенная, но всегда ожесточённая. Часто  безрадостная, иногда безрезультатная. Но никогда — бессмысленная! Работа никогда не бывает бессмысленной. И не бессмысленны наши общие непрерывные усилия, складывающиеся из многих личных превозмоганий, из непрерывных усилий каждого. И окончательный победный итог достижим лишь определённой суммой многих тысяч мгновенных, индивидуальных усилий. И если их хоть чуть-чуть не хватит, победа не состоится. Желаемый итог останется недостижим. Итог – выражение воли: и коллективной, и воли каждого. Или безволия. Победа невозможна без борьбы. В горах, даже просто жить, невозможно без трудной борьбы. Просто жить здесь – уже победа. Мы боремся. И каждый, и все вместе. Уже второй месяц. Миг за мигом.
	…Прилепа с 6800 поздравил всех с праздником. А потом, сквозь одышку, коротко доложил, что на их лагерь ночью рухнул ледовый обвал – обрушился ледопад. Говорит, что непонятно, как живы остались, как уцелели. Обвал остановился возле самых палаток. Видимо, есть у экспедиции ангел-хранитель. Наверное, то наши далёкие жёны и дети, которые любят нас, помнят, жалеют и ждут. И оберегают от несчастий.
	…Принято решение о спуске всех групп в базовый лагерь.
	Лишь упрямец Ивано Вылчев решил в одиночку подниматься с 6800 на 7400, и полез вверх по кулуару. Отговорить его не смогли. Все остальные к часу дня благополучно спустились.
	…В назначенное время связался с Краснодаром:

	«Настроение у нас совсем не праздничное. Сегодняшняя ночь вновь оказалась тревожной и напряжённой. Ураган разметал базовый лагерь испанской экспедиции, сильно повредил лагарь чехов, в клочья изорвал палатку австрийцев.
	На промежуточный высотный лагерь 6800, где ночевали наши восходители Олег Кравченко, Евгений Прилепа, Владимир Неделькин и Вячеслав Скрипко, в полночь обрушился мощный ледовый обвал. Никто из ребят, слава Богу, не пострадал. Огромные ледяные глыбы остановились на склоне, не докатившись до палаток.
	             Штурмовая группа: Аристов, Кадошников, Суковицын и Александров – провела вторую бессонную ночь на высоте семь тысяч четыресто метров. А утром, увёртываясь от лавин, они начали спуск в базовый лагерь.
	Группа Олега Кравченко тоже приняла решение о спуске.
	Циклон над Гималаями. Естественно, уже несколько дней я за краски и кисти не берусь. Какая уж тут живопись?! Циклон... это ни в сказке сказать, ни пером описать. И лучше это никогда не переживать, не испытывать.
	Оставаться дольше в высотных лагерях было бы безумием. Такой жуткий ветер сейчас наверху! Он хлещет неистово. Сечёт, морозит. Выдувает последние остатки тепла из-под любой, самой современной, самой совершенной, самой плотной и тёплой одежды. Ветер бьёт по лицу, словно лопатой. С ног сшибает.
	Как ни твердили нам много лет, что человек царь природы, никакой он на самом деле не царь. А так, незначительная часть её. Букашка малюсенькая, крохотная. Легко уязвимая частичка природы, очень зависимая от любых природных капризов. Горы продемонстрировали нынче своё безграничное могущество. И заставили каждого прочувствовать на себе беспредельную мощь, непредсказуемость и коварство гималайского восьмитысячника.
	Второй месяц бьётся наша экспедиция с высотой. Карабкается, процарапывается сквозь снежные бураны к небу по бесконечным и безразличным ледяным склонам одной из высочайших на планете гор. Все силы, все чувства напряжены до предела. Уже на гребень вышли. Уже до вершины осталось чуть больше тысячи метров. Но пришлось отступить.
	Усталые, измученные одышкой, кашлем и жаждой, обросшие, с измождёнными, чёрными от солнца, мороза и ветра лицами, спустились восходители в базовый лагерь. Все очень огорчены. Но отчаянья нет. Непогода — дело житейское. Нужно переждать непогоду.
           	У вас на Кубани уже, конечно, черешня поспела... Тюльпаны, нарциссы, сирень... Девушки в мини…
                         У нас тут зима...»                                      
              
	...Угрюмость и озабоченность висят над базовым лагерем. И буквально слышно, как у каждого на душе кошки скребут. День за днём уходят силы, с каждым днём их становится всё меньше. Жизнь в этом мире — жизнь за гранью. Растёт усталость, заканчиваются продукты, и надежда угасает в сердцах. Но все понимают, как важно сберечь надежду и не растерять уверенность.
	И к вечеру преодолели тоску. Здесь все крепки духом и чужды унынию. И неудачи не омрачают, а умудряют.
	...Ужинаем. И пьём спирт. Выдыхая клубы пара, парни с хохотом вспоминают, как напугал их ледовый обвал, как в одних носках выскакивали из палаток, и метались в темноте по плато среди трещин...
	Андрюша Филимонов вытащил из сугроба в углу кают-компании промороженную гитару, вытряхнул из неё снег. Снял рукавицы и заиграл, и запел. Подпеваем нестройным хриплым хором, кашляющим и сморкающимся. И метель подвывает.
	А мысли возвращаются к упрямому болгарину, который сейчас карабкается вверх по кулуару сквозь ураганную жуть. Андрей поет Окуджаву:

	                       И снова он едет один без дороги во тьму.
	                       Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?.. 
	                       –Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему. 
	                       И он отвечает: - Ах, если б я знал это сам!..

            Что гонит альпинистов вверх? Что их заставляет добровольно идти на риск и мучения? Ради чего? И что это – мудрость? Или дурь? Подвиг? Или трусливый уход от трудностей и проблем городской жизни?
       ...Когда всё вокруг уже скрылось в кромешной, морозной тьме, вышел на связь Ивано и прокашлял в рацию, что он добрался-таки до спасительной палатки на 7400.
	...Всю бесконечную ночь ветер нещадно треплет тент и дёргает дребезжащие растяжки. Но после выпитого спирта сон пришёл быстро, и спалось сладко. Снился дом, жена, дети и внук. Согревало душу ощущение счастья, нежности и любви...

	10 мая.
	Тёмно-сиреневый силуэт нашей Горы постепенно озаряется по контуру призрачным светом пробуждающегося утра. Взлёты, провалы и зазубрины жандармов на гребне чётко очерчиваются всё сильнее разгорающимся кантом холодного золотого света. Этот золотой кант, медленно расширяясь, набухает светом и теплом, становясь всё ярче и горячее. Светлая яркость, сконцентрированная пока в одной точке, постепенно растекается по зазубренному контуру Горы. И дальше вверх — в лазурь прозрачного неба, напитывая его оранжевым жаром приближающегося солнца.
        И вдруг, как всегда – вдруг…хоть и желанно, ожидаемо, знакомо и привычно…вдруг весь мир восторженно взрывается ослепительной солнечной вспышкой, ударившей из-за гребня. В глазах клубятся лохмотья ночной черноты. Вершины гор купаются в ослепительном сиянии. День родился!
	...В чистом небе ярко полыхает солнце. Сверкают близкие и далёкие ледопады, фирновые поля и снежные склоны. Видимость идеальная. Но холод жуткий, вокруг пронзительная стылость, сковывающая мышцы. Леденящий ветер царапает скулы, лишает кожу на лице чувствительности. 
	...За завтраком Женя Прилепа увлекательно, с множеством подробностей, пересказывает свой сегодняшний сон. В нём много интересных приключений, замечательных происшествий. А приснилось Жеке, что мы в полном составе путешествуем по Аргентине, и восходим на пик Аконкагуа — самую высокую гору Америки.
	— Пить надо меньше! — саркастично хмыкнул Кадошников. А практичный Неделькин толкает в бок Аристова: — А что, Вань, давай поговорим с аргентинцами. Они к нам – на Кавказ, мы к ним – в Анды...
	...В 9-30 заработала рация. Ивано с 7400 передал, что начинает спуск. Жалуется на ветер и холод.	...Едва Ивано успел спуститься в базовый лагерь, начался снежный буран. К вечеру стало так холодно, как ещё не бывало. Погода пока имеет чётко выраженную тенденцию меняться исключительно в худшую сторону: от плохой — к отвратительной.
	...Надвигается ночь, потёмки густеют. Сумрак и усталость нагнетают уныние. Грызёт холод, озноб сотрясает тело. Руки и ноги совсем оледенели.  И разум тоже.
	...Непривычно рано все расползлись по палаткам, забились в спальники, мечтая согреться. В палатках зажглись, и затрепетали среди стремительно пролетающих облаков, свечи — как новые звёзды. Иду к своему жилью — словно небо стелется под ноги, хрустя морозным снегом.
	...Ближе к ночи ветер заметно усилился.

	11 мая.
	Вой ветра не затихает ни на миг. Буран терзает палатку, и заснуть невозможно. В голову лезут мрачные мысли. Неужели так и не удастся взойти на вершину? Затрачено столько сил, столько нервов, столько денег...
	Гора уже не гудит под ветром, а сипло ревёт, как какое-то свирепое чудовище. Жутковато. Может быть, у тех, кто родился и вырос в горах, не бывает страха  перед ними. Но мы горожане. Мы дети урбанистической цивилизации, и в нас живёт страх перед дикой природой. Особенно когда в базовом лагере ветер чуть слабеет, и слышнее становится рёв Горы, доносящийся из мутного поднебесья, где бушует ураган.
	...Утром погода совершенно взбесилась. На этот раз и наш базовый лагерь не выдержал ударов ветра. Как раз собрались в кают-компании к завтраку, когда общую палатку сорвало, и взвило в воздух. Бросились спасать. Кое-как удержали, обдирая пальцы и ломая ногти. Задыхаясь и матерясь, сумели палатку закрепить, навалив на развивающиеся полотнища гору камней. Заменили лопнувшие растяжки.
	В этот момент ветром сломало флагшток. Дюралевая труба диаметром пять сантиметров  сложилась пополам, как картонная. Флаги рухнули и запутались в камнях. Женя Прилепа с Андрюшей Филимоновым  поднатужились и подняли укоротившуюся мачту, и закрепили её на растяжках из альпинистских верёвок.
	Пришлось и палатки свои спасать. Многие сорваны ветром, опрокинуты и скомканы. Металлические дуги каркасов покорёжены, изломаны. Прочный каландрированный капрон палаточных тентов расползался под напором ветра, как туалетная бумага.
        Конечно не растерянность, но некоторую обескураженность испытываем. Очень повезло, что это морозно-ветровое светопреставление случилось днём, а не в ночной темноте.
	...Обнаружил, что в этом ветровом буйстве пропали три удачных этюда — их унесло куда-то.
	...После полудня ветер начал слабеть. А ближе к ночи совсем угомонился. И густо повалил снег.
	
	12 мая.
	Сегодня над по-зимнему заснеженными горами светит яркое солнце. Небосвод абсолютно чист. Яркая синева не запятнана ни единым облачком. Атмосферное давление повышается, и восприятие жизни резко изменилось в сторону оптимизма.
	Тепло. Относительно, конечно. Погода именно такая, какая нужна, чтобы лишний снег сошёл лавинами, или осел и уплотнился. Если вновь не начнётся снегопад, то завтра можно будет работать вверх.
	Связался с Краснодаром, передал репортаж о событиях двух прошедших дней и о планах на завтра.
	В конце связи диалог с Эдиком Гончаровым:
	— Самое главное, Серёжа... все жёны, родители звонят, интересуются... я их успокаиваю... твоих ужасов я им не передаю, естественно...
	— Молодец!..
	— Говорю, что сейчас просто отдых... потому, что это им не нужно... они и так беспокоятся очень... сегодня я им скажу, что завтра погода будет хорошая, и предполагается выход вверх... Вас все обнимают, все вас целуют... но, если честно, все мы очень переживаем, очень... Всё, Серенький, спасибо за связь... Держитесь, ребята!.. Осталось немного, я так думаю... 
	— Да...
	Действительно осталось немного. Но до победы ли? Может немного до полного осознания поражения?
	...Какие в экспедиции люди замечательные! Сейчас все уже не только физически истощены, но и морально вымотаны. А нервозности и раздражённости нет. Внешне все спокойны. И доброжелательность, уважительность, предупредительность не изменили никому.
       Горы больше любого, самого большого города. Но, в отличие от города, они не разобщают, а объединяют людей. Хотя бы на время.
	Мы, каждый в отдельности личность, складываемся здесь в общую личность, в новый организм — более сложный, организованный: более умный, осторожный, предусмотрительный, более смелый, целеустремлённый, решительный – более совершенный. Ибо всё лучшее, что есть в каждом из нас, в коллективе умножается, а всё худшее уничтожается, перечёркиваясь лучшим в других. Здесь каждый для всех и все для каждого. Мы бережны, предупредительны и внимательны друг к другу, мы ежесекундно ощущаем ответственность перед товарищами за себя и ответственность перед самим собой за товарищей. Это глубоко внутри нас,  об этом никто никогда не говорит, но чувствует и знает каждый. Серьёзность замысла, сложность и опасность выбранного пути заставляет относиться друг к другу так хорошо, как хочешь, чтобы другие относились к тебе.
	...В разрыве тяжёлых туч над нашим трудным пиком зажглась первая звезда, разгоняя мрак в душе своим чистым светом. Вновь рождая надежду...




ШТУРМ (Вторая попытка)
                                              
                                                   	              Не воздух, не поле, не голый лес,
                                                   	              А бездны сквозь нас прошли.
                                                   	              Горит под ногами лазурь небес – 
                                                                              Так мы далеки от земли.
                                                   
                                                   Ю. Кузнецов
	13 мая.
	Утро тихое-тихое. Тёмно-синее небо чистое-чистое. В небе сверкает яркое и ясное, жаркое солнце. Ну, прямо-таки Сочи! Гора непривычно молчит. Не слышно ни лавин, ни камнепадов, ни обвалов льда. И ветровой гул затих. Вдоль гребней и над вершиной ни ветерка, ни облачка. Абсолютный покой и умиротворённость. Такой погоды на Горе, такого у неё благодушного настроения не было за всё время экспедиции ни разу. Если бы сегодня штурмовать вершину, восхождение точно удалось бы.
	По мировой альпинистской статистике, вершины пика Макалу достигают двенадцать альпинистов из ста, отважившихся на восхождение.
	Если сегодняшняя погода продержится хотя бы четыре дня, вершина будет нашей! Кубанцы  достойны вершины, безусловно. Мы её заслужили. Честно заработали. Выждали, вытерпели, выстрадали. Наши альпинисты, объективно, лучше всех, собравшихся нынче на склонах Макалу. Хоть не самые опытные, зато самые увлечённые и целеустремленные. Самые организованные и дисциплинированные. Самые выносливые и работоспособные. И самые дружные. Наши больше и дольше всех наверху обрабатывали маршрут, маркируя его, навешивая перила, устанавливая и обустраивая высотные лагеря.
	Сегодня наши восходители уходят на штурм. Все спокойны. Ожидание окончилось, и неведение отступило.
	Это последняя возможность восхождения — муссон совсем уже рядом, до его прихода остались считанные дни. Или Гора впустит наших ребят на вершину, или нет в мире справедливости.
	...Ровно в полдень, благословлённые по индуистски, по буддистски и по православному, Аристов, Кадошников, Кравченко, Александров, Суковицын, Неделькин и Филимонов пошли в вышину. Пошли уверенно и весело.
	...Вновь вверх по знакомым склонам. Следов прошлого подъёма нет, их бесследно замело. Вновь приходится протаптывать траншею в глубоком снегу. Медленно и утомительно. Непривычная тишина рождает настороженность и недоверие. Окружающее безмолвие давит и тревожит ожиданием от природы какой-то новой каверзы.
	...Передал в Краснодар репортаж и пытаюсь заняться живописью. Но мысли совсем не о том, и нет нужного настроя. Состояние души какое-то смутное. Настроение напряжённое и нервное.
	...Усилием воли заставляю себя работать, пытаюсь сосредоточиться на живописи. Размышляю о вечной моей проблеме, испытываемой при работе оттого, что между мной и холстом всегда стоит уже родившийся в душе яркий художественный образ, передать который, запечатлеть в полную его силу, почти никогда не удаётся. Остаётся лишь надеяться, что хотя бы малая часть того, что испытываю, чем взволнован и восхищён, что ощущаю и мысленно ясно вижу, дойдёт до зрителя и зажжёт его мечту, обострит чувства и подтолкнёт к открытию образной красоты беспредельного мира.
	Наука и техника обеспечивают прогресс инструмента: от каменного топора – к межпланетным космическим станциям, синхрофазатрону и  адронному коллайдеру. Лишь искусство обеспечивает прогресс духовный, развивает человеческую личность. Наука и техника  могут продлить жизнь. Но лишь искусство способно наполнить её смыслом. Образование наполняет голову, а искусство — сердце. Разум стремится к науке, вера — к религии, а искусство рождается из сплава разума и веры.
	...Базовый лагерь засыпан глубоким снегом. Изнываю от пронзительного холода. Чувствую, что очень уже устал от высоты, от тревог, от работы, и от частой невозможности работать. Хочется покоя. А, казалось, именно здесь-то, в дикой глуши реально было обрести его. Но даже здесь он не даётся. Может это и хорошо. Чьи-то стихи вспомнились:

	                              Раскрыв глаза, гляжу на яркий свет
	                              И слышу сердца ровное биенье,
	                              И этих строк размеренное пенье,
	                              И мыслимую музыку планет.
	                              Всё ритм и бег. Бесцельное стремленье!
	                              Но страшен миг, когда стремленья нет.

	...Хочется всё бросить и завалиться спать. Заставляю себя работать, пересиливая апатию и абсолютное нежелание. Если художник заранее допускает возможность своей творческой неудачи, он неизбежно обречён на неудачу. А улыбка уверенности — это залог победы.
	 Чей-то тихий, доброжелательный голос подтверждает свыше: — Старичок, утри сопли, превозмоги себя и делай, что должен. Трудись! Оправдай свою избранность, приближённость к Высотам!..
	...Пишу, смешивая на палитре краски с тенью от облаков и с отражённым блеском льда. Зачем? Я этого не знаю. Лишь чувствую, что должен это делать. Осознание этого идёт изнутри, даря убеждённость и рождая уверенность. Почему? Тайна. И для меня тоже.
	...Начинал работать через силу. Вздыхая горестно — поначалу. А потом — всё радостнее, увереннее, беззаботнее и счастливее. На холсте постепенно что-то начало получаться. И душа моя усталая начинает льдисто радостно звенеть в такт ударам кисти по упругому холсту.
	Туризм, альпинизм и живопись на пленэре позволяют достичь плотного и гармоничного контакта с природой. И в этом слиянии даже самые незначительные, обыденные вещи, события и обстоятельства воспринимаются необычно и возвышенно. Потому, что в природе всё или элегично спокойно, трогательно нежно… или величественно… или грозно. А часто и то, и другое  одновременно, и всегда потрясающе красиво — прекрасным и могучим эмоциональным аккордом. Здесь всё, как завораживающая музыка!
	Горы в своих эстетических проявлениях бесконечны и непредсказуемы. Это запредельная яркость, бодрая контрастность и тоновая ясность, завораживающая определённость и чёткость — до резкости. Грандиозная могучесть. Или тончайшая нежность, туманная расплывчатость, поэтичная неопределённость и недосказанность, сложная ассоциативность, влекущая таинственность.  И всё замечательно!
	Вроде, зачем сочинять и выдумывать, когда существующее так многообразно и прекрасно. Но первоосновой изобразительного искусства является  пластическая идея. А натура — лишь повод для художнического устремления. Натуру не нужно копировать, это удел фотоаппарата. Художнику нужно суметь в обычном увидеть нечто необычайное и запечатлеть его в своём произведении так, чтобы оно было убедительно правдиво, но воспринималось истинным совершенством.
	Произведения искусства не спорят с произведениями природы, это невозможно. Они не повторяют их — это и ненужно, и неинтересно. Искусство – суверенная республика, существующая внутри царства природы. Искусство существует для того, чтобы просвещать и возвышать. Созданное по поводу природы, оно, как бы, рождает вторую, новую природу: целиком доступную и приятную человеческим чувствам, дающую пищу уму и духу — более человечную и человечески завершённую.
	Моя задача — средствами живописи привлечь и приобщить людей к радостному труду восхождения, ибо оно обязательно влечёт за собой развитие духа и его подъём. Моя цель — перевести людей с горизонтали обыденности, бытовой суетной повседневности — на вертикаль созидательной устремлённости.
	Но, чем дольше и дальше странствую, чем больше пережил и узнал, чем интенсивнее и углублённее работаю, чем старше и опытнее становлюсь, тем острее чувствую и глубже понимаю, как мало знаю и умею, как мало видел и понял, что нахожусь ещё в начале пути. С получением диплома, и даже почётного звания, учёба не заканчивается. Она продолжается постоянно всю жизнь. И в каждом новом возрасте, на каждой, более высокой ступени мастерства, открываются новые глубины знаний — ранее неведомые и недоступные. Чем больше человек знает, тем больше он узнать хочет. И может. И должен.
	...Ближе к вечеру вновь задул ветер. Небо нахмурилось, все верхи гор затянуло туманом. Но потом солнышко поднатужилось и выжгло туман. И ярко горело до той поры, пока ему не пришло время спуститься на ночь за зубчатый западный окаем. Косые лучи заходящего солнца позолотили горные  снега, потом сделали их алыми.
	Закатный багрянец разлился по ледникам и скалам, плавно затухая. С гор повеяло ночным холодом. Сиреневые сумерки окутали Базовый лагерь.
	...Карина интенсивно лечит Прилепу. Женя послушно глотает таблетки, безропотно терпит уколы, и грустно бродит по лагерю с надетой на лицо прозрачной пластиковой маской ингалятора. С коротким гофрированным хоботом, болтающимся в такт шагам, Жека похож на героев фантастических мультиков.
	Сейчас он в пуховке, с надвинутым до бровей капюшоном, завернувшись в пуховый спальник, нахохлившись, сидит в кают-компании с зажатой между ног раскалённой керосиновой лампой, и пытается читать Пикуля. Рядом двое, пришедших в гости испанцев, с аппетитом поглощают пересолённый и переперчённый ужин, от которого мы с Женей отказались. Повар Кули смущённо уговаривает нас хоть чайку попить.
	...В 18-30 Ваня Аристов вышел на связь уже из лагеря 6800: — Чувствуем себя нормально... начали плавить снег для ужина... поедим, и спать... завтра с  утра работаем вверх…
	...В кухонной палатке сгрудились вокруг жарко работающих примусов болгары. Громко смеются.
	...Уютно трещит генератор. И при нынешнем безветрии, наполняет окрестности тошнотворным керосиновым перегаром.
	...В ночном сумраке лёгкое сияние — снежные и ледовые склоны отражают свет звёзд. Кажется, что счастье совсем близко, совсем рядом. Это оно шуршит по крыше палатки рассеянным светом дальних миров...
	
	14 мая.
	В базовом лагере ещё темно, а на высоте уже наступило хмурое утро. Ветер грохочет обледенелой палаткой. Нужно вставать. Кто-то должен  сделать это первым. Пересилить свою слабость, подавить раздражение, приказать себе и заставить себя выполнить приказ. И выбраться на жгучий мороз и бесконечный ветер. Всегда кто-то должен быть первым. 
	В палатке очень тесно. А нужно и завтрак приготовить, все доспехи, сбрую и амуницию надеть, и рюкзаки упаковать. Не повернуться. Спинами, плечами, локтями и коленями не разминуться.
	Завтрак — насколько возможно обильный, плотный. Ну, естественно, лишь в той мере, в какой на этой высоте можно заставить себя поесть.  Необходимо что-то калорийное в себя впихнуть. Хоть что-нибудь, кроме  жидкостей. А пить хочется постоянно, жажда мучит.
	И ещё одышка убивает. И мороз, этот постоянно угнетающий холод, уже достал... Руки, ноги и мозги работают плохо. Зашнуровать ботинки, одеть кошки, застегнуть пряжки на рюкзаке, молнии на пуховке и штормовой куртке — сложная проблема. Её преодоление требует значительных физических усилий и большого морального напряжения. Утренние сборы для выхода из палатки растягиваются надолго. Одновременно всем собираться невозможно. Только после того, как один оденется и соберётся, борясь с собственной беспомощностью и полным безразличием к происходящему и предстоящему, начинает собираться и одеваться другой. Движет людьми лишь чувство ответственности, слабо светящееся в затуманенном мозгу. Все уже обессилены, все измотаны, выжаты. Здесь человек, как батарейка — лишь расходуется. Энергетическая подзарядка, эмоциональная подпитка, восстановление физических и моральных сил – здесь  это невозможно. Здесь невозможно уменьшить накопившуюся усталость, и она неотвратимо нарастает с каждым днём, с каждой ночью. Выше шести тысяч метров простирается «зона смерти» — в организме начинаются необратимые разрушительные процессы, гипоксия уничтожает живые клетки. Здесь человек медленно умирает – нужно успеть взойти на вершину и спуститься до того, как наступит конец.
	...В 8-00 начал вызывать лагерь 6800. Ответа нет. О том, что ребята ночуют как раз там, где недавно ледовый обвал чуть не убил их, стараюсь не думать. Да и говорят, что снаряды дважды в одну воронку не падают. Безрезультатно вызываю Ивана 30 минут подряд. Может с рацией что-то? На всякий случай заменил аккумулятор. Досадно, что теперь у меня лишь одна радиостанция — базовая, со стационарной антенной. Постоянно нужно быть на прослушивании, и я не могу отлучиться далеко от кают-компании. А хочется рисовать. Да и нужно! А то что-то на гималайском пленэре у меня творческая результативность низкая. А лагерь 6800 всё молчит...
	...В 8-40 Ваня, наконец, откликнулся, тяжело дыша: — Всё нормально... работаем вверх... Снег отвратительный: глубокий…  рыхлый... все перила засыпаны... приходится откапывать... Трудно... Кулуар в жутком состоянии... Лавиноопасно...
	Всё нормально, они работают вверх. Как не было это трудно и противно, они выползли из палатки, поднялись в рост и вошли в новый огромный день. Вновь, которую уже неделю, преодолевают высоту, крутизну, ветер, мороз. И самих себя.
	...Снимаю с подрамников законченные холсты, натягиваю чистые. Болгары готовятся выдвигаться на 6800. В жертвеннике горит священный огонь, шерпы молятся за удачу.
	...В 10-30 болгары пошли вверх. Завтра уйдут в вышину Скрипко, Наседкин (если сегодня придёт снизу) и Женя Прилепа (если выздоровеет). Долечивается он сегодня сам – Карина тоже ушла наверх, чтобы со своей аптекой быть ближе к назревающим событиям.
	Следом за болгарами по русским следам двинулись австрийцы, чехи, испанцы, мексиканцы и аргентинцы. Уходя наверх, восходители, на всякий случай, оставляют мне номера своих домашних телефонов и наличные деньги. Никогда в моих карманах не было столько долларов!
	...В базовом лагере безветренно. Солнце ласково струится сквозь золотистые облака. А над вершиной и вдоль всего Северо-Западного гребня появились снежные флаги, вершина вновь загудела.
	...После отдыха  пришёл снизу Олег Наседкин. Судя по виду, не очень-то он восстановился.
	…Передал в Краснодар репортаж. Дело к вечеру. В очередной раз пытаюсь изобразить Макалу и, вроде бы, неплохо получается. Пишу, стоя за этюдником рядом с палаткой кают-компании, не отходя далеко от рации. Разгулялся морозный ветер, студит руки. Холст сильно вибрирует, и трудно попасть кистью в нужное место.
	...В 19 часов Дойчин доложил, что они добрались до 6800. Там сильная метель, полное отсутствие видимости.
	Из базового лагеря мне видна мутная снеговая туча, накрывшая склон Горы. Курящийся сдуваемым снегом гребень пока ещё освещен закатом. Но туча быстро растёт, её клубящийся верхний край тянется всё выше.
	...Началась пурга и у меня на 5700.
              В 20-00 Олег Кравченко сообщил, что они прошли кулуар, выбрались на гребень и сейчас, задыхаясь, откапывают лагерь 7400. Мешает сильный снегопад.
	...Скорчившись в спальнике, мечтаю согреться. Холод гложет ноги сквозь толстый слой пуха, меховые чуни и две пары шерстяных носков. Как же мерзнут сейчас ребята, ночующие на два километра выше!
	...Всех донимает кашель. Его причина в сухости воздуха. И ещё в учащённом дыхании ртом на сильном морозе. От этого лёгкие застужены, и постоянно у всех ангины, и зубы болят.
	Всё время мучит жажда. Но никак не удаётся напиться. Слишком долго и трудно добывается вода из промороженного, сухого снега. А пить необходимо. Из-за сухости высотного воздуха и обезвоженности организма кровь сильно густеет, и может произойти закупорка сосудов. Тем более, что низкие температуры приводят к их сужению. А из-за недостатка влаги и сопротивляемость организма холоду сильно снижается. Так что, как бы ни мучила усталость, нужно вновь и вновь зачерпывать в пурге за палаткой снег и подсыпать его в стоящую на примусе кастрюльку...
	Дышать трудно. Вернее дышать нечем — кислорода в воздухе ничтожно мало. И его не хватает организму даже в покое, тем более при неизбежных здесь высочайших физических нагрузках-перегрузках. А колебания атмосферного давления ещё сильнее снижают насыщение крови кислородом. Ветер угнетает нервную систему. Всё это, вместе взятое, провоцирует и усугубляет сердечную недостаточность.
	...Дрожит у локтя немощный огонёк свечного огарка, отражаясь в инее на потолке палатки. За тряпичной стенкой печально поёт вьюга, заметая следы вдоль края бездны. Завтра нужно вытаптывать новые следы и вести их цепочку выше.
	Сквозь снегопад ярко вспыхивают зарницы. Сон всё не приходит, не в силах одолеть напор тревожных мыслей.
	Муссон уже совсем близко.

	15 мая.
	Медленно разгорается свет высокогорной зари, чуть розоватый, как слабый раствор марганцовки.
	Сознание, воля, ответственность — кажется, всё сгорело в организме вместе с калориями. Всё сожгла безмерная многонедельная усталость. Остались лишь гордость и упрямство. Это единственное, на чём здесь можно жить и продолжать работу. Уже в душевном оцепенении. Почти бездумно.
	Зачем же, всё-таки, мы здесь? Что изменится, если кубанцы взойдут, или так и не взойдут, на пятую вершину планеты?
	Или всё же что-то изменится, ну хоть чуть-чуть?
	Эпохальные изменения, как к лучшему, так и к худшему, слагаются из миллионов чуть-чуть. Мы мечтаем об изменениях со знаком «плюс». Океан состоит из капель. Чем больше капель, тем шире, и глубже, и красивее океан. Нужно встать и идти. Нужно работать вверх.
	...Проснулся в полпятого, показалось, что ливень хлынул. Оказалось, по палатке забарабанила снежная крупа с градом. Это длилось недолго, снег вновь повалил большими мягкими хлопьями.
	Выглянул наружу — видимость нулевая, лишь неровно колышется мутная тоска снегопада. Вокруг, вровень с палаткой, сугробы. Неужели муссон? Если это так, то теперь вся забота и тревога уже не о том, чтобы вверх идти, а о том, как бы быстрее спуститься — лавинная опасность нарастает поминутно.
	...Задул ветер, началась метель.
	...В 8-00 связался с высотными лагерями. Там гудит вьюга. Народ лежит в палатках и ждёт, что будет дальше. Спуск — поражение. На повторение штурма уже ни сил, ни времени не будет. Нашим ребятам лавины угрожают меньше, ведь они на гребне. А болгары сегодняшнюю ночь в лагере 6800 провели без сна. Лежали в расстёгнутых палатках, не раздеваясь и не разуваясь, чтобы успеть выскочить, если что...
	...Грустные, всё более наполняющиеся безнадёжностью, взгляды наши, вырвавшись из заиндевелой тесноты палаток, неизменно упираются в снегопад. Беспросветное, нескончаемое, плотное, неопределенно бесформенно колышущееся, бестелесное и равнодушно-жестокое белое наваждение! Глотая и наматывая на кулаки сопли, превозмогая раздирающий грудь кашель, стараясь не замечать затруднённость дыхания, боли в горле, в пояснице и суставах – ждём. Ведь иссякнет же когда-нибудь в  небесах этот густой, всё наваливающийся и наваливающийся на горы бесконечный снег!
	Тучи подступили вплотную. Не хватает простора глазам. И сердцу. И душе.
	Толстый слой рыхлого снега нарастает на склонах, и всё чаще сквозь клубящиеся вокруг непроглядные тучи, докатываются реактивно-грозовые гулы сокрушительных лавин.
	А снег всё падает и падает, шурша таинственно. Отвратительно! Снег ожидания... Безнадёжного?
	...Борислав Димитров, не выдержав нервного напряжения, в 5-30 один пошёл с 6800 вниз. Решил спуститься, пока ещё можно. В 9-07 он ввалился в палатку кают-компании залепленный мокрым снегом, страшно усталый, взволнованный и тревожный. Говорит, что наверху истинное светопреставление. Что там очень опасно и всем нужно срочно спускаться.
	Бобби альпинист сильный и опытный. Нынешняя гималайская экспедиция для него седьмая. В шести предыдущих он потерял шесть товарищей. Он был уже не на одном восьмитысячнике. Сейчас, спускаясь по ледопаду, попал в лавину, но сумел выбраться. Бобби утверждает, что пришёл муссон, и ждать улучшения погоды бессмысленно.
	...В 9-30 очередная радиосвязь с верхом. Австрийцы и чехи, испанцы, мексиканцы и аргентинцы начали срочный спуск. Наши и болгары заявили, что подождут ещё сутки.
	Болгары-то ладно, им спускаться не очень круто. А наших ребят подстерегает жестокая ловушка отвесного кулуара. Ох уж это русское авось! Сработает ли, поможет ли в этот раз?..
	Передал в Краснодар очередной репортаж для краевого радио:

	«Ну что за невезение! Уже в который раз поднялись кубанцы на 7400, а выше Гора опять не пускает. Если считать по высоте, то уже пять раз подряд взошли на самую высокую гору бывшего СССР — пик Коммунизма, почти неделю на его вершине прожили. Раньше не догадывались, что способны на такие рекорды выносливости.
	Пурга буйствует, рвёт, трясёт и засыпает палатки. Путь наверх закрыт. Неприятно об этом говорить, и не хочется, но это правда — ситуация очень напряжённая.
	Но, хорошо зная своих друзей восходителей, твёрдо верю, что борьба за вершину не окончена. Своё последнее, решающее слово на Горе кубанские альпинисты ещё не сказали».

	Приняв информацию, генерал Агафонов попросил напомнить ребятам, что запрещает  рисковать. Пусть без вершины, но главное, чтобы все вернулись домой живыми и невредимыми!
	...Спустились в базовый лагерь австрийцы. Уже при подходе к палаткам, они чуть не погибли под неожиданно обрушившимся сераком. А сколько раз все под  ним вверх-вниз проходили!
	На радостях, что уцелели, притащили ко мне копчёный окорок и пиво – отметить это событие. От восхождения австрийцы отказались — сил больше нет, и погоды хорошей нет, и они считают, что уже не будет.
	...А в 14-20 Олег Кравченко с 7400 вышел на связь и, сквозь обычный кашель, очень просто и обыденно доложил, что час тому назад Ваня Аристов, Коля Кадошников и Андрей Александров начали подъём по гребню в сторону  вершины.
	...На гребне ветер так бьёт и толкает, что трудно удерживать равновесие. Пережидая порывы, приходится опускаться на колени. А то и вообще ползти вверх на четвереньках. Надели всю одежду, что есть у каждого. Стали похожи на снеговиков — толстые и неуклюжие. Но ветер и холод пронизывают. Такое чувство, что стоишь на морозе в трусах. Руки и ноги стынут, теряя чувствительность. Дышать нечем. Отдых после двух-трёх шагов. 
	Полированный ураганами крутой лёд проморожен до твёрдости кости. Ледобуры в него не завинчиваются, ледоруб от него отскакивает. Кошки почти не держат.
	В рюкзаках штурмовая палатка, карематы, спальники, маркировочные вешки, запас еды и питья, газовые баллоны и медикаменты, фотоаппараты и видеокамера, рация, фонари, аккумуляторы, верёвка и крючья. Все идут без кислорода. Но, на случай аварийной ситуации, в рюкзаках есть кислородные баллоны, маски и редукторы.
	...Увидели  на крутизне среди ледовых разломов искорёженное тело в жёлтой пуховке. Это Толик Шлехт, погибший в позапрошлом году. Он был тогда похоронен на месте гибели. Но, сползающий с гребня ледник, выдавил тело на поверхность. К нему не подойти – нет на это ни времени, ни сил.
	...По колено в снегу начали пересекать ледопад, круто обрывающийся с гребня в клубящиеся облака…
	...В условленное время, в 18 часов никто сверху на связь не вышел.
	...И в следующий сеанс, в 20-00 в эфире тишина. Изнываем от неизвестности и беспокойства.
	...Наконец, в 21-10 Аристов тяжело прохрипел в микрофон, что удалось поставить палатку в ледопаде на тибетской стороне Северо-Западного гребня Макалу. Высота 7900.
	...Задыхаясь от нехватки кислорода, борясь с ветром, с крутизной и с глубоким снегом, за восемь часов непрерывной напряжённой работы  поднялись на пятьсот метров.
	...По наклонной ледяной полке, засыпанной свежим снегом, рискуя сорвать лавину, пересекли ледопад. Дальше — круто вверх.
	Первым пошёл Николай — на передних зубьях кошек и с двумя ледорубами, вонзая их клювы в ледяную стену. Иван с Андреем страховали. Они сильно замёрзли, пока все пятьдесят метров верёвки растянулись по стене.
	Коля кричал сверху, что перила готовы, но из-за сильного ветра ничего не было слышно.
	Наконец поняли, что можно работать вверх. Андрей начал подъём, поднимался минут тридцать. Иван уже совсем замёрз, когда верёвка трижды дёрнулась — перила свободны. Но и во время работы не очень-то согреешься. Невозможно идти быстро. Через каждые два шага приходится останавливаться, чтобы отдышаться...
	...Темнота накрыла на ледовом крутяке. Мороз кусается, и ветер продувает навылет. Поняли, что если быстро палатку не поставят, тут и с жизнью простятся...
	Среди трещин, сбросов и разломов  крутого ледопада долго не могли найти место для палатки. Даже уже думали, что придётся ночевать, зарывшись в снег в ледяной трещине.
	Промёрзли так, что уже едва шевелились. Надо достать из рюкзаков пуховки, а пальцы не гнутся. Застёжки заледенели — отогревали их дыханием сквозь сосульки на усах. С трудом вытряхнули из чехла палатку. Площадку под неё рубили во льду час. Работали, как автоматы, не замечая времени.
	...Развернули палатку, придавили  коленями. А ветер рвёт полотнище, сечёт обмороженные лица.
	Палаточные крепёжные дуги не собрать в толстых и неуклюжих пуховых рукавицах. Коля Кадошников сбросил их, ухватился за дуги голыми руками. Кожа примёрзла.
	Палатка встала косо, один борт в пустоту свесился.
	Забились внутрь вместе со снегом. Карематы и спальники хрустят — заледенели. 
	На горелке расплавили снег, попили тёплую водичку. А больше ничего не хочется. Кислорода в организме не хватает на окисление жиров и углеводов — пища не усваивается. Сам вид еды вызывает отвращение. Только пить, пить.
	...Ночью почти не спали от удушья, головной боли, тошноты и кашля. В полуобморочном состоянии скатывались по крутизне все в одну сторону, придавливая друг друга, рискуя сорвать палатку.
	
	16 мая.
	Тревога не отпускает. Часто просыпаюсь, выглядываю на погоду. Всю ночь сильный ветер и позёмка. Вершина гудит.
	…Во всех лагерях на трепещущих под ветром палатках – лёд, в палатках иней. Над спальниками, в которые запакованы скорченные тела спящих альпинистов, висят облачка пара от хриплого, прерывистого дыхания.
	...В палатке зажёгся фонарь... Шёпот ругательств... приглушённая возня... опять ругательства, уже громче — молния входа замёрзла... Скрип снега под ботинками, утреннее журчание в шаге от палатки, над пропастью... Потом скрежет металла по льду — дежурный набирает в автоклав ледяные осколки, чтобы натопить воду и приготовить завтрак. Бурчит самокритично: — Солнце ещё не встало, а в стране дураков уже закипела работа!
	...Кашляя, кряхтя и постанывая, люди одеваются и обуваются. Шнуруют ботинки, пристёгивают кошки: на морозе голыми руками—каторга! Опухшие руки отчаянно мёрзнут, заусеницы и трещины на пальцах кровоточат. Под носом сосулька. Очень жалко себя.
	Избавление от этого комплекса только в работе. Может быть, что-то тут и есть от мазохизма, но опыт мирового альпинизма, да шут с ним, с мировым опытом, собственный многолетний опыт убеждает, что сложные восхождения, конечно, после их окончания, дарят огромную радость!..
	...На рассвете Олег Наседкин и двое чехов отправились в лагерь 6800. 
       После ночной морозной стылости, взошедшее солнце пробуждает и медленно согревает горы. Солнечные лучи окрашивают вершину нашего пика, а потом и весь склон пурпуром. Грани гор засверкали. Снег под ногами полыхает оранжевым, словно по огню идёшь. Утренние цвета яркие, ослепительные и такие звонкие, кажется, действительно звучат.
	...В 8-00 начал вызывать высотные лагеря.
	Первыми откликнулись болгары — уже почти час, как они вышли с 6800 вверх.
	Группа Олега Кравченко с 7400 не отвечает.
	Аристов с 7900 прохрипел коротко: — Работаем вверх!..
	...Одной отвагой и выносливостью победы над Горой не добиться. И хоть желанный успех напрямую зависит от выносливости и отваги, в первую очередь необходима удача. Очень близок успех. Но много экспедиций потерпели поражение в сотне метров от вершины.	
	...Все затраченные усилия, перенесённые тяготы и преодолённые опасности, сошлись воедино и встали барьером на пути.
       …Подъём по крутому заснеженному ледовому склону с трещинами. Каждый из людей думает своё — общее для всех. Ощущается почти мистическая связь с теми многими незнакомыми и знакомыми, кто давно и недавно проходил здесь. Испытывая те же чувства, что они, так же напрягаясь в борьбе с холодом и крутизной, как свои ощущаешь их страдания и радости.
	Крохотные человеческие фигурки мучительно медленно ползут вверх по гигантским нагромождениям вечного льда и сухого порошкообразного снега. Ветер продувает одежду и морозит тело. И нечем дышать.
	Всё выше, выше... Вопреки своей физической, биологической сущности – немощной.
	Радиосвязь молчит. Слова назойливы и лишни. Да и нет сил на слова. Сознание мутится и расплывается. Движения скованны и неловки, трудно координируемы. И каждое требует чудовищных усилий. После двух-трех шагов полностью сгорает запас кислорода в организме. И — стоп: беспомощная остановка, чтобы надышаться, восстановить в тканях тела хоть минимальный кислородный запас.
	Стоишь, уронив голову на грудь, закрыв глаза, опершись руками на ледоруб, сотрясаясь от кашля. Пока не наберёшься энергии для следующих нескольких шагов.
	Кашель царапает горло, как толчёным стеклом.
	Лёгкие, застуживая себя, лихорадочно перекачивают кубометры ледяного воздуха, отфильтровывая редкий кислород.
	Горло воспалено.
	Голова от боли раскалывается.
	Тошнит.
	Сплюнул — слюна густая, тягучая, не хочет отрываться от губы, замёрзла на бороде.
	Мучительная жажда. Язык во рту, как кукурузная кочерыжка.
	...Упорно час за часом – вверх. То, проваливаясь по развилку в глубокий снег, то,  балансируя по льду на передних зубьях кошек — над бездной, без права на ошибку.
	...Выход на вершинный гребень по отвесному скальному кулуару, забитому свежим снегом. Снег глубокий и рыхлый, омерзительный: сыпучий, совершенно не прессуется... ступени держат из рук вон плохо... вернее, из-под ног вон…
	…Месили снег до изнеможения, почти не продвигаясь. Но все-таки медленно, очень медленно поднимались...
	...Выше – нависающие скалы. Для этой высоты лазание предельно трудное. Чтобы надёжнее ухватиться за зацепку, Коле пришлось сбросить рукавицу. При здешних условиях, — прощай рука! Но он, выбравшись на гребень, уцелевшую многослойную рукавицу вывернул наизнанку и перерубил ледорубом, сделал из одной толстой рукавицы две тонких. Успел, не обморозился.
	...Одолев нависающие скалы, выползли на гребень. Долго не удавалось отдышаться, мучили спазмы лёгких. Волей их не погасить, это физиология. Лежали на снегу немощно, бессильно, беспомощно. Казалось, сил не осталось даже на дыхание. Здоровье кончилось — было, да вышло...
	«Зона смерти» — не альпинистская выдумка, а медицинский факт. Я уже говорил – выше шести тысяч метров нельзя оставаться долго. Здесь человек неотвратимо умирает. Нужно чувствовать предел возможностей своего организма и не дать ему выработаться «до нуля».
	Чем опытнее альпинист, чем выше его тренированность, увлечённость и преданность горам, тем хуже он ощущает границу своих физиологических возможностей. Ибо он приучен терпеть. Но человек вовсе не становится здоровее оттого, что всовершенстве владеет техникой передвижения по горному рельефу, что у него высокий спортивный разряд, мощные мыщцы и сильная воля.
	Нетренированный человек не может себя выработать. Он защищён собственной слабостью. Его организм, быстро устав, подсознательно откажется работать вверх, даже при очень ещё большом неиспользованном резерве. И останется жив.
	А классный восходитель, превозмогая себя, исчерпает все резервы без остатка. И может умереть. Так случилось с Салаватом Хабибулиным во время прошлогоднего штурма Макалу. Он умер, подходя к вершине. Так же, спускаясь со своего десятого восьмитысячника, неожиданно умер великий Владимир Башкиров.
	...Здоровье кончилось — было, да вышло. Обессилев, распластались на снегу, лежали долго – совсем беспомощные.
	...Ослабевшие руки безвольно упираются в снег, пальцы судорожно дёргаются. Последний бросок вверх стал сплошной пыткой.
	...Держась друг за друга, встали на колени. Потом, шатаясь, поднялись в рост.
	По гребню идти – почти без набора высоты. А дальше предвершинный взлёт — очень крутой лёд, присыпанный свежим снегом.
	До вершины метров пятьдесят. Вот она, кажется, совсем рядом дымится злой позёмкой. Но она  ещё так далеко! Так до неё долго...
	Пошёл девятый час подъёма. К высшей точке Горы ведёт острый фирновый гребень. Траверсировали его на передних зубьях кошек, приставными шагами. Одной рукой вонзая клюв ледоруба, другой – придерживаясь за хрупкую кромку. Срыв недопустим. Под подошвами огромных, неклюжих высотных ботинок пропасть глубиной в три с половиной километра.
	...В 16-40 по непальскому времени (14-55 по Москве)  Николай Кадошников, Иван Аристов и Андрей Александров вступили на высшую точку Макалу.
	…Вершина, что это? Это невообразимое, исполинское, трудно воспринимаемое сознанием, ужасающее и влекущее нагромождение высокого неба и глубоких пропастей, отвесных скал и ледопадов, ослепительного снега и секущего ветра. Для восходителя, в миг победы, нет в мире ничего лучше и желаннее. Никто из кубанцев никогда ещё не был так высоко в небе — не в уютном комфорте герметичного салона авиалайнера, а вознесённый предельным напряжением собственной мускульной и духовной силы.
	…Мир, только что зажатый до метра крутого склона перед глазами, вдруг мгновенно и резко, как взрывом, невероятно распахнулся, склон кончился... Ноги дрожат после напряжения подъёма, и от предчувствия ещё большего напряжения, которое будет на спуске. Пересохший рот перекошен в судорожном дыхании. Улыбка — гримаса усталости.
	...Вершина Макалу — острый шпиль, ледяная игла. Место встать — лишь одному. На вершине постояли поочереди.
	На макушке Макалу нет ничего, никаких следов того, что кто-то бывал здесь раньше. Лёд, пронзительный ветер, холод. И непомерная усталость. Ни смеяться, ни активно радоваться не было ни желания, ни сил. Хотелось только отдышаться. И страшно пива хотелось. Ни о чём не думалось, кроме как  о том, что ещё слезть с Горы нужно...
	...Шипящая на постоянном прослушивании, рация в базовом лагере тихонько щёлкнула, и раздался бесконечно усталый, медленный голос Аристова: — База, ответь Ивану...
	Я схватил микрофон:
	— Слушаем тебя, Ваня!.. Слушает База!..
	— Серёженька... мы на вершине… всё нормально...
	— Поздравляем, дорогой!.. Обнимаем!.. Ваня, молодцы!.. Как видимость?.. Как вы вниз пойдёте?.. Вешки ставили?..
	— Ставили, ставили...
	... Дыханье перехватило, душат слёзы. Теперь, дай Бог, благополучно спуститься!..
	... Наверху пробыли минут 10—12. Задерживаться нельзя – впереди трудный и опасный спуск. И предстоит очередная жестокая ночёвка. Удастся ли сегодня дойти до Макалу-Ла? Хотя бы до штурмовой палатки на 7900 добраться до темноты – там друзья встретят горячим чаем.
	...Выше 6800 Гора закрыта тучами. Значит, ребята спускаются в тумане.
	Бобби через спутник связался с Катманду, сообщил в Министерство туризма Непала о первом в этом году успешном восхождении на Макалу.
	В 17 часов я доложил о восхождении в Краснодар, поздравил Юрия Агафонова, Эдика Гончарова, наших родственников и всех кубанцев. Генерал просит передать ребятам его благодарность и привет, его объятия, его радость и гордость. Договорились созвониться в 20 часов, после сеанса связи с верхом.
	Слава Скрипко передал информацию об успехе нашей экспедиции в Москву на НТВ, а Бобби позвонил в Софию на болгарское телевидение.
	...С кухни прибежал Кули с радиоприёмником в руках, говорит, что только что радио Непала передало сообщение о победе русской экспедиции на Макалу. Названы имена восходителей и сказано, что они из южного российского города Краснодара. 
       Приятно и радостно. Но дело ещё не доделано. И тревога не отпускает.
	...Почему-то очень медленно поднимаются по кулуару болгары. В 18 часов Олег Наседкин доложил с 6800, что сквозь разрывы в тучах наблюдает их на перилах ещё только в середине кулуара. Если сумеют подняться на 7400, то уже глубокой ночью, при страшном морозе. Счастье, что ветер ослабел.
       ...Темнота всё плотнее обволакивает Гору. К ночи тучи развеялись, но вершина уже почти не видна, лишь смутно угадывается на фоне неба.
	Карина с 6800 непрерывно вызывает своих земляков, но они не откликаются. Когда она уже не выдерживает неизвестности и тревоги, связывается с базовым лагерем. Бобби успокаивает её. И деликатно советует беречь, не слишком расходовать аккумулятор рации.
	...В 20 часов никто сверху на связь не вышел. Непрерывно, в течение получаса, вызывал вершину и лагеря 7900, 7400 — безрезультатно.
	...В 20—33 доложил обстановку в Краснодар генералу Агафонову.
	...24-00. Кромешная темень над горами и абсолютная тишина. Как в космосе. Лишь иногда сверху слышен гул ветра, да тускло серебрятся снега вершинного гребня. Где-то там мои друзья. В любой миг их победа может обернуться поражением…счастье — трагедией. Их там трое, участников третьей российской экспедиции. Проклятая статистика!..
	...В палатке на 7900, задыхаясь, лежат без сна Олег Кравченко, Володя Неделькин, Гена Суковицын и Андрей Филимонов. Они сегодня (уже — вчера) подошли сюда с 7400, вырубили за полтора часа новую площадку и переставили палатку удобнее. Завтра (уже сегодня) их очередь штурмовать вершину.
	...Где-то ниже карабкаются по отвесным верёвкам болгары. Они должны подняться на 7900 и подстраховать группу Кравченко.
	...Неожиданно заглох генератор. Проверил, в чём причина — кончился керосин. При свете «жучка» залил топливо, завёл движок. Под покрытым изморозью брезентовым потолком кают-компании вновь задрожал мутный свет лампочки. Поставил на подзарядку спутниковый телефон и энергоблоки для радиостанции.
	Часто курю. Сигареты закончились, угощаюсь у юного кухонного шерпа. Он сидит рядом и листает рекламный проспект «Морские курорты Болгарии» – любуется обнажёнными европейскими красотками. 
       Захотелось выпить чаю, но термос насквозь промёрз. Шерп предложил сделать кофе.  – О, кей...
	Вспомнил, что возле моей палатки на плоском камне сушатся два холста. Надо бы  на ночь их убрать. Да не могу заставить себя отойти от рации. Кажется, что вот-вот прозвучит какая-то информация сверху. Трудно ждать. Гнетёт неизвестность. Тяжело, стыдно и унизительно не иметь возможности помочь людям, когда им плохо и опасно...
	...1-00. В эфире тишина.
	...2-00. Никто на связь не выходит.
	...3-00. На мои вызовы никто не отвечает.

	17 мая.
	...В 5-20 включился Аристов и прошептал, что они живы, готовятся продолжать спуск. Вчера им не хватило сил спуститься на 7400. Ночь провели всемером в крохотной палатке на 7900. Лежали друг на друге. У всех троих, побывавших на вершине, сильный кашель и рвота. Начали задыхаться. У всех головная боль, перебои в сердце. Ивану даже пришлось подышать кислородом. У всех ангина, говорить больно. Невозможно ничего есть. Всю ночь плавили на газовой горелке снег, и пили тёплую воду. Всю долгую, тревожную ночь парни второй штурмовой группы хлопотали вокруг обессиленных  друзей.
	...С рассветом тройка Аристов-Кадошников-Александров пошла вниз.
	...Тройка Кравченко-Неделькин-Суковицын пошла к вершине.
	Андрей Филимонов остался в палатке – к возвращению ребят наплавит из снега воду для питья.
	...Болгары смогли взобраться на 7400 лишь под утро. Сейчас они отлёживаются на Макалу-Ла, у них нет сил, чтоб подняться на 7900. На их поддержку и помощь рассчитывать не приходится.
	После бессонной, изнурительной ночи успех штурма маловероятен. Но для Олега, Володи и Гены это последний шанс взойти на вершину восьмитысячника, осуществить мечту жизни.
	Если честно, то им идти вверх нельзя. Но и не идти — тоже нельзя!
	Вдоль крутого гребня в густой небесной синеве привычно колышутся равнодушные снежные флаги...
	…В 8-00 Олег Наседкин и двое чехов, начали подъём с 6800 на седловину Макалу-Ла.
	...В 9-30 тройка Аристова добралась до лагеря 7400. Ребята совсем обессилели. У всех рвота, спазмы в лёгких и в желудке. Болгары отпаивают их чаем, кормят таблетками.
	...В 10-30 группа Олега Кравченко поднялась к кулуару, выводящему на вершинный гребень. За ночь следы вчерашнего восхождения замело. Приходится весь путь пробивать в глубоком снегу заново.
	...В 11-30 из базового лагеря начали подъём в лагерь 6800 Женя Прилепа, Слава Скрипко и Борислав Димитров. Вместе с ними и один аргентинец отправился.
	Евгению сейчас лучше бы в палатке лежать, да чай с мёдом пить, при его ангине и высокой температуре. Но он утверждает, что чувствует себя прекрасно.
	...В полдень Олег Кравченко вышел на связь и прохрипел сквозь кашель: — Снег очень тяжёлый... идём медленнее, чем первая тройка... вернуться с вершины в палатку засветло не успеем... Не хотим  проблем создавать... прекращаем восхождение… 
       Я охнул. На высоте человек от гипоксии и нервного истощения обычно тупеет. Пропадает способность к анализу, вырубаются предусмотрительность и осторожность. А наши! Такая сила воли и ясность разума! Как однажды сказал краснодарский альпинист Андрей Капустин: «Альпинизм не спорт, в обычном понимании. Это искусство контроля сложных ситуаций». Ребята сейчас продемонстрировали альпинизм высшего класса! Они не за себя обеспокоились, не за свою жизнь. Они не захотели подвергать риску успех экспедиции, уже достигнутый. На алтарь престижа экспедиции они положили свою альпинистскую, мужскую радость и гордость, свою славу. Поддаться и победить — для других видов спорта. В горах побеждают, не поддаваясь. И даже проигрывая, нужно быть победителем. И даже в отступлении, благополучном — победа!
	...В ста шестидесяти метрах от высшей точки Макалу Кравченко, Неделькин и Суковицын развернулись и побрели вниз, затаптывая в глубокий снег осколки своей мечты.
	Ну почему в эти минуты я не догадался подсказать, чтоб они включили кислород?! Они же несли его на всякий случай. Чего мы так зациклились на бескислородном восхождении?!
	...Погода портится. Задул ветер и сильно запуржило. Безрадостный день стал ещё и сумрачным.
	...В 12-00 доложил в Краснодар о событиях на Горе. Дома все в большом напряжении, переживают и волнуются.
	...В 14-30 тройка Вани Аристова вышла на связь уже с 6800. Карина накормила их таблетками и напоила чаем.
	Иван и Коля начинают спуск в базовый лагерь, не дожидаясь отставшего Андрюши, который ещё работает на перилах в кулуаре.
	...В 15-50 Кравченко вызвал меня на связь:
	— Серёжа, ответь Олегу...
	— Слушаю тебя, Олежек...
	— Мы в палатке... добрались...
	— Андрюша Филимонов где?.. с вами, или ушёл на 7400?..
	— Здесь он... все вместе  валяемся...
	— Как вы там, Олег?.. не помрёте?.. выше семи с полтиной уж несколько суток... я со счёта сбился...
	— Ну, помереть-то, вроде не должны... утром узнаем...
	— Погода ломается...
	— Мы заметили...
	— Так может лучше вниз валить... пока не началось... застрянете на 7900... тогда уж точно...
	— Ну, да... только нет сил сегодня на 7400 спускаться... за ночь, может быть, чуть оклемаемся... утром пойдём вниз...
	...В 17-00 Женя Прилепа с 6800 сказал, что наблюдает Аристова и Кадошникова уже ниже 6100. Сейчас они скрылись за перегибом — скоро должны появиться в базовом лагере. Александров спускается по их следам, отставая часа на два. Его сопровождает Тенги.
	...В 17-35 услышал за палаткой медленное шарканье ботинок и звон лыжных палок. Выскочил наружу. Ваню и Колю узнал с трудом. Они никакие. Запредельные. Они едва стоят, их качает. Такими выработанными никогда они не были. Лица чёрные, глаза и щёки ввалились. Губы, спёкшиеся в кровавую коросту, криво улыбаются.  В глазах восторг.
	Обнялись. Иван повис на мне, шепчет сквозь кашель: — Залезть на вершину – фигня... а вот слезть... не верится… что были там... что сумели спуститься…
	...В 19-40, еле волоча непослушные ноги, медленно подошёл Андрей. Безмолвный, выдохшийся, но сияющий, счастливый.
	…Ребята сидят в кают-компании и медленно приходят в себя. Молчат. И не едят ничего. Только горячее порошковое молоко пьют непрерывно. Глубокой ночью стали звонить в Краснодар жёнам.
	...Ночное небо сегодня ярко и прекрасно. Не хочется спать. Стою у флагштока, смотрю на звёзды. Настроение торжественное, высокое. А удастся ли ещё когда-нибудь постоять на склоне восьмитысячника, заглянуть в глаза гималайскому небу? Студёный ветер леденит слипшиеся на лбу волосы.

                                                                         Ах, ветры, ветры... 
	                                       Что в вашем веянье?
	                                       Но знаю — лечите
	                                       Обиду Времени
	                                       Прохладой Вечности.

	18 мая.
	Ну и где же муссон, наше пугало? Погода отличная! Это ж надо, как всем повезло — русские первыми, в непогоду, пробились на Гору, остальные теперь пойдут по готовым ступеням и верёвкам, ночуя в наших палатках!
	Ну и ладно. И хорошо! Ведь так безопаснее.
	...Кравченко, Суковицын, Неделькин и Филимонов доложили, что начали спуск.
	...А болгары начали подъём в штурмовой лагерь.
	...Прилепа, Скрипко и Бобби поднимаются по кулуару с 6800 на 7400.
	...Тенги пошёл из базового лагеря на 6800 — поможет спустить ненужное  наверху снаряжение. У него разболелся зуб, щека сильно распухла, он глотает таблетки.
	...Иван, Коля и Андрей отсыпаются, восстанавливаясь после Горы.
	Ночью был крепкий мороз, но сейчас стало очень тепло, почти жарко. Над палатками базового лагеря заколыхались и плавно поплыли в небо прозрачные волны тёплого воздуха. По леднику каскадом водопадов потекла речка. Под потолком кают-компании зажужжала муха. И даже, неизвестно откуда, появилась бабочка, и порхает с камня на камень, перелетает с палатки на палатку.
	Весь накопившийся снег исчез бесследно, поразительно быстро. Мощь Гималаев вновь потрясла — как неожиданно навалила, так мгновенно и уничтожила колоссальный снег. Переживаем чувство унизительной беспомощности. Мы абсолютно зависимы от погоды. Хватало бы всегда сил и везения, чтобы воспользоваться хорошей погодой!..
	...В 14-00 группа Кравченко пьёт чай у Карины на 6800. Скоро к нам вниз пойдут. Лишь Андрей Филимонов остался в палатке на 7400, опасаясь быстро сбрасывать высоту.
	...А трое победителей Макалу бродят по базовому лагерю, как тени. Всё ещё ничего не могут есть. Только соки пьют. И воду на кухне нагрели, обмылись под тёплым солнышком, в затишке. Что там мыть-то? Одни фамилии остались от мужиков. Долго жёнам их откармливать придётся!
	...В 15-15 лето кончилось. Гору окутали тучи, и повалил снег.
	...В 17-30 Прилепа доложил, что добрался до палатки на 7400. Славик пока ещё царапается вверх по кулуару. А Борислава замучила ангина, задушил кашель — с середины подъёма он свалил вниз.
	...Болгары на Северо-Западном гребне молчат.
	...В 18-05 в кают-компанию ввалились Олег, Володя и Гена. Снегом запорошенные, ветром исхлёстанные, усталые и огорчённые. Хрипло кашляют, и мрачно пьют горячее молоко. Как и первая тройка, не могут ни есть, ни разговаривать. У Неделькина белки глаз красные — кровоизлияние от перенапряжения.
	...В 19-30 пришёл непривычно грустный и тихий, хрипящий и содрогающийся от кашля, Бобби.
	...В 20-00 через Карину удалось связаться с Макалу-Ла и штурмовым лагерем. Болгары вчетвером добрались-таки до нашей палатки на 7900. Вместе с ними поднялись двое чехов, их высотный шерп и двое испанцев.

	19 мая.
	…Филимонов пошел с 7400 вниз. Жалуется на боль в желудке.
	...Прилепа, Скрипко и Наседкин пошли вверх. Но пробиться к штурмовому лагерю им не удалось. В ледопаде на высоте 7800 они попали в поток северного ветра, дующего из Тибета, и, борясь с ураганом, сильно промёрзли. Лишь с большим трудом сумели вернуться на Макалу-Ла.
	У Славика, ещё с Чо-Ойю, на ногах нет пальцев, и мороз он не любит. Потому, отдышавшись в палатке, пошёл по перилам на спуск.
	Женя заговорил о возможности сольного восхождения, но ему напомнили о просьбе генерала сохранить Гору «живой». И он тоже начал спуск.
	В лагере 7400 остался один Наседкин. Рядом с ним ночует знакомый нам упрямый немец с обмороженными ногами. Он хочет завтра ещё раз попытаться взойти на вершину. Наседкин составит ему компанию.
	...Болгары на связь не выходят и где они, что с ними — неизвестно. Карина вызывает их постоянно, но пока безответно. В её голосе звучат слезы.
	...Больной зуб безобразно перекосил лицо Тенги, боль стала невыносимой, и он сдался нашему доктору. На глазах многочисленных болельщиков, Андрюша Александров выдернул зуб так ловко, что Тенги даже не заметил. Так и сидел в ожидании несостоявшейся пытки, от страха обливаясь потом, закрыв глаза, и открыв рот. Пока Ваня Аристов не положил ему на губу зажжённую сигарету, и не стукнул легонько снизу по челюсти.
	...В 18-10 в базовый лагерь спустился Женя Прилепа. Из-за сильно воспалившегося горла он не может говорить, совсем онемел. Просипел кое-как, что около полудня наблюдал шесть точек в нижней части вершинного кулуара. Кто эти люди он, конечно, знать не может.
	...У Андрея Филимонова на 6800 сильно разболелся желудок. Карина напичкала его таблетками и уколами, и в 19-40 Андрей побрёл вниз.
	А на 6800 спустились чехи. Сегодня в 4 часа ночи они вышли на штурм с 7900, и через восемь часов были на вершине. В половине первого дня, спускаясь по кулуару, они встретили поднимавшихся четверых болгар и двух испанцев. Несмотря на ясную погоду, в районе вершины в это время бушевал ураган…
	...В 20-05 Филимонов спустился в базовый лагерь и сразу молча забился в спальник. Ему откровенно нехорошо. Доктор Александров надел на лоб фонарик, взял ящик со шприцами и лекарствами, и заполз в его палатку — разбираться с тёзкой.
	...21-00. Болгары на Горе молчат.
	...22-00. Молчат болгары...
	...23-00. В эфире напряжённая тишина, каждые 15 минут прерываемая усталым голосом Карины.
	...24-00. Никто не отзывается.
	
	20 мая.
	Всю ночь, каждые полчаса Карина вызывала на связь штурмовой лагерь, но так никто и не откликнулся. Под утро повалил снег, тут же накинулся на Гору ветер, и началась метель. По рации слышно, что Карина плачет.
	...В 8-00 Славе Скрипко, лежащему в палатке на 6800, удалось связаться с болгарами. Они были вчера на вершине! В палатку на 7900 вернулись ночью, в кромешной тьме, при жестоком ветре и морозе.
	Ивано Вылчев на спуске отстал. Его ждали, светили и мигали в темноту фонариками. Но в палатку он так и не вернулся.
	Сейчас Дойчин Василов, Запрян Харозов и Здравко Петков спускаются по Северо-Западному гребню на Макалу-Ла. У всех ангина, кашель и рвота, все задыхаются. У Дойчина морозом обожжены верхушки лёгких.
	Где Ивано неизвестно.
	В полдень предстоит очередной сеанс космической связи с Краснодаром. Что говорить генералу? Как сказать?
	...11-47. Ивано нашёлся! Он, конечно, не очень здоров, но жив! И даже идёт вниз сам! Ночью, не добравшись до палатки, он укрылся от смертельного ветра в трещине на ледопаде, и зарылся в глубокий снег. Он снял ботинки, и всю ночь руками непрерывно массировал ноги. И потому ни ног, ни рук не отморозил!
	...Вышел на связь Олег Наседкин, сказал, что болгары после вершины в очень плохом состоянии. И он решил вверх с немцем не идти, а помочь на спуске болгарам.
	В 12-50 в базовый лагерь спустились побывавшие на вершине чехи. Они еле живые, абсолютно без эмоций, «право» и «лево» путают, спотыкаются на каждом шагу, падают, долго не могут подняться.
	...В 16-05 прихромал Слава Скрипко.
	...В 16-30 приковылял Здравко — хриплый, сиплый, ко всему равнодушный. Его сотрясает кашель, и выворачивает рвота.
	...В 18-40 притащился Наседкин, бессильно рухнул на складной стул в кают-компании и, не отрываясь от чайника, выпил два литра горячего молока с мёдом. И, отдышавшись, прокашлял, что одинокий немецкий альпинист всё-таки пошёл вверх. Там, в нашей палатке на 7900, есть люди: черноволосая испанская красавица Нани и её скромный муж Оскар были вчера на вершине с болгарами. Теперь они страхуют аргентинца Луиса и ещё одного Ивана — мексиканца.
	С болгарами Олег расстался на высоте семь тысяч метров, на выходе из кулуара. Им навстречу поднялась Карина с медикаментами и горячим питьём. Болгары, видимо, заночуют в лагере 6800...
	...В 20-35 из сгущающейся темноты неожиданно возник Дойчин! Спотыкается, с трудом удерживает  равновесие, чуть не падает.  Хромает. Сильно хрипит. У него кровавый кашель и рвота.
	Начали его отпаивать.
	Через четверть часа Дойчин смог прошептать, что следом за ним идёт Ивано, в сопровождении Карины. Запрян где-то отстал. Им всем худо...
	Бобби, Тенги и Кули, взяв фонарики, тут же пошли вверх через ледопад им навстречу.
	...В 22-20 в базовом лагере собрались все!
	Ивано, фактически, невменяем. Окружающее не воспринимает, его зрение расфокусировано –  глаза смотрят в разные стороны. В его измученном организме осталась работающей лишь одна программа — на движение вниз. Много часов он шёл, как автомат. И сейчас ещё порывается идти куда-то. Андрей Александров с Кариной занялись им. Хотя Карина сама с трудом удерживается на ногах.
	Обессиленый Запрян, на спуске с 7400, сорвался и пролетел по кулуару около двухсот метров.  Спас его свежий, рыхлый глубокий снег.

	…Вот и всё...
	Шерпы жгут благодарственный священный огонь.
	Мы пьём спирт.
	Непальское радио сообщило, что на Дхаулагири взошли двое французов, на спуске с вершины они погибли в лавине. Несколько человек вчера взошли на Аннапурну, там всё впорядке. Четверо восходителей поднялись на Канченджангу, но что-то случилось на спуске — туда вызваны спасательные вертолёты. На Эвересте погибли двое — опытнейший Серёжа Арсентьев и его жена Фрэнки, лучшая альпинистка Соединенных Штатов. До наступления муссона есть ещё один-два дня, восхождения продолжаются...
	Наше восхождение закончилось. Это странно: шли, шли, и вдруг — всё! Так привыкли к битве, что теперь её не хватает. Чувства неопределённы: удовлетворение... недоумение... облегчение... сожаление... Из подобных передряг всегда выходишь с радостью оттого, что всё, наконец-то, закончилось благополучно. А после вспоминаешь о пережитом с блаженством и восторгом, с удовольствием и гордостью.
	Количество и качество воспоминаний о каких-либо событиях впрямую зависят от качества и количества испытанных ощущений и переживаний, от затраченных усилий. Потому неделя, проведённая в горах, всегда даёт впечатлений больше, чем несколько месяцев в городе. А уж два месяца в Гималаях!..
	Это бывало не раз: откажешься от интересного горного предложения ради очень важных городских дел, а потом не можешь вспомнить, что это были за дела.
	А все путешествия и восхождения, с самого первого, помнятся во всех деталях. Вспоминаются благодарно.
	Мы идём сквозь годы, собирая воспоминания. В конце жизни будет богаче тот, кто сможет больше вспомнить. Нам будет, что вспомнить! И воспоминания будут радостными и счастливыми. У человеческой памяти замечательное свойство – гася пережитые сомнения, страх и неуверенность, оставлять нам очищенную радость победы. И это помогает жить. И вновь побеждать, вдохновляясь на дальнейшую жизнь, которая в городе сложнее, труднее и опаснее, чем в горах. Как кто-то из поэтов сказал:

	                                Он пошел по глухим пропастям,
	                                Только стены бегут по пятам,
	                                Только ветер свистит сумасшедший:
	                                — Не споткнись о песчинку, ушедший!

	...Достигнута, неважно какая, ранее намеченная цель — вершина ли под ногами, или картина дописана — и одинаковая пустота в душе. Ибо вдруг, хоть на время, потерялся смысл жизни, исчезло долгое стремление, прервался увлекательный,  привычный процесс.
	В чём счастье? В удовлетворении желаний, в достижении мечты? Но опыт свидетельствует: достигнув — теряешь, обретя — лишаешься. И получается, что счастье в постоянной неудовлетворённости достигнутым, в постоянных сомнениях, в вечных поисках ответов на всё новые вопросы, в постоянной устремлённости к недостижимому.
	Чем выше цель, тем значительнее результат, даже если он не победный, даже  если цель не достигнута.
	Следы наших жизненных дел, замыслов и поступков не исчезают бесследно. Независимо оттого, хотим мы этого или нет. Значит нужно стараться, чтобы следы эти были чистыми, полезными, добрыми, гордыми.
	...Не знаю, кто как, а я перед новым чистым холстом замираю, испытывая восторг и лёгкое головокружение, как над пропастью перед спуском, или перед стеной, по которой предстоит подъём.

	                           Спросите дорогу... Звенит колокольчик,
	                           Лежат горизонты мои в миражах.
	                           И время торопит, и путь не окончен,
                                                        	   И крепок мой посох, и лёгок мой шаг...

	...И мы пошли домой, в обратный путь, туда, где нас помнят, любят, жалеют и ждут.
	Между лагерями 5300 и 4800 Неделькина чуть не расплющил камнепад. Вовчик чудом жив остался.
	Ниже 4800 у меня случился приступ мигрени: полдня брёл вниз почти бессознательно, с раскалывающимся от боли черепом, не чувствуя онемевшего языка, рук и ног. Две трети поля зрения выпало, видел лишь, уходящий вверх, склон слева, а камни под ногами и обрыв справа сетчатка глаз не фиксировала…
	Через уже малоснежный перевал Шиптон-Ла шли по оттаявшей тропе в холодном промозглом тумане безостановочно четырнадцать с половиной часов.
	В джунглях наобщались с пиявками.
	Глаза постепенно привыкали к многоцветью мира. Ветер в лицо дул всё теплее, и был всё гуще наполнен ароматом весенней, расцветающей земли. Мы шли сквозь лес рододендроновых деревьев, похожих на многометровые букеты.
	Все еле шли. Это ведь вообще — вниз. А в частности — то вниз, то вверх. Когда после полуторакилометрового крутого спуска, шёл крутой километровый подъём, это ужасало.
	С поворота оглянулись — красота! Такая красота остаётся навсегда позади! Но и в душе, и в памяти — неизбывно.
	...Постепенно Макалу скрылась в колеблющейся перламутровой дымке расстояния-расставания.
	Стало жарко, наступило душное пекло. С трудом дотягивали до какой-нибудь речушки, сбрасывали рюкзаки и валились в воду.
	Спускаясь всё ниже, постепенно оживали. В шерпских посёлках, после того, как мы через них проходили, не оставалось ничего выпить, закусить…
	В Тумлингтаре на аэродроме взвесились. Оказалось, что похудел на двенадцать килограммов. Это я, на Горе почти не двигавшийся. А уж остальные!..
	Всё пережитое отступило в воспоминания. Одно из самых ярких — первый, после ледников, костёр из дымного, душистого можжевельника. И, вокруг ласкового огня, замечательный, тёплый, дружеский вечер с песнями и анекдотами, с беззаботным, расслабленным трёпом, с радостью от горизонтальности, безветрия, тепла и густого воздуха.
	Так это запомнилось: Гималаи — звёздный ожог незаживающий, здесь горечь соседствует и перемешивается со сладостью.
	...Наш знакомый немец на вершину Макалу так и не взошёл. Мы его встретили в Катманду (это слово, по традиции русского языка, мы склоняем по падежам). Он был забинтован и сильно хромал. Сказал, что в будущем году взойдёт обязательно. Почему не догадались обменяться адресами?

           
              
	...Ну и что же мы обрели в Гималаях? В чём итог нашей двухмесячной эпопеи? Может быть в осознании того, что мы не ошиблись, давно увлёкшись горами и, на всю жизнь, доверившись им?
	Конечно, горы отнимают много времени, забирают много сил. Но дают энергию жизни.
	…В экспедиции на пик Макалу мне удалось написать четырнадцать холстов маслом и пять листов акварелью. Вернее, написал-то больше, но привёз столько — несколько работ погибли во время урагана.
	Журналист Константин Бельчанский по этому поводу сочинил эпиграмму:

		                    Из Гималаев он привёз холстов досадно мало.
	                                  Их больше там по склонам ветром разметало.
	                                  Ловить по льду этюды среди трещин и сераков –
                                                нелегко…
		                   Откроет скоро йети выставку Дудко.

              В Краснодаре Андрей Александров встретился с сыном, которого ещё не видел. Все приставали к его супруге Танечке:
	— Как назвала мальчика?
	— Ну, вы дотошные. Пока никак. Вот отец приехал, обсудим вечером и назовём.
	Журналист Владимир Байбик посоветовал:
        — Назовите Гималай.
	Татьяна назвала мальчика Андрюшей. Андрей Андреевич Александров — единственный гражданин Российской Федерации (а может быть Земли), родившийся, когда его отец успешно штурмовал гималайский восьмитысячник. 
               Поэт Владимир Жилин подарил всем стихотворение о нашей экспедиции:

	                 Как повёл нас в поход молодой генерал,
                                                   Счастьем был весь Непал обуян:
	                 Пьявки впали в нирвану, а рикши — в астрал,
	                 Побелели стада обезьян!
		                         Кабы нас не пометил для штурма вершин
		                         Красной краской святой Милк-Баба —
		                         Порвала бы на клочья отборных мужчин
		                         Восхищённых непалок толпа.
	                 Шерпы солью и перцем из собственных рук
	                 Нас кормили на трудной тропе.
	                 Недруг лямблий, амёб — был наш пламенный друг
	                 Крепкий джин и т.д. и т.п.
		                          А как вышел запас, дал Серёга Дудко
		                          Водочки акварельной родной.
		                          Потому-то пяток акварелей всего
		                          С Гималаев привёз он домой.
	                  Ах, гора Макалу! Мы вступили в игру.
	                  Там наш русский Иван не пропал.
	                  Николай и Андрей из небесных дверей
	                  Вместе с ним озирали Непал!
		                            Но скрепили сердца, выполняя приказ,
		                            «барсы» Гена, Олег да Ильич.
		                            Пусть до цели был шаг, но с того ты и «барс»,
		                            Чтобы общей победы достичь.
	                  Мы ползли, как в бреду,
                                                    Мы взошли на мечту
	                  Мы вернулись домой без потерь,
	                  Но в смущеньи, что к нам свою дочь Макалу
	                  Джомолунгма ревнует теперь!
















         Часть 3. Команда тысячелетия                                           








































               Русские идут и возвращаются: 12 из 12!
                                              
                                               Ищи меня в сквозном весеннем свете…
                                                                                                                                                                                                             
                                                                                                                                                                    В. Ходасевич

	Через год осенью была экспедиция  в Альпы на Монблан – путешествие через шесть стран Европы по пути войск непобедимого Александра Васильевича Суворова. 
               Наша экспедиция входила в состав российской делегации, принимавшей участие в международных торжествах, посвящённых празднованию 200-летия перехода Суворова через Альпы.
              …На перевале Сен-Готард поклонились бронзовому российскому полководцу – его лошадь ведёт под уздцы бронзовый швейцарский проводник.
              Потом видели легендарный «Чёртов мост», мемориал в память о доблести русских воинов – двенадцатиметровый православный крест, высеченный в отвесном монолите гранитных скал. По сторонам государственные флаги России и Швейцарии.
              …Швейцарские гвардейцы в почётном карауле…
              …Торжественный молебен представителей российской патриархии во главе с Владыкой Волокаламским и Питерским Питиримом… 
              ...Театрализованное представление: под обгорелым суворовским флагом русские гренадёры палят           из длинноствольных ружей… густой пороховой дым клубится над  тесниной ущелья бурной Рейсы…
              …Учения  швейцарской горно-стрелковой дивизии… банкет с офицерами… красное и белое  вино с портретом Суворова на  этикетках…
              …Венское кладбище: могилы Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Брамса, Штрауса…
              …Идеально ухоженные кладбища советских солдат, погибших при освобождении Европы от фашизма…
              …Пивной ресторан на свежем воздухе – чистота, как у нас в аптеках. Обслуживание с улыбкой. Очень много народу: друзья, подружки, кавалеры с барышнями, зрелые супружеские пары с детьми, юные родители с грудными младенцами, бабушки и дедушки с внуками. Все нарядные, весёлые, дружелюбные. Все много курят, много красиво едят, много пьют из красивых хрустальных бокалов. Нет мрачных, пьяных, злобных, агрессивных. Есть человеческое достоинство и приятное общение...
              …Уютный подвальный кабачёк, над входом год основания – 1190. Низкие сводчатые потолки. Свечи. На кирпичной стене бронзовый барельеф Бетховена – он часто тут пировал…
              …Концерт самодеятельного женского ансамбля, состоящего из жён дипломатов и сотрудников российского посольства…
              …Водный клуб для горожан – под прозрачным куполом тридцатиметровой высоты несколько саун, гидромассаж, огромные бассейны, соединённые каналами… фонтаны, водопады, пальмы, цветы... Свежий, сухой воздух…
              …На центральной площади концерт духового оркестра воспитанников Московского военно-музыкального училища, множество народу – принимают искусство суворовцев восторженно…
              …Множество детей и взрослых на многочисленных спортплощадках…
              …Множество велосипедистов всех возрастов на специальных велодорожках…
              …Автобусы и троллейбусы с пандусом для инвалидов-колясочников…
              …Дорожные работы только по ночам, не мешая движению…
              …Только вступил на «зебру», весь транспорт замирает…
              …На этикетках многих итальянских вин портреты знаменитостей: Муссолини и Гитлер, Сталин, Ленин и Троцкий, Фидель Кастро, Брежнев,  Мао Дзе-Дун, Гагарин, Маркс, Кеннеди, Ельцын, Горбачёв, Эйнштейн, Менделеев и Коперник, Магеллан, Жириновский и Чубайс…                         
             …Вызвали восторг знаменитые Вена, Берн, Баден… крохотные и симпатичные Вассен, Андермат и Шамони… великие Рим и Париж… Милан – красивый, как праздничный фейерверк… великолепный Турин… прекрасная Верона… неподражаемая Венеция… красавица  Братислава... Дворцы и замки, крепости и монастыри, церкви, мечети и синагоги, театры, галереи и музеи... Замечательная архитектура, скульптура, монументальная и станковая живопись, декоративно-прикладное искусство... Античность, ренессанс, готика, классицизм, авангардизм…
             …Цветы, цветы – по всей Европе везде цветы. И музыка. Ухоженность всего. Достаток. Радость жизни. Самоуважение. Чистота, вызывающая зависть и недоумение – неужели такое возможно?..
              Но красивых женщин, западнее Словакии, нет! 
              
              А Монблан, впечатления от общения с ним, это отдельная песня. Его высота 4807. А у нас на Эльбрусе Скалы Пастухова – 4800 – на тренировочных сборах  ходим туда каждый день, часто там ночуем. Седловина Эльбруса –  5300, вершины – 5633 и 5642. Ехали к Монблану с победным настроением!

            
              Из дневника:
              …25 сентября. Дождь, ливший всю ночь, не думает прекращаться. Едем из Швейцарии во Францию, в легендарный Шамони, на родину мирового альпинизма – восходительский спорт родился здесь, в сердце Альп, потому и зовётся альпинизмом.
              В городке Госпенталь неожиданная встреча с нашим  швейцарским другом, мэром Андермата – приехал проститься, проводить нас на Монблан. Говорит, что дорога на Шамони через перевал Фурке  трудная, особенно в такой дождь и туман. Дорога узкая, с частыми крутыми поворотами над километровыми обрывами. Автомобиль должен быть не шире двух метров и двадцати сантиметров, иначе невозможно преодолеть серпантин.
               Наши водилы обмерили автобус – проходит впритык.  
               Начали подъём. В повороты еле-еле вписываемся, с трудом их проходим, продвигаясь по чуть-чуть вперёд, сдавая назад, выворачивая руль туда-сюда, надолго загромождая шоссе. Светя фарами сквозь плотный дождь и туман, фвейцарские и французские машины терпеливо ждут, пока мы мучительно втискиваемся в очередной поворот.
               Вдоль дороги, по снегу – маркированная вешками тропа. По ней небольшими группами идут люди с рюкзаками: молодёжь студенческого возраста и люди постарше, все в ярких непромокаемых плащах – альпинисты подходят под свои маршруты. Как у нас по пятницам перед Планческими скалами, Монастырями или Индюком. Восходители всех стран одинаковы. Наши только пока одеваются не так красиво.
               Перевал Фурке, 2436. Говорят, в ясную погоду отсюда прекрасный и грандиозный вид на Альпы. 
               На спуске опять трудный серпантин над глубоким ущельем. Справа, совсем рядом, нависает огромный крутой ледопад, ниже его – колоссальная стена бараньих лбов, по ним грохочут водопады. Это исток реки Рона, которая впадает в Женевское озеро.
               Спуск закончился, дальше пока ровно. Проехали Рекенген, Рицен, и повернули на Лазану. Дождь прекратился, туман поредел.
               В долине, и высоко по её крутым склонам, среди скальных выходов яркая зелень виноградников. Они заботливо укрыты густой сетью – защита от прожорливых птиц. Вдоль шоссе низкорослые, но сплошь увешанные фруктами, шпалерные сады – собирать урожай легко и удобно.
              Миновали городок Мартини – здесь родина знаменитого вина.
             Прошли тоннель длиной 1800 метров.
             Стало уши закладывать – опять набираем высоту. Прошли перевал Форклау.
             …В 19-40, не останавливаясь, пересекли границу Франции. 
             Прошли перевал  Де Монте.
             Чуть приспустились, и опять вверх. И вот – Шамони. Мы у подножия Монблана. Как Эльбрус из Терскола, Монблан из Шамони не виден – его закрывают ближние горы. Но сейчас и их не видно в тумане.
             Поселились в маленькой гостиничке – комнаты многоместные, с двухъярусными койками, постельного белья нет, все ночуют в своих спальниках. Туалет и душ в коридоре. Вода и свет отключаются автоматически. Чтобы помыться и побриться, приходится вновь и вновь нажимать кнопки. Экономия, блин, европейская!  Преодолели её, залепив вдавленные кнопки скотчем.
             Готовимся к завтрашней встрече с Монбланом, собираем рюкзаки. На улице опять проливной дождь. Значит, наверху валит снег. Говорят, непогода длится уже неделю. Не стоило бы сейчас соваться на Монблан. Но у нас нет времени ждать, график экспедиции очень напряжённый. Провозились со снаряжением и продуктами до полтретьего ночи.
             …26 сентября. 8-00 – загружаем рюкзаки в автобус. Льёт дождь. У генерала возникли  проблемы со связью с Краснодаром, полковник Сергей Федюнин за полчаса разобрался в ситуации и восстановил связь.
             …К канатной дороге на пик Эгюий дю Миди (в массиве Монблана) прибыли в 13-30, загрузились в вагон – его грузоподъёмность пять тонн. Подъём в плотных тучах, ничего не видя вокруг. Крутизна и скорость подъёма фантастические – за шесть минут взлетели ко второй станции канатки на 2317. Перетащили рюкзаки со снаряжением, ледорубы и лыжные палки, кофры с видео и фотоаппаратурой в вагон следующей очереди канатки, и поехали ещё выше. Через пять минут выгрузились на вершине пика. Высота 3842. Плотная метель, снег сечёт, видимости нет. По заледенелому мостику над пропастью  перешли с одной вершины пика на другую. Сквозь метель смутно темнеют отвесно уходящие вниз скальные стены. Как строился мост, как строились на вершинах огромные комфортабельные  сооружения? Они  потрясают!
              Прошли по широкому коридору, вырубленному в скальном монолите, затем по ледяному тоннелю, и оказались вновь под пургой, на заснеженной площадке, ограждённой  поручнями с турникетом. Отсюда  час ходьбы по леднику до приюта «Космик», от которого, собственно, и начинается восхождение на Монблан. Видимости нет, и  сложность предстоящего пути оценить невозможно. Схемы или описания тоже не. И спросить не у кого.  
             …14-35. Едва шагнув за турникет, оказались на ледовом гребне, круто обрывающемся в обе стороны: падать, на выбор, хоть  метров семьсот во Францию, хоть метров шестьсот в Италию. Мы легкомысленно обуты в кроссовки. Кофлаки и кошки в рюкзаках – не ожидали здесь трудностей, думали, что в Европе все подходы к приютам благоустроены и беспроблемны.
             Осторожненько достали из рюкзаков верёвки. Закрепили их ледобурами  на опасной крутизне, и пошли дальше. До выположения, где можно стоять, не опасаясь улететь, провесили по гребню сто пятьдесят метров перил. А пурга метёт, и нефига не видно вокруг, и непонятно, куда дальше идти.
             В 15-20 генерал  отправил «барсов» Кадошникова, Александрова и Прилепу в разведку.
             Пурга быстро замела их следы в глубоком снегу. Ожидая возвращения разведчиков, развернулись спинами к ветру, укрываясь от секущего снега. Одежда начинает покрываться коркой льда. Сильно мёрзнем – активно двигаться нельзя, собраться всем вместе и друг к другу прижаться нельзя – везде вокруг под свежим снегом ледовые трещины.      
            …15-45. Разведчики вернулись и доложили, что в тумане попали на  крутой, мощный ледопад – дорогу к приюту найти не удалось.
             - Будем возвращаться, - сказал генерал.
             Развернулись и полезли сквозь метель по знакомому узкому, крутому гребню обратно. 
             …16-40. Выбрались на площадку за турникетом, укрылись от пурги в ледяном тоннеле, приходим в себя. Мимо прошли трое британцев в связке, в кошках, позвякивая ледобурами и карабинами – сказали, что от выположения, где мы ожидали разведку, до приюта «Космик», самое большее, полчаса ходьбы, но нужно знать проход по леднику. Рядом двое чехов готовятся идти к приюту следом за англичанами – оделись и обулись в полный высотный штурмовой комплект, пристегнули кошки, связались. Тоже делают теперь и наши альпинисты – те, кого Агафонов выбрал для штурма вершины. Сам он, несколько его курсантов и офицеров, а вместе с ними и мы с Гончаровым, возвращаемся в Шамони.
             …Спустились, добрались под дождём до своей гостиницы, разместились в номерах. Грустный ужин.
             …22-30. Радиосвязь с верхом: наши ребята давно в приюте, добрались благополучно и устроились отлично. Стоимость ночлега одного человека 50 долларов. Все поражены комфортабельностью здания на леднике – это выдающееся сооружение, инженерное и строительное достижение мирового класса.
              27 сентября. Мы в Шамони проснулись, едва начало светать. А восходители уже почти час работают вверх, пытаются пробиться сквозь метель к вершине Монблана. Рацию не выключаем –  постоянно слушаем переговоры между связками. Снег на склоне глубокий и рыхлый, очень высока лавинная опасность, видимости нет, очень сильный порывистый ветер, очень холодно, ледник крутой и сильно разорванный, множество опасных трещин-ловушек, замаскированных рыхлым снегом.
             В Шамони дождь прекратился, но не прекращается сильный ветер. Монблан в чёрных тучах – там продолжается  метель.
             Генерал неотрывно у рации, а нас отправил погулять по Франции. В центре Шамони поклонились бронзовым первовосходителям на Монблан – Паккару и Соссюру. Постояли у дома великого Мориса Эрцога – первого в мире восходителя на восьмитысячник. Прошлись по улицам, познакомились со здешними ценами: бокал пива стоит 23 франка, билет в музей альпинизма – 15 франков, посещение туалета 3 франка, а франк стоит 5 рублей. Побывали в художественных салонах – профессиональный уровень ниже краснодарского «Арбата». Но акварелька, размером в ладонь, стоит 800 франков. А живопись маслом на холсте такого размера, какой я дома продаю за 5 - 7 тысяч рублей, здесь стоит 10 тысяч франков.
              Через городок протекает чистая горная речка, на её каменных берегах стерильная чистота, и везде яркие цветы, все дома в цветах.
              Скоро вернулись в гостиницу, к рации – волнуемся за ребят наверху.
              Стало известно, что в районе вершины Монблана терпят бедствие шестеро испанских восходителей. Им пытаются помочь французские спасатели. И наши альпинисты пробиваются к ним.  Но пурга не ослабевает, и  видимости нет.
             …Спасслужба сообщила, что испанцы погибли – замёрзли, спасти их не удалось. А спасатели так вымотались, что теперь сами нуждаются в помощи. Наши ребята, вместе с инструкторами Школы горных гидов Франции, помогают усталым и обмороженным спасателям спуститься к приюту «Космик».
              ...Радио Франции объявило, что Монблан закрыт для восхождений, всвязи с экстремальными  погодными условиями.
              28 сентября. Всю ночь за окнами гостиницы дождь со снегом.  
              В 9-00 Кадошников, Александров и Прилепа сверху доложили, что склоны перегружены свежим рыхлым снегом, пурга намела на всех гребнях снежные карнизы, каждый шаг лавиноопасен. Утром, во время короткого затишья, тела погибших испанцев снял с Монблана спасательный вертолёт. Сейчас опять начался снегопад, метель усиливается, с приюта вверх никого не выпускают, всем приказано возвращаться в Шамони.
              - Ждём вас, - сказал Агафонов, - будьте аккуратнее на спуске!
              …На острой крутизне ледового гребня ветер достигает силы урагана. Курсант КЮИ Нина Аристова – дочь «снежного барса», восходителя на Макалу Ивана Аристова – девушка изящная и лёгонькая, чтоб не сдуло, ползёт по гребню на коленках. Для страховки задействованы верёвки все – что у кого есть. Альпинисты разных стран, разных национальностей  работают  одной командой…
              …14-10. Старший лейтенант Кузнецов доложил генералу, что они подходят к верхней станции канатки на вершине Эгюий дю Миди, «барсы» помогают отставшим,  всё впорядке.
              …15-00.  Альпинисты на земле – измученные, обледенелые вырвались из снежного шторма.
              Вот так «невысокий» Монблан!
              Горы учат скромности…  
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      
	…Зимой тренировочные сборы на Эльбрусе – восхождения на вершину по бутылочному зимнему льду сквозь ветер, пургу и арктическую стужу. «Трудно в ученьи – легко в бою!» – говорил Суворов.
              На Эльбрусской медико-биологической станции Международного центра астрономических и медико-экологических исследований, под руководством доктора медицинских наук, профессора Павла Васильевича Белошицкого, прошли тщательное медицинское обследование, испытания в барокамере, тесты на ситуативные изменения и на переохлаждение.
              С нами легендарный Сергей Бершов, участник первой советской гималайской экспедиции  на Эверест в 1982-м, прошедшей сложнейший маршрут по контрфорсу Юго-Западной стены, до сих пор не повторённый никем. Вместе с Михаилом Туркевичем, Бершов тогда совершил первое ночное восхождение на Эверест. А после этого, идя вниз, они спасли двоих товарищей по экспедиции – помогли спуститься в базовый лагерь предельно усталому Владимиру Балыбердину и обессилевшему, обмороженному Эдуарду Мысловскому – первым советским восходителям на высочайшую вершину Земли. Потом Сергей Бершов участовал в победной экспедиции на Канченджангу, потом в первой украинской национальной гималайской экспедиции на Манаслу, руководил первопрохождением сложнейших стен Лхоцзе и Аннапурны... У него десять восхождений на шесть вершин-восьмитысячников. В прошлом году он, в составе украинской экспедиции, штурмовал Эверест с севера, со стороны Тибета, по маршруту, которым сейчас наша экспедиция планирует подъём на Эверест. Украинская экспедиция закончилась трагически: один восходитель погиб, другой сильно обморозился. Были сложные спасработы, и Сергей остался без горы. Я и Витя Буйленко познакомились с ним на Памире под пиком Ленина ещё в 1980-м. Наши «барсы» тоже с ним хорошо знакомы. И Сергей Бершов включён в состав нашей предстоящей экспедиции на Эверест в качестве консультанта. 
              По его рекомендации в состав экспедиции вошёл ещё один харьковчанин – профессиональный врач-травматолог, опытный альпинист, восходитель на восьмитысячник  Чо-Ойю Алексей Боков. В помощь нашему Андрею Александрову. Как и в первой кубанской гималайской экспедиции на Макалу,  восходителей на Эвересте будут опекать два доктора.

       …И вот – весна 2000 года. В ночь с 25 на 26 марта, в 01-25, руководимая генералом Агафоновым, вторая кубанская альпинистская гималайская экспедиция вылетела из Москвы в Непал. Цель – высочайшая гора планеты Эверест (8848) - она же Чомолунгма, она же Сагарматха.
       
	…Утром, в 7-40 по Москве, Эдуард Гончаров продекламировал: - Мы в Дели прилетели!
               В столице Индии приземлились для заправки самолёта и смены экипажа. В зале для транзитных пассажиров делийского аэропорта имени Индиры Ганди запомнились полицейские в чалмах… комары… и скульптуры из дерева и бронзы: в традиционном национальном стиле, и авангардные – все одинаково талантливые, замечательные...
              Но особенно запомнилась неожиданная встреча с нашим болгарским другом Дойчином Василовым. Он летит в Непал, чтобы участвовать  в международной экспедиции на Лхоцзе (8511). В прошлом году, вместе с нашей любимицей Кариной Сыловой, он взошёл на Шиша-Пангму (8013). Карина стала второй болгарской женщиной, взошедшей на восьмитысячник.
              - Дойчин, передай ей привет от краснодарцев из Индии!
	Дойчин, как и мы, рад встрече, говорит с широкой улыбкой: - Вы, ребята, высший класс! Нашу экспедицию на Макалу вспоминаю с удовольствием. С вами хорошо, душевно. Вы дружные. Поэтому вы победная команда!
	Обнялись на прощание, пожелали удачи друг другу и – по самолётам.

              В экспедиции на Макалу в 98-м мы летели в Катманду с посадкой в аэропорту Шарджи в Арабских Эмиратах. В полёте были 12 часов. Сейчас летим через Дели, и полёт продлится 9 часов. Пассажиров в самолёте, наверное, человек двести. Полтора десятка из них альпинисты – все знакомы. Остальные – богатые российские туристы-экскурсанты, летят в Непал за экзотикой. Большинство – дамы и   барышни, все непрерывно курят, и постоянно выпивают-закусывают.
              Хорошо кормят и поят в небе – вкусно, обильно и часто!  
              Прямо в небе узнали, что наша экспедиция увеличилась – в состав альпинистской команды добавились, летящие с нами одним рейсом, Николай Захаров из Красноярска и Борис Седусов из Перми – давние знакомые Аристова и Бершова. Они летели в Непал сами по себе, рассчитывая присоединиться к какой-нибудь экспедиции на Эверест. И вот, с согласия генерала Агафонова, присоединились к нам, сразу оплатив все расходы по своему участию. 
              Захаров и Седусов знаменитые, титулованные восходители, опытные высотники. У каждого за плечами по три восьмитысячника: Дхаулагири, Чо-Ойю, Шиша-Пангма.              
              На спуске с вершины Дхаулагири Седусов обморозился и ему ампутировали пальцы на обеих ногах. Позже он руководил экспедицией на Эверест, но она закончилась неудачей, взойти на вершину не удалось.
              Николай Захаров в составе красноярской команды, делавшей первопрохождение кулуара Северо-Восточной стены Эвереста, был уже в нескольких десятках метров от вершины, но одному из участников восхождения стало плохо и его пришлось спускать вниз. 
              У Седусова и Захарова личные счёты с Эверестом.
              Теперь в альпинистской команде экспедиции двенадцать восходителей. Кроме Седусова, Захарова, Бокова и Бершова, это краснодарцы Иван Аристов, Николай Кадошников и Андрей Александров, взошедшие на Макалу два года тому назад. Ещё Олег Кравченко и Володя Неделькин, из-за экстримальной ситуации немного не дошедшие тогда до вершины Макалу. И, впервые встречающиеся с Гималаями, Александр Фуколов и Андрей Якимов – «снежные барсы», восходившие на все советские семитысячники. И ещё – самый молодой в команде, двадцати восьми лет от роду, Олег Афанасьев. Он КМС по альпинизму, КМС по скалолазанию. Выше Эльбруса пока не поднимался. Но на Эльбрус бегает легко, без одышки, словно на шестнадцатый этаж.   
              В экспедиционной группе трекинга Юрий Агафонов, Александр Джеус, Виктор Буйленко, Александр Горбачевский, Эдуард Гончаров, Людмила Аристова, Татьяна Бершова и я. Вместе с альпинистами мы доберёмся до Эвереста, поможем восходителям установить и обжить базовый лагерь, а потом займётся сбором материалов о природе, ландшафте, культуре, истории Тибета, о быте, жизненном укладе и обычиях народа. Предстоит снять видеофильм о путешествии, создать фотоархив и живописную коллекцию впечатлений, собрать фактологический материал для будущей книги об экспедиции.
             …Через два часа после вылета из Дели, налюбовавшись, справа на Индийский океан, а слева на сверкающие ледниками вершины Гималаев, приземлились в столице королевства Непал. Разница по часовым поясам между Москвой и Катманду один час сорок пять минут. Все перевели свои часы вперёд, лишь Эдик Гончаров оставил на часах московское время, чтобы не путаться при передаче по спутниковому телефону репортажей в Краснодар.
             В аэропорту «Трибхуван» экспедицию встретил посол России в Непале Владимир Васильевич Иванов. Генерал подарил ему мою картину с изображением пика Макалу. Вторую картину, со священной непальской горой Мачапучаре, Иванов обещает передать в дар королю Непала Его Величеству господину Бирендре Бир Бикрам Шах Деву, сыну Махендры и внуку Трибхувана.
              Генерал Агафонов сел в белый посольский «мерседес» с российским флажком на капоте, а мы – в автобус наших друзей Игоря Кулешова и Кати Горышиной, уже не один год работающих в Непале, помогавших нам ещё в 98-м.
	Россия сегодня выбирает президента. И мы поехали в посольство к избирательным урнам.
              Вечером отпраздновали своё прибытие в Непал.
              А через день узнали, что Владимир Владимирович Путин с большим отрывом от своих конкурентов, стал российским президентом. 
              – Теперь анекдоты про Вовочку можно считать политическими – сказал кто-то.

              Катманду, как и прежде, грязный, нищий и великолепный… многолюдный… оглушительно шумный… весёлый и дружелюбный. Но огорчило, что реже стало слышно прекрасное слово  «Намастэ!». Чаще теперь звучит безликое  «Хеллоу!» И меньше молитвенных флагов над крышами домов.
	В столице Непала нам предстоит провести почти неделю, докупая продукты, снаряжение и оборудование для базового лагеря. И всё это ещё предстоит компактно упаковать в баулы и полиэтиленовые бочки для предстоящей транспортировки в грузовиках и на яках по Непалу и Тибету.
              Поселились в пятиэтажной гостинице «Тибет Холидэй» (тибетские каникулы), это рядом с Королевским дворцом, недалеко от дворца живой богини Кумари, в районе Тамел, специально выделенном в центре Катманду для иностранных туристов, приносящих в бюджет Непала основной доход.
              На высоких деревьях вокруг Королевского дворца гнездятся цапли. Рядом, повиснув на сухих ветках вниз головой, спят гигантские летучие мыши – размах крыльев не меньше метра. Когда ночью они низко носятся над городскими улицами, ощущение жутковатое.
              Я в номере с Гончаровым. С ним мне всегда интересно и приятно. Эдик замечательный человек. Я как-то уже писал, что он умён, ироничен, заботлив, силён, вынослив, смел,  решителен и уверен в себе. Он знает всё обо всём. А если чего не знает, все равно думает, что знает. И потому все вокруг думают, что он знает всё обо всём. В нашей весёлой компании он очень важный, незаменимый человек. Гончаров уже прадедушка, но молод душой и телом. Он верный, неизменный любитель женщин. И неистощимый их любимец.
              Номер семейный, с одной двуспальной кроватью. Решили, что на ней буду спать я, потому что просыпаюсь поздно. А Эдик всегда встаёт ни свет, ни заря, потому будет спать на полу, чтобы утром не наступать на выступающие части моего тела.
              - Хорошо жить, когда лежишь. Когда лежишь, тогда живёшь! – сказал Гончаров, вытягиваясь на полу.
              Комната тёмная, электрическое освещение слабенькое, не то, что рисовать, даже дневник писать трудно. В полутора метрах за единственным окном глухая бетонная стена.
              - Ух, как классно! – восхитился, выглянув в окно, зашедший в гости Володя Неделькин – у вас номер с видом на Южную стену Лхоцзе!
              Пошли смотреть, как остальные устроились. У Джеуса с Кадошниковым тоже кровать семейная, но в полтора раза уже, чем у нас с Гончаровым. Все по этому поводу зубоскалят. 
              На балконах и на крыше гостиницы огромное множество ярких цветов, как  в городах Европы. Вот бы у нас в Краснодаре так, как у них! 
              В Катманду систематически отключается электричество. Прямо-таки по нашей системе «Веер». Потому в гостинице на лестничных ступенях, в коридорах на полу перед дверью каждого номера, на тумбочках возле кроватей стоят свечи. Плохо, когда в темноте не находишь спички.
              Вода из гостиничных кранов течёт каштанового цвета – чтобы почистить зубы, купили в ресторане минералку. 
              И тут у нас в ванной прорвало трубу. Эдуард побежал к администратору, вода хлещет, я её собирал, пока не догадался перекрыть кран. Прибежали непальцы, пощебетали о чём-то и ушли. Сидим в темноте, глядя на огонёк свечи, и молча курим. Очень хочется в Краснодар.
              …Позвали нас на ужин. После еды здесь всегда подают на тарелочке зубочистки и зёрнышки тмина. 
              - А зачем это нам каждый раз зёрна тмина дают жевать? – полюбопытствовал Володя Неделькин.
              - Чтобы, когда в храме ты будешь целовать Будду, его не стошнило – пояснил Коля Кадошников. 
              …Когда мы с ужина вернулись, оказалось, что прорванная труба восстановлена, вода вычерпана, порядок наведён. Оказалось, что непальцы не смели работать при нас. Сэры мы, однако…
              …Почему-то сегодня не смогли получить на таможне свой багаж. А там носки, трусы, майки, доллары, и всё для бритья… Постиранные носки и носовые платки не сохнут – здесь очень сильная влажность. А в базовом лагере будем изнывать от сухости воздуха…
 
              С утра в городе забастовка. Никто не работает, все митингуют. Погода помрачнела, посуровела, солнышко потухло. Кажется, дело к дождю. И дождь полил, и даже гром загремел. Но потом распогодилось. И забастовка закончилась. И мы пошли в кафе, попили чайку с булочками, а потом направились в аптеку. Возле аптеки встретили пятерых москвичек, летевших с нами в самолёте. Вернее, они нас зацепили. Постояли, потрепались, посмеялись. И девушки предложили вечером поужинать вместе…
              Но мы не такие! Безнравственному, аморальному, бездуховному и разрушительному  удовольствию веселья в очаровательной, но легкомысленной женской компании, мы, конечно, предпочли высоконравственную и духовно богатую, высокоинтеллектуальную и созидательную, верную, надёжную и вдумчивую, более интересную, полезную и приятную радость сурового мужского застолья! В аптеку мы шли не за тем, о чём подумали девочки. В Непале в аптеках свободно продаётся спирт в пузырьках по сто грамм, стоимостью 20 рупий. При расчете нужно знать, что 1 непальская рупия стоит 40 российских копеек. 1 рубль это 2,5 рупии. Непальский стограммовый пузырёк чистейшего медицинского девяностоградусного спирта стоит 8 наших рублей.
              Но рубль в Непале, по сравнению с 98-м, стал в четыре с лишним раза дешевле. А доллар, зараза, подорожал и стоит теперь 70 рупий.  
          
              …В шесть утра команда начала полуторачасовую зарядку.  Мы с Гончаровым выбрались из постелей к завтраку – в преклонном возрасте есть свои преимущества.
              …Восходители заполнили анкеты для Хронологии гималайских восхождений. И все отправились по делам – за застрявшим на таможне багажом, за продуктами, за оборудованием для базового лагеря, за недостающим снаряжением, за фото и видеосюжетами из жизни Катманду. 
              По всему Катманду огромные букеты цветущих, благоухающих деревьев.
              Город, очнувшись и восстановившись после вчерашней забастовки, зашумел и забурлил. Лихо гоняют на мотоциклах буддистские монахи в развивающихся бордовых одеяниях... Автоцистерна, ярко разрисованная картинками на буддистские сюжеты, громко рычит, толстым шлангом через распахнутое окно выкачивает из гостиничного туалета его содержимое – туалеты в столице королевства уже есть, но канализации пока нет. Над мусорными кучами священные коровы меланхолично непрерывно жуют и периодически встряхивают рогатыми головами, разрывая зубами полиэтиленовые пакеты с пищевыми отходами… Собаки ссорятся с обезьянами и между собой… Петухи хлопают крыльями, орут пронзительно… Кричат рикши и торговцы, зазывая клиентов… Звенят велосипеды, непрерывно сигналят автомобили, трещат мотоциклы и электрогенераторы…
               По тротуарам ходить тесно, шагать некуда – продавцы сидят друг к другу вплотную, стоят впритык... Столько всякой красивой, интересной, старинной и современной экзотической  фигни продаётся!
              А вокруг пагоды… на каждом перекрёстке храмы, дворцы… на каждом шагу древние скульптуры  богов и мифических чудовищ... на фронтонах великолепная резьба по дереву и камню… замечательные декоративные произведения из металла...  При безусловном стилевом единстве, многочисленные и повсеместные пагоды, храмы и дворцы поражают пластическим разнообразием и неповторимостью декора. Всё вокруг очень красиво, ярко, красочно – готовая живопись! Но этюдник, краски, кисти, бумага и холсты где-то в одном из двух моих рюкзаков в багаже, который мы пока не можем получить. 
             …Решили купить гитару и отправились на поиски. Весь город обошли, лишь в одном музыкальном магазинчике на дальней окраине нашли инструмент. Гитара, изготовленная в Индии, в городе Калькутта на берегу Ганга, яркого зелёного цвета.
              Агафонов покупку одобрил: – Отличная гитара, на крокодила похожа!
              …Обедать отправились в ресторанчик под названием «Зелёная жизнь». Идя по залу, любознательно верчу головой по сторонам. И ненароком зацепил глиняный горшок с цветком, опрокинул его и разгрохал вдребезги.  Напрягся, готовясь к неизбежному скандалу. И с тоской полез в карман за валютой, чтобы заплатить штраф. Но мы не в России. Подошёл метрдотель, и Андрей Александров перевёл то, что было сказано по-английски с вежливой улыбкой. У нас просят извинения, что в их ресторане произошло такое недоразумение, черепки от горшка и рассыпанную землю сейчас уберут, а мы можем спокойно выбирать столик и делать заказ. Они надеются, что нам здесь понравится, и мы придём сюда ещё не раз.
               Для восстановления своего душевного равновесия и возмещения друзьям морального ущерба,  заказал по бутылке пива каждому. И сам выпил две, так как Гончаров пива не пьёт – есть у него такой недостаток. Или достоинство… 
               …Генерал Агафонов и начальник Непальского агентства Аэрофлота Соколов, на таможне ведут интенсивные переговоры, но пока мы не можем получить свой багаж.

               …Эдик решил отснять на видео, как наши альпинисты делают зарядку. Происходит это каждое утро возле храма Сваямпхунатх. Чтобы выбрать точку для съёмки, отправились туда пораньше. Город непривычно пуст и тих. Изо рта пар – от утренней прохлады и неимоверной здешней влажности. Как и днём, очень душно, ночь не избавила город от загазованности.
               Чем ближе к храму, тем больше обезьян: скачут по деревьям, бегают по крышам пагод, лазят по стенам домов, висят на карнизах и балконах, раскачиваются на флагах.
               По крутой лестнице в 365 высоких ступеней взошли на площадку с чортенами, молельными барабанами и колоколами перед храмом, у основания ступы, как раз к началу богослужения. Необычная, странная музыка: хриплые гортанные трубы, глухие гулкие барабаны, пронзительно звонкие литавры, низкий и густой, объёмный, вибрирующий гул колоколов, ритмичное пение… 
               Обезьяны акробатят на гирляндах трепещущих молельных флажков. Далеко внизу Катманду в розовой рассветной дымке.  
               …Прибежали наши ребята, начали делать зарядку – демонстрируют чудеса силы, выносливости, пластичности, ловкости и чувства равновесия. Куда там обезьянам!
               …По пути в гостиницу, свернули к новому, строящемуся храму. У подножья широкой лестницы, поднимающейся на высокий холм к ступе, грустно сидит в позе лотоса огромный бетонный Будда, ещё не раскрашенный. По периметру храма в специальной нише тысячи бронзовых молельных барабанов. Долго шли по кругу, вращая их, прося успеха в предстоящем восхождении на Вершину Мира.
               Потом долго безуспешно искали, но всё-таки нашли и купили термосы – стальные, хоть без тифлона, но великолепные и дорогущие. И ещё купили запасные струны к гитаре, и запасные лампочки к фонарикам, и провода, и лампочки для освещения базового лагеря.
               …У Ивана и Людмилы Аристовых сегодня 20-летний юбилей супружества. Праздничный стол  заказан в ресторане гостиницы «Шерпа Гест Хауз», в которой мы жили в Катманду во время экспедиции на Макалу. У непальцев потрясающая память на события, на имена и лица – нас здесь узнали: «О, рашен экспедишин, Краснодар, Макалу! Чикен ноу чили!» – со смехом. Это по-русски значит – цыплёнок без перца. Так мы говорили официантам два года тому назад, когда поняли, что аппетитные на вид непальские блюда почти несъедобны из-за обилия жгучего перца.
               У меня поздравление для юбиляров сграфоманилось:
                                            
                                                         С юбилеем, дорогие друзья!
                                                         Ваше счастье пускай не кончается!
                                                         Пусть вас радуют дети всегда,
                                                         И горы пред вами склоняются!
                                                         Пусть по жизни ведут вас вперёд и вверх
                                                         Уверенность и удача!
                                                         Громкой радости вам и большой любви!
                                                         Никогда – даже тихого плача! 

              Читать невозможно. Но как тост, это вызвало восторг...
             
               …На следующий день – день рождения Лёши Бокова. Словно в подарок – разрешилась проблема с нашим багажом. Непальские чиновники пытались оформить его, как ввозимый в страну товар, а мы эти несколько тонн груза называем личными вещами, чтобы не платить бешеные деньги за растоможку. В конце концов, багаж оформили как транзитный груз, каковым он и является по существу, ведь мы едем  в Тибет. Но, значит, багаж должен быть опечатан, помещён в грузовые контейнеры и отправлен в Китай, провинцией которого Тибет является. А в багаже баулы,  необходимые для упаковки снаряжения и продуктов, которые мы закупаем в Непале. Да и невозможно долго жить только в том, что было одето в дорогу ещё дома, и что прилетело самолётом в ручной клади! Уже выглядим неприлично... Но в день рождения Бокова наконец-то получили доступ к своему багажу. Слава генералу российской милиции Агафонову – ему удалось-таки уговорить местных чиновников обойти закон!
              Поздравляя Алексея, пьём извлечённую из багажа водку «Эверест» с эмблемой Краснодарского юридического института МВД РФ и надписью на этикетке – «Для сильных духом!»  
              Перед высотными экспедициями водка употребляется для ускорения процесса акклиматизации. Ну и как профилактическое средство против амёбы и лямблиоза. До полпервого ночи проводим праздничное профилактическое мероприятие. Едим арбузы, мандарины, апельсины, виноград, бананы, ананасы, папайю, манго…и ещё что-то незнакомое… такое же красивое, ароматное… и абсолютно безвкусное! 

             Утром на плоской крыше гостиницы, среди разнообразно красивых керамических кашпо с цветами и деревьями, торжественное построение – поздравили с днём рождения Серёжу Бершова. Потом зарядка и двенадцатикилометровый кросс…
             …Весь день доделывание недоделанных дел, тщательная упаковка грузов, докупка разной недостающей важной мелочи. Эдик Гончаров купил себе Кама Сутру – на немецком языке. Но с картинками. Завтра в 5-00 отъезд из Катманду в сторону китайской границы. Агафонов поручил мне обеспечить сохранность, при транспортировке, 60-кратной экспедиционной подзорной трубы.
             …В 19-00 за нашим багажом пришёл автобус. Огромный! Из-за узости улочек в Тамеле, подъехать к гостинице не смог. Все бесчисленные тяжеленные грузы подвозим к нему на такси и рикшах. Общий вес экспедиционного груза составляет более шести тонн. Помогают грузиться наши новые друзья –вертолётчики и дипкурьеры российского посольства.
             В 21-00 расселись в ресторане за накрытым Бершовым праздничным столом.
             А в 23-00 мы уже в постелях – банкет, из-за завтрашнего раннего отъезда, был коротким. Но изобильным – будет, что вспоминать в высотных лагерях на Эвересте! От ресторана к гостинице шли, обнявшись, распевая песни, кайфуя от окружающей экзотики, красоты и симпатии друг к другу. Кто-то сказал: «Сердечно посидели!» 
             Когда Аристов объявил, что завтра зарядки не будет, Коля Кадошников зарыдал, а Шура Фуколов заявил сурово: «Ваня, будешь должен!»
             
             Ранним утром 1 апреля  выехали в сторону границы с Китаем. Золотой, ещё не ослепляющий, диск солнца плавно всплыл на подёрнутое мутной дымкой холодное небо. Солнце разгорается, и постепенно небо раскаляется. 
             На береговых камнях у пенной реки – белые цапли. Вдоль дороги, вперемежку – кактусы, фикусы, банановые, сосновые и бамбуковые рощи, ухоженные поля, огороды с идеальными грядками. Часто на деревьях большущими ахапками уложено сено. Это оно хранится так, чтобы вольногуляющие священные коровы раньше времени не сожрали. 
             … Дорога всё круче, но старенький автобус фирмы «Мерседес» пока успешно с ней справляется.
              На склонах террасные поля, возделывание которых требует неимоверного труда. Тщательно обработан и засажен каждый метр земли. А рядом горы мусора. Почему, при таком трудолюбии, все здешние сёла такие грязные? Здешняя бытовая безалаберная неряшливость сродни той, что часто видим в России.  Сами себя не уважаем, привыкли жить в грязи. Непальцы на россиян похожи – работать умеют, но делают лишь то, что жизненно необходимо, без чего не обойтись. А если можно обойтись, то можно и не делать…
              В зависимости от высоты над уровнем моря, словно меняются  времена года – внизу уже идёт уборка урожая, а выше пшеница ещё зелёная, картошка ещё только цветёт.
              Все непальские автобусы и огромные тупоносые грузовики ярко разрисованы изображениями на сюжеты из жизни Будды и украшены, как цирковые слоны, лентами, цветными флажками, плюмажами, букетами, венками и гирляндами из цветов. Много изображений «Всевидящих Глаз Будды». И везде свастики – древний индуистский и буддистский символ бесконечности круговорота жизни.
              На непальских дорогах движение левостороннее – с непривычки кажется, что встречная машина вылетела на нашу полосу, сейчас столкнёмся!
	Непальцы ездят не только внутри автобусов, но и снаружи, десятками усевшись поверх своего багажа на крыше, свесив ноги вдоль окон. Мы едем в салоне, надев на лица противопыльные маски, а весёлые непальцы сверкают улыбками сквозь густую пыль с крыш встречных автобусов. 
	…Чем выше в Гималаи, тем дорога красивее. И опаснее. Под нами и над нами – тысячеметровые отвесные скалы с  грандиозными каскадами водопадов. Река, вдоль которой едем, зовётся Сенго-Си. Она течёт из Тибета, пересекая Гималайский хребет. Он не является водораздельным, реки текут не с него, а сквозь него, прорезая, протачивая глубоченные каньоны. На бесконечной скальной стене карниз – пыльная, узкая, тряская, извилистая дорога со следами камнепадов и оползней. Её край укреплён подпорными стенками из камней, обвязанных металлической сеткой. Разъезжаться со встречным транспортом трудно, и страшно – жуткая пропасть рядом с колёсами. На некоторых поворотах установлены молельные флаги – на удачу. 
              Кроме водителя в автобусе ещё трое молодых ребят, его помощников. Они часто на ходу выскакивают наружу, чтобы корректировать действия шофёра на трудных участках, когда нужно разъезжаться со встречными машинами. Из-за густой пыли дорогу почти не видно. Периодически проезжают огромные машины-цистерны и поливают дорожную пыль водой.
       …Утомительный стодесятикилометровый путь до городка Кодари на китайской границе занял почти весь день. По альтиметру, в часах Коли Захарова, высота 1710. На крутых склонах высоко над домами лежит снег. Впереди «Мост дружбы» из Непала в Китай. Перед ним и за ним столпотворение машин и людей – это единственная дорога через Гималаи, связывающая Китай с Непалом и, через него, с Индией.
        Трудное долгое маневрирование. Глотаем густые выхлопы многих десятков дизельных моторов. Духота. Жара. Пыль. Грязь. Заполняем по-английски выездные карты, как всегда бестолково списывая друг у друга ответы на вопросы. В ожидании прибытия багажа, наблюдаем, как прямо под открытым небом на улице, рядом с пограничным пунктом паспортного контроля, местный чемпион обыгрывает на бильярде всех подряд. Потом любуемся, как Коля Кадошников обыгрывает его. 
       Маленькие чумазые девочки с крохотными, ещё более чумазыми, сестричками и братцами, привязанными на спине, выпрашивают деньги...
              Наконец пришёл наш многострадальный багаж. Перегружаем свои мешки, коробки, рюкзаки, бочки и баулы из автобуса в два грузовика, на которые оформлены документы для проезда через границу. Многие грузы изувечены – плохо мы их упаковали.   
       …Четыре часа  дожидались своей очереди, наконец, машины переехали по мосту пограничную реку. Следом мы прошли пешком, и оказались в Тибете. Сразу за «Мостом дружбы» к непальскому времени добавились два часа пятнадцать минут китайского. Интересно, что в Китае нет часовых поясов – на всей территории огромной страны единое время – когда бы ни всходило солнце, трудовой день по всей стране начинается одновременно.
              От непальского Кодари до китайского Зангму всего полтора десятка километров. Забрались в грузовики поверх багажа, поехали. Здешние водители люди уникальные – в Непале движение левостороннее, а в Китае, как у нас в России,  правостороннее – нужно мгновенно перестроиться.
             …Жуткая дорога по крутому серпантину над краем пропасти. Автомобили елё ползут. А вскоре совсем остановились – участок дороги впереди, на очередном повороте, оказался непроезжим. Пришлось весь багаж выгружать и  перетаскивать в рюкзаках по крутой каменистой тропе на сто с лишним метров вверх по вертикали – к  следующему витку дороги. Промучились до темноты под холодным дождём. Промёрзли, промокли.
       В храме на противоположном склоне ущелья началась служба: барабаны бьют гулко, ритмично – в такт пульсу…и низко, хрипло ревут огромные трубы-рагдонги, вызывая в теле и в душе мощный резонанс, рождая непривычное чувство общности, единства со всем окружающим. Словно из бесконечной вечности  слышится звук четырёхметровых культовых труб, словно зов из той жизни, в которой мы уже были и куда вернёмся, окончив свой земной путь...   
       Распрощавшись внизу тропы с непальскими автомобилями, вверху наняли китайские машины. Загрузили их горами своего багажа, обвязали альпинистскими верёвками, сами сверху устроились, держась за эти верёвки. Изнуряющая тряска по узкой крутой дороге над пропастью, теперь уже в беспросветной тьме. Дорога чуть душу из нас не вытрясла. В одном месте Саша Джеус не удержался, слетел с машины в темноту. Как не разбился, не поломался – удивительно!  Но понятно: он мастер спорта по мотокроссу – сумел сгруппироваться.
             …Засветились в ночи огни тибетского городка Зангму. Он расположен на высоте 2600 на крутом горном склоне, и огоньки светятся, как иллюминаторы огромного океанского пассажирского лайнера. При въезде в город непростое общение с китайскими пограничниками, проблемы с поисками в темноте паспортов. 
              …Ужин в грязной вонючей харчевне, где руки перед едой мыли по очереди все в одном тазике, который с трудом выпросили. Едим палочками, как пинцетами. Еда непривычная, но обильная и вкусная, без непальских несъедобных острых специй.
              Весь свой багаж сгрузили с машин и сложили в большую кучу у входа в гостиницу. Чтоб никто ночью не покусился на экспедиционное добро, экспедиционный повар Пасанг сверху на кучу улёгся в спальнике. А мы ночуем в гостинице – роскошной. Но воды нет.

              Из дневника:
              …Душ в  гостиничном номере не работает, но в любое время суток есть кипяток в большом китайском термосе, и рядом на блюдечке, пакетики с чаем. В городе везде грязь, пыль, строительный мусор и всенародная неряшливость, а в гостинице белоснежные покрывала и простыни, опрятные горничные-китаянки, красивые и невозмутимые, как китайские фарфоровые статуэтки.
              …2 апреля. В 4-00 поднялись и, загружая багаж в машины, к пяти часам проснулись. Утро пасмурное, ветреное, холодное. Ожидаем прибытия джипов. Городок Зангму очень красив. Он как бы завис на крутом склоне ущелья над глубокой пропастью, по дну которой с нескончаемым грохотом несётся через пороги бурная река. Грязные, симпатичные, весёлые молодые тибетки лезут под руки, путаются под ногами, заглядывают в лицо, мешая разбираться с грузами, и раздражая. Все они в кедах и спортивных трикотажных штанах, но в национальных кофтах и полосатых передниках, все с большими серебряными бляхами на поясах. На бляхах сложный, тонкий орнамент. На грязных руках драгоценные браслеты и перстни. На немытых шеях жемчужные бусы, ожерелья из бирюзы, кораллов и янтаря; в ушах золотые серьги.
              …Таможня неожиданно конфисковала большую полиэтиленовую бочку с копчёной колбасой, корейкой, салом, окороками, балыками и прочим высококалорийным продуктом,  необходимым для двухмесячной работы на высоте в Тибете. Объясняют тем, что ввоз копчёных  мясных продуктов в Китай  недавно запрещён. Неожиданный, сильный удар по работоспособности экспедиции!
              …12-10. Мы давно готовы в путь, но джипов нет. Ничего не понятно. Переводчик  с китайского, прикомандированный к нашей экспедиции, говорит на таком английском, который мы не понимаем. И никто из нас его уже не слушает, перестали на него внимание обращать. Кто-то из тибетцев сказал, а кто-то из наших перевёл, что джипы ждут нас на выезде из города. Народ полез в грузовики, начал рассаживаться поверх багажа, а несколько человек – Александров, Джеус, Гончаров, Боков, Горбачевский и я, кинув в кузов свои дорожные рюкзачки, отправились через город к джипам пешком. Грузовики сначала медленно ехали впереди, но в районе дорожных ремонтных работ, отстали от нас.
              …Идём и идём под палящим солнцем по пылище, уже начало надоедать. Вдруг, навстречу едут джипы. Как могли, поговорили с водилами, хотели сесть в машины, но они медленно покатили мимо –  вниз, навстречу грузовикам. Мы остались ждать. Опять с багажом ерунда получается – наши рюкзачки, приготовленные для езды,  будут перегружаться в джипы без нас, и  всё перепутается, и если в дороге что-то понадобится, ничего не найдёшь, как было вчера с паспортами.
             …Пока мы сомневались, что делать – бежать вниз или здесь дожидаться, джипы уже к нам снизу подъехали. В первом нет пассажиров. Гончаров, Боков, Горбачевский и я в него втиснулись и поехали. За нами идут остальные машины с ребятами и с грузами.
               Едва двинулись, застряли в грандиозной дорожной пробке. Узкая гравийка над глубоким обрывом забита огромными нагруженными грузовиками, едущими навстречу друг другу. Даже нашим юрким «тойотам» сквозь это скопище машин и людей не пробраться. Повлиять на ситуацию невозможно, безропотно дремлем в клубах сизого выхлопного дыма. Удивляет отсутствие скандалов, все водители невозмутимы и улыбчивы, дружелюбно пропускают друг друга. Но происходит всё страшно медленно.
               Наконец, с горем пополам, протиснулись сквозь пробку, и  помчались вперёд, навёрстывая время. Но лучше здесь не спешить – из-за плотной пыли от идущих впереди машин, ничего не видно. Наш джип пилотирует тибетец по имени Пензо – что-то тихонько напевает, и небрежно гонит машину так, словно едем не по гравийному серпантину над пропастью, при нулевой видимости, а по автобану на равнине. Наш страх ему не передаётся. Согласно учению индуизма и буддизма, смерть лишь звено в непрерывной цепи превращений-перерождений, и нет повода для страха. Но мы-то не буддисты!..
               Вдруг на дороге, прямо перед нашей машиной, возникла из пыльной завесы каменная глыба, размером с письменный стол. Вокруг валяются острые каменные осколки, ещё не раскатанные машинами – камнепад рухнул только что. Пензо успел затормозить в последний миг, сдал назад, подпрыгивая на камнях, объехал препятствие, и невозмутимо понёсся дальше сквозь непроглядную пыль. Что в наших руках, а что предопределено и неизменно? – Жизнь это всего лишь стечение обстоятельств, - констатировал Гончаров.   
              …Дорога трудная – разбитая,  очень крутая и узкая. Разъезжаться со встречными машинами мучительно трудно. Опять пропасть в нескольких сантиметрах от колёс - бездонная пропасть. Опять вверх и вниз от дороги уходят бесконечные отвесные скалы. Опять по скалам низвергаются  красивейшие многокаскадные водопады, вдоль них – радуги. 
              …Становится всё холоднее, пыли меньше, в верховьях боковых ущелий засверкали остроконечные снеговые вершины. В одном месте едем по снежной траншее со стенами высотой метров пять – след сошедшей на дорогу снежной лавины.       
              …15-30. Прибыли в посёлок Ниалам, высота 3735. Вокруг абсолютно голые, без деревца, без кустика, без травиночки, крутые осыпные склоны, вверху переходящие в скалы. Из-за скал высятся снеговые горы. Ветрено, но на солнце тепло. Солнце яркое ослепляет. Когда его закрывают облака, становится холодно. Кое-где, в затенённых местах ешё лежит снег, оставшийся с зимы. Стены всех  жилищ и хозяйственных построек, все глинобитные заборы облеплены лепёшками из навоза – когда они высохнут, их используют, как топливо – дрова в Тибете большой дефицит. 
              Приехали не все, нас здесь пока только двенадцать. Поселились в убогой гостиничке с почти отвесными скрипучими деревянными лестницами – в нетрезвом виде по ним лучше не ходить. Обед в ресторанчике напротив, тоже с убийственными лестницами. Но мы уверены в себе – давно привыкли к таким лестницам в альплагере «Безенги». Продегустировав все наименования местного пива, посетили общественный туалет во дворе гостиницы – по обеим сторонам от распахнутой двери, на каменной стене намалёваны большие красные свастики. Здесь уж точно вечный круговорот жизни... 
             …У женщин Ниалама, практически у каждой, на правой руке браслет из продольно распиленной морской раковины. На левой руке обязательно несколько браслетов из золота и серебра, кораллов и бирюзы. Обязательны золотые перстни и серьги, жемчужные, коралловые, бирюзовые, лазуритовые бусы, и серебряные украшения на поясах.
              Мужчины одеты в европейские обноски, волосы заплетены в косы и уложены вокруг головы, в них вплетены красные тряпочки... На грязных руках перстни с камнями, кольца и браслеты. На поясах ножи в  серебряных ножнах, инкрустированных самоцветами.
             …Отставшие машины не появляются, и начинает нарастать беспокойство. Особенно волнуемся за тех, кто едет в кабинах грузовиков с багажом. Если что-то случится на этой сумасшедшей дороге, как они справятся с разгрузкой, переноской грузов? А с Александровым и Джеусом вообще непонятки – утром они шли с нами но, когда мы садились в джип, они были где-то впереди за поворотом и мы думали, что догоним их и подберём по пути. Но мы их не встретили. Неужели что-то случилось?
             …17-30. Джипов с людьми и машин с грузом всё ещё нет, волнуемся всё сильнее.
             …В 18 часов пошёл дождь, потом он перешёл в снег, и подморозило. А мы в маечках, все наши  вещи в рюкзаках где-то ещё едут. Сидим в комнате втроём: Гончаров, Боков и я, завернувшись в гостиничные одеяла. Эдик вслух читает Левитанского.                     
             …18-40 –пришли машины! Мы скатились по отвесным лестницам, радостные выскочили на улицу и сразу получили втык от генерала. Непонятно, за что. 
             Оказывается, утром были какие-то распоряжения гида Момо, их с китайского на английский озвучил наш бездарный переводчик, но  они адресовались группе трекинга, потому никто из восходителей их не воспринял, а мы – ни Гончаров, ни Горбачевский, ни я – ничего не понимаем по-английски. Оказывается, трекинговая группа должна была ехать в других джипах, отдельно от команды восходителей. Мы считали, что потерялись Александров и Джеус, а генерал, Джеус и Александров  считали, что потерялись Гончаров, Горбачевский и я. Неразбериха  получилась  изрядная.
               Не по нашей с Эдиком вине, но досталось нам: второго числа генерал Агафонов всыпал нам  по первое число.
              Оказалось, что и поселились мы не в ту гостиницу, и обедать должны были не с альпинистами, а отдельно, и вообще, альпинистская команда и группа трекинга – две большие разницы, и обслуживаются разными турфирмами...
             И Буйленко отправил Бокова к альпинистам, а  нас с Гончаровым повёл туда, где трекингисты должны на ночлег устроиться. При этом выяснилось, что Аристову и Бершову генерал разрешил-таки поселиться с жёнами. А вот Сашу Горбачевского оставил ночевать с командой. Вобщем, ситуация меняется постоянно и прогнозировать её невозможно, в любой миг могут поступить самые неожиданные распоряжения. Потому следует прекратить любые самостоятельные дейстия, несанкционированные руководством. И нужно постоянно находиться возле начальника экспедиции и начальника штаба, чтобы всегда быть в курсе всех планов и событий, точно знать ситуацию, и не пропускать приказов.
            …Лишь в девятом часу, уже в морозной темноте, пришли грузовики с экспедиционным багажом. На них приехали Кадошников и Неделькин, конечно, в одних  маечках. Аристов унюхал в багаже запах керосина, и пришлось машину разгрузить. И точно, протекли две канистры, и оказались они, конечно, на самом дне. Привели их в порядок, загрузили весь багаж обратно, в процессе погрузочно-разгрузочных работ отыскали свои рюкзаки, наконец-то утеплились. 
              …В десять вечера Агафонов переселил Горбачевского, Гончарова и меня в  номер, расположенный рядом с ним, и пригласил отметить благополучное завершение сегодняшнего сумбурного дня. Видимо, он тоже решил, что спокойнее будет  нам находиться около него.              
              В нашем номере все курящие. Люда Аристова с Таней Бершовой заходят к нам в гости, закрыв лица противопыльными масками. Объясняем бестолковым дамам, что это мы приучаем свои организмы к высотной кислородной недостаточности…
              У Татьяны подробная карта Тибета, по ней определили, что проехали сегодня тридцать пять километров. На завтра запланирована днёвка и акклиматизационное восхождение…»
 
              Утром в гостиничном номере изо рта идёт пар. На улице лужи под коркой льда. Восхождение начали от буддистского молельного домика рядом с гостиницей. 
              Обходя снежники, поднимаемся по довольно крутому глинисто-осыпному склону с выходами разрушенных скал. Чем выше, тем сильнее и пронзительнее ветер. И грандиознее панорама – всё выше дыбятся из-за окружающих скалистых гор, огромные,  полностью заснеженные, остроконечные вершины с ледниками. 
              Вот уже крохотные домики посёлка видятся далеко-далеко внизу, меж ними тоненькая ниточка дороги, теряющаяся в мутной дымке на востоке. 
              Идётся нелегко, но с удовольствием – соскучились по работе вверх. Набрали, примерно, метров шестьсот высоты. Очень сильный ветер на гребне подарил замечательное чувство – если широко расставить ноги, развести в стороны руки, закрыть глаза и навалиться грудью на плотный поток ветра, то его шум и давление, создают реальное ощущение быстрого полёта...  
              
              Переночевав ещё раз в Ниаламе, 4 апреля поехали дальше. Перед нами открылось знаменитое Тибетское нагорье – бескрайняя, суровая, каменистая пустыня на высоте около пяти тысяч метров, с  бесснежными скально-осыпными хребтами, высотой до семи километров. Климат суровый, холодный даже летом,  с постоянными пыльными бурями. Земля малоплодородная, растительность скудная, и жизнь здесь тоже скудная, очень трудная. Но без привычной для нас суеты, шума и гама. Здесь безлюдно, уединённо. Здешняя жизнь требует неприхотливости и самоуглублённости. И учит радоваться самому факту жизни. Эта жизнь воспитывает терпение и способствует сосредоточенности, рождающей мудрецов, философов и поэтов.
                                                                         О, если б я мог умереть
                                                                         В этом уединении,
                                                                         Я был бы доволен
                                                                         Своею судьбой…

               Это стихи тибетского поэта, монаха-отшельника Миларэпы, написанные в одиннадцатом веке.
               Мы побывали в монастыре, в котором почти тысячу лет хранится отпечатавшийся в камне след  стопы Миларэпы. Монастырь недалеко от дороги, ниже её по склону, маленький – альпинисты его не заметили, проскочили мимо. И мы проехали бы, но гид Момо привлёк внимание Агафонова к этому буддистскому монастырю, и мы остановились, к нему спустились, и памяти поэта поклонились, и за успех восхождения на Эверест помолились. Настоятель монастыря, лама высокого посвящения – высокий атлет в красивых дымчатых очках, с умным, интеллигентным, энергичным лицом, похож на нашего Эдуарда Гончарова, только вдвое моложе. И, наверняка, тоже имеет склонность к стихосложению. 
               Монастырь красив и, при абсолютном отсутствии роскоши, великолепен. Он гармоничен и внутри себя, и во внешних пропорциях и украшениях. В его декоративном оформлении, как при оформлении экстерьеров любых, хоть культовых, хоть жилых тибетских строений, использованы три цвета: белый и чёрный – как символ аскетизма тела, и огненно-красный – как символ торжества духа, величайшей мощи и высоты духовной устремлённости. Тело и дух взаимосвязаны и зависимы друг от друга, а от них зависит всё – созерцательная и созидательная жизнь немыслимы друг без друга. Цветовая триада выражает единство мнимых противоположностей, фактически, взаимно способствующих максимальному проявлению каждой из них. Об этом, по-моему, стихотворение Миларэпы:

                                                             Стремясь к уединению,
                                                             Я пришёл в безлюдные места, 
                                                             К крутым ледникам Чомолунгмы.
                                                             Здесь Небо и Земля держат совет,
                                                             Мчится яростный ветер – их посланец.
                                                             Ветер и вода взбунтовались,
                                                             Катятся тёмные тучи с юга.
                                                             Благородная пара – Солнце и Луна пойманы, 
                                                             Пленены двадцать восемь созвездий мирового пространства, 
                                                             Восемь планет скованы железной цепью, 
                                                             Призрачный Млечный путь полностью скрылся,
                                                             Маленькие звёздочки исчезли в тумане.
                                                             Когда чёрные тучи заволокли небо – 
                                                             Девять дней бушевал шторм,
                                                             Девять ночей шёл снег.
                                                             Восемнадцать дней и ночей длился снегопад,
                                                             Подобно птицам парили хлопья снега, 
                                                             И ложились на землю.                                                                                               
                                                             Сверх всякой меры навалило снега,
                                                             К самому небу вздымается белая вершина
                                                             Снежной горы.
                                                             Внизу долины покрыты снегом,
                                                             Чёрные горы оделись в белый наряд,
                                                             Ледяной покров лёг на  зыбкое зеркало озера,
                                                             И глубоко в чреве земли спрятался голубой поток.
                                                             Всё вокруг, и вверху, и внизу, стало плоским.
                                                             Падающий сверху снег и жестокий зимний ветер
                                                             Встретились с лёгкой одежонкой Миларэпы,
                                                             И закипела битва на вершине снежной горы.
                                                             Снег потом растаял и превратился в воду,
                                                             Ветер, который выл так громко, стих,
                                                             А одежда Миларэпы сгорела, как костёр…
                                                             Я полностью победил демона со снежным лицом.                                        
                                                            
              …Пожертвовали на монастырские нужды немного денег, сколько смогли. Лама благословил экспедицию на восхождение и одарил ёмкостью со святой водой – все альпинисты потом сделали из неё по нескольку глотков…

              По желтовато-коричнево-фиолетово-серой каменисто-глинисто-песчано-ледяной пустыне, вызженной высотным ультрафиолетом, дорога размашистым серпантином вознеслась на перевал – его высота, по карте, 5200. Это уже высота нашего будущего базового лагеря. Гирлянды молельных флажков, белые шарфы с мантрами, ступа с нишей для жертвенного огня и ослепляющая панорама гигантских гор. 
              Неспешный осторожный спуск в  широкую плоскую долину. По ней дует сильный морозный ветер, несёт плотные облака пыли, закручивая в смерчи.
              …Через два часа стоим на следующем перевале. Впереди, над грядой округлых бесснежных гор, в тёмном ультрамарине близкого неба ярко сверкают ледниками великие, прекрасные горы  Макалу, Лхоцзе, Эверест, Чо-Ойю, Шиша-Пангма.
              Спускаясь с перевала, встретили тибетцев-кочевников. Длинные узкие повозки на больших тонких колёсах и конская сбруя украшены флажками, кистями и плюмажами, в гривы тощих осликов и низкорослых лошадок, в волосы людей вплетены красные ленточки. Выглядят, как агитбригада советских времён. Сфотографировались с ними – Юрий Агафонов, держа в руках длинное доисторическое ружьё с кремнёвым затвором. Возвращаясь к джипам, Гончаров продекламировал из Бродского:

                                                               …За ними поют пустыни,
                                                               вспыхивают зарницы,
                                                               звёзды дрожат над ними – 
                                                               и хрипло кричат им птицы,
                                                               что мир останется прежним.
                                                               Да. Останется прежним.
                                                               Ослепительно снежным.
                                                               И сомнительно нежным…
                                                               И, значит, не будет толка
                                                               От веры в себя и в Бога, 
                                                               и, значит, остались только
                                                               Иллюзия и Дорога…
  
              Выехали на равнину, где дорога распрямила петли серпантина, и устремилась к далёкому горизонту прямая, как выстрел. 
              Очередной ночлег в селении Тингри, на высоте 4400. Ветрище с пылищей дыханье забивают. В крохотной гостиничной комнатушке с одним мутным окошечком, без отопления,  поселились втроём: Гончаров, Горбачевский и я. Когда затащили внутрь рюкзаки, нам самим места почти не осталось. Тесно, как в палатке. Стены и низкий потолок комнатки задрапированы яркой тканью с красными розами в белых овалах на синем фоне.
              - Впервые буду ночевать в конуре, обтянутой изнутри весёленьким ситчиком, - сказал Эдуард.
              Ни прихожей, никакого тамбура – звонкая  жестяная дверь открывается прямо в пыльную бурю, и  все завидуют Саше Горбачевскому: протёр лысину туалетной бумажкой, и голова чистая.
              …Ночью буря утихла, небо ясное, с огромными звёздами. Утро солнечное, безветренное, морозное. Из военного городка, где расположился китайский гарнизон,  доносятся резкие крики команд, топот сотен марширующих ног, хоровое скандирование. Больницы, школы, дороги, мосты в Тибете строятся китайцами с привлечением своей армии. Чумазые дети в красных пионерских галстуках поверх грязных обносков, весело бегут в школу – обязательная учёба здесь длится пять лет, потом, самые достойные, продолжают обучение ещё три года.
              …В Тингри у нас опять днёвка и акклиматизационное восхождение. Здесь впервые увидели Эверест. Над его вершиной и над всем длинным Северо-Восточным гребнем, по которому будет проходить восхождение, трепещет огромный, страшный  снежный флаг – там ураганный ветер. 
              Ближе к нам колоссальный снежно-ледовый массив Чо-Ойю. Правее глубокий провал – перевал, ведущий в Непал. Так много интересного, что хочется увидеть вблизи, где хотелось бы побывать!
              Колорит пейзажа очень нежный, очень сложный – перламутровые переливы  жёлто-коричневого, розово-сиреневого, зеленовато-голубого цвета.

              Из дневника:
             …Побывали в буддистском святилище, где, из-за невозможности кремации (дров здесь нет),                                     трупы умерших тибетцев расчленяют и оставляют на растерзание птицам и диким зверям. Эдик принёс оттуда хвост яка. Я бы его не брал. Но Гончаров не я – он убеждённый, бесстрашный атеист. Ещё он принёс телескопическую лыжную палку – оказалось, что её потерял Андрюша Александров. 
             Юрий Агафонов купил двух баранов, и теперь контролирует процесс их  умерщвления, разделки и приготовления в пищу. Обед сегодня совмещён с ужином. Попробовали чанг – не хуже непальского, можно пить. В завершение вечера песни под крокодиловую гитару Гончарова – он сегодня великолепен, и мы все в голосе. Тибетцы подпевают. 
             Перед сном Джеус обнаружил, что потерял фотоаппарат. Думаю, найдётся – было уж так с моей поларовой курткой.
             Поздно ночью в нашей каморке Агафонов, Аристов, Гончаров и я, на фоне спящего Горбачевского, обсуждаем варианты завтрашних и послезавтрашних действий. И тут Саша Джеус ворвался к нам счастливый – нашёлся его фотоаппарат! Под кроватью.
              При отъезде из Тингри, по буддистской традиции, всем нам на шеи одеты тонкие, прозрачные шёлковые шарфы с мантрами – они должны защитить от злых духов, непогоды и несчастий техногенного характера..
.
              С основной прямой трассы, ведущей в сторону Лхасы, свернули на извилистый просёлок, стопорнули встречного туземца:
              - Куда к Эвересту?
              - Прямо и направо.
              Поперёк каменистой дороги – многослойно промёрзшие ручьи. По набирающей крутизну равнине носятся пыльные смерчи. 
              При въезде в посёлок Сегар, упираемся в шлагбаум, охраняемый китайскими военными. При проверке документов возник недолгий спор, и Момо с Агафоновым уехали куда-то вниз платить пошлину за проезд к подножию Эвереста. Раньше деньги принимали прямо здесь, теперь требуют предоставить квитанцую об оплате. Ожидая генерала, бродим по замороженному пыльному посёлку – Гончаров снимает видеокамерой, я рисую. В недавно построенном здании сельской школы с десяток учеников и  их юный учитель, живущий при школе в маленькой комнатке с жёстким топчаном, железной печкой, на которой он готовит себе скудную еду, деревянным табуретом и таким же столом, на котором стопка книг. Одет бедно и неопрятно, как и его ученики – доброжелательные и любознательные, бодрые и весёлые, улыбчивые. Видно, что дети любят своего наставника.
              …Вновь трудная тряская дорога. Медленно набирая высоту, въезжаем на перевал, высотой 5220. Очередная, в новом ракурсе, потрясающая панорама величайших гор. Они уже рядом.
              На спуске развалины древнего монастыря – он простоял семь столетий, и в шестидесятых годах двадцатого века был уничтожен хунвейбинами во время китайской «культурной революции». Рядом с руинами, выше на склоне, высокая отвесная скала с большим гротом. Вход в него заложен крепкой каменной стеной с маленькими окошками-бойницами. Отсюда защитники монастыря пытались противостоять захватчикам.
              Обед в селении Таши-Дзонг: рис, амлет, жареная картошка, вяленое ячье мясо, овощной салат, солёный чай. И цзампа – основная еда тибетцев: грубая, крупного помола мука из прожаренного ячменя, перемешанная с зелёным чаем и ячьим маслом.
              На ровной глиняной площадке женщины ткут. Ткацкого станка, собственно, нет, но грубая толстая ткань медленно возникает: прямо на земле камнями натянута её основа, пожилая тибетка медленно ткёт, а молодая, исполняя функцию челнока, переносит нить пряжи, перебегая от камня к камню, вперёд и обратно.
               За посёлком крестьяне пашут на яках деревянной сохой коричневую глинисто-песчаную землю. Дует сильный ветер, густая пыль взвивается смерчами. На рогах яков трепещут красные флажки.
               …Дорога трудная, тряская, «тойоты» наши на подъём почти не тянут, часто глохнут. Но всему приходит конец, закончилась и дорога – мы добрались до знаменитого, самого высокогорного  буддистского монастыря Ронгбук. Правильнее говорить Новый Ронгбук, ведь он восстановлен, фактически полностью отстроен заново после жестокого, бессмысленного уничтожения его китайскими коммунистами в шестидесятых годах прошлого века. Несколько десятков монахов живут здесь круглый год. Есть небольшая гостиница для туристов и паломников. От монастыря открывается великолепный, величественный вид на высочайшую гору Земли Чомолунгму – так тибетцы называют Эверест. Понятно, почему именно здесь сотни лет назад монахи построили свой чудесный, священный  монастырь: отсюда вид на Гору лучше, чем из альпинистского базового лагеря у языка ледника – там ближестоящие вершины до половины скрывают трёхкилометровую Северную стену, и обрамляющие её гребни перестают походить на орлиные крылья. 
              От монастыря Эверест виден во всём великолепии и величии, и вновь потрясает и ужасает своей чудовищной, неимоверной грандиозностью. Сколько надо смелости, чтобы решиться на восхождение, сколько силы и выносливости, чтобы взойти на гигантскую вершину! Невольно где-то в глубине души возникает холодок сомнения: - Да возможно ли это?..
              До базового лагеря ещё семь километров мучительной езды – сорок минут жестокой тряски по заледенелым камням... 
              В 16-35 прибыли на место, где всегда распологают свои базовые лагеря альпинистские  экспедиции, идущие на Эверест с севера. Высота 5200 – два месяца предстоит прожить здесь, сюда восходители будут спускаться на отдых после трудной работы на больших высотах.
               Мы у языка ледника Ронгбук на горизонтальной каменной плоскости, обрамлённой крутыми осыпными склонами, над которыми высятся скальные бастионы с отвесными стенами высотой по километру, а может и больше. Скалы коричнево-красного оттенка. Ледник завален камнями, полностью скрыт под плотным панцирем поверхностной морены. Из-под ледника вытекает одноимённая речка, сейчас она вся подо льдом. На высоком валу конечной морены, на фоне неба высится буддистская ступа с жертвенником. Пониже на склоне стоит скучное серое каменное здание под китайским флагом. И ещё ниже – монументальный  каменный многоместный туалет. В здании распологаются китайские офицеры связи – чиновники, контролирующие работу экспедиций. Под склоном правобережной морены уже стоят палатки британской экспедиции.
             Выгружаем, распаковываем багаж, устанавливаем большие палатки, в которых размещаем кают-компанию и кухню. Рядом ставим две палатки чуть поменьше – в одной будет баня, в другой лечебница. Поодаль расставляем маленькие индивидуальные палатки. Очень мешает сильный порывистый ветер. В одиночку невозможно справиться с раздувающимися, как парашюты, рвущимися из рук нашими тряпичными жилищами. Обкладываем палатки камнями, придавливаем их днища и тенты, чтоб не сорвало шквалами, строим из камней вокруг палаток ветрозащитные стены. Высота даёт о себе знать – голова болит, есть одышка, а сил нет, сердце бьётся неровно, захлёбываясь – то спешит и  колотится, то пугающе  замедляется и останавливается…
             Агафонов с Гончаровым настроили спутниковый телефон, связались с Краснодаром, и Эдуард передал первый репортаж:

             «Внимание, Краснодар! 6-е апреля 2000 года, четверг. Я веду репортаж из базового лагеря экспедиции «Кубань-Эверест», с северного склона Чомолунгмы, с высоты более пяти тысяч метров. Собственно, лагеря ещё нет, его предстоит создать: установить два десятка палаток, возвести кухню, столовую, построить из камней бокс для передвижной электростанции, провести провода и дать электрический ток на столовую и кухню. Этим сейчас люди и занимаются. Дует шквальный ветер и «давит» высота. Но к сумеркам, я уверен, базовый лагерь будет установлен. Уже сейчас видно, что это будет красиво. Все наши палатки цвета морской волны с ярко жёлтым контуром Чомолунгмы и эмблемой экспедиции. Тёмносиние кухня и столовая, и оранжевая баня. Площадка базового лагеря вся в движении. Чтобы палатки не посрывало ветром, нужно их обложить камнями. Генерал Юрий Агафонов таскает эти камни наравне со всеми. И не потому, что он такой демократ, а потому, что на этой высоте, чтобы не загнуться, нужно таскать камни. Это и есть активная высотная акклиматизация. Путь от посёлка Тингри до базового лагеря сегодня занял девять часов по горной дороге, которую дорогой можно считать с большой натяжкой. Наш джип трижды ломался на камнях, и трижды отремонтировав его, мы продолжали путь. Пару дней мы будем обустраивать лагерь, а затем альпинисты начнут работать в сторону вершины Эвереста, а группа трекинга продолжит путешествие по Тибету».

               Познакомились с соседями англичанами. Они здесь живут уже неделю и новым людям обрадовались. Они ещё акклиматизируются, наверх пока не ходили. Нормальные ребята, без занудности – поведение вполне спортивное, в традициях победных британских экспедиций великого Криса Бонингтона и легендарного Дона Уилланса – ставропольский коньяк им очень понравился.
 
               …Утром в палатке потолок и стенки покрыты толстым слоем инея, под ударами ветра он противно осыпается на лицо; снаружи на палатках лёд – мороз двенадцать градусов. Всю ночь сильный ветер тряс и трепал наши палатки, гремел обледенелыми тентами...
               Конечно одышка, тахикардия, аритмия, тошнота и головная боль. Но, в общем, спалось вполне терпимо, спасибо восхождениям в Ниаламе и Тингри – могло быть гораздо хуже. 
               Нет желания вставать. Но вот Пасанг загремел на кухне посудой… Горбачевский в своей палатке с наслаждением закашлял, затянувшись первой сигаретой… Гончаров забубнил, наговаривая что-то в диктофон… Агафонов, позвонив через спутник в Краснодар, отдаёт приказания своим заместителям… первое эверестовское утро началось. 
              Теперь бщего подъёма, зарядки и построения нет – все люди взрослые, восходители опытные, все очень хотят взойти на вершину, и каждый хорошо знает, что для этого нужно лично ему, и как свой организм настроить на предстоящую запредельно трудную работу…
              Утренний мороз с сильным порывистым ветром безжалостно холодит сквозь всю теплоизоляционную и ветрозащитную одежду. Как же холодно будет в высотных лагерях!
              Солнце осветило замороженный базовый лагерь и сразу стало веселее. Позавтракали и занялись установкой подзорной трубы для наблюдения за маршрутом. Потом флагшток с радиоантенной поставили. От флагштока во все стороны растянули над лагерем длинные тонкие верёвки с разноцветными молитвенными флажками – для защиты от злых духов. Красиво.
              Группа трекинга готовится к завтрашнему отъезду в Лхасу. Таская вчера камни для установки палаток, изорвал перчатки и ободрал руки – теперь пальцы в трещинах и кровоточащих ссадинах. Мажу кремом. Налипает пыль. Противно. От леденящего, секущего пыльного ветра негде укрыться. Иногда его порывы так сильны, что трудно устоять на ногах. Пользуясь этим, альпинисты  устроили себе тренировку в быстроте установки  высотных палаток. Это зрелище! Настоящая коррида – бой с ветром. Потом, готовясь к выходу наверх для установки передового базового лагеря, занялись переупаковкой грузов, чтобы можно было везти их по леднику на яках.             
              Укрепляя вокруг своей палатки каменную ветрозащитную стену, нашёл три янтарных бусины от буддистских чёток. Надеюсь – на удачу. 
              Всем составом экспедиции сфотографировались с флагами  на фоне грандиозного, ужасающего, великолепного Эвереста. Над его вершиной непрерывная круговерть поочерёдно сменяющих друг друга, чёрных мрачных тучь и ярко сверкающих весёлых облаков.
              Вечером прощальный ужин с коньяком, с песнями под гитару, с замечательным трёпом.
              Не хочу уезжать! Мне бы не вниз – буддистскими храмами любоваться, а вверх – писать маслом и акварелью сераки Восточного Ронгбука, Северную стену и Северо-Восточный гребень Эвереста! Но я не вправе выбирать место своей дислокации. Мне приказано ехать в Лхасу, а приказы не обсуждаются.
              …Пыль и песок в причёске, в бороде, в ушах, ноздрях, на зубах, в тарелке, в палатке, в спальнике. Почти как на пляже в Анапе. От непрерывной пыльной бури вся синтетика сильно наэлектризована, и любое движение в палатке рождает трескучие искры.  

              …Рано-рано утром, когда базовый лагерь ещё спал, мы коротко обнялись с Аристовым, Кадошниковым и Бершовым, Серёжа и Ваня расцеловались с жёнами, мы забрались в джипы и медленно двинулись вниз. Рассвет плавно растекается от вершины Эвереста вниз по Северной стене и по гребням.
               …Едем в Шигацзе – второй по величине, после Лхасы, город Тибета. Камни, падающие сверху на дорогу, никто не убирает, джипы на них прыгают, трясутся, пераваливаются с боку на бок, нас внутри швыряет от дверцы к дверце, колотит о стенки и потолок. Постоянно справа скала, слева обрыв, впереди крутой поворот. В нескольких местах пришлось таскать камни и вымащивать дорогу, чтобы проехать через завалы. Несколько раз со страшным юзом, с пробуксовкой, отчаянными рывками преодолевали на дороге опасные наледи. 
               …Упёрлись в застрявший грузовик – загородил всю дорогу, объехать невозможно. Наш водитель Пензо сдал задним ходом далеко назад, где есть относительно некрутой каменистый спуск к реке – решил объехать затор по руслу. Это невозможно! Но мы уже не раз замечали, что наши тибетские друзья напрочь лишены способности предвидеть последствия своих действий.  Лишь уткнувшись носом в ситуацию, ими же самими доведённую до крайности, начинают неспешно размышлять, как лучше поступить. 
               …Обратно на дорогу джип с перегретым мотором и лопнувшей рессорой еле вытолкали. Но остановка эта оказалась очень содержательной. Эдик Гончаров о ней так вспоминает: «…Агафонов взобрался по крутому склону над дорогой к верхнему краю и машет оттуда рукой, приглашая подняться вслед за ним. Сама судьба остановила нас в этом месте. Над дорогой оказалась обширная довольно ровная площадка, в центре которой горел большой костёр, аккуратно сложенный из крупных длинных поленьев. В той части Тибета, по которой мы проехали, нам не встретилось ни одного дерева, из которого можно было бы приготовить такие дрова. Значит, издалека. Возле костра – трое мужчин. Мы подошли ближе и поклонились. Они ответили на наше приветствие тоже поклоном. Это была их единственная реакция на наше появление. Они снова занялись костром. Огонь только начинал разгораться, и мужчины подкладывали в проёмы между крупными поленьями сухой хворост, тоже привезённый с собой. Вокруг не было даже сухой травинки. Одни камни.
               Сверху на дровах лежал труп молодого человека. Одежда на нём уже схватилась огнём, и было не разобрать, во что его одели, отправляя в последний путь с этой грешной земли.
               Я включил камеру и поднял к плечу. Мужчины, до этого, казалось, не обращавшие на нас никакого внимания, энергично замахали руками, запрещая мне съёмку. Я опустил камеру. За языками пламени было не видно лежащего на поленьях тела – только небольшая бритая голова не была ещё поглощена огнём. Внезапно она начала приподниматься над поленьями. Тут же двое подняли с камней длинные шесты и начали ими орудовать, укладывая тело усопшего в горизонтальное положение. 
                В то время как двое (скорее всего родственники умершего) занимаются костром, третий неподвижно стоит неподалёку, что-то неслышно бормоча и руками перебирая чётки. На нём нет монашеской одежды, но, судя по его поведению, он исполняет здесь религиозную функцию…
             …Мы спускаемся с площадки на дорогу и видим всё тех же туземцев под брюхом автомобиля. Если у тебя впереди несколько жизней кроме той, которую ты проживаешь сейчас, торопиться, естественно, некуда. Но у нашего путешествия жёсткий график и, согласно этому графику, ночевать мы сегодня должны не в придорожных камнях, а в трёхзвёздочном отеле города Шигацзе. Эта ночёвка уже оплачена и там нас ждут.
             Есть такое слово РЕКОГНОСЦИРОВКА. Это разведка местности в районе предстоящих боевых действий лично командиром и членами его штаба. Агафонов не был бы генералом, если бы не умел принимать решений в обстоятельствах и более сложных. Разведка показала, что внизу в полукилометре от нас дорога выходит на небольшую площадку, на которой вполне можно объехать этот злополучный грузовик. Мы объясняем Пензо на ломаном английском, что если грузовик снять с тормозов, то он и без двигателя доедет под уклон до той площадки, которую мы обнаружили. В крайнем случае, мы его подтолкнём. «Ом мани падмэ хум», - бормочу я главную буддистскую мантру. «О, Божество в цветке Лотоса, помоги нам уговорить этих туземцев скатиться с горки на ровную площадку внизу».
             И молитва помогла…»
             …Проехали перевал – широкая седловина увита лентами, расцвечена молитвенными флажками. Потом ещё два перевала. Дорога идёт высоко по крутому склону, глубокий обрыв постоянно рядом с колёсами, и нервы напряжены, и тревога не отпускает.
             …Льда и снега вокруг уже почти нет. В колорите пейзажа добавились новые цвета – нежно-сиреневый и  тускло-фиолетовый. Неизменный безжизненный ландшафт высокогорной тибетской пустыни постепенно становится менее суровым, но небывалым, невиданным, поразительным: глинисто-каменистые склоны сплошь иссечены глубокими кулуарами, такими частыми, что между ними остались лишь тонкие острые, ажурные  гребешки – никогда прежде ничего подобного не видели.      
             Стемнело. Под шум мотора поём хором – голоса дрожат и вибрируют от сильной тряски. 
             …В Шигацзе приехали около полуночи. Путь, длиной в триста сорок километров, занял четырнадцать часов. Когда, развязав репшнуры, сняли с крыш джипов свои рюкзаки, гостиничные служащие долго обметали их от пыли вениками. И сами мы, пропылённые, похожи на мукомолов.
             В холле гостиницы буддистский жертвенник, богато украшенный тонкой резьбой, сверху на нём, прикрытые шарфом с мантрами, насыпаны слева мука, справа пшеница – при входе в помещение, нужно бросить в разные стороны по три щепотки. 
             В отеле шикарные двухместные номера, белоснежные мягкие постели, горячая вода в душе. И телевизор с огромным экраном, круглосуточно вещающий на китайском языке по тридцати двум однообразным каналам... 
             
             Утро солнечное, но холодное – высота здесь 3900. Ветер несёт пыль, песок и мусор. Рисовать невозможно. Фотоаппарат забит пылью, объектив перестал выдвигаться. На улицах люди в противопыльных масках. У многих в грязных руках молитвенные мельницы, грязные пальцы молящихся перебирают жемчужные, коралловые, янтарные, лазуритовые, санталовые чётки.
             В городе несколько десятков тысяч жителей, активная уличная торговля, множество лавок ремесленников. Редкие, прекрасные антикварные магазины.  Обилие дешёвых однообразных сувениров.  Много китайских военных. Много нищих. Автомобилей мало. Коляски рикш, велосипеды, мотоциклы, мотоблоки с прицепами  украшены лентами, флажками и плюмажами. Везде политические  плакаты и лозунги, везде государственные флаги КНР. Вдоль реки начинают распускаться редкие вербы – единственные деревья в городе. 
             Красным и золотом сверкает на высокой скале над городом монастырь Ташилхумпо, выше на склоне остатки огромной старинной крепости. Тибетские буддисты умело используют психологию восприятия цвета – сочетание красного и золотого всегда празднично, нарядно и радостно, оно рождает ощущение благополучия и счастья. Монастырь Ташилхумпо является резиденцией Панчен-Ламы, второго, после Далай-Ламы, иерарха в тибетском буддизме. Он считается земным воплощением мудрости Будды Манжушри, носит титул «Великий Учитель», является воспитателем и духовным наставником Далай-Ламы. И по влиянию на светскую и духовную жизнь страны почти не уступает ему.  Китайские правители всегда старались вбить клин между ламами, чтобы влиять на дела в Тибете. Инициированная Китаем, внутриполитическая борьба в стране всё так запутала, что нынешний,  Четырнадцатый Далай-Лама, давно живущий в Индии в эмиграции, уже очень пожилой человек, а Панчен-Лама, китайский ставленник, ещё очень молод и пока не у дел. Власти держат его в Пекине. Предыдущий, Десятый Панчен-Лама был китайцами репрессирован,  потом милостиво прощён, потом его окончательно реабилитировали и сделали депутатом Всекитайского собрания народных представителей. В качестве Почётного президента Всекитайского буддистского общества он постоянно проживал в Пекине, изредко совершая в Тибет  инспекционные поезки… 
             Буддизм пришёл в Тибет из Индии в 7 веке, более чем через тысячу лет после рождения основателя религии принца Сидхартхи Гаутаме, ныне известного под именем Будды. Буддистскому монаху Тензину Гьяцо, нынешнему Далай-Ламе Четырнадцатому,  принадлежат слова: «Согласно теории буддизма, мы рождаемся бессчетное число раз, и вполне допустимо, что каждое существо было нашей матерью в то или иное время. В этом смысле все сушества во вселенной связаны между собой кровными семейными узами. Исходя из этого постулата, буддизм запрещает всякое убийство». Буддизм помогает развить в себе любовь и сострадание ко всему сущему. 
           Ученик Далай-Ламы Четырнадцатого, тибетский лама Чжампа Тинлей, так изложил сущность учения Будды: «Буддизм не признаёт существования Бога-Творца, но буддизм признаёт существование богов. Идея Бога-Творца представляется буддистам нелогичной: ведь такое совершенное и бесконечно любящее и сострадательное существо должно было бы с самого начала создать совершенный  и свободный мир, ведь не может Бог быть причиной несовершенств, страданий и несчастий. Согласно буддизму, мы сами своими действиями  создаём причины для нашего счастья или наших страданий: наши благие действия ведут к благим последствиям, дурные поступки неизбежно когда-нибудь поставят нас в неблагоприятную ситуацию. Боги же подразделяются на две категории: сансарические боги, то есть существа, наделённые большим могуществом, чем люди, но так же, как и люди, не свободные от желаний и страстей; и не сансарические боги, которых называют божествами. Все божества – это те или иные аспекты Будды, который, желая способствовать благу всех живых существ, принимает различные формы, благодаря чему может оказывать помощь различным живым существам различными способами. Например, Авалокитешвара – аспект доброты, милосердия, сострадания и любви Будды, Манжушри – аспект мудрости, Ваджрапани – силы, могущества. Функции божества в буддизме – оказание помощи живым существам. Когда Авалокитешвара являет себя в своём собственном теле тонких энергий, его могут видеть только духовные практики очень высокого уровня, к тому же имеющие с ним особую кармическую связь. Поэтому он предусмотрительно принимает форму человеческого тела, чтобы стать доступным восприятию множества людей и других живых существ. Далай-Ламы – манифестации Авалокитешвары, через которые он сообщается с обычными людьми и несёт им учение Будды. Когда Далай-Лама умирает, то Авалокитешвара  вселяется в новорождённого младенца, которого государственный оракул и высокопоставленные ламы  отыскивают среди многих новорождённых по особым признакам, без сословных ограничений. Каждый тибетец знает, что если вести праведную жизнь, когда-то можно стать Далай-Ламой…»  
              Буддизм помогает понять причины нашего счастья и несчастья, даёт надежду на будущее избавление от жизненных страданий. Буддизм дарит важное осознание того, что счастье и несчастье не зависят от внешних факторов, а находятся внутри нас, внутри нашего ума. Лозунг советских материалистов «Человек творец своего счастья» полностью соответствует постулатам буддизма. Буддизм учит: «Жизнь многократна. Нынешнюю тяжёлую жизнь надо перетерпеть – она всего лишь миг для бессмертной души и предстоящих бесконечных перерождений».

             …Монастырь Ташилхумпо восхитил своей монументальной мощью и красотой внутреннего убранства. 
             Здесь замечательные настенные росписи, великолепная скульптура и дивное декоративное оформление. Старинная медь, бронза, серебро, золото и драгоценные камни мерцают в полумраке лампадного света, колеблющегося в густой таинственной дымке священных воскурений и дымящихся благовоний – очень сильное, необычное впечатление! Поразила двадцатишестиметровая скульптура Майтрейи – следующего, пятого по счёту Будды, пришествие которого ожидается. (Всего Будд в истории человечества должна быть тысяча – это внушает оптимизм.) 
             Говорят, девятьсот ремесленников работали над статуей четыре года, на её отделку ушло триста килограммов золота.
             Гигантское тело Будды одето в блестящую парчу, на ней белые «банты счастья», у золотых ног колеблется пламя в огромных серебряных лампадах.
             Поднимаемся по крутым скользким лестницам на высоту девятиэтажного дома, проходим низкими полутёмными коридорами, и вдруг видим вблизи огромное, отполированное до блеска золотое лицо – воплощение совершенной доброты: его черты удивительно гармоничны, оно прекрасно!
             Видеозапись и фотосъёмка в монастыре запрещены. Но Эдик Гончаров, не глядя в видоискатель,  вёл съёмку не с плеча, как обычно, а от бедра, держа камеру внизу, будто бы выключенную. Ну и мы его прикрывали от камер наблюдения и от сопровождавшего монаха – кое-что для будущего фильма снять удалось. 
             Во дворе монастыря, на двух каменных стенках, образующих угол,  налеплены ячьим жиром монеты разных стран мира. Теперь там есть и российские монеты, достоинством 50 копеек, 1, 2 и 5 рублей – нашлись в карманах Буйленко и Джеуса.  

             …За два часа преодолели девяностокилометровый путь до городка Гьянцзе. По пути, на искусственном канале, увидели водяную мельницу и долго наблюдали, как зерно перемалывается. Поразили пропылённые огромные каменные жернова – первобытные…
             …Высота 3800. В гостинице  паркет, зеркала, горячая вода, новейший телевизор, роскошные кровати, столы и кресла.  На мебели резьба по дереву – дракончики, рыбки, витиеватые орнаменты. На блестящем шёлке постельных покрывал, оконных гардин и мебельной обивки красивые  изображения цветов, лошадей и яков. Огромный термос с кипятком. Изящные форфоровые чашки с крышечками, расписанные драконами. Рядом пакетики с зелёным чаем. Очень вкусным…
             …На улицах стоят бильярдные столы, возле них постоянно толпится народ – играют на деньги. Лавки древностей. Дешёвые сувениры. Прямо на тротуарах работают многочисленные ремесленники – сапожники и жестянщики. Гончаров подошёл с видеокамерой, но они не позволили  снимать – сначала отворачивались и руками на него махали, а потом камни стали бросать.
             Почти у всех на лицах противопыльные маски. У детей на штанишках сзади разрез, чтобы справлять нужду прямо там, где возникла потребность, не обнажаясь на пыльном ветру. Как обходятся взрослые, не знаю. Туалетов, как и мусорных баков, на улицах мы не увидели. Почему при такой антисанитарии тибетцы ещё не вымерли от болезней, можно объяснить лишь старой альпинистской мудростью: «В горах всё стерильно. Микроб тварь нежная, грязи боится».  
              Над городом высится огромная нависающая скала, на её вершине грандиозные постройки древнего замка-крепости, возведённого во времена владычества Тибета над Китаем и другими странами Центральной Азии. Кажется, тогда Тибет ещё не был буддистским, и его армия не знала поражений.
              Знакомимся с очередным монастырём. Когда-то в нём было множество послушников, сейчас здесь обитают всего девяносто монахов. Сегодня у них субботник – ворочают во дворе камни, ковыряют лопатами землю, отвозят её куда-то в тачках и,  возвращаясь, катают друг друга по очереди. Все в противопыльных масках, все грязные и потные, все энергичные, бодрые и весёлые.
              В одном помещении монастыря мы надолго задержались. Вдоль стен на бесконечных стеллажах находятся книги – огромные древние фолианты – узкие и длинные, очень толстые. Вместо привычной обложки, каждый монускрипт  плотно сжат кедровыми дощечками, обтянутыми толстой кожей или оббитыми прочеканенной медью.  Передняя и задняя дощечки связаны между собой шёлковыми шнурами или состёгнуты друг с другом кожаными ремешками с серебряными пряжками. В этих книгах, как переводит Момо объяснения сопровождающего нас монаха, собран многовековой опыт тибетских целителей – рецепты излечения от любых болезней. И ещё в них записана вся история человечества – и прошедшая, и предстоящая. Не каждый учёный способен постичь мудрость, заключённую в этих текстах. Но, независимо оттого, верят или не верят люди в древние предсказания, они всегда сбываются – говорит монах.
              Юрию Агафонову разрешили взять в руки одну из книг. Она не самая большая, весит килограммов десять. Толстые пожелтевшие страницы густо заполнены крупными рукописными строчками – красивыми и непонятными, похожими на затейливый орнамент. За пять юаней монах-экскурсовод даже разрешил фотографию сделать. Мы обнаглели, защёлкали тремя аппаратами. На блеск фотовспышек прибежал  второй монах, более принципиальный – он замолчал за десять юаней.
              Понаблюдали, как возле входа в другой монастырский храм, местный  умелец-каменотёс высекает на каменных плитках мантры и рельефные иконы с изображением Будды. Умеет!
              Пагода Кумбум – ещё один шедевр тибетского зодчества. Многоярусное здание с позолоченными крышами, изящной резьбой по дереву и камню, яркими многоцветными росписями наружных стен, рождает ощущёние радостной лёгкости и восторга. И гордости за людей.

              …Когда мы заканчивали ужин, уже перед закрытием ресторана, Юрий Агафонов угостил работающих в зале девушек коньяком и шоколадом. Они недолго стеснялись и приняли угощение. И потом хором пели для нас национальные песни. Непривычно, и очень красиво.
              Когда возвращались в гостиницу, повалил снег.

              Заснеженный мир сверкает на морозе под ярким солнцем.  Впервые, за время путешествия по Тибету, нет пыли. Зато на крутой, узкой, извилистой дороге сильный гололёд. А колёса наших «тойот» совершенно лысые. Впрочем, тут никакой протектор не поможет – я в новеньких трекинговых вибрамах во дворе гостиницы поскользнулся, чуть на спину не грохнулся. 
              Через полчаса после выезда из города начали подъём на первый сегодня перевал, высотой 4794. На крутых скользких поворотах машину сильно заносит. Когда едешь по гололёду,  смотреть в глубокую пропасть очень неприятно. 
               С одного из поворотов далеко внизу открылось большое изумрудно-голубое озеро, обрамлённое крутыми горными склонами. Со скальных стен свешиваются к воде замёрзшие водопады, на снегу свежие следы лавин. Начали спуск к озеру – навстречу группа велосипедистов-европейцев, одетых  в яркие  гортексовые костюмы… 
               За очередным поворотом неожиданно упёрлись в задний борт неподвижного грузовика. Водитель тибетец копается  в моторе, пытась его оживить. 
               Используя обретённый опыт, проводим разведку вниз по дороге, и – точно, обнаруживаем, что вскоре дорога расширяется. 
               Момо поговорил с водилой, тот уселся за руль, мы начали толкать машину. Это оказалось непросто, грузовик загружен песком. Но, кое-как эту махину раскачали, с места сдвинули и потихоньку покатили. Но водитель постоянно тормозил, рулил нелепо и, уже на расширении, поставил машину так, что всё равно её объехать невозможно! Пришлось почти час ворочать тяжёлые камни, расчищая обочину для проезда.
              …Постепенно дорога спустилась с высокого крутого склона на дно широкой долины, стали вдоль дороги встречаться посёлки. На заснеженных полях женщины с лопатами, что-то копают.
              …На очередной перевал едем со скоростью усталого пешехода. Взобрались! Высота 5045. У дороги ступа с закопчённой нишей для жертвенного огня, в стороны от неё  протянуты верёвки с заледенелыми молитвенными флажками. Прямо за ними дыбится в небо великолепная остроконечная гора-семитысячник с эффектной скальной вершинной башней и грандиозным ледопадом на почти отвесной стене.
              Едва остановились, из-за сугробов появился тибетец с яком – за пять юаней предлагает прокатиться. За сугробами большая палатка из грубой прокопчённой ткани, сотканной вручную из шерсти яка. В палатке  семья кочевников. В центре помещения очаг, в котором горят сухие лепёшки ячьего навоза, их запас сложен стопкой в углу. Рядом посуда, засаленные одеяла и подушки, ковры и шкуры, прялка, допотопная швейная машинка с ручным приводом. Момо говорит, что когда очень холодно, в палатку поселяют яка, чтобы греться от него.
              Угостили детей шоколадом. Хозяйка подала в деревянных пиалах, оправленных серебром, зелёный тибетский чай – солёный, с ячьим маслом… 
              Дальше дорога круто спустилась на дно узкого сумрачного ущелья и пошла вдоль реки – река под снежными мостами, вся в наледях. С отвесных скал над дорогой опасно нависают гигантские сосульки.
              Выехали из ущелья, и впереди открылась широкая панорама ослепительно сверкающих заснеженных гор. А на переднем плане озеро Джамдрок Джумтсо – большое, бирюзовое. По воде уточки-нырки плывут, над водой летают чайки. Почему-то рыжие. Вокруг ни травинки, но вдоль дороги пасутся овцы, между ними носятся и скачут ягнята, мелкие и шустрые, как зайцы. И тут же, недалеко от дороги, старатели в лотках вымывают золото из земли, которая прямо под ногами. Нам разрешили подержать в руках золотые самородки.
             …Опять вверх – ещё на один перевал. Высота 4794. Потом долгий спуск. На одном из трудных поворотов наш джип сильно занесло, чуть не слетели с дороги. 
             Спустились на дно широкой песчаной долины, обрамлённой горами. Дорога идёт вдоль мощной многоводной реки. Здесь её называют Цангпо. Река пересекает Тибет, Гималаи, протекает по Индии – там она зовётся  Брахмапутра, и впадает в Индийский океан. Цангпо течёт среди льда и заснеженных скал, а в нижнем течении Брахмапутры водятся крокодилы. Вот такая река, многообразная в своём единстве. 
             …Километров за десять до столицы Тибета начался асфальт, мучительная многодневная  тряска закончилась.  Испытываем наслаждение. 
             На отвесной скале над озером у дороги, огромная фигура сидящего в позе лотоса Будды – грубо вырубленный в камне барельеф, небрежно раскрашенный. По правую, рахитично тонкую руку большой фигуры, на скале изображены три маленькие уродливые фигурки Будды в иных его ипостасях. Гончаров от скульптуры в восторге. Удивляюсь умению журналистов находить в работах художников то, о чём сами авторы и не помышляли. Или обнаруживать то, что авторы, может быть, сделать хотели, да не сумели. Я считаю, что хорошо лишь то, что хорошо. А что не удалось, что получилось плохо – то плохо. И не нужно желаемое выдавать за действительное. Конечно, восприятие искусства субъективно. И можно всё объяснить. И многое придумать. Но не всё, сделанное художниками, является искусством. Нужно уметь различать искусство и неискусство. В данном случае ценность скульптуры лишь в её древности.

             …Мы в Лхасе – поразительной, знаменитой, великой, легендарной и таинственной. Высота 3700. Тибет всегда был обособлен и закрыт для иностранцев, был не слишком к ним расположен и весьма нелюбезен. Ещё недавно Лхаса была самым загадочным городом самой загадочной страны мира. Веками стремились сюда исследователи, религиозные деятели, мистики, авантюристы и романтики. Совершали изнурительные, полные смертельных опасностей путешествия через снега гималайских перевалов. Но немногие из тех, кто чудом остался в живых, смогли приблизиться к своей мечте. Наше путешествие на джипах кажется  оскорблением самоотверженности этих людей. 
             При въезде во двор гостиницы, где нам заказаны номера, на специальном подиуме постоянно стоит китайский полицейский, чётко и красиво козыряющий всем постояльцам. Гостиничный двор, мостщёный гранитными плитами, по утрам моют с мылом. Роскошная гостиница называется «Шамбала». Нам это кажется символичным.
              Вообще-то, буддистское понятие Шамбала, это нечто запредельное, вне нашего пространства и времени, вне наших знаний, возможностей и нашего понимания. Это некое таинственное место с высочайшей положительной энергетикой, где обитают некие гуманные, мудрые и могущественные сущности, обладающие великими знаниями и выдающимися достижениями в концентрации психической энергии, умелое использование которой позволяет им осуществлять левитацию и мгновенные перемещения в мировом пространстве и во времени. Из Шамбалы идут к людям благие вести о предстоящем наступлении на Земле эпохи всеобщей высокой духовности.
             Шамбалу искал Николай Рерих и, как утверждают буддистские источники, во время своей трансгималайской экспедиции, он в Шамбале побывал. В своей замечательной книге «Сердце Азии» Рерих писал: «Восходя на Гималаи, вы приветствованны именем Шамбалы. При спуске в долины, то же самое великое понятие благословляет вас». Нашей экспедиции это было бы очень кстати. Ведь расклад горя и радости на Эвересте – один к семи: согласно статистике, на семерых альпинистов, достигших вершины, приходится один погибший.  А в альпинистской команде кубанской эверестовской экспедиции двенадцать человек…

             На горе, в десяти километрах от Лхасы, находится монастырь Дрепунг. Здесь есть пещера, внутри которой монах-отшельник Цонкапа провёл в медитации одиннадцать лет и ещё в 15 веке предсказал эмиграцию нынешнего Далай-Ламы из Тибета в Индию, и все разрушения, которые произойдут в Тибете в 20 веке в результате китайской агрессии. Это рассказал наш гид Момо, который учился в Индии, в школе Далай-Ламы, и отлично знает историю Тибета и буддизма. Способность тибетских лам высокого посвящения усилием воли влиять на происходящие жизненные процессы, перевоплощаться и создавать своих двойников, Момо преподносит, как реальные факты. Он говорит, что тысячи людей, присутствовавшие при освящении знакомой нам огромной статуи Будды в храме Ташилхумпо видели, как лама высокого духовного совершенства по имени Кионгбу вошёл в храм, приблизился к статуе и растворился в ней. Произошло это незадолго до второй мировой войны и описано многими очевидцами. По утверждениям буддистов, отшельник Кионгбу, будучи нездоров, не захотел покидать свою келью, а создал силой воли своего двойника, которого и отправил в храм Ташилхумпо на праздничную церемонию. 
              Учёная француженка Дэвид-Ниль, более десяти лет изучавшая ламаизм, прошедшая духовную тренировку и научившаяся у тибетских лам управлять своей духовной энергией, заявила на одной из научных конференций в Париже: «Всё, что имеет отношение к явлениям психики, к духовной деятельности человека вообще, следует изучать таким же образом, как и всякую другую научную дисциплину. Здесь нет никаких чудес, ничего сверхъестественного, что могло бы порождать и питать суеверие. Наблюдения подтверждают: систематическая, научно поставленная тренировка психики обычно приводит к определённым результатам, заранее намеченным. Именно поэтому все собираемые при такой тренировке сведения представляют собой достойные внимания  научные материалы даже в том случае, когда упражнения проводятся эмпирически и основаны на теориях, с которыми мы не всегда можем согласиться».  
              В своей известной книге «Мистики и маги Тибета» Дэвид-Ниль написала: «Что касается возможности создать и оживить призрак, - в ней я не могу сомневаться. Она вполне реальна. По привычке ничего не принимать на веру я тоже захотела попытаться провести опыт материализации. Чтобы не подпасть под влияние внушительных образов ламаистских божеств, всегда бывших у меня на глазах, т.к. их живописными и скульптурными изображениями я обычно себя окружала, я выбрала для материализации незначительную личность – приземистого дородного ламу бесхитростного и весёлого нрава. Через несколько месяцев добряк был создан. Мало-помалу лама «закрепился» и превратился в нечто вроде незваного гостя. Он совсем не ждал моего мысленного приглашения и являлся, когда мне было совсем не до него. В основном, иллюзия была зрительной, но как-то я испытала ощущение задевшей меня ткани платья и почувствовала тяжесть руки на моём плече. В это время  я не жила в затворничестве, каждый день ездила верхом, и, по обыкновению, обладала отличным здоровьем.
              Постепенно я стала замечать в моём ламе какую-то перемену. Черты лица, которыми я его наделила, изменились. Его толстощёкое лицо похудело и приняло хитроватое и злое выражение. Он становился всё назойливее. Одним словом, лама ускользал из-под моей власти. В один прекрасный день пастух, приносивший нам масло, увидел мой призрак и принял его за самого настоящего ламу во плоти.
              Может быть, мне следовало предоставить явление его естественному развитию, но мой необычайный компаньон начинал действовать мне на нервы. Его присутствие превратилось в настоящий кошмар. Я уже начинала терять контроль над ним и решила рассеять иллюзию. Мне удалось это только через полгода отчаянных усилий»…
              Ну, это свидетельства времён от нас далёких. А вот, что рассказал наш земляк, ныне здравствующий журналист-международник, политический обозреватель Всеволод Овчинников: «Мне довелось первым из наших соотечественников провести почти сто дней в Тибете. Там меня особенно поражала необъяснимая способность «посвящённых» заглядывать за горизонт времени. Перед тем, как во дворец Потала вселялся новый Далай-Лама, его покои расписывают фресками из его будущей жизни. Так было и в 1940 году при инаугурации нынешнего иерарха. Если внимательно изучить стенную роспись, убеждаешься, что бурные события 1959 года (антипекинский мятеж, поражение которого заставило Далай-Ламу и его сторонников бежать в Индию) были заранее предсказаны аллегорическими образами.
              14 сентября 1955 года я встречался с Далай-Ламой Четырнадцатым. Когда после беседы мы вышли на террасу, я спросил Далай-Ламу: почему над дворцом Потала летает бумажный змей? «Вам повезло, - ответил он. – Змей означает, что вы попали в Лхасу в дни Купальной недели, когда тибетцы раз в году моются в горячих источниках. Это лучшая пора, чтобы оказаться в Тибете. И не только в первый, но и во второй раз. В своё время вы это поймёте…»
              Последние слова иерарха я пропустил мимо ушей. Но вспомнил их, вновь посетив Лхасу в 1990 году. На пути из аэропорта мне бросился в глаза бумажный змей над золотыми кровлями Поталы. Я сообразил, что оказался тут не когда-нибудь, а именно 14 сентября, в тот самый день, когда 35 лет назад встречался с Далай-Ламой.
              Другой собеседник, основатель Школы астрологии и тибетской медицины Кенраб Норбу, сказал мне, что через два месяца некто разрушит мои планы, чему я сначала огорчусь, а потом обрадуюсь.
              Вскоре после возвращения из Тибета возникла необходимость лететь в Бандунг на конференцию неприсоединившихся государств. Ценой неимоверных усилий я добыл место на прямой рейс. Однако для моего выезда из Китая требовалось разрешение ЦК КПСС, а оно запоздало.
              Пришлось отдать билет польскому коллеге. Но когда самолёт «Принцесса Кашмира» находился над Индийским океаном, на борту его взорвалась бомба, все погибли.
              Ясновидение и телепатия в Тибете понятия общеизвестные. Помню, как, беседуя со мной в 1955 году, настоятель лхасского храма Джоканг вдруг прервал разговор словами: - Простите, мне пришла весть. За перевалом монах сорвался с обрыва. Надо срочно послать туда костоправа! Так я стал свидетелем сеанса телепатии – предшественницы современной сотовой связи.
              Чтобы улучшить «роуминг» такой связи, некогда использовался жестокий обычай. Под краеугольный камень каждого нового монастырского здания клали ламу-подростка. Юношу вводили в состояние самадхи, похожее на летаргический сон, и навсегда накрывали каменной плитой.
              Монахи утверждают, что подобно тому, как конь чувствует могилу хозяина, погребённого несколько лет назад, трупы молодых лам две дюжины лет дают излучение, облегчающее телепатам выход на объект.
              В 1990 году я беседовал с профессором богословия в Лхасе. Отданный ребёнком в монастырь Ганден, он был выбран для этой печальной участи. Но бежал, предупреждённый наставником, который сжалился над своим учеником.
              Выявлением сверхъестественных человеческих способностей особенно много занимается секта «Красные шапки», вокруг города Шигацзе, резиденции Панчен-Ламы.
              Примечательно, что во всех религиях мира практические пути к этому во многом совпадают. Чтобы сдвинуть крышку над кладовой подсознания, человек должен пройти психофизическую тренировку, своего рода школу самосовершенствования.
              Формы её повсюду одни и те же. Молитва, пост, отшельничество. Этими приёмами пользовались и русские старцы в Оптиной пустыни и махатмы в Гималаях.
              Есть своя логика в том, чтобы испытать нравственные устои человека, прежде чем раскрывать его потенциальные возможности, дабы он не употребил их во зло. Но «смирять себя молитвой и постом» - средство, а не самоцель. Как мне образно пояснили местные богословы, если считать буддизм наукой, то тибетская йога – это технология.  
              В монастыре Шалу близ Шигацзе мне показали место, где монахов поодиночке замуровывают в тесную пещеру на три года, три месяца и три дня. Оставляют лишь отверстие, равное по ширине расстоянию между большим и указательным пальцами руки. По этому лазу раз в сутки проталкивают воду и цзампу.
              К концу срока лама должен проявить три сверхъестественных способности. Во-первых, «сжать плоть», то есть выбраться наружу через единственный узкий ход, достаточный вроде бы лишь для кошки. Пришлось поверить в это на слово.
              А вот второе чудо – «умножить жар» видел собственными глазами. Отощавшего отшельника посадили на кусок льда и положили ему на плечи мокрое полотенце. Вскоре от махровой ткани пошёл пар, и через полчаса она совсем высохла.
              Наконец, третья способность – «убавить вес». Сделать своё тело почти невесомым необходимо, чтобы совершить религиозный подвиг, именуемый «арджоха» (бег-полёт). Нужно, едва касаясь ногами земли, как космонавт на Луне, пробежать от Шигацзе до Лхасы. Между городами 240 километров, то есть несколько марафонских дистанций.
              Подвижник отправляется в путь в полнолуние. Бежит в трансе, как лунатик, две ночи и день. Лишь иногда останавливается попить воды из ручья. Всем, кто его встретит, предписывается падать ниц. Ни в коем случае нельзя окликать бегущего, выводить его из забытья, ибо это опасно для его жизни.
              История о том, как отшельники из секты «Красные шапки» усилием воли снижают собственный вес, дабы пробежать сразу несколько марафонских дистанций, показалась мне чересчур фантастической, чтобы в неё поверить.
              И вот в середине восьмидесятых я попал в знаменитый китайский монастырь Шаолинь. Там своими глазами убедился в возможности волевого воздействия даже на силу тяжести. Монахи продемонстрировали мне феномен сверхлёгкости.
              Передо мной поставили два стула спинками друг к другу на расстоянии около метра. Этот проём перекрыли полоской папиросной бумаги. Двое монахов сели на стулья, прижав края ленты своим весом.
              Девушка обычного телосложения взялась за спинки стульев и сделала стойку на руках. Потом она осторожно ступила сначала одной, затем другой ногой на провисшую бумажную ленту и распростёрла руки.
              Мы все вполголоса считали, досчитали до восьми. После этой долгой паузы девушка громко выдохнула, и лишь тогда папиросная бумага разорвалась.
              Тибетская медицина не осталась в стороне от попыток раскрыть способности человека к ясновидению. Давно замечено, что этот дар люди чаще всего обретают после мозговой травмы (вспомним болгарку Ванду).
              Поэтому тибетские ламы-врачеватели задались целью открывать «третий глаз» искусственно. Отобранному по особым признакам монаху в середине лба высверливают отверстие и закрывают его деревянным клином с целебными травами. После такой операции выживает лишь один человек из пяти.
              Не знаешь, чему дивиться. То ли современным достижениям научно-технического прогресса, то ли скрытым возможностям человеческого организма!
               Тибетские врачи обладают способностью видеть биополе больного. Ламы-врачеватели утверждают, что по характеру и оттенку излучения можно судить не только о состоянии здоровья человека, но и о его душевных свойствах, добрых или злых намерениях.
               Тибетская медицина исходит из того, что легче лечить больного, зная его врождённые предрасположенности. Однако астрологические прогнозы не означают фатальной неизбежности. Данные гороскопа больше похожи на дорожные знаки. Они либо предупреждают об опасности, либо побуждают воспользоваться благоприятными возможностями.
               Главный символ буддизма – Колесо Жизни. Его вращение по часовой стрелке олицетворяет связь прошлого, настоящего и будущего. Ламаисты считают, что наша нынешняя жизнь является следствием жизни прошлой и причиной жизни будущей»…
               Российский учёный кандидат технических наук С.З. Эвентов утверждает: «Не вызывает сомнений, что существуют такие физические явления, которые пока неведомы человечеству. Эти явления станут когда-то основой таких устройств, в реальность которых сегодня очень трудно поверить. Как не верили когда-то в паровозы, автомобили, самолёты. Беда, однако, в том, что есть немало людей, которые не могут и не желают предвидеть всё это, как проявление неведомых пока явлений, а постоянно ищут какие-то чудеса».
              Ещё христианский теолог Аврелий Августин, живший более полутора тысяч лет назад, говорил: «Чудо – не то, что противоречит законам природы, а то, что противоречит нашему знанию этих законов»...

              Самый древний, самый священный в Тибете монастырь Джоканг, о котором упомянул Овчинников, существует с 7 века. Когда-то для него были лучшие времена, а сейчас здесь всего сотня монахов. Но огромная толпа паломников. Не угасая ни на миг, из века в век горит священный огонь в жертвенных курильницах – паломники непрерывным потоком несут сухие ветки можжевельника и подкладывают в огонь. От едкого дыма щиплет глаза и трудно дышать, но дым отгоняет злых духов. 
              Паломников – не протолкнуться! Тысячи верующих медленно движутся плотной толпой по двору,  по узким коридорам, галереям и тесным лестницам. В руках лампадки с горящим ячьим маслом и, непрерывно вращаемые, молельные барабаны. На немытых потных лицах восторг, в глазах религиозный экстаз. Мне неловко перед этими людьми. С нашим внутренним цинизмом неприлично проталкиваться к буддистским святыням, раздвигая очередь истинно верующих. Но  мы заплатили в монастырскую казну деньги, и нам всюду – без очереди. Как за это мы в СССР недолюбливали иностранцев, так, я чувствую, сейчас здесь относятся к нам. Мне стыдно перед тибетцами. И, хотя за всё заплачено, я ничего не фотографирую – не чувствую морального права, не хочу оскорблять их религиозное чувство.   
              Мало что понимая из объяснений Момо, любуемся множеством восхитительных настенных росписей и скульптурных изображений Будды. Большая часть драгоценных старинных бронзовых статуй, принадлежащих тибетским монастырям, во время «культурной революции» были уничтожены, но некоторые из них тибетцам удалось сберечь, затопив в реках.
              Совершаем Священный Круг внутри главного монастырского храма вокруг большой статуи Будды, последовательно заходя во все расположенные вокруг залы с малыми фигурами Будды.
              Запомнился зал, посвящённый совокуплению Будды с очаровательной «женской сущностью», символизирующий всех женщин, осчастливленных Буддой на жизненном пути после того, как он бросил жену с маленьким сыном и отправился спасать мир. Увеличению численности народонаселения Будда придавал большое значение и, считая это занятие одним из важнейших в жизни, не жалел на него ни своего времени, ни сил. 
              А ведь действительно, самое нужное и важное, это продолжение жизни на нашей грешной земле. Поэтому, наверное, и нет в буддизме таких понятий, как воздержание и незаконнорождённые дети. И главная мантра буддизма «Ом мани падмэ хум», что в переводе значит «О, божественная драгоценность в цветке лотоса», имеет и другую интерпретацию: под  «мани» понимается  вполне определённая драгоценность – фаллос, а под «падмэ» - женское лоно, прекрасное, как цветок лотоса…  
              Вокруг храма священная улица Паркхор сплошь забита паломниками, туристами и торговцами. Плотная людская масса движется строго по часовой стрелке слева направо. На алтарях душно дымят горящие благовония, в воздухе запах пота, мочи, кала, гниющих объедков, горящего ячьего масла и пыли. Многие паломники молются, совершая на каждом шагу полное простирание. Когда лоб и руки касаются грязных камней  под ногами, они поднимаются, чтобы сделать шаг, и вновь распластываются в пыли во всю небольшую длину своих тщедушных тел. Таким способом они преодолевают весь путь вокруг храма. На руках у многих деревянные дощечки, чтобы, молясь, руки до костей не стереть. 
              По обе стороны улицы Паркхор бесчисленные лавки торговцев древностями, талисманами и оберегами, иконами и статуями Будды, инкрустированными серебром священными черепами яков, молитвенной атрибутикой, ювелирными изделиями и невообразимым множеством дешёвых сувениров. Людей так много, что трудно проталкиваться между ними. В этой толчее, увлёкшись фотографированием и разглядыванием торговых развалов, я незаметно отстал и потерял своих. Сразу такое чувство, словно вдруг попал на чужую планету – всё непонятно и состояние паническое. Заметался, но быстро взял себя в руки и успокоился. Сориентировался. Хорошо, что гостиница наша недалеко от храма – ехать не нужно. Пришёл в гостиницу как раз к обеду. Вскоре и наши вернулись. Похоже, что они за меня волновались больше, чем я сам. 
             Во дворе отеля наблюдаем, как его сотрудники с плошками и ложками в руках, по очереди, получают на обед какую-то еду из большого котла. Здесь же во дворе едят. Стоя…
             У нас весёлый обед в ресторане «Як». Его хозяин, он же шеф-повар, голландец по имени Фред. Колоритный мужчина – высоченный, здоровенный, с большими пышными чёрными усами, в белоснежном халате и белоснежном высоком поварском колпаке. Сидит за столом с нами, угощает своими фирменными блюдами и поднимает бокал за успех нашей экспедиции на Эвересте. Несколько лет назад он приехал из Голландии и начал здесь свой бизнес. Европейская кухня оказалась востребована европейскими туристами, нахлынувшими  в последние годы в Тибет, и дело пошло. Восемь месяцев в году Фред работает в Тибете, а четыре месяца отдыхает в Голландии. Такой интернационализм. На стенах заведения большие цветные фотографии в хороших, дорогих рамах под специальным, небликующим стеклом – сцены из жизни Тибета. Фотографии классные. Их автор – Фред. Профессионал фотохудожник, повар, кулинар и бизнесмен. Уважаемый человек, уважающий людей.
      
          …В китайском районе Лхасы чистота, сверкающие стеклянными стенами современные многоэтажные здания. В тибетском районе поражает нищета и раздражает повсеместная грязь – ветер с пылью несёт мусор, под ногами очистки, объедки и продукты жизнедеятельности живых организмов. О духовности тибетского населения судить не берусь, но бытовая культура могла бы быть выше.
         Движение транспорта в Лхасе такое же бестолковое и сумбурное, как в Катманду. Как при этом им  удаётся избегать столкновений и не давить пешеходов, непонятно.
  
         …Следующий экскурсионный объект – дворец Норбулинхка – летняя резиденция Далай-Лам, стоит в Лхасе с 18 века. После эмиграции ныне здравствующего Далай-Ламы Четырнадцатого, дворец превратили  в музей, сохранив за ним статус культового сооружения. Роскошные здания с великолепной отделкой и украшениями, окружены огромным замечательным парком с множеством редкостных растений. До «культурной революции» в парке жило много животных, теперь их нет. Но певчие птицы, красивые лужайки, фонтаны, причудливые искусственные холмы и водопады пока сохранились. Даже теперь, став общедоступным, утративший былое величие, Норбулинхка воспринимается среди безжизненных пространств Тибетского нагорья, как чудесный рай. При строительстве великолепного дворца у его хозяина мысли о чрезмерности своих желаний, видимо, не возникало. Для правителей буддизм очень удобная религия – как-бы не было плохо народу, он не будет роптать, ведь буддизм запрещает бороться с жизненными горестями, ибо они справедливая расплата за неправедность прошлой жизни. И, чтобы в будущей жизни стать счастливым, следует в жизни нынешней все несчастья сносить терпеливо и с благодарностью. «Победу и добычу оставь другим. Утрату и поражение возьми себе», - учил свой народ Далай-Лама Третий…
             В тронном зале дворца Далай-Лама Четырнадцатый принимал когда-то почётного гостя – коммунистического лидера Никиту Сергеевича Хрущёва. В кабинете под стеклянным колпаком хранится для всеобщего обозрения большой ламповый радиоприёмник, подаренный советским гостем.
             Многие посетители оставляют в музее пожертвования – обслуживающие дворец монахи вениками сметают юани и доллары  в кучки на полу, а  потом совками относят их, почему-то, в ванную комнату Далай-Ламы, совмещённую с туалетом.  Большая ванна заполнена купюрами до половины. Эдик Гончаров попытался отснять на видео, как монахи, в полном смысле слова, гребут деньги лопатой, но дежурный монах-смотритель поднял шум, и мы сочли за благо скорее ретироваться.

            Украшением Лхасы и символом Тибета является величественная Потала – великолепный дворец-крепость – резиденция Далай-Лам, построенная в 17 веке на месте дворца тибетских царей, который был здесь с 7 века. Потала, в переводе «Надёжная гавань», не просто стоит на высоком скалистом «Красном холме», но царит над всем городом, над всем Тибетом. Здесь говорят: «Потала – это рай для Будды. На восток, запад, юг, север – Потала. Над всей землёй царит Потала». Огромная белая крепость с чёрными проёмами окон словно вырастает из скалы, неукротимо устремляясь в небо. Она сужается кверху, и это создаёт реальное ощущение взлёта. Потала словно дирижабль – гигантский, но лёгкий.
             Центр верхней части прекрасного сооружения выкрашен в красный цвет и увенчан золотой крышей. Он является священным – там находятся чортены-саркофаги, в которых хранятся забальзамированные прахи Далай-Лам от Пятого до Тринадцатого. Красный дворец Поталы строили более семи тысяч рабочих. Украшали его полторы тысячи художников.  
             Длина здания триста шестьдесят пять метров, ширина триста тридцать пять, высота сто девять метров. В нём более тысячи богато украшенных комнат и залов, в которых множество прекрасных скульптур, искусных росписей,  изделий из золота, серебра и бронзы, украшенных драгоценными камнями, жемчугом, бирюзой, лазуритом, янтарём, горным хрусталём, кораллами и слоновой костью. Контраст этой роскошной красоты  с окрестной безобразной нищетой ужасает.
             Поразили изумительные по тонкости исполнения, изысканные в цвете, гармоничные по ритму и пластике огромные настенные росписи – очень красивые, очень трудоёмкие – каждую художник несколько лет писал. На одной из стен изображена история страны – до царей и Далай-Лам от того момента, когда Авалокитешвара в образе обезьяны соединился с демонической женской сущностью, от которой и пошёл народ Тибета.  Задолго до Дарвина здесь люди знали, что произошли от обезьяны.
             Побывали мы в книгохранилище, видели древние манускрипты – тысячетомное собрание лекций Будды и комментариев к ним.
             Разглядывали прекрасно исполненные масштабные макеты восьми священных ступ, которые волшебным образом возникли в разных местах страны синхронно с восемью наиболее значительными свершениями Будды: его спуск в подземное царство Нагов, подъём в небеса и общение с божествами... и тому подобное. Рассматривали подаренную верующими Далай-Ламе Тринадцатому декоративную пагоду, сложенную из двухсот тысяч жемчужин.
             Побывали в комнате для медитаций, сохранившейся с 7 века – все остальные помещения к ней пристраивались позже. 
             Видели огромное золотое Колесо Жизни. Видели отпечатавшийся в камне след босой ступни какого-то гуру, одного из первых проповедников буддизма. Видели два маленьких детских следа одного из первых Далай-Лам. 
             Очень много чего видели и слышали. Кое-что поняли и запомнили.
             В Потале холодно и не продохнуть от горящего ячьего масла в лампадах, от горящих свечей из ячьего жира, от дымящихся благовоний и жертвенных воскурений.

             …Вечером в гостинице Александр Джеус подстриг Эдуарда Гончарова маникюрными ножничками.

             Весь следующий день взбираемся, спускаемся, вышагиваем по бесконечным крутым, скользким лестницам монастыря Дрепунг. Когда-то, до китайского вторжения, в монастыре жили десять тысяч монахов. Мы были в кухне, видели огромный медный котёл объёмом пятнадцать тонн, несметное количество медной посуды. По стенам развешаны древние мечи, копья, щиты, доспехи, луки и колчаны со стрелами.  Когда-то здесь действительно кипели котлы – кипела жизнь. 
             Монастырь построен вокруг скалы, в которой, когда-то в древности, волшебным образом возникла пещера  с рельефными, и сразу же  ярко раскрашенными, изображениями Будды. Смотреть на всё это уже нет ни желания, ни сил.  Мы пресыщены впечатлениями и устали от них. И от безделия я устал. Поскорее бы назад в базовый лагерь, к Эвересту! 

	15 апреля группа генерала Юрия Агафонова вылетела из столицы Тибета Лхасы в столицу Непала Катманду, чтобы на надувных плотах совершить сплав по гималайской реке. А потом ещё провести видеосъёмку в Национальном парке Читван. Там, путешествуя на слонах, можно вблизи посмотреть тигров, и носорогов, и крокодилов. Видеосъёмку в Непале будет вести Саша Горбачевский. Из Катманду ребята улетят домой в Россию.  
              А мы с Гончаровым возвращаемся к Эвересту.
              Для обратного пути в базовый лагерь у нас новый джип той же фирмы «Тойота», и новый шофёр по имени Тотже. Новый гид – молоденькая круглолицая, узкоглазая, пышнотелая тибеточка с впечатляющим именем Гюрза. Гончаров с восторгом разглядывает её, опустив видеокамеру.
              - Почему не снимаешь такую красоту? – спрашиваю я.
              - Я сейчас  не телеоператор, а телообозреватель, - говорит Эдик, - у неё не зад, а мыс Доброй Надежды!
              - Ай энд май френд, ноу спик инглиш, ни я, ни Гончаров ни хрена не петрим по-английски, - предупреждаю я Гюрзу. Она поражена. Мимикой и жестами она сообщает, что в её практике мы первые такие бестолковые путешественники. – Ноу вери гуд, это не очень хорошо, - убеждённо говорит она. Мы согласно киваем. Она весело хохочет.
              Ехать будем через знакомый нам город Шигацзе.

              Как всегда на этих высотах, утром мороз. Обратный путь всегда кажется проще и короче. Да так оно и есть – Гюрза и Тотже везут нас другой дорогой, гораздо менее красивой, зато более короткой.
              Катимся вдоль Цангпо по широкой каменисто-глинистой пустынной долине, обрамлённой безжизненными некрутыми склонами округлых гор, причудливо изъеденных эррозией. Вдоль дороги сказочные замки и огромные фантастические звери, выветренные из лёссовых отложений древнего моря. Скальные останцы, вздыбленные пласты разноцветных горных пород, заглаженные древним ледником округлые скалы – музей абстрактной скульптуры под открытым небом. Вдоль воды заледенелые песчаные пляжи. А выше на склонах – террасные поля. Непонятно, как может что-то вырастать на здешней  почве –   невообразимой смеси глины, песка и камней.
               Постепенно долина сузилась в ущелье, по бокам вздыбились отвесные скалы. Река внизу ревёт в порогах. Дорога всё выше поднимается по крутым склонам, опять под нами пропасть. Навстречу нескончаемой колонной едут огромные грузовики – китайские государственные поставки в столицу завоёванного Тибета продуктов питания и промышленных товаров. На украшенных флажками и ленточками осликах и низкорослых тибетских лошадках, запряжённых в узкие тележки с тонкими колёсами, гончары везут в Лхасу на продажу глиняные  блюда, горшки и кувшины. Везут свои изделия и сапожники, и жестянщики.
               …Вновь ущелье широко распахнулось, ярко-синяя река засверкала солнечными бликами среди жёлто-пепельных склонов. С поворота увидели далеко внизу погибший автобус. 
               Чем дальше, тем река полноводнее и шире, вот уже на воде катера, паромы, вот перегородила русло плотина. 
               Весь мир вокруг нас песчаный. И горы, окружающие долину, скалисты лишь на вершинах, а ниже рассыпаются в песок. Старые горы, умирающие…
               Проехали Шигацзе – приятно в чужой стране узнавать знакомые места! Купили ребятам в базовый лагерь десять килограммов свежей баранины.
               …Поднялся сильный ветер, несёт пыль, по долине разгуливают смерчи, часто по два-три рядом. Вот смерч возникает на наших глазах совсем недалеко.  Рыхлый грунт, песок и небольшие камешки,  потом камни всё крупнее и крупнее начинают подниматься в воздух на площади метров двадцать в диаметре, всё быстрее и быстрее, всё выше и выше закручиваются в непроглядную толстую спираль,  уходящую в небо. Спираль эта продолжает расширяться и быстро движется в нашу сторону. Тотже резко газует, джип отчаянными прыжками несётся по ухабам тибетской гравийки, мы колотимся об дверцы и потолок машины, смерч выкатывается на дорогу… уже позади нас. 
               Зрелище впечатляет и завораживает.
               - Вери гуд! – говорит Эдуард.
               Гюрза говорит: - Ноу!..
               Тотже говорит: - О, кей!..
               Я  матерюсь…
              …Долгий, напряжённый, медленный подъём на перевал. На заледенелой каменистой седловине режуще холодный ветер рвёт верёвки с трепещущими молельными флажками и лентами, несёт секущую пыль, песок и мелкие камешки.
               …Ночлег в городке Лаза в убогой гостиничке, насквозь просвистанной сквозняками. 

               Утром погода отличная. Конечно мороз, но безветренно. И небо ясное, без единого облачка. Едем вверх по узкому скалистому ущелью. Ручьи подо льдом, лёд на дороге, на поворотах машину сильно водит. Взобрались на перевал 5220. Кто-то недавно здесь молился – пронзительный ледяной ветер, вместе с песком и снежной крупой, бросает в нас засушенные лепестки цветов и тоненькие цветные бумажки с буддистскими символами – я подхватил несколько на память. 
               Впереди невысокие, некрасивые малоснежные горы без ледников. Они ограничивают широкую и плоскую бесснежную долину. На спуске, вдоль дороги, ручьи, замёрзшие ступенями. И река, вдоль которой едем, - ледяная лестница. А вокруг голые камни в промороженной глинистой пыли. 
               …Ниже стало теплее, река оттаяла и потекла. С трудом проехали сильно разбитый участок дороги, на котором застряла колонна тяжёлых грузовиков. Объезжая их по ямам и ухабам, дважды чуть не опрокинулись.
               А дальше дорога знакомая – теперь впереди трудный подъём, и потом непростой спуск с высокого перевала – последнего на пути к базовому лагерю. Джип мучительно прыгает и трясётся по крутой каменистой дороге.
               Открылся Эверест – гигантский, закрывающий полнеба. Внизу крохотные строения монастыря Ронгбук.
               Спустились к монастырю, и мимо – вверх по дороге, которую дорогой назвать нельзя. Но мы по ней едем.  Давно известно, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
               Ещё минут сорок мучительно-привычной тряски, и мы в базовом лагере. Перед нами множество людей и разноцветных палаток. Ну, народу понаехало!
               …На ужин свежеприготовленная Пасангом баранина под ставропольский коньяк «Прасковейский». Вокруг родные лица, по которым мы успели соскучиться.
               Ребята вчера спустились в базовый лагерь на отдых после первого недельного выхода на Гору. Все простужены, у всех насморк и кашель, бронхиты и ангины. Лица сильно обожжены солнцем и подморожены, исцарапаны морозным ветром. Глаза воспалены. Ноздри и губы сильно распухли, растрескались и кровоточат. 
               Гончаров за столом рассказывает о нашем путешествии по Тибету, о Шигацзе, о Лхасе и Потале.
               Альпинисты – о том, что они тут успели сделать.
               Хоть условия работы на Горе были осложнены ежедневными снегопадами, удалось оборудовать промежуточный лагерь на высоте 5900. Выше по леднику Восточный Ронгбук, между двумя мощными ледяными потоками, до самого подножья ледовой стены Северного седла Эвереста тянется пологая морена. По ней на яках подняли больше двух тонн груза до высоты 6400. Тут установили передовой базовый лагерь. До него двадцать четыре километра с перепадом высот тысяча двести пятьдесят метров. Это расстояние проходится за два дня с ночёвкой в промежуточном лагере 5900. Потом,  привыкнув к высоте, из БЛ в ПБЛ можно будет проходить за двенадцать, а то и за десять часов.
               За три дня обработали стену Северного седла, провесили по ледовым отвесам, в общей сложности, девятьсот метров страховочных верёвок. Чтоб не тратить время и силы на спуски и подъёмы по навешенным перилам, Андрей Александров и Шура Фуколов ночевали на высоте 6800, установив палатку на ледяной полочке. Они первыми, в спортивном сезоне 2000 года, взошли на Северное седло Эвереста.
               На высоте 7050 предстоит оборудовать первый высотный промежуточный лагерь. Часть снаряжения для него на 7050 уже подняли.
               Дальше – обработка ледово-скального ребра, выводящего на Северо-Восточный гребень Эвереста – закрепление перильных верёвок и установка палаток второго и третьего высотных лагерей на 7800 и 8300. Нужно поднять на огромную высоту палатки, спальники, карематы, страховочное снаряжение, продукты, медикаменты, кислородные и газовые баллоны, маски и редукторы, газовые горелки и прочее... 
              Экспедиций  прибыло около тридцати, со всех континентов, кроме Антарктиды. Даже негры есть – на фоне льда и снега смотрятся эффектно. Народу много, но пока вверх никто не рвётся… 
             Подружились с китайским офицером связи и его переводчиком, хорошо владеющим английским. Они оба толковые ребята, опытные альпинисты, сразу поняли суть нашего конфликта с таможней из-за мясных продуктов, и сгоняли на своём джипе в Зангму, выручили бочку с вкуснотой, привезли в БЛ.
            Самая крупная по численности экспедиция – японская. Она не планирует восхождение на вершину, а будет заниматься очисткой склонов Эвереста от мусора – с 6400 до 8300. За всё время удачных и неудачных восхождений, на северном маршруте накопились, вмёрзнув в лёд, разорванные палатки, одежда и обувь, верёвки, крючья, поломанные ледорубы, пустые канистры, кислородные и газовые баллоны, консервные банки, пластиковые бутылки и пакеты, упаковки от продуктов. А также тела погибших альпинистов. Многие исчезли бесследно, а 15 трупов лежат на маршруте восхождения, все выше 8300. 
            Последняя, по времени, трагедия произошла год назад. Первыми, в прошлом году, 8 мая на вершину взошли трое участников украинской экспедиции – Терзеул, Копытко и Горбач. Когда начали спуск, их настигла снежная буря. Вячеслав Терзеул смог спуститься  в лагерь 8300. А двое провели ночь без палатки, без спальников, без кислорода и питья на высоте  8550. На следующий день оказалось, что Копытко исчез – на месте холодной ночёвки был обнаружен один Горбач, сильно обмороженный. До лагеря 7050 на Северном седле его спускала украинская команда. Дальше в спасработах участвовали более сорока альпинистов из разных стран. Пострадавшего спустили в БЛ. И украинцы сумели быстро доставить его в Киев для лечения. Василия Копытко так и не нашли. Буря бушевала долго. Лишь 18 мая, когда погода установилась, на штурм Эвереста  отправились трое поляков, португалец и бельгиец. С вершины в штурмовой лагерь вернулся лишь один поляк. Вскоре на высоте 8700 были обнаружены в критическом состоянии второй поляк и бельгиец. А португалец и третий поляк пропали бесследно…   
              Сейчас Эверест в густых облаках. Его не видно. Относительно тепло. И почти безветренно.
              У меня, по итогам поезки по Тибету, две потери – потерялся фонарик, и сломались солнцезащитные очки. Хорошо, что есть запасные очки и фонарик.
              К вечеру Эверест очистился от тучь и закат на нём потрясающий. Начал писать первый холст. Эверест – чёрный, жуткий. Зимние ураганы сдули с него весь снег. И голые скальные стены завораживают километровыми отвесами.
 
              Ночью ветра нет, палатки не грохочут. Хорошо спится в тишине под глухой, размеренный, баюкающий перезвон бубенчиков бродящих вокруг лагеря яков.
              Сегодня полнолуние и огромная луна ярко освещает Эверест и ближние горы, отражаясь в ледяных ступенях замёрзшей реки. Приятно было бы ночью слушать журчание тибетской речки  на перекатах и порогах. Но звуков этих сейчас нет. Хотя они здесь, никуда отсюда не делись. Но скованы холодом, залиты льдом, скрыты в морозной тишине. Потеплеет, и оттает река. Как в рассказе барона Мюнхгаузена, сама собой затрубила согревшаяся труба, так зажурчит, запоёт, зашумит речка. Только не скоро это случится. 

              Утром пыльная буря рвёт палатки. В кают-компании Боря Седусов проводит практические занятия по пользованию на восхождении кислородом: маски, баллоны, редукторы, манометры… Эдик Гончаров пожаловался, что ночью плохо спал и, для акклиматизации, пошёл сквозь сильный холодный ветер, несущий пыль, вверх, в сторону Эвереста, пообещав вернуться в 14 часов. Хочет дойти до поворота ледника, чтобы посмотреть на пик Пумори. Я приготовил этюдник и жду ослабления ветра, чтобы заняться живописью. А ветер не думает утихать – только что сильным порывом сорвало гирлянду молитвенных флажков, они запутались, накрутившись на антенну, прикреплённую к верхушке флагштока. 
             …Гончаров вернулся к обеду сильно замёрзший, неохотно поел и забрался в палатку.
             Народ, чтобы не засиживаться, отправился на прогулку к монастырю.
             Ветер ослабел, уже не опрокидывает этюдник. И я занялся живописью. В неподвижности очень холодно. Леденящий ветер дует в лицо – глаза слезятся, мёрзнут нос и щёки. И уши. Отворачиваясь от ветра, кутаюсь в капюшон пуховки. Пальцы деревенеют. Трудно и медленно, но на холсте что-то получается.
             Снег пошёл. Тут и команда с прогулки вернулась. В 18 часов Эдик Гончаров передал в Краснодар репортаж о наших делах. К 19 часам я, неожиданно удачно, закончил этюд. За ужином Аристов разрешил немножко выпить, чтоб согреться. Сегодня в Краснодаре день рождения у Серёжи Красновида, и мы с Неделькиным приняли коньячку за его здоровье. Эдику так нехорошо, что он от выпивки отказался…

            С утра ветра нет, мороз всего 17 градусов, видимость отличная. По следам наших ребят шерпы всех экспедиций потянулись в Передовой Базовый лагерь с караванами яков. Сами альпинисты придут, когда их промежуточные высотные лагеря уже будут установлены и обустроены.
            Погонщики яков натуральные бомжи – лохматые, оборванные, грязные. Их личная гигиена не отличается от гигиены яка. Но животные всё-таки выглядят чище. Зато якмены украшены богаче.
            У яков на рогах красные пушистые пампоны из шерсти или маленькие красные флажки. И всё.
            А у погонщиков не только красные ленточки вплетены в немытые, нечёсаные шевелюры, но на чёрных от сажи и грязи руках блестят драгоценные браслеты и перстни. На немытых шеях  дорогие бусы. На поясах – украшенные самоцветными камнями ножи в чеканных серебряных ножнах. Здесь красота не признак достатка. И не свидетельство высокого мастерства и вкуса местных ювелиров. Красота – главный принцип здешней жизни.
             На широкоскулых лицах якменов широкие дружелюбные улыбки.
             Яки абсолютно без эмоций. Как танки.
          
            Высотные шерпы, которых богатые экспедиции привозят с собой из Непала, отлично экипированы. У них пуховые, поларовые и гортексовые костюмы, пуховые спальники, двойные пластиковые высотные ботинки, современные титановые кошки и ледорубы, телескопические лыжные палочки, газовые горелки, кислородные баллоны и маски. Они провесят по маршруту перильные верёвки, поднимут по ним снаряжение и установят высотные лагеря. Для тех, кто за это заплатил.
             Наши восходители всё делают сами.
            …Сразу после завтрака взялся за живопись. Работал с желанием, не отрываясь, и в пятом часу вечера, вроде бы, закончил этюд. Завтра оценю его свежим взглядом. Дописывал работу опять при сильном шквалистом ветре – свежая живопись запорошилась песком.
            Команда весь день готовилась к завтрашнему выходу наверх. Олег Кравченко напомнил мне, как управляться с электрогенератором. В базовом лагере под Макалу это у меня хорошо получалось, но уж два года с той поры миновало.
           Ваня Аристов научил Эдуарда пользоваться спутниковым телефоном.
           Всю ночь снегопад.

           Утром две первые четвёрки: Аристов, Бершов, Кадошников, Якимов, Захаров, Александров, Фуколов и Афанасьев пошли вверх. Третья четвёрка стартует завтра. Задача второго высотного выхода – поднять груз из передового базового лагеря (6400) на Северное седло (7050), оборудовать там первый высотный лагерь, и обработать ребро до высоты 7800, где предстоит установить второй высотный лагерь.    
           Спал я сегодня отвратительно. Вернее совсем не спал. Кашель замучил. И боль, жжение в груди. И насморк, от которого задыхаюсь. Самочувствие гадостное. И настроение такое же. От завтрака отказался. Попробовал писать этюд – не могу. Погода позволяет живописью заняться, а самочувствие – нет.
           Алексей Боков, в отсутствие Пасанга,  в кухонной палатке на газовой плите стал греть воду для стирки. Газ вдруг так пыхнул, что вмиг выгорел угол палатки. Но удачно обошлось. Будь доктор Лёша менее расторопным, наша кухня сгорела бы полностью. Могли взорваться газовые баллоны и канистры с горючим. А тандемом, вход ко входу, стоит палатка кают-компании, забитая продуктами и снаряжением. Тут бы наша экспедиция и закончилась...               
            Дыра получилась большая. Алексею пришлось отказаться от стирки и заняться ремонтом. Распорол два мешка из-под продуктов и нашил на палатку заплату. Белая в красную полоску, как матрац в пионерском лагере нашего детства, она получилась весёлой и Пасангу понравилась. Во всяком случае, вернувшись, он какое-то время рассматривал появившееся на его палатке украшение с удивлением, а потом молча вошёл внутрь и занялся своим привычным поварским делом.
             - Спасибо, Лёша – сказал Бокову вернувшийся с видео и фотосъёмок Гончаров, – пожар яркое событие в нашей скучной жизни!   
           …Погода весь день – то снег, то солнце. Аристов вышел на вечернюю радиосвязь уже с 6400 –  добрались благополучно. Но в  передовой базовый лагерь поднялись не все, некоторые заночевали в промежуточном лагере 5900. 
           К вечеру мой кашель ослабел, грудь болит не так сильно. Но заболела голова. И из носа потекло. Это расплата за мой вчерашний удачный этюд на морозном пронзительном ветру. Наглотался таблеток, закапал в нос нафтизин, и завалился в палатку. От постоянного сильного ветра с песком, всё синтетическое снаряжение наэлектризовано – когда снимаешь пуховку и забираешься в спальник, вокруг с треском вспыхивают колючие искры.  
            
           С полночи нос заложен – задыхаюсь и не могу спать. Нафтизин замёрз, отогреваю его под мышкой. Закапал в нос, начал дышать – засыпаю. Так несколько раз за ночь. Утром я разбитый и совершенно недееспособный. С трудом заставил себя поесть. За завтраком Гончаров предложил пройтись в сторону Эвереста. Я согласился – всё равно на живопись нет сил. 
           …Тропа поднимается то в кармане, то по гребню правобережной морены ледника. Вдоль тропы дыбится стена отвесных скал, опасных частыми камнепадами. Недавно здесь убило яка.
            Поднялись примерно до 5800. Пумори в облаках, долго ждали, пока откроется. Эдик поснимал бегающих между камнями кекликов и ещё каких-то красивых птичек, похожих на дроздов.
            У меня опять сильный кашель, иногда доводящий до рвоты. И грудь сильно болит, и нос наглухо заложен, задыхаюсь.
            Пошли на спуск и встретили поднимающихся навстречу Кравченко, Неделькина, Седусова и Бокова.   Они в специальных масках, делающих вдыхаемый воздух не таким холодным. А мы с Эдуардом широко открытыми ртами мороз глотаем. Пробовали дышать через ткань, но она быстро намокает от выдыхаемого пара и замерзает – начинаешь задыхаться. Так что бронхита и ангины нам с Эдиком не избежать. 
            Когда спустились в базовый лагерь, Пасанга в кухне не оказалось. А мы голодные. Эдик заглянул в кастрюли, нашёл замёрзшие остатки плова и бараньего бульона. Разогрели на газовой горелке, перемешали, пообедали. Вернее, Эдуард разогревал и перемешивал. А я только ел. Конечно, как всякий путешественник, готовить я умею. Но не люблю. А Гончаров и умеет, и любит – мне с ним очень повезло.
            Поднялся сильный ветер, палатки оглушительно загрохотали, на зубах опять захрустел песок.  Хоть ночами регулярно идёт снег, пыли не становится меньше. Днём под солнцем снег исчезает бесследно – быстро испаряется в сухом воздухе, не тая, не оставляя влаги. Но Эверест постепенно перестаёт быть траурно-чёрным, засеребрился, выглядит не столь зловеще. Но становится из-за снегопадов лавиноопасным.
            …Чувствую, что у меня сильный жар, глотаю таблетки…
            Появился Пасанг, и мы попытались заказать ужин. Эдуард показал автоклав, воду, картошку, масло, мясо. Изображал, что всё перемешивает. И доходчиво по-русски растолковывал, что хотим отварной картошечки с тушёным мясцом. Не было ни слова, ни жеста про капусту. Но через час Пасанг притащил полный дасятилитровый автоклав борща.  Ваня Аристов научил его варить кубанский борщ.
            Вечером Эдик пожаловался на сильный озноб, забился в свою палатку и затих. Меня тоже знобит. Известно, что все болезни от воздержания. Но почему  электрогенератор не заводится? Предупредил Пасанга: «Тррр – ноу!» - чтобы он заранее, до темноты лампы керосиновые подготовил.  А завтра, может быть, Эдик оживёт и определит, что с генератором – он всю жизнь за рулём то мотоцикла, то автомобиля, не такой, как я, технически бестолковый.                          

            Утром приехали Гюрза и Тотже – привезли в БЛ ещё кого-то. Встретились мы, как родные. Наобнимались, нацеловались. Гюрза, страстная тибетская женщина,  нас с Гончаровым чуть не задушила.
            Проводили их, и Эдуард отправился прогуляться до развалин старого монастыря Ронгбук. А я забрался в палатку, прямо в пуховке завернулся в спальник, и продремал до десяти часов, до радиосвязи с верхом. Ночью опять не спал из-за надсадного непрерывного кашля и насморка.
            Аристов по рации сказал, что у них всё нормально – по стене Северного седла Эвереста поднимаются по перилам с грузом, необходимым для организации высотного лагеря 7050.
            Погода сегодня небывалая – яркое солнце и полный штиль. Утром было четырнадцать градусов мороза, а сейчас двадцать градусов тепла. Это, конечно, на солнце. А в тени мороз – мои постиранные носовые платки висят на репшнуре твёрдые, как кафельные плитки. 
            Эдик вернулся и, пока тепло и тихо, нагрел воду и искупался. Я не решился.
            Воспользовавшей хорошей погодой, взялся за живопись. Работал на пленэре, пока в шестнадцать часов  опять не началась пыльная буря. Укрылся в кают-компании и продолжил этюд у открытого палаточного окошка на пыльном сквозняке, умостив этюдник с холстом на коробках с консервами. Очень холодно, тело мёрзнет, ноги стынут. Одежда и обувь не греют сами по себе, а лишь сохраняют тепло тела. А какое тепло в теле, которое на морозе недвижимо, лишь чуть-чуть двигает кистью правой руки с зажатой в ней  кистью с краской…   
            Ветер рвёт палатки. Эвереста не видно за плотными тучами. Вниз по ущелью тоже непроглядная непогода. 
            Альпинисты сверху сообщили, что восемь человек с грузом взошли на Северное седло и установили лагерь. Остаются на 7050 ночевать.
            В течение дня несколько раз пытались запустить генератор, но он не заработал.
            Вечером Эдуард через спутник передал в Краснодар очередной репортаж, принял радиограмму для Шуры Фуколова от семьи: «Любим, обнимаем, целуем, ждём!» и передал её по рации  Аристову в Передовой Базовый лагерь. А Фук в это время работает на Седле. Вскоре услышали, как Иван вызвал Фуколова на связь.
            - Шура, как там у тебя дела?
            - Нормально, а что?  
            - Из дома сообщение срочное.
            - Что там? 
            - Дом сгорел, мебель спёрли, собачка сдохла…
            - Что ещё?
            - Остальное всё нормально: любят, обнимают, целуют, ждут.
            - Спасибо, Ваня!
            - Будь здоров.
            …Я провозился со своим холстом до темноты, но не закончил.

             Всю ночь валил снег при полном безветрии. Утром лагерь в сугробах. Эверест ярко искрится в чистом тёмно-синем небе, но вдоль всего Северо-Восточного гребня  трепещут снежные флаги – там жутко дует. Аристов по рации сообщил, что первая группа, превозмогая ураганный ветер, поднимается по гребню к площадке, где нужно установить лагерь 7800. Вторая группа начала спуск с Северного седла в ПБЛ. Третья группа поднимается с 6400 на 7050 с грузом, необходимым для обустройства будущего лагеря 7800.
             Эдик отправился в монастырь Ронгбук пообщаться с монахом-отшельником, с которым познакомился вчера.
             Я начал писать Эверест с заснеженным базовым лагерем на переднем плане. Но вскоре и у нас на 5200 задул шквальный ветер, и пришлось прятаться в кают-компании.
            …На дневной радиосвязи сверху никто не откликнулся. Значит им там сейчас не до нас. На Эверест, в клубящихся вокруг него чёрных тучах, страшно смотреть. Держу рацию включённой на постоянное прослушивание. В 16-00 услыхал переговоры наверху, понял, что первая группа из-за ураганного ветра вверх по гребню не пробилась. Сейчас ребята сидят в лагере 7050, кипятят чай для третьей группы, всё ещё карабкающейся  к ним с грузом по стене Северного седла.
             В 18 часов Иван сообщил, что первая и третья группы соединились в лагере 7050. Ураганный ветер, сильная пурга и мороз. Вторая группа благополучно спустилась на 6400, завтра вновь пойдёт вверх на Северное седло с очередной порцией груза. И, если погода позволит, завтра будет предпринята новая попытка подняться по ребру на 7800.
             …Доделываю вчерашний этюд и почти доволен им.
             Начался сильный снегопад. Тут как раз Эдик с прогулки вернулся. Не тревожа Пасанга, и меня от работы не отвлекая, сам поджарил яичницу с говяжьей тушёнкой, открыл банки с зелёным горошком, свёклой, нарезал редьку и позвал к столу. Я разлил по кружкам коньяк. В кают-компании стало тепло и уютно. 
             Самочувствие моё постепенно улучшается, приступы кашля стали реже, и уже без рвотных спазмов, грудь и горло болят не сильно, насморк проходит, ночью не задыхаюсь – сплю.
             …Палатка грохочет на ветру и ходит ходуном, готовая, вместе со мной, сорваться с места и катиться вверх по ущелью до самого ледника. А ночь сегодня, несмотря на бешеный ветер, необычно тёплая.
   
             В 10 утра альпинисты доложили, что начали работу. И я за кисти взялся. И Эдик с фотоаппаратом и видеокамерой, в поисках сюжетов, полез на крутую древнюю морену, возвышающуюся над базовым лагерем.  Я бы тоже походил по округе с огромным удовольствием, да надо работать. А работа моя, к сожалению, требует долгой, напряжённой, сосредоточенной неподвижности.
            …Эдуард вернулся к обеду исхлёстанный ветром, но очень довольный – удачно снял на видео и фото стадо диких коз.
            Дневная связь с верхом не получилась. Едва я включил рацию, она просигналила, что аккумулятор разряжен. Пока подключал новый аккумулятор, альпинисты уже отключились. А может и совсем на связь не выходили. Им сейчас не до того. 
            Эверест не виден в страшных тучах, там снежная буря. Если даже у нас на 5200 ветер ураганный, то легко представить, какая жуть творится на два километра выше! 
           Доделал живопись. Сквозь плотный порывистый ветер с трудом пронёс холст в пустующую палатку.  Я в ней устроил сушилку для живописи. А то в своём жилище задыхаюсь. И голова болит не только от высоты и простуды, но и от запаха красок и разбавителя. Палатка-сушилка оранжевого цвета, в ней этюд неожиданно очень красиво изменился и стал смотреться по-новому. Надо бы специально написать холст в таком колорите.
           Пасанг куда-то смылся, уже шестой час вечера, а ни повара, ни обеда. Гончаров опять взялся за стряпню. Я ему не просто благодарен – я им восхищён.
           Пытаюсь писать очередной холст – в одной руке кисть, в другой носовой платок. Нос опять не дышит. А капли от насморка у меня закончились. И таблеток от кашля уже нет. Скорей бы наши доктора в БЛ спустились!        
           По вечерней связи узнали, что первой группе удалось обработать ребро – провесили не нём перила до 7500. Там, под скальной стенкой, оставили палатку, газовые баллоны и ещё кое-что, по мелочи, для будущего лагеря. И спустились на 6400. Свою рацию отдали ребятам второй группы – они сегодня ночуют на 7050. Завтра, с двумя радиостанциями,  им будет работать удобнее. Завтра вторая группа попытается поставить лагерь на 7800.

            Всю ночь шёл снег. И утром продолжает валить. Видимости нет, работать не могу. 
            И восходителям наверху работать невозможно. Погоды нет.
            Аристов сообщил по связи, что все три группы начинают спуск в БЛ. Лагерь 7800 установить не удалось. 
            С первого подъёма на Северное седло Эвереста прошло десять дней опасной, упорной работы с напряжением всех сил. А продвинулась экспедиция вверх всего на четыреста пятьдесят метров...
            Вместо завтрака, Эдик опять отправился  в сторону монастыря Ронгбук в гости к своему знакомому монаху-отшельнику. При столь частом  внимании представителя прессы к этому монаху, его уже едва ли можно считать отшельником. Надо бы как-нибудь выбрать время, да тоже сходить, помешать его уединению. 
            Снегопад прекратился, но видимости нет – плотные тучи вокруг. Поднялся сильный ветер, заметно похолодало. И продолжает холодать.
            Пытаюсь по памяти дописать начатый вчера холст. Вокруг меня в кают-компании мороз и сквозняк. Самочувствие скверное, горло болит, и ещё ухо заболело. Работаю через силу, преодолевая себя. Хочется погулять по окрестностям, подвигаться активно, пофотографировать беззаботно. А потом хлебнуть коньячку и завалиться спать, забравшись в спальник с головой, прямо в пуховке. И ещё хочется, чтоб кашля не было. И чтоб нос дышал… и ничего не болело!
            …Очень устал. Чувствую себя совершенно опустошённым. Не помню, чтоб мне на Макалу работалось так трудно и тяжело. А ведь там базовый лагерь распологался на полкилометра выше. Но на северной стороне Эвереста работать труднее, условия здесь суровее. А может это мне кажется. Старею?.. 
            Абсолютно точно – самочувствие отвратительное. И по дому очень соскучился. Тревожные сны замучили. Гнетёт нарастающее беспокойство за семью. В горах-то всё просто, ясно, понятно и предсказуемо – легко. А в городе жизнь сложна, трудна  и полна опасных неожиданностей.    
            …Ветер прекратился, полное безветрие установилось. Лагерь завален снегом. Пасмурно. И очень холодно – днём так холодно ещё не было.
             Пасанг добыл для кухни упаковку китайских спичек. Вот это спички! Не то, что наши, которые на этой высоте только шипят, дымят, но не горят. 
             К обеду вернулся Эдик усталый, но бодрый и очень довольный – целую плёнку удачно отснял. А как только он появился, и солнышко в небе возникло, начало жарить сквозь быстро редеющие тучи. В палатке кают-компании стало душно, как в парнике. Пришлось окна и дверь открывать, специально сквозняк устраивать. 
             Снег под солнцем исчезает быстро и бесследно – не таянье, а возгонка – из твёрдого состояния сразу в газообразное.
             В 16 часов пришёл Коля Кадошников, минут через пятнадцать Андрей Якимов, потом и все остальные подошли. Хрипят, сипят, чихают, сморкаются и кашляют. Но выглядят уверенно, матерятся весело. И хотят жрать. Пасанг их ждал, у него заранее всё готово. Выпили коньячку под грибной супчик и амлет. Олег Кравченко легко завёл генератор. Разомлев после выпитого и съеденного, сквозь дрёму слушаем диск с песнями Эдуарда Гончарова. Эдик слушает себя вместе со всеми. Сам петь ленится.

            Следующий день для отдыха идеальный – тёплый и безветреный. Но лучше бы такой день использовать для работы наверху. Кажется, для нашей экспедиции начал действовать «закон подлости» – пока альпинисты отдыхают внизу, наверху стоит отличная погода, и шерпы устанавливают высотные лагеря для других экспедиций. Но стоит кубанцам подняться в передовой базовый лагерь, погода ломается. 
            Паяльной лампой раскалили камни в бане. Попарились, искупались, постирались. Теперь народ ест, читает, ест, слушает музыку, ест, играет в преферанс и ест. И, конечно, активно лечится. У всех сильно болит горло, у всех бронхит. Таблетки и аэрозольные ингаляторы помогают мало. Спросом пользуется лечение паром. На газовых горелках в кастрюлях кипит вода, в которую доктор Боков добавляет какую-то особую соль, привезённую им из Харькова. Парят горло, накрыв голову вместе с кастрюлей гортексовыми куртками.
            - Дышите глубже, - советует Алексей.
            - Уже пробовал, не помогает, - жалуется Олег Кравченко.
            - Значит, скоро само пройдёт, - успокаивает добрый доктор.
            Мне он рекомендует есть лук, постоянно его нюхать, и в нос луковый сок закапывать.
            - Подобное лечится подобным, - учит мудрый Боков, - у нас весь лук, как ты, промороженный.
            - А может, чтоб от ангины избавиться, лучше горло коньяком полоскать? – задумался Неделькин.
            - Конечно лучше, - легко согласился доктор, - тем более, алкоголь в два раза сокращает жизнь. 
            - Это как? – насторожилась команда.
            - Нашему уважаемому Эдуарду Васильевичу сейчас шестьдесят пять лет. А если б не пил, было бы сто тридцать.
            - Хороший тост! – сказал Эдуард.           
            …Вечером провели коллективный опыт по проверке достоверности изречения «Истина в вине». И, одновременно, отпраздновали день рождения сына Андрея Александрова – Андрюши Александрова. Он родился два года назад, когда мы были на Макалу. 
            Эдик Гончаров сегодня поёт охотно, много, очень хорошо.
            Я к началу застолья очередной портрет Эвереста закончил, очень доволен – настроение у меня питейное. И у Гончарова тоже.  Посидели от души. 
            …После хорошей работы и хорошей выпивки хорошо спится.

            …К тем, кто много выпивает, утро добрым не бывает... Не знаю ничего страшнее собственного отражения в зеркале поутру, когда вечер удался...
            Завтракать не смог, только выпил чай с мёдом. И, превозмогая похмельную немощь, начал писать новый холст. 
            А в голове, отзываясь болью, очень дружелюбно тукает песенка Эдика Гончарова, мне посвящённая. С эпиграфом «Непримиримый пьянству бой нас не касается с тобой» он подарил мне её однажды на учебно-тренировочном сборе в Приэльбрусье: «По Баксану, по Баксану снегопады, снегопады. Эту белую палитру впору чуть подголубить. Загрустил мой друг Серёга, завалясь на старый спальник. У него свои резоны снегопады не любить. Мой Серёга любит горы. Он писал бы их в охотку акварелью или маслом на холсте и на листках. Но гудит метель в Баксане, мы с ним пьём то чай, то водку, и ругаем непогоду, матеря её слегка. Нам бы топать с ним к Эльбрусу, задыхаясь от нехватки кислорода в наших лёгких, кверху головы задрав. Но сидим мы на «Динамо» - два спортсмена староватых, разомлев от жаркой баньки, дуем пиво под тарань. За окном два Когутая, про которых Юрий Визбор сочинил когда-то песню – нам как вызов и укор. Мы б, конечно, - ноги в руки и вперёд на этот вызов, но в Баксане непогода под хычины с коньяком. Ну, а чем ещё ответить февралю на шутку злую? Наливай и пей, дружище, всё же чаще нам везло. Вот прислал письмо мобильник и в конце: «Люблю, целую!» Как бывает одиноко на Земле без этих слов! По Баксану, по Баксану толстым слоем снег ложится. Мы сюда ещё приедем как-нибудь разок-другой. Не грусти, мой друг Серёга, всё нормально в этой жизни, были б песни, были б письма и под вьюгу алкоголь».
            …К обеду Эверест закрылся плотными тучами, пришлось работать по памяти. Вокруг толпятся любопытствующие – со всех континентов Земли. Восторгаются. В какой-то момент живопись действительно была очень удачной. Но потом я начал детализировать, и стало хуже.
            Эверест, выше 7000, скрыт в тучах. А нас в Базлаге слепит солнце. Снег под солнцем бьёт по глазам, как электросварка. Чтобы видеть реальный цвет пейзажа, работаю без светозащитных очков. 
           Бершов, Захаров и Седусов ходили в гости к москалям, принесли от них презент – пучёк зелёного чеснока и веточку вербы. Это Люся, жена Саши Абрамова снизу привезла – они спускались на неделю для отдыха и лечения ангины.
           Вербу поставили в кают-компании под иконой Покрова Пресвятой Богородицы. Скоро Пасха.     Икону, перед отъездом из Краснодара, подарил экспедиции худрук Кубанского казачьего хора Виктор Гаврилович Захарченко.
            …Под вечер на грузовике приехала ещё одна экспедиция, небольшая – какие-то азиаты. Суровые и непривычно нелюдимые. Ни с нами, ни с нашими соседями британцами, датчанами, испанцами, китайцами и японцами даже не поздоровались, ни разу никому не улыбнулись. А поставили свой лагерь впритык к нашим тесно стоящим палаткам.

          Как ни старался, так и не смог всю ночь заснуть. Слушал, как наши ребята играли в преферанс и хохотали. Потом угомонились, отключили движок. Слушал, как камни с морены падают. Как яки вокруг лагеря  бродят, хрюкают. Как ледник ухает. Как ветер в растяжках палаток и в антенне посвистывает. 
          Потом ветер усилился до шторма, загрохотал палатками, затрещал флагами. 
          Несколько раз я широко расстёгивал спальник, чтобы замёрзнуть, а потом застегнуться, согреться и заснуть счастливо. Так и не удалось. 
          С рассветом шторм утих, ночная атака ветра прекратилась. Солнышко всплыло на небо и разгорелось.
          Рядом с кают-компанией я уселся на канистру с коньяком и занялся живописью.
          Аристов объявил, что отдых должен быть  активным,  и погнал команду по склонам близлежащих гор.
          …В БЛ альпинисты спустились  точно к контрольному сроку, который был назначен на 15 часов. Я к этому времени холст доделал, удачно получилось. Володя Неделькин с прогулки вернулся с опазданием, и  получил нагоняй от Аристова. Чем ближе штурм, тем Ваня жёстче.
          Всем составом экспедиции собрались в кают-компании, провели разбор двух выходов наверх, подвели итог выполненной работы. Иван дал оценку действиям каждой четвёрки и каждого члена команды. Кому-то эта оценка показалась, мягко говоря, несправедливой. Долго обижённо молчали. Потом Шура Фуколов, снимая общее напряжение, сказал миролюбиво: «Все мы, вместе с Иваном, были на многих вершинах. И знаем, что, ради успеха восхождения, Аристов бывает резким в оценке людей и ситуаций, если считает, что команда недорабатывает и делает для победы меньше, чем нужно. Ивана Бог простит, а мы потерпим. Главное –  взойти на Эверест».  
         
         Ночью спальник внутри распоролся по шву, и утром я выбрался из мешка сплошь облепленный пухом. В палатке, как в курятнике.
         Эверест опять не виден за тучами. И ветер сечёт. Решил дописывать начатый холст, но заниматься живописью негде. Снаружи пыльная буря. В моей палатке тесно и темно. В кают-компании полно народу. Устроился с этюдником и холстом в банной палатке. Палатка оранжевая, это очень мешает...
         Приходили в гости наши приятели – китайский офицер связи и его переводчик. Предупредили, что ожидается усиление ветра и снегопад. Поговорили о возможных совместных экспедициях – у нас на Кавказе, на Тянь-Шане и Памире. У них – в Гималаях, Тибете и Каракоруме. Китайцы пригласили Аристова, Захарова и Бершова вечером к себе на торжественный ужин – из Пекина прибывает какой-то их большой начальник.
         Гончаров, вопреки пыльной буре, опять бродил по окрестным склонам и принёс трофей – глиняные буддистские иконки. Нашёл их в заброшенной келье отшельника, сооружённой когда-то в скальной расщелине.
         …Пишу свой холст в бане. Очень недоволен тем, что на холсте у меня получается. Вернее тем, что ничего не получается. Хоть и знаю, что зрители будут в восторге, сам я результатом своей работы не удовлетворён. 
         И не могу избавиться от чувства неловкости и вины по поводу того, что прованиваю благородное помещение керосином.   
       …Перед завтрашним выходом наверх народ потянулся в баню. Лень им чесаться! Пришлось мне  переселиться под открытое небо. Продолжил живопись, укрывшись от ветра за кухонной палаткой. И неожиданно очень удачно поработал.  
          Трудился до тех пор, пока Бершов не подошёл с идеей нарисовать именную памятную этикетку на бутылку шампанского для Коли Захарова – ему завтра исполняется 47 лет.
          В 19 часов, когда Аристов, Бершов и Захаров отправились в гости к китайцам, я достал акварель и в кают-компании, на глазах у всех, занялся скрупулёзной промграфикой. Я очень старался, и этикетка с кольереткой получились замечательными, прям-таки всамделешными. Все в восторге. И я доволен.
          Вечером впервые почувствовал себя здоровым.

          За завтраком поздравили Николая с днём рождения, вручили подарки. И первая четвёрка – Аристов, Бершов, Кадошников, Якимов пошла вверх. Остальные – кто отправился спать, кто гулять, кто читать, кто стирать, кто долечиваться.
          Я, расположившись под стенкой кухни, доделываю вчерашний холст. Порывистый, временами очень сильный ветер толкает под руку, трясёт и срывает холст, сдувает палитру, засыпает краски песком. Солнце ослепляет. Песок на зубах и в глазах. Не работа, а мучение. Давно привычное. Всё ещё желанное.
          Ближе к обеду обнаружил, что утром не до конца застегнул молнию на палатке. Теперь всё в палатке засыпано песком и пылью.
          Вечером поздравлять Захарова с днём рождения  пришли знаменитые московские альпинисты Николай Чёрный, Василий Елагин, Александр Абрамов. Чествование новорождённого сопровождалось обильным застольем, сольным и хоровым песнопением и завершилось далеко за полночь. 
           Перед сном ещё  поупражнялись в переноске тяжестей – натаскали с морены камней. Дополнительно обложили камнями палатки. И сделали выше ветрозащитные стенки. Чтобы ураган не порвал, не сорвал наши жилища.

             Утром полный штиль и ослепительное солнце. Сегодня Пасха.
             Проводили с Эдиком наверх вторую и третью группы. Вторая сразу пойдёт на 6400, третья заночует в промежуточном лагере 5900. Радиосвязь с первой четвёркой отвратительная. Так и не смогли понять, что Иван говорил о сегодняшних планах. Они должны сегодня взойти на 7050 и заночевать на Северном седле Эвереста, чтобы завтра пробиться на 7800 и установить там лагерь. Нескольким экспедициям шерпы уже установили высотные лагеря на 7800, и даже на 8300 – так повезло с погодой. 
             Нашим ребятам в нынешнем выходе необходимо оборудовать лагеря на 7800 и 8300, иначе нам удачи не видать. Времени до начала муссона осталось мало. Следующая ходка вверх должна быть уже штурмовой – на вершину.
             Дай Бог, чтобы всё получилось!
 
             Утро 1 мая тихое, ясное и солнечное. Но, едва я принялся за очередной этюд Эвереста, он скрылся в тучах. Ветер начал толкаться. Стал снег срываться.
             …Весь день пишу, устроившись в кают-компании на сквозняке у окна. В долгой неподвижности ноги застыли.
             …Группа Аристова весь день работала вверх по ребру. Но из-за ураганного ветра и мороза, не смогла пробиться выше 7500. На связь с базовым лагерем выходят неохотно. Да и слышимость плохая. Детали происходящего понять невозможно. Вроде бы, первая четвёрка, намучившись вверху, спустилась на 6400 в Передовой Базовый лагерь. Туда подошла снизу третья четвёрка. А вторая группа, под руководством Андрея Александрова, поднялась на Северное седло. И там заночевала, чтобы завтра попытаться подняться на 7800.
             Китайцы устроили первомайский субботник. Очистили базовый лагерь от накопившегося мусора и ячьего навоза.
             А в обед снизу поднялся очередной большой караван яков и ишаков – многочисленная скотина бродит по лагерю, срывает растяжки палаток и обильно гадит.   
             Сходили с Эдиком к мемориалу погибшим на Эвересте. Здесь нет могил.  Погибшие альпинисты  навечно остались на склонах. Стали нераздельной частью своей любимой Горы. Спускать тела вниз с такой высоты слишком трудно, дорого и опасно для живых. Здесь лишь таблички с именами. Больше ста табличек с фамилиями разных национальностей. Над дикими камнями мемориальных надгробий высится деревянный некрашеный православный крест – среди погибших на Эвересте есть наши соотечественники.
             «В жизни каждого человека наступает момент, когда ему необходимо выразиться до конца, дойти до предела своих возможностей. У каждого есть внутреннее влечение, которое должно проявиться. При этом в человеке исподволь вырабатывается очень высокое мерило – самое высокое, какое только для него возможно, и он стремится испытать себя этой высшей пробой. Он не достигнет согласия ни с самим собой, ни с окружающим миром, если не поднимется на ту высоту, которая представляется ему пределом. Я, как Сизиф, всю жизнь качу вверх камень, то есть самого себя, не достигая вершины, поскольку не может быть вершины в познании самого себя». Это слова великого Рейнхольда Месснера – первого человека, взошедшего на вершины всех восьмитысячных гор Замли.  
            На вершине, высочайшей из вершин, побывало почти 850 человек. За эти годы Гора погубила больше 160 восходителей.
            Погибшие были мощными альпинистами. К примеру, знаменитый новозеландец Роб Холл, погибший от переохлаждения на высоте 8500, спускаясь с вершины в пятый раз...
            Недалеко от мемориала стоят палатки международной коммерческой экспедиции, которую возглавляет Джон Рассел из Франции. Это его бизнес – организация и проведение восхождений на восьмитысячники для любых желающих. Рассел обеспечивает клиентам максимальный комфорт в базовом лагере, предоставляет лучшее снаряжение, инвентарь, питание, медицинское обслуживание. Его высотные носильщики провешивают по маршруту страховочные верёвки, устанавливают промежуточные лагеря, поднимают наверх всё необходимое бивачное снаряжение, еду, кислород. Отлично тренированные и экипированные шерпы сопровождают клиентов на восхождении – помогают при подъёме и на спуске, обеспечивают безопасность. Как говорят знающие люди, участие в таком восхождении стоит более пятидесяти тысяч долларов на человека. Предложение определяется спросом. Желающих немало.  
            …Вечером пошёл снег, задул ветер. Связались с верхом – и там пурга.    

            За ночь снег завалил базовый лагерь. Наверху снежная буря. Группа Александрова попробовала работать вверх, но быстро поняла, чем это чревато. И вернулась на Северное седло. Группы Аристова и Кравченко пережидают непогоду на 6400. 
            В базовом лагере то ослепительное солнце, то пурга и мороз. Ветер крутит, дует то сверху, то из долины. Когда дует снизу, этюдник и меня, через окно палатки кают-компании, засыпает снегом.
            …Закончил холст. Начал писать новый холст. Пишу Эверест на пленэре в разное время суток, при разной освещённости, в разную погоду, днём, утром и вечером, на рассвете и на закате, при чистом небе и в облаках, со снежным флагом над вершиной и без него, перед бураном и после снегопада – каждый раз Гора выглядит по-иному!
            …Москали в гости пришли – наш старый приятель Слава Скрипко, с ним молодые, уже знаменитые Саня и Серёга, и легендарный Борис Коршунов. Ему 65 лет, хочет взойти на Эверест и установить возрастной рекорд. Вспомнили с ним, как при жутком ливне с градом встречались на Австрийских ночёвках под пиком Щуровского на Кавказе. А с молодыми мы на Эльбрусе пересекались, когда они «Лендровер» на Восточную вершину волокли.
            Очень приятно, неспешно потрепались под коньячёк. В очередной раз выслушал восторги по поводу моей живописи. Если б она также и мне самому нравилась… 
            К полудню снегопад прекратился, на базовый лагерь взглянуло солнышко. Многонациональная альпинистская молодёжь, с воплями и хохотом, затеяла игру в снежки.
            Чтоб зарядить аккумуляторы, мы с Гончаровым завели движок. А он опять начал выпендриваться. Но Эдик смог поставить диагноз – от мороза лопнул резиновый топливный шланг. Мы потихоньку срезали шланг на кухне и заменили ущербный – генератор заработал стабильно. 
            Пасанг куда-то пропал, целый день его не было. И вечером нет – сами себя кормим. Уже волноваться начали за нашего шерпского друга.
            …Итог вечерней радиосвязи – группа Александрова вторую ночь проводит на 7050. Группы Аристова и Кравченко опять ночуют на 6400. Все ждут улучшения погоды, чтобы рвануть вверх. Самочувствие нормальное. Настроение бодрое. Еда и газ есть. Погоды нет. И силы, конечно, уходят постепенно. И самочувствие вскоре обязательно станет ненормальным.  Нельзя так долго оставаться в «зоне смерти».
            …В одиннадцатом часу ночи, когда Эдик уже спал, а я заканчивал зашивать свой спальник, появился Пасанг с предложением приготовить ужин. Я его обматюкал. Но потом он объяснился, и я в ситуации разобрался, извинился, и мы помирились. Оказывается, милый непалец организовал в монастыре Ронгбук молебен за успех нашей экспедиции. И сам весь день вместе с ламами молился.
             Эдику завтра предстоит очередной репортаж. А рассказывать не о чём. Гора кубанцев не принимает, на высоту не пускает.
            Завтра должен состояться и разговор с Юрием Агафоновым о возможности нанять шерпов для подъёма груза в штурмовой лагерь. И о нашем с Гончаровым возвращении в Катманду – тибетская виза заканчивается. 
            Что день грядущий нам готовит? Очень хочется домой! Но очень не хочется оставлять команду без тыла. Хотя, какой из нас тыл? Не обуза ли мы для команды?.. 
            Рядом хохочут и брякают кружками наши ближайшие соседи по базовому лагерю – испанцы. Палатки красиво светятся в ночи.
            
            Утро ветреное. Но солнечное и тёплое. Снег в БЛ исчезает прямо на глазах. Эверест открыт. Снежный флаг над вершиной впервые повёрнут на запад.
            Ещё несколько экспедиций с караванами тяжело нагружёных яков начали подъём на 5900. Поход с караваном яков особое приключение. Эдик об этом даже песню сочинил: «Солёный чай – привет с Тибета. Весёлый чай. И грустный чай. Как рассказать тебе про это, когда погонщики кричат? Их караван несёт неспешно наш груз к победе иль к беде. И все пока почти безгрешны, и все пока полны надежд. Ещё ни крюк, ни крик на склоне не сжали сердце до тоски. И на привале – чай солёный и трёп солёный по-мужски. И след внизу, как монограмма. И цель вверху – почти близка. И панорама местных храмов из льда и скал, из скал и льда. И день погожий – как прохожий – вот был – и нет. Ищи-свищи. И снег по роже – как рогожей. И по палатке – аж трещит. И в кружке чай – тепло Тибета – не расплескать бы невзначай. Как рассказать тебе про это, когда погонщики кричат?»
            …Наверху мороз и ураганный ветер. Отчаявшись пробиться на 7800, группа Александрова начала спуск в ПБЛ. С 6400 им на смену поднимается группа Кравченко – завтра их очередь пробиваться на 7800. Четвёрка Аристова отработала свой срок на высоте и спускается в БЛ на отдых. С ними Олег Афанасьев из группы Александова. Сам Андрей Александров, и с ним Шура Фуколов, собираются завтра раненько утречком опять подняться на Седло, чтоб помочь ребятам Олега Кравченко поднять груз на 7800. Их там всего трое – Боря Седусов из-за болезни наверх с 6400 не вышёл.
            …Вечерний ураган нещадно треплет БЛ. Пришли избитые ветром Бершов, Кадошников, Якимов. Чуть позже подошли Аристов и Афанасьев. Говорят, выше Седла ветер не даёт шага ступить. Буквально отрывает от склона. Если не пристёгиваться к перильной верёвке, унесёт. Когда Иван, выбравшись из палатки на склон, пристёгивал кошки, порывом ветра его сбросило в пропасть – повис на самостраховке.   
            …Гончаров продиктовал по телефону через спутник очередной репортаж в Краснодар. 
            Затем разговор с Агафоновым. Генерал выслушал информацию Аристова и дал «добро» на использование высотных шерпов. Потом поинтересовался, когда у нас с Эдуардом заканчивается пермит. Наш отъезд в Непал запланирован на 8 мая. Первоначально предпологалось, что из Катманду мы сразу улетим в Россию. Теперь генерал просит задержаться до окончания экспедиции. 
            В его голосе беспокойство.
            - Ваня, люди дороже Эвереста. Ты это понимаешь?
            - Я это понимаю, Юрий Александрович.
            - Будьте аккуратнее, ребята.
            - Хорошо, Юрий Александрович.
            - Когда начнёте штурм, на связь с Краснодаром выходите ежедневно.
            - Постараемся Юрий Александрович.
            - Хорошей вам погоды на Горе!
            - Она бы не помешала…  
            …Вечер. В промороженной, грохочущей и трепещущей под ветром палатке кают-компании, неспешно пьём чай. Эдик поёт. Сегодня из Ронгбука он принёс мне в подарок несколько буддистских иконок. Они сделаны из глины с добавлением какой-то священной травки и пепла от сожжённых тел покойных лам.

             Оказывается, действительно, утро вечера мудренее – благоразумие восторжествовало и Александров с Фуколовым вверх не полезли, а спустились в БЛ. С ними и Боря Седусов пришёл. Он потерял голос – хрипит, сипит, мучительно кашляет, говорить не может, объясняется жестами. 
             И все остальные кашлем захлёбываются. И у всех ангина.
             Но Кравченко, Неделькин и Захаров сумели-таки сегодня затащить груз на 7500 и закрепили его надёжно, чтоб ветром не сдуло. Они начали спуск, пообещав выйти на связь с Северного седла. Но вот уж дело к вечеру, а в эфире тишина.
            Аристов говорит, что на гребне в нескольких местах шерпы  неправильно навесили перила, там запросто можно улететь…А на палатки лагерей 7050 и 6400 иногда падают камни…Кадошников рассказал, как на тропе, уже при подходе к лагерю 5900, камнепадом побило яков и погонщика.
            …Лишь поздно вечером группа Олега Кравченко проявилась в эфире – ночуют на 6400, всё впорядке.
            Я закончил холст. И начал писать новый холст.
            Самочувствие у меня опять отвратительное. 
            …Ваня договорился с шерпами японской экспедиции, что они поднимут палатку и кислород на 8300. И ещё шесть кислородных баллонов на 7800. Но для этого нужна хорошая погода.
              
            Следующий день ясный, тихий, тёплый. Спустились в БЛ Кравченко, Неделькин и Захаров. Наконец-то мы собрались все вместе.
            Паяльной лампой раскалили камни в бане, хорошо пропарились, искупались. Потом всеобщая стирка. Теперь на репшнурах между палатками вымораживаются разноцветные трусы, носки, носовые платки. И одинаковое термобельё. 
            Народ расслабляется и набирается сил для решающего рывка к вершине – слушают музыку, читают детективы, играют в преферанс. И всё время едят. Завтрак плавно переходит в обед и затем в ужин. Наедаются впредь. Наверху, из-за отсутствия в воздухе кислорода, пища не окисляется и организмом не усваивается.
            Наверх пошли британцы и двое датчан, решивших взойти на Эверест без кислорода. Палатка датчан стоит вплотную к моей палатке, мы часто приятно общаемся – они улыбчивые, симпатичные ребята. И отчаянные. 
            Пользуясь отличной погодой, шерпы сегодня  затащили наш груз на 7800.
            Но погода заметно портится. Впервые за экспедицию ухудшение погоды пришлось на время отдыха нашей команды внизу. Появилась надежда, что на Горе удастся поймать хорошую погоду.
            Сегодня у Бориса Седусова юбилей – 50 лет. Приготовление праздничного ужина курировал известный гурман Шура Фуколов. На столе гастрономическое изобилие, настоящий праздник для желудка. Пасанг изваял к празднику торт. Под бурные аплодисменты  Боря торжественно задул на торте свечку. Одну. Символ первого пятидесятилетия жизни юбиляра.
            Долгое обильное застолье. С витиеватыми тостами, анекдотами и песнями. С непрерывным хоровым кашлем и сморканием.
            Ночью ураганный ветер грохочет палатками, визжит и завывает в растяжках флагштока, осыпает с потолка иней на лицо. Заложенность носа порождает удушье. Болит горло. Душит кашель. Сон урывками. 

            На следующее утро Аристов провёл совещание, на котором подытожил сделанное на Горе. Он проанализировал нынешнюю ситуацию, и перед каждым членом команды поставил задачу на штурм. Затем рассказал, какой ему видится тактика работы четвёрок на восхождении. И что каждой группе нужно сделать, чтобы восхождение удалось.
            Говорили о взаимодействии четвёрок. Составили график  работы на Горе с таким рассчётом, чтобы, в случае чего, в любой момент можно было помочь друг другу. Каждая следующая четвёрка будет страховать идущую впереди группу.
            Подсчитали всё, что удалось занести наверх. Мало. На 8300 нет ни палатки, ни кислорода – штурмового лагеря нет. Начинать штурм нельзя – он не подготовлен. Но на полную подготовку штурма уже нет времени. Всё, что недоделано, придётся доделывать по ходу восхождения.
            Поменялся состав групп. Теперь две четвёрки полностью краснодарские. А третья, как выразился Седусов, сборная солянка. В первой четвёрке Аристов, Александров, Кадошников и Фуколов. Во второй Кравченко, Афанасьев, Неделькин, Якимов. В третьей Бершов, Боков, Захаров, Седусов. Группы пойдут вверх с интервалом два дня. Выход первой четвёрки 9 мая.
            …Вечером повалил снег. Мороз крепчает. Ветер усилился до урагана.

             7 мая отдых внизу продолжается. В это время вверху жестокая непогода. Гору совсем не видно. Все команды, что ушли наверх, бедуют сейчас под пургой в ПБЛ. До сих пор только нам так не везло – как наши альпинисты вверх, так погода портится, как они вниз, так погода отличная. А теперь, кажется, работа нашей экспедиции вошла в ритм, синхронный с настроением Эвереста.      
            …Неделькин, Кравченко, Седусов, Захаров, и примкнувшие к ним поляк по имени Куба и пожилой японец – принципиальный трезвенник с труднопроизносимым японким именем, уехали в селение Таши- Дзонг на отдых – подлечиться и набраться сил перед штурмом. Там высота всего 4200.

             На рассвете мороз. Заледенелый базовый лагерь весь в густом инее. Ветра почти нет. Ясно и безоблачно. Грандиозная пирамида Эвереста золотится высоко в небе. Вдоль всего Северо-Восточного гребня трепещит огромный, ужасающий снежный флаг. Ветер там убийственный. 
             Команда потихоньку собирается, готовится выходить вверх. Этот выход будет решающим.

             9 мая Аристов, Александров, Кадошников и Фуколов пошли на штурм. Поднявшись на 6400, Иван по связи приказал  поменяться местами во второй и третьей группах Бершову и Афанасьеву. 
             Ваня понял, что выдающимся спортсменам Бершову и Захарову обоим быть в одной четвёрке – слишком расточительно для команды. Безоговорочно авторитетный лидер должен быть в каждой четвёрке.

            10 и 11 мая валил снег. На Лхоцзе (8511) четыре человека попали в лавину, но остались живы. А на Чо-Ойю (8153) погибли двое альпинистов – финская спортсменка и россиянин Павел Надысенко из Иркутска.
             …У всех настороженная сосредоточенность. Давит тревога. Как у солдата перед боем. Пуля пролетит мимо или попадёт? Но когда пошли из ПБЛ вверх, началась работа, и всё это отошло.
             12 мая, пользуясь просветами в облаках, группа Ивана Аристова поднялась на Северное седло Эвереста и на 7050 заночевала...

             13 мая они встали на бивак уже на 7800, установив палатку, поднятую сюда шерпами. С высоты 7500 они тащили на себе весь груз, занесённый сюда в предыдущие выходы. Очень тяжело. На каждого килограммов по пятнадцать-двадцать. У Коли Кадошникова и того больше. Газа и продуктов много, но, практически, ничего не ели. Только пили. Плавили снег, лёд и пили. Всё время страшная сухость во рту. Язык прилипает к нёбу. И сильная боль в горле. И кашель. Есть таблетки, которые вызывают слюноотделение. Но от них уже тошно. Лучше сосательную конфетку бросить в рот. Или камешек. Немного помогает. 
            Спалось на 7800 плохо – иней с потолка палатки на лицо сыплется. Закроешься от него – задыхаешься.
              
            14 мая  Аристов, Александров, Кадошников и Фуколов поднялись на 8300. Не оказалось здесь ни обещанной палатки, ни кислородных баллонов, ни  самих шерпов, которые за 2100 долларов обещали занести сюда палатку и кислород. 
            О восхождении на Эверест можно забыть... 
            Ночевать на этой высоте без палатки – верная смерть. Или, если очень повезёт, сильные обморожения. И потом сложные, опасные спасработы. И многочисленные ампутации...
             Нужно срочно уходить вниз! 
             А если шерпы с грузом поднимутся?..
             В неподвижности стали замерзать. 
             Начали вырубать в ледовом склоне площадку для палатки. 
             Через два часа снизу подошли шерпы, принесли палатку. Потом ещё несколько шерпов  принесли кислородные баллоны. Сбросили груз на вырубленную площадку, и скорее вниз.
             Появился шанс взойти на вершину! 
             Ребята палатку установили, забрались внутрь, наплавили из снега водички для питья.  В 23 часа легли спать, надев кислородные маски. 

             15 мая. В два часа ночи проснулись и стали собираться вверх. Им предстоял кошмарный путь, который в своей книге «Восхождение Мира на Эверест» описал знаменитый украинский альпинист Мстислав Горбенко. Мы с ним в позапрошлом феврале на Эльбрусе в «бочках» вместе жили.
             «…Скальные стенки перемежались снежными полками. Ощущение было не из самых приятных: ночь, температура минус 30 градусов, громадные просторы, да порой на скалах теряешь след.
             В наиболее трудных местах снимаешь рукавицы, чтобы взяться за скалы, и пальцы примерзают, как к металлу. Вдруг упираюсь в уходящую в ночь стену, высотой метров тридцать. Обхода нет, цепляюсь за старый пятимиллиметровый репшнур и на цырлах влезаю на полочку, затем снова, нарушая все классические заповеди безопасности в альпинизме, прохожу это препятствие. Ухожу траверсом вправо и останавливаюсь там, где под ногами – пропасть, а надо мной – навес. Я в тупике. Пытаюсь вернуться обратно. Если сорвутся руки или проскользит ботинок с кошкой – конец. Вспомнил историю гибели Мэллори и Ирвина, наверное, здесь или рядом улетели, но взял себя в руки и потихоньку вылез из капкана…
             Ключевое место маршрута – вторая ступень, скальная предвершина гребня. Это тридцатиметровая, почти отвесная стенка 4-5 категории трудности. Редкая для высоты 8700 картина: в верхней части стены висит и болтается дюралевая лестница шестиметровой длины, закреплённая всего на двух крючьях, причём левый – советский крюк «морковка» – забит всего на два-три сантиметра. Щекотливое место – без страховки, так как её невозможно здесь организовать, подъём продолжался по неприятным складчатым, крутым скалам вершинной башни. Срыв почти наверняка означает конец. Скалы такие, что ни встать ногой, ни взяться рукой, а идти надо!..
            После выхода на вторую ступень открылись гималайские горизонты. Меня охватило волнение, напоминающее тот душевный трепет, когда я делал своё первое восхождение. Это было предчувствие чего-то необычного и радостного, чего так не хватает человеку внизу. 
            С крутых скал я перешёл на осыпные скалы и далее по глубокому снегу вышел на крутой снежно-ледовый склон восточной башни Эвереста. Я протоптал траншею в снегу метров двести и упёрся в ледовую стену. Недолго думая, пошёл прямо в лоб на передних зубьях кошек, но через сорок метров, когда мой нос стал касаться льда, боковым зрением увидел, что открылась зияющая пропасть Кончунгской стены Эвереста. Это заставило меня остановиться и прикинуть, что этим путём, при всём моём уважении к ледовой технике участников первой группы, никто не шёл.
             Осторожно, с превеликим трудом мне удалось буквально сползти к развилке на исходный рубеж, и я ушёл круто вправо на скалы, где метров через пятьдесят увидел след кошек. Это были чрезвычайно неприятные для лазания скалы, крутые, складчатые и черепицеобразные, да ещё присыпанные снегом. Но увиденный след прибывания человека здесь вселил надежду, что я на правильном пути. Аккуратно по этим хлипким, мерзким скалам прошёл траверсом вправо метров восемьдесят. Зигзаг влево вверх, вверх вправо и, наконец, выход на лёд родной. Но это была не вершина. Слева по ходу возвышались грандиозные ледовые сбросы, справа – полоска скал. По границе льда и скал прошёл ещё два взлёта и увидел на фоне неба маленький тибетский флажок, воткнутый в снег. Вершина! Упал на колени, снял кислородную маску и впервые в жизни поблагодарил Бога за помощь в достижении цели…»

            …Думаю, будет правильно, если и наши ребята сами расскажут о своём восхождении.  

             Кадошников: «Сомнений было много. Уверенности, пока не поднялись на 8300, не было…»
             Захаров: «Эта Гора выматывает, высасывает…»
             Седусов: «Маршрут на вершину – это маршрут между жизнью и смертью…»
             Бершов: «Такое не всем национальным сборным удаётся. А у нас весь состав взошёл на вершину…»
             Аристов: «Конечно, удача должна быть…»
             Фуколов: «Нелегко было, скажем так…»
             Кравченко: «Опасно! Один неверный шаг ничего не прощает…»
             Александров: «Мы были там, откуда не все возвращаются…»
             Бершов: «Это была слаженая единая команда…»
             Захаров: «Эта команда, конечно, заявила о себе…»
             Аристов: «Каждый сделал то, что мог…»
             
            Аристов: «…Говорить о нашем успехе как-то неудобно. Но когда в базовый лагерь приехало снимать нас телевидение Китая, а несколько дней спустя, уже в Катманду, мы увидели себя на спутниковом канале американского телевидения, у нас у всех была гордость за Россию.               
             Мы были готовы взойти на Эверест. И мы взошли. Некоторые из тех, кто в тот раз пытался это сделать, считают, что нам просто повезло. Но ничего в этом мире не бывает случайным. За время работы на Горе было дней пять хорошей погоды. Три из них оказались нашими. Итогом огромной работы стало успешное восхождение всей команды.  
              Мы были командой в полном смысле этого слова. Если проводить аналогию с футболом, то каждый игрок работал на общий результат, каждый получил свой голевой пас и каждый его использовал.
              …Мы были первыми, кто штурмовал вершину в этом году. Нам пришлось бить ступени, навешивать перильные верёвки, то есть испытать всю трудность и прелесть первовосхождения.
             Трудным и опасным было передвижение по Северо-Восточному гребню. Те верёвки, которые у нас были, мы закрепили при выходе на гребень. Глубокий снег не только спрятал верёвки предыдущих восходителей, но и создавал опасность срыва. Ни у кого из нас не было опыта использования кислородного оборудования, поэтому только через несколько часов работы каждый из нас смог определить оптимальный для себя расход кислорода с таким расчётом, чтобы его хватило на спуск в штурмовой лагерь на 8300. Кроме того, конструкция кислородной маски не позволяет видеть своих ног на крутом рельефе, поэтому на особо опасных участках приходилось просто сдёргивать её на подбородок. Очень много времени и сил у меня занимала видеосъёмка, но все мы двигались довольно плотно, не отпуская друг друга больше чем на тридцать  метров.
             Первым на вершину вышел Коля Кадошников, за ним Шура Фуколов. Честно говоря, у меня комок застрял в горле, когда я увидел их наверху. Тут же я поделился своей радостью с ребятами внизу. Серёжа Бершов очень бурно поздравил нас с победой и попросил быть максимально осторожными на спуске.
             В 15-20 вся наша четвёрка взошла на вершину. Мы знали, что за нами наблюдают в оптические приборы альпинисты, собравшиеся у подножия вершины со всех континентов, когда мы подняли над всем миром флаги России и Кубани. Обычно победы или поражения альпинистов происходят без зрителей, но здесь мы испытали в полной мере те чувства, которые испытывает чемпион олимпийских игр, когда над огромным стадионом поднимают флаг его Отечества...» 
             
             Кадошников: «…От максимального напряжения всех внутренних сил организм работает, как часы. Ровно без пяти минут два просыпаюсь. Всем подъём! И всё сначала: туалет, котелок, горелка, полар, гортекс, система, варежки, в рюкзак кислород. У меня икона, вымпелы, запасные варежки. На Макалу улетела одна варежка, поэтому сейчас запасная обязательно нужна. Ещё в запасе очки. К четырём утра вроде бы все собрались, медленно, с большими усилиями. Наконец, выходим. В темноте фонарики выхватывают отдельные черты рельефа. Сильнейший мороз. Ветра, слава Богу, нет. Проходим первые сто - стопятьдесят метров. Показались какие-то прошлогодние перильные верёвки. Иван сказал, чтобы мы с Фуколовым отрезали пару верёвок, они могут понадобиться. Из-под снега откопали два куска верёвки метров по тридцать. На мою просьбу взять одну верёвку, Шура отреагировал отрицательно – старт даётся ему очень тяжело. Пришлось обе верёвки сунуть себе в рюкзкак. Отстал от Ивана, иду последним в четвёрке. Очень жёсткий крутой фирн, на таком обычно вешают перила, а мы идём на передних зубьях кошек. Начинаю понемногу догонять мужиков. Иван уже вышел на скалы. Метров за сто его фонарь периодически то пропадает, то появляется совершенно в разных местах. Начали лезть по скалам с фонарями. Занесённые снегом полки – путеводная нить, маршрут один – вверх и вправо. Кое-где приходится лезть с использованим всех навыков скалолазания, и это на высоте 8500! Ивана я догнал где-то чуть выше середины стены. Он уже подустал. Ещё бы, разгрести столько снега, выбирая лучший проход для группы. Ну, вот и мне придётся поработать первым. Неожиданно проскальзывает кошка, обрывается старая верёвка, за которую я пытался придержаться, соскальзываю вниз. Иван всем телом пытается меня задержать, одной из кошек наступаю ему со всего маху на руку. Хорошо, что много одежды. Рука целая. Теперь надо оглядеться и выбрать правильный путь. Начинаю с абсурдного лазания вниз. Через три-четыре метра нахожу хорошую снежную полку, уходящую вправо. Проходим метров сто. Просматривается проход вверх, но надо вешать перила, на спуске без дюльфера не обойтись. Медленно по скалам прохожу и вешаю одну верёвку, вторую, и вот – гребень. Уже рассвет начинает пробиваться. Подтягиваются Фуколов, Аристов, Александров, больше никого нет, значит, мы одни. На этом месте оставляем придавленный камнем флаг, чтобы на спуске не проскочить, как это было с некоторыми восходителями в прошлые годы. По связи передаём, где мы, и двигаемся вверх по гребню. Кое-где приходится преодолевать небольшие стенки по три – четыре метра. Слева – карнизы, справа склон градусов шестьдесят. Верёвок больше нет. В нашем распоряжении только обрывки старых перил, торчащие иногда из-под снега. Кое-где приходится обходить жандармы. Подхожу к знаменитой лестнице, которая находится на высоте 8600. Когда делаешь первый шаг по этой лестнице, понимаешь, что здесь сотворили в своё время китайцы. Иван умудряется ещё что-то снимать на видеокамеру. Солнце уже взошло высоко, впрочем, не так уж высоко относительно нас. Облако довольно быстро растворилось среди гор и ледников, погода становится просто отличной. Идти тяжело, и пора менять кислородный баллон. Останавливаемся у большого камня, до вершины ещё метров двести по вертикали. Оставляем полупустые баллоны, на Гору хватит и одного, эти подберём на обратном пути. Первым начал работать Шура Фуколов, ему уже значительно легче, чем на старте. Движение по глубокому снегу выбивает из сил, поэтому догоняю его очень скоро и начинаю тропить сам. Андрей идёт тяжело, но много снимает на фотоаппарат, молодец. Иван тоже не прячет камеру, значит, будет много фото и видео материалов. Достаточно тепло, снимаю пуховку. Вершинная башня – вот она! Но её надо обойти справа. Да когда же она кончится! Мысль о том, что на этом участке мы, как на ладони, из Базового лагеря, конечно, придаёт сил. Вот они мы, смотрите, почти на вершине, ещё чуть-чуть! Приходится идти по гладким плитам, по которым кошки скользят. Шура идёт чуть сзади, а Иван и Андрей поотстали. Выход на башню. Всё? Куда там! Ещё метров триста по почти ровному полю. Кто ходил на Западную вершину Эльбруса, тот знает: когда из последних сил выползаешь, казалось бы, уже наверх, то до вершины ещё идти и идти. Чувствую, носки совсем сползли в ботинках, ноги собью, спускаться будет очень тяжело. Медленно бреду к вершине. Надо скорее снять ботинки и поправить носки. Подходят Шура, Андрей, Иван. Следов людей нет. Значит, мы первые. Это награда за ту пахоту, которую мы проделали в предыдущих выходах, работая впереди всех и таская при этом кучу груза. Обнимаем друг друга, радость искренняя, её незачем скрывать. Ну что, мужики! Ведь это не просто расстаться с мечтой, которой уже не один десяток лет? Сбылась, как жаль, как прекрасно и как жаль! Нахожу полиэтиленовый пакет прошлогодней китайской экспедиции, там вымпелы, флаги. Разгружаю свой рюкзак, достаю икону, флаги, вымпелы. Надо скорее обуться, уже минуты три хожу босиком по Эвересту. Пытаюсь зафиксировать это на мой цифровой фотоаппарат, но, кажется, он замёрз. Наш праздник кончается. Пора уходить. А это такая тяжёлая работа, которую надо исполнить без единой ошибки. Ведь за нами идут ещё две наши четвёрки. И у нас нет права лишать их шанса подняться на Эверест».

             Афанасьев: «С кислородом спать одно удовольствие. Впервые спал нормально. Прежние ночи – то камни, то мужики мешают, а тут – в какой позе заснул, в той проснулся.
             Собирались долго. Хотели выйти в 3-00, но вышли ровно в 4. С вечера шёл снег, и нам достался не лучший вариант.
             Погода хорошая пока: звёзды, полная луна. 
             Начинаем идти. Мы не одни. Впереди огни, сзади идут фигуры. Постепенно обгоняю всех.
             По следам определяю, что передо мной впереди только один человек, но я его не вижу. Нам надо подняться на гребень. Места встречаются очень неприятные: перил нет, приходится идти на передних зубьях. 
             В 6-00 выхожу на гребень, за мной идёт Коля Захаров, а я думал, что это шерпа. Начинаем двигаться по гребню. В 7-00 у нас связь с ребятами внизу. Мы под первой ступенью.
             Справа снизу обходим первую ступень. Иду на трёх литрах кислорода в минуту. Выходим на узкую «психологическую» полочку между первой и второй ступенями. Когда уже прохожу её, чувствую, что что-то держит ногу, а я в движении, и тело идёт вперёд, надо ставить ногу, иначе упаду. А лететь можно на выбор: налево – в Непал, направо – в Тибет. Быстро делаю движение ногой, чтобы освободиться от невидимых пут, подаю ногу вперёд и чувствую, что освободился. Когда прошёл и встал в безопасном месте, обернулся посмотреть, что меня держало. Оказывается, из старых верёвок образовалась петля на конце этой полки, за неё я кошкой и зацепился.
             Снимаем и оставлем первые баллоны, подключаем вторые. Ждём Борю Седусова. Начинают подходить японцы, шерпы. Коля отпускает меня вперёд, чтобы хоть я прошёл лестницу на второй ступени без очереди, сам остаётся ждать Бориса.
             Подхожу к знаменитой лестнице. Она, оказывается, высоко наверху, а до неё ещё надо по стенке пролезть метров пятнадцать. Есть новые перила и куча старых верёвок. На жумаре начинаю подниматься и запутываюсь в старых перилах. Внизу стоят шерпы с японцами, смотрят. Я спешу, дёргаюсь. Наконец, освобождаюсь и выхожу на свободный участок. Дышать нечем, задыхаюсь. Быстро кислород на максимум – семь литров в минуту, и буквально всасываюсь в маску. Стою, постепенно восстанавливаюсь.
             Поднимаюсь по лестнице. Стоит как новенькая. Закреплена она, в общем-то, надёжно. Вокруг гирлянда верёвок разных.
             Иду дальше. Прохожу скалы, выхожу на снег. Иду очень медленно, тяжело. Прохожу снег вправо вверх, там по хлипким скалам ещё вправо. За мной идёт японец. Колю с Борей не видно.
             Прохожу по черепитчатым наклонным плитам вверх. Оказываюсь на снежной площадке. Впереди какой-то пупырь, по-видимому, это и есть вершина. Медленно поднимаюсь. Ё-моё! До вершины ещё пилить и пилить! Как Западная на Эльбрусе. Японец не отстаёт. Вижу на вершине что-то большое, круглое, колышется на ветру. Шар, что ли, рекламный?
             И вот последние метры! В воздухе звучит музыка из фильма «Профессионал», под которую Бельмондо шёл к своей судьбе. 
             Вершина представляет собой возвышенность в виде гребня, на котором  могут сидеть человек 6-7. С противоположной стороны видны последние метры южного классического маршрута, оттуда идут следы, значит, со стороны Непала тоже уже поднимались. А большое круглое оказалось… маленьким пластиковым подсолнухом, занесённым и воткнутым кем-то в снег.
             Время 11-30. Поднялся японец. Протягиваю ему руку. Он непонимающе смотрит на меня, потом до него доходит. Жмём друг другу руки, поздравляем. За японцем поднимается вся его интернациональная экспедиция: корейцы, японцы, шерпы, китайцы, в том числе женщина-шерпани из Намче-Базара, всего человек семь.
             Я фотографирую своей мыльницей, хотя не знаю, что из этого получится. Я не рассчитал с плёнкой, и она быстро заканчивается. Обидно.
             В 12-00 поднимаются Коля с Борей. Быстро.
             Стоим, вернее, сидим на самой высокой горе в мире. Радость, конечно, есть, но, как всегда, больше радуешься  оттого, что не надо больше идти вверх. И постоянно думаешь о спуске. Забыл даже камень с вершины взять, потом у Андрея Александрова выпросил.
             В 12-30 начинаем спуск. Встречаем Бокова Алексея. Ему осталось 20-30 минут. За ним ещё идут вверх люди из других команд.
             Шерпани из той интернациональной команды спускалась почему-то одна. На перилах упала в снег, встать не может, схватилась за мою ногу. Просит её спустить, а это уже не шутки. У Бори у самого кислород заканчивается, надо спешить. Тащим её до второй ступени, там у какого-то шерпы, видать, совесть проснулась – принимает её и сопровождает дальше.
             У Бориса закончился кислород. Николай отдаёт ему свой баллон. Недалеко от лестницы в снегу мы видели при подъёме торчащий кислородный баллон. Коля говорит, что это Ильич (Владимир Неделькин) уронил при спуске, и там есть 60 атмосфер. Я дюльферяю к этому баллону, вытаскиваю его и ставлю рядом с тропой. Через некоторое время Захаров снова с кислородом.
             Доходим до наших оставленных первых баллонов. За ними сразу проклятая «психологическая» полка. Страшно, блин. Но идти надо. Иду, вроде пронесло. Прохожу первую ступень, иду по гребню. Дохожу до места, где начинается спуск вниз. Видны все три верхних лагеря. Нахожу на снегу кубанский флаг. Оказывается, первая группа его оставила, как знак, чтобы никто не промазал на гребне мимо спуска. А я такой простой – смотрю, флаг лежит, дай, думаю, заберу.
              Где-то в 16-45 подхожу наконец-то к палатке. Снимаю кошки, беру несколько кусков снега, кидаю их к входу и залажу внутрь. Ищу воду, нахожу оставшуюся с утра овсянку. Каша осела на дно банки, а сверху какая-то жижа образовалась. Несколько глотков сделать удаётся. Падаю и пытаюсь решить, что делать: снять ботинки, начать топить снег или всё-таки отлежаться.        
             Чуть-чуть лежу, потом начинаю заниматься делами.
             Приходят Коля с Борей. Бокова нет. Пьём, пьём, дышим кислородом. Приходит Лёша. Всё! Все сходили, все живые. Можно успокоиться, поразмышлять, дать оценку тому, что же со мной произошло. 
             Занимаясь двенадцать лет альпинизмом и равняясь на лучших российских восходителей, по-прежнему считаю себя недалеко ушедшим от начала, а если говорить о Гималаях, даже не сомневаюсь в этом. Весной 2000-го волею судьбы я попал в экспедицию «КУБАНЬ – ЭВЕРЕСТ – 2000» и был… удивлён.
             Удивила судьба – рановато мне было в 28 лет мечтать об Эвересте, я и не мечтал.
             Удивила подготовка к экспедиции – два года отбора в команду, ежемесячные сборы в горах, барокамера, медкомиссии, выбор снаряжения и т. д.
             Удивила столица Непала – Катманду. Действительно, многое там, как читал в книгах, но удивляют современные отели, Интернет-кафе через каждые пятьдесят метров в Тамеле и палатки, ларьки, магазины с китайским товаром, знакомым до рвоты.
             Удивила искренняя религиозность непальцев. Нет лжи, это не дань моде, они действительно верят в своих богов.
             Удивили китайские пограничники – взяли и отобрали у нас бочку с продуктами, это всё равно, что в душу нам наплевать.
             Удивила красота Гималаев. Эверест, Макалу, Лхоцзе, Шиша-Пангма, Пумори – какие горы, какие имена! Тибетское нагорье – как иллюстрация к восточной сказке!
             Удивили буддийские храмы. Бедные, не сравнить с золотом наших церквей, но душу почему-то радуют.
             Удивили пылевые бури в Тибете – ну уж очень они пылевые.
             Удивила Гора – оказывается, она существует. Огромная, могучая, засыпанная снегом и легендами. 
             Удивило количество экспедиций на Эверест с севера! Наверное, «ЭВЕРЕСТ – 2000» не только на русском языке звучит круто.
             Удивила тоска в базовом лагере. Происходит одно из самых значимых событий в твоей жизни, а у тебя одно желание – быстрей бы «отстреляться» и домой – в Россию.
             Удивила горняшка, которая пришла ко мне в Передовом Базовом лагере (6400) в первый же выход наверх и без труда свалила с ног. Такой немощи в горах я в жизни не испытывал. Бегая по Эльбрусу, думал, что я такой могучий и непобедимый, а тут…
             Удивил пожилой японец, несколько десятилетий, по его утверждению, не бравший в рот спиртного. Во время отдыха перед штурмом вершины его подготовкой занялся Владимир Ильич Неделькин (в миру просто Ильич), большой специалист по непьющим японцам. Удивило, что японец вообще выжил после этого, а то, что он поднялся на Эверест, это предмет особой гордости Ильича.
             Удивил другой японец, упорно пытавшийся обогнать меня перед вершиной. Думаю, я тоже его удивил.
             Удивило несоответствие между рекламой зарубежных экспедиций, красочными фильмами, книгами, в которых восходители подаются как национальные герои, и реальной подготовкой иностранных альпинистов. Вообще, оказывается, на восьмитысячники поднимаются совсем не боги, их можно слегка потеснить на пьедестале и пристроиться где-нибудь рядышком. Но справедливости ради надо сказать, что видел я одного сильного швейцарца. 19 мая, в день восхождения нашей 3-й четвёрки, на вершину поднялось около 20-ти человек. Я шёл первым во всей этой череде и весь день видел перед собой чьи-то следы. Примерно на высоте чуть ниже 8800 метров мы встретились. Я шёл вверх, а он уже спускался. На мой вопрос, во сколько он вышел, ответил, что в 12 ночи (мы вышли в 4-00). Я успокоился, а потом обалдел, услышав «…из лагеря на 7800»! А мы ночевали на 8300. Это ж насколько нужно быть сильным! Когда я высказал своё мнение по этому поводу, он сказал, что с кислородом это легко. Вот так.
            Удивила наша 1-я четвёрка – Кадошников, Аристов, Александров, Фуколов. Только пройдя этот путь к вершине, понял, как тяжело было им 15 мая. Я был на вершине в 11-30, а они в 15-30, это притом, что каждый из них на порядок сильнее меня. Первым восходителям на Эверест в 2000 году достались очень глубокий снег, отсутствие следов и перил, очень большая ответственность и никакого права на ошибку. Их восхождение вызывает даже не удивление, а восхищение. При спуске с вершины во всех лагерях их встречали аплодисментами. Когда нас поздравляли с успехом ребят, мы спокойно отвечали, что послезавтра на Гору поднимется 2-я четвёрка, а ещё через день мы. Иностранцы улыбались, кивали, а в тайне от нас, наверное, делали сверлящее движение пальцем у виска.
             Удивило, что попал в одну команду с Сергеем Бершовым. Воистину, пути альпинистские неисповедимы.
             Удивили Николай Захаров и Борис Седусов своим опытом, мудростью, душевностью общения.
             Удивлён качеством одежды, рюкзаков и спальников марки Рэд Фокс.
             Сильно удивлён и благодарен генералу МВД Юрию Александровичу Агафонову, сумевшему организовать такую экспедицию.
             Удивили Эдуард Васильевич Гончаров и Сергей Викторович Дудко. Им пришлось два месяца терпеть всех нас и изнутри наблюдать то, что называется «гималайской экспедицией». Они первыми узнавали радостные новости, но первыми же приняли бы на себя удар трагедии, случись что с нами на Горе. Благодаря Эдуарду Васильевичу весь мир узнавал свежие новости о ходе экспедиции, а благодаря Сергею Викторовичу мы можем в любой момент окунуться в мир Гималаев, глядя на его полотна.
            Удивил спортивный руководитель нашей команды Иван Ефимович Аристов, выпустивший меня на Гору с моей непонятно откуда взявшейся тахикардией и тяжёлой акклиматизацией. Спасибо, Ваня.
            Удивили зарубежные альпинисты, назвав нашу команду «Командой тысячелетия». Результат, конечно, настораживает – 12 из 12-ти, но мы же не специально, оно само так получилось.
            Удивили наши жёны. За что они нас, эгоистов, любят и ждут?
            Удивил президент, наградив всю команду государственными наградами.
            Удивили мысли о новой горе, которые стали приходить уже по возвращении в Катманду, я же клялся себе в БЛ, что ближайшие месяцев восемь – только по видику и только на диване.
            Удивлюсь очень сильно, если больше ни разу в жизни не попаду в Гималаи».    
   	
             …Весной 2000 года на высочайшую гору Земли поднялось всего несколько альпинистов из разных стран. Из всех участников сильной московской команды на вершину взошёл один Виктор Володин. Большинство экспедиций оказались безрезультатными. Были болезни, травмы. На крутом ледовом гребне погибли двое китайских спортсменов. Разбился на скалах альпинист из Дании.
            Было очень трудно, тяжело и опасно. Был такой мороз, что когда выбирались из палаток по нужде, струйка замерзала налету. По восходителям били камнепады, на них рушились снежные лавины и ледовые обвалы. Ураганный ветер сбивал с ног, отрывал от склона. Когда в лагере 7800 Ваня Аристов пристёгивал к ботинкам кошки, согнувшись на наклонном ледяном пятачке над трёхкилометровой пропастью, порыв ветра сдул его в бездну, он повис на самостраховке.
            Они шли в высоту неудержимо. Но решительный штурм не был увеселительной прогулкой.             Всё было ненадежно, всё было на чуть-чуть. Любое неверное движение, проскальзывание или потеря равновесия, или если зацепишься зубьями кошек – верная смерть…
            Пятьсот сорок восемь метров по вертикали от палатки на 8300 до вершины первая четвёрка шла одиннадцать часов. Слава Богу, ветер был несильный и мороз не был смертельным.
            Когда солнце осветило Гималаи, все поразились окружающей красоте – самой высотной в мире. Мало кто из людей видел такое. Вокруг клубился облаками океан ледяных вершин. Вот знакомая Макалу, вон другие великие горы сверкают. Не зловеше. Призывно!
           На вершине отключили кислород, сняли маски и подышали ледяным реденьким воздухом запредельной высоты. Коля Кадошников по вершинному снегу походил босиком.
           Укрепили на Эвересте икону Покрова Пресвятой Богородицы, освящённую в Краснодаре протоиереем отцом Валентином Мерцевым.
           Одновременно с кубанцами на Горе работали около тридцати экспедиций. В их составе было немало известных восходителей, опытных высотников. Но успех выпал на долю нашей команды. Потому, что наши ребята оказались самыми дружными и целеустремлёнными. А старший тренер команды, руководитель штурма Иван Аристов – самым предусмотрительным, требовательным и решительным.
           И ещё потому пришёл успех, что благодаря начальнику экспедиции генералу Юрию Агафонову, у нашей команды было лучшее снаряжение, лучшее питание, лучшая радиосвязь, лучшее медицинское обеспечение. 
           И, конечно, с нами был Бог!
           На Горе все наши восходители чувствовали себя, в общем, нормально, для такой высоты. Казалось, воспринимают ситуацию адекватно и чётко её контролируют. Но, когда уже спускались с вершины, Андрей Александров в какой-то момент вдруг поймал себя на том, что тормошит заледенелый труп австралийского альпиниста, погибшего здесь в прошлом году: «Друг, вставай! Нельзя сидеть, замёрзнешь, нужно идти!»
           Брели вниз из последних сил. На этом восхождении нигде, ни разу, никому не было легко и безопасно. Каждый мог ежесекундно погибнуть. Но, ни когда шли вверх, ни когда шли с вершины вниз, никто ни разу не ошибся.
           За рубежом принято начинать счёт не с единицы, как у нас, а с нуля. И там считают, что двадцать первый век наступил с началом 2000 года. Поэтому восторженно поздравляли нашу экспедицию с первым эверестовским восхождением третьего тысячелетия.
           В Краснодаре поэт Владимир Жилин подарил восходителям своё стихотворение:

                                                    Шло на спуск тысячелетье – оставалось семь верёвок.
                                                    Май двухтысячного года на Кубани бушевал.
                                                    Поразилась Чомолунгма, видя наглость трёх четверок.
                                                    Не успела даже ахнуть – мир сражён был наповал.	
                                                    Но покуда локти грызла мировая закулиса,
                                                    Им сияли близких лица, и манил уют родной.
                                                    Чомолунгма их пустила, но моментом насладиться
                                                    Сил уж не было: как в детство потянуло их домой.
                                                    Вниз идя, спасли шерпани – это очень благородно,
                                                    Но спасать и дома можно, не за тридевять земель!
                                                    Тут без масок кислородных так дышать легко, свободно,
                                                    Тут глаза слепит весною лепестковая метель.
                                                    Тут Эльбрус, коль лезть охота в гости к чёрту спозаранку,  
                                                    И ничтяк, скажу вам, горка, кой-чего и нам Бог дал.
                                                    Тут в КЮИ для них раскинут чудо-скатерть самобранку
                                                    И пожмёт им крепко лапы Агафонов – генерал.
                                                    Два Олега, два Андрея, два неслабых Николая,
                                                    Саша, Боря и Алёша, да Серёга, да Ильич,
                                                    Да Иван, боец и лидер, - вот компашка удалая:
                                                    Кто за две минувших эры смог подобного достичь?!

           …Гуляя по Катманду перед отлётом в Россию, мы с Гончаровым зашли на рынок. Май на дворе, а тут дыни, арбузы…Мы купили арбуз и дыню.
           Голос из-за спины:
           - Знаете, что такое гордыня?
           Оборачиваемся. Вот так встреча! Московский альпинист Олег Наседкин, с которым вместе были в экспедиции на Макалу. А сейчас он взошёл на Чо-Ойю.   
           - Слышал про ваших. Ну, даёте! Теперь вам обязательно нужно знать, что такое гордыня. Это дыня, выращенная в горах. Пошли пиво пить!


















                                                                                                                        Слово об учителе
                                                                                                                       
                                                                                                                                       Был художник причиной 
                                                                                                                                       И следствием всяких явлений.      

                                                                                                                                                                       А. Слуцкий   

       В десятилетнем возрасте судьба подарила мне встречу с Пташинским. Он был тогда директором первой в Краснодаре Детской художественной школы.      
     …Мы рисовали натюрморт – кувшин и что-то ещё. Что именно ещё, уже не помню – запомнился только кувшин. Глиняный. Тяжёлый, блестящий, весёлый…
      А у меня на листе он получался скучно–плоским, легковесным, мутным. И каким-то мягким. Словно из ваты сделанным…
      Владимир Александрович постоял, разглядывая моё творение, потом подсел рядом, взял карандаш в свою большую руку и зашуршал грифелем по шероховатой бумаге.
      И начало свершаться чудо – слепая и немая, безликая и бездушная плоскость листа быстро становилась трёхмерной, обретая глубину с трепетными прозрачными тенями тонкой драпировки, выгибаясь наружу, выпирая упругим объёмом звонкой обожжённой глины, наполняясь воздухом и светом. И смыслом…
      Много лет минуло с того дня, но чувство приобщённости к доступному не многим волшебству живёт во мне, помнится так же остро, как в первый миг.
      Лишь с годами прибавилась к нему гордость от осознания сопричастности беспокойному художническому племени – вечно озабоченным, обидчивым, тщеславным магам, легко сдвигающим время и пространство, задающим вечные вопросы, утверждающим вечные истины, распахивающим обыденную серость повседневности во всю сверкающую широту, глубину, высоту и мощь человеческого таланта, памяти и мечты. Искусство – выражение совершенства человечества.
       Но всякое – всякое бывает в жизни художника, ибо его восприятие мира обострено, душа нежна и легко ранима, нервы тонки и напряжены как струны.
       И вот чей-то косой взгляд – несчастие. Упрёк – горе. Неудача на выставке – трагедия…
       Иногда хватает воли и здравого смысла на анализ ситуации, на оценку духовности, интеллектуальности, компетентности и просто порядочности оппонента. Иногда нет…
       И кажется тогда, что ты бездарность, и ничтожество. Что занимаешься делом пустым и никчемным. И хочется убежать куда-нибудь далеко, спрятаться за горизонт, где никто тебя не знает и можно начать жить сначала. Стать продавцом, лесорубом, политиком или карманником.
       Воздействие искусства на жизнь ничтожно, занятия искусством суетны. Полезнее для общества, и гораздо проще для себя, стать кем  угодно, хоть дворником или электриком,  ассенизатором, слесарем, заправщиком или мойщиком автомобилей – они востребованы тысячами, без них обществу точно не прожить…
       А художник ни государству, ни обществу не нужен!

       И вот, когда сомнения и тоска совсем захватывают душу, вдруг ярко вспыхивает воспоминание об Учителе – возвращает к искусству – тяжёлому, неблагодарному и жестокому труду.
       ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПТАШИНСКИЙ…  
       Он первый объяснил нам, восторженным несмышлёнышам, как суров путь художника, как трудно достигается творческое совершенство, какого бремени бытовых тягот и самоограничений требует жизнь в искусстве, с каким напряжением связана она.
        Он учил нас: «Сомнения преодолеваются работой!»
        Он учил работать постоянно – рисовать, писать, наблюдать, анализировать, думать. Искусство – это вечное самоутверждение и бесконечное повышение нагрузок. Постоянное переживание – успеха или неудачи. Необходимость отдавать всё, на что в данный момент способен.
        Быть неудачником стыдно. В творческих неудачах нет случайностей. И если они преследуют, значит, предопределены  несовершенством таланта. Но чаще несовершенством  характера, неумением организовать свою жизнь и работу. Только насыщенные до предела работой дни дарят настоящую радость и удовлетворение. А вовсе не ленивая праздность!
       Оглядываясь в прошлое, понимаю, что Детская художественная школа, руководимая Пташинским, прежде всего, учила нас превращать свои желания и мечты в реальность, не надеяться на пресловутое «авось», ничего не откладывать на потом.
       В те времена Владимир Александрович был вдвое моложе, чем я сейчас. Но насколько  он был мудрее и сильнее!
       Он учил нас искусству – не средству заработка, а одной из форм служения людям. Он учил нас художнической и человеческой честности – высшая доблесть не себе взять, другим подарить. С тех пор для меня искусство – это, прежде всего, человечность.
      Он не занимался нудными нравоучениями – он увлечённо работал рядом с нами, и дело воздействовало гораздо убедительнее любых слов.
      Как художника мы приняли своего учителя сразу и безоговорочно. В его гравюрах завораживала монументальная цельность, сочетающаяся с постоянной изменчивостью живой трепетной природы. Мы вошли в мир его графических листов – мир, лишённый заумной вычурности и нарочитой эффектности, очень скромный, достоверный, полный  тихой спокойной радости и доброты. Его произведения озарили нас не ослепляющим, не обжигающим, но ласковым согревающим светом. Они научили видеть то, мимо чего обычно люди, суетясь, пробегают, едва скользнув взглядом. А он видел лучше многих. И глубже и острее чувствовал. Да что там, он для людей чувствовал и видел!
       Побывал во многих странах, но иноземная экзотика не стала источником его вдохновения. Прошёл сквозь пламя Великой отечественной, был дважды ранен, но пережитое горе, испытанные страдания не отразились в его творчестве. Он остался лириком – тонким, нежным, поэтичным. Красота русской природы на всю жизнь осталась его искренней, верной любовью. Его искусство не пафосное, не экзальтированное. Оно –  просто, скромно и тихо. Оно проникнуто добротой, нравственной чистотой и духовной мудростью. Его произведения художественно выразительны, проникновенны, образны и богато ассоциативны. Они изысканно красивы и очень убедительны. 
       …И позже, организационная работа на многотрудном посту председателя правления краевого отделения Союза художников России, не заслонила и не подменила нравственную сторону, не подавила в нём личные творческие устремления.	 
        Владимир Александрович был не только замечательным художником, но прекрасным человеком. Потому и сумел так много сделать. Был многогранен. Но очень гармоничен. Был умён и добр. Был жёстким, но никогда резким. Всегда был требовательным, но никогда грубым. Ему претили притворство, поза, лесть. Простота, не переходящая в фамильярность – для многих это неразрешимая задача; он знал её сложное и важное решение. 
       …Я знаком со многими художниками, прошедшими школу Пташинского, и знаю – все единодушны в своей благодарности.
       Конечно таланту, как и уму, научиться нельзя. Но, вырастая рядом с талантливым и умным человеком, ощущая его духовную мощь, невольно находишь силы и возможности для самосовершенствования. Тут как в песне: « Равняйся на звезду, а не на свет под дверью!»


































                                                                                                                                               Озарённый

                                                                                                                                         Ах, упоительность упорства,
                                                                                                                                         С каким проигрываем бой…

                                                                                                                                                             И. Ждан-Пушкин
             
                                                                Ещё года для радости остались,
                                                                Ещё желаньям не настал предел.
                                                                Пусть плачут те, кому мы не достались,
                                                                Рыдают те, кто нас не захотел.

          Это Игорь Ждан-Пушкин, ироничный оптимист… Я услышал о нём, едва приблизившись к кубанскому искусству. В культуре Кубани Ждан-Пушкин был  яркой, очень заметной фигурой. Его уважали и любили люди, мною любимые и уважаемые. Мы не могли не пересечься. Игорь стал бывать у меня в мастерской, мы подружились.
         В искусстве он разбирался прекрасно, может быть, потому, что его жена Лариса Парамонова – художник. А может быть, он и Лару так удачно выбрал, благодаря своему безупречному художественному вкусу.
         Будучи постоянным, неиссякаемым генератором творческих идей, он рождал их легко и раздавал бескорыстно, искренне радовался успехам коллег. Сам он был на редкость талантлив – как литератор, журналист, редактор, историк-краевед, патриот города и края, общественный деятель, рассказчик, товарищ. Люди тянулись к нему. Его ценила интеллектуальная элита не только Кубани, но всего Северного  Кавказа. Краснодар его обожал.
         В общении со Жданом-литератором, возникало ощущение, что процесс создания литературного произведения ему интереснее и важнее публикации.  Сочиняемые рассказы (замечательные!) он не записывал, довольствуясь устным исполнением в кругу друзей.  Но свою творческую нереализованность сознавал и переживал:
                                                                    Интересно, кем бы я стал,
                                                                    если б мне никто не мешал?
     
         Он ощущал в себе талант, знал себе цену. И все вокруг сознавали его необычайную, совсем не провинциальную одарённость. Одно его стихотворение «Сова» чего стоит!..

                                                                    Говорят, незадолго до смерти
                                                                    Он приехал на родину.
                                                                    В Грузию.
                                                                    Удалось отыскать немногих, 
                                                                    Знавших юность его,
                                                                    И певших
                                                                    С ним когда-то,
                                                                    И пивших запросто
                                                                    Молодое вино у костра.
                                                                    …Мне рассказывал старый доктор
                                                                    Об одном своём пациенте:
                                                                    Приключилась беда 
                                                                    С беднягой – 
                                                                    Померещилось, будто засела
                                                                    В голове у него
                                                                    Сова.
                                                                    Что поделать – сидит, проклятая,
                                                                    Спи, работай, иль ешь, –  
                                                                    Всё смотрит,
                                                                    Не мигая, злыми глазами.
                                                                    Хоть разбей себе 
                                                                    Лоб об стенку, – 
                                                                    Не избавиться от неё…
                                                                    …Я отвлёкся.
                                                                    А впрочем, вряд ли,
                                                                    Потому что, приехав в Грузию,
                                                                    Он проехал дорогами юности,
                                                                     Вспоминая полузабытое,
                                                                     Не вошедшее в биографию,
                                                                     Что писалась при личном участии.
                                                                     И в лесу, что знаком был с детства,
                                                                     Он велел
                                                                     Развести
                                                                     Костёр.
                                                                     Он бросал хрустящие сучья
                                                                     В беззаботное лёгкое пламя,
                                                                     Поливал из бочонка маджори
                                                                     И с шампура снимал шашлыки.
                                                                     А вокруг сидели товарищи,
                                                                     Те, кого пощадили годы
                                                                     И болезни,
                                                                     А главное – он.
                                                                     Им сначала беседа давалась
                                                                     Нелегко, как подъём на вершину,
                                                                     Но, заметив, что сбросил он китель,
                                                                     И лежит на земле фуражка,
                                                                     Они тоже расслабили мышцы,
                                                                     Занемевшие в ожидании,
                                                                     Вдруг поднимется – что тогда?..
                                                                     И легли, как в былые годы, 
                                                                     На сухую листву свободно, 
                                                                     И один нацедил из бочонка
                                                                     В запотевший стакан маджори,
                                                                     И ему протянул на ладони
                                                                     Над пламенем:
                                                                     Выпей, Коба!
                                                                     И, пока он пил, - 
                                                                     Позабыли
                                                                     Старики обо всём, кроме юности.
                                                                     И запели, как в юности, слаженно,
                                                                     Глядя в тлеющий тихо костёр.
                                                                     Но, увлёкшись, они не заметили,
                                                                     Что хотя он сидит без кителя
                                                                     И лежит на земле фуражка, –  
                                                                     Нет меж ними, как в юности,
                                                                     Близости,
                                                                     И не греет его костёр.
                                                                     Потому что он знает:
                                                                     Недаром
                                                                     В двадцати шагах есть сторожка.
                                                                     Где не спит,
                                                                     Хоть устал, Поскребышев,
                                                                     Доложивший, что пища пригодна
                                                                     Для еды и совсем не опасна – 
                                                                     Он её перепробывал сам.
                                                                     Потому что совсем не случайно
                                                                     Отошёл к ближайшему дереву
                                                                     Тот, кто всех их моложе, – Берия, 
                                                                     Проверяя свои посты.
                                                                     …Потому что, как не старайся,
                                                                     Ни вином, ни костром, ни песней
                                                                     Не вспугнуть, не прогнать
                                                                     Совы.
                                                                     С каждым днём её жёсткие крылья
                                                                     Разрастаются,
                                                                     Им уже тесно
                                                                     Там, под ёжиком рыжих когда-то,
                                                                     А теперь уже мягких волос.
                                                                     Старики ещё пели песню,
                                                                     Когда он вдруг поднялся резко,
                                                                    А они не успели – ослабли 
                                                                    От тепла их усталые мышцы…
                                                                    И пока они их обуздали, – 
                                                                    Унеслась по дороге машина,
                                                                    Фыркнув гарью на грустный костёр.
                                                                    Только слышался рокот в ущелье,
                                                                    Но потом задохнулось эхо,
                                                                    Опасаясь вдруг проболтаться.
                                                                    …Маршал ехал в Москву умирать.

         Кроме литературного, Игорь обладал удивительным и очень редким талантом – быть организатором творчества. Был чуток к проявлению таланта, обладал мгновенной реакцией на талант, поддерживал его и развивал. Направлял, подсказывал, помогал. Его инициативам Кубань обязана рядом крупных творческих проектов. Общение с ним было созидательным. 
         А в любви он был поэтом. Не только по текстам, но по жизни, по своей человеческой сути:
                                                
                                                                     Ты осторожнее ходи
                                                                     По городу – 
                                                                     В нём знаки 
                                                                     Памяти 
                                                                     Стоят, не угасая…
                                                                     Споткнётся взгляд о них,
                                                                     И руки к горлу ты 
                                                                     Вдруг вскинешь, слёзы
                                                                     Пресекая.
                                                                     А этого
                                                                               Теперь
                                                                                       Тебе нельзя…
                                                                     Ты осторожнее листай 
                                                                     Календари – 
                                                                     В них скрыты 
                                                                     Числа,
                                                                     Смысл которых
                                                                     Ранит…
                                                                     Коснёшься их – 
                                                                     Судьба заговорит, 
                                                                     С такой же силою,
                                                                     Как ранее.
                                                                     А этого
                                                                                 Теперь
                                                                                           Тебе нельзя…
                                                                    Ты осторожнее дыши
                                                                    Во сне – 
                                                                    У сердца должен быть
                                                                    Режим покоя…
                                                                    А то прервётся вздох, 
                                                                    И ты опять ко мне
                                                                    Метнёшься
                                                                    Ослабевшею душою.
                                                                    А этого
                                                                                Теперь
                                                                                          Тебе нельзя…

         Он любил поэзию, город, жену, дочерей, внука, друзей, жизнь любил. И помогал всем любить жизнь. Вдохновлял и заряжал нас своим жизнелюбием и оптимизмом. Он владел громадным запасом духовной энергии.
         Круг его общения был потрясающе широк. Он контачил с журналистами, поэтами и прозаиками, композиторами, актёрами, архитекторами и дизайнерами, скульпторами и  художниками – заинтересованно следил за их делами, радовался успехам, переживал неудачи. В нём гармонично сочетались бескомпромиссная профессиональная требовательность и уважительная доброжелательность.   
        Знания его были энциклопедическими. Умения – потрясающими. Казалось, нет ничего, что было бы ему неведомо, недоступно, непосильно. Всё, за что бы ни брался, он делал обстоятельно и профессионально. Но особенно глубоко, лучше всего, конечно, он знал литературу, тонко чувствовал русское слово. Кстати, матерщинник был изощрённый и виртуозный.
        Любое застолье Ждан поднимал своим интеллектом на неимоверную высоту, удивлял всех глубиной 
и детальностью новостей, восхищал остроумием и оптимизмом. И вдохновлял питейной неутомимостью. В душе он до конца оставался молодым.  Его друг поэт Владимир Жилин констатировал:
                                       
                                                               И душа ничего не забыла,
                                                               никуда не сбежала она
                                                               и темна, как вино изабелла,
                                                               а на солнце – прозрачна до дна.

         Игорь был неизменно аристократичен, галантен, изысканно элегантен. Гурман и сибарит. Его умозаключения –  публикации, высказывания всегда оказывались неожиданными и оригинальными. Выступления становились памятным событием, украшением любых презентаций, вернисажей, творческих вечеров, банкетов. Всегда остроумный, ироничный (с лёгким налётом беззлобного сарказма), он – по сути – в своих высказываниях был добр и терпим.
        Голос был у него скрипучий, ехидный, разговор неспешный, с раздумчивыми паузами, многозначительными интонациями. 
       Он был красив. У него была глубоко посаженная в плечи крупная, идеально круглая голова, чёрные с проседью густые курчавые волосы… Большие, ярко блестящие, внимательные глаза… Пергаментной бледности лицо с острыми лучами густых морщинок вокруг глаз, на щеках и на лбу…  Аккуратная мушкетёрская бородка, точно подбритые усики, насмешливые губы, очень похожий «пушкинский» профиль… Игорь был сутуловат и узкоплеч, худощав, быстр и лёгок в движениях. Внешне совсем не спортивный, он был силён, вынослив, всегда бодр, очень энергичен, инициативен, решителен.
        В студенчестве был исключён из комсомола за инакомыслие. А потом стал ответственным секретарём краевой молодёжной газеты «Комсомолец Кубани». И она стала лучшей молодёжной газетой СССР. Потом Ждан работал ответственным секретарём в краевом литературном альманахе «Кубань». Об этом периоде Жилин написал:
                                                            Пошёл в альманахи,
                                                            а было б такое желанье –
                                                            любое другое бы чучело
                                                            преобразил ты в журнал.
                                                            Твой профиль весьма бы смотрелся
                                                            на самом столичном экране, 
                                                            но город ревниво держал тебя,
                                                            город тебя обожал.

        Потом Игоря себе в помощь призвала власть, и многие годы он проработал в системе управления культурой.  При этом прямо-таки удивительно, насколько он был лишён амбиций. Заслуженный работник культуры (засрак, – говорил он), высокопоставленный чиновник, он оставался скромным, дружелюбным, общительным, легко доступным, напрочь лишённым чванливости, высокомерия и снобизма. 
        Он был интуитивно мудр. А может быть, и не интуитивно, а в силу жизненных обстоятельств, которых мы не знаем. Его советы были точны и своевременны. Он многим помог, некоторых буквально спас. Точно об этом сказал поэт Жилин:
                                                             На многих, пожалуй, давно бы
                                                             Землица горою лежала,
                                                             Но верность твоя 
                                                             Всякий раз отводила беду.
        
        Сам озарённый, он и всех вокруг озарял. Теперь его очень не хватает.

                                                            …Это дело необратимо.
                                                            Изувечена неба картина, 
                                                            Нету самых главных созвездий,                                              
                                                            Чёрных дыр – что на вырубках пней.
                                                            Иль за песни это возмездье,
                                                            Иль за жизнь – отпаденье друзей?

                                                             Остаётся ещё работа
                                                             И забота найти кого-то – 
                                                             Ах, кому работу покажешь,
                                                             Ни хвалы тебе, ни хулы.
                                                             Знатоку говорю, не каясь:
                                                             Ты, знаток, говорю, отвали.  

                                                                                                                                             Притяжение


                                                                                                                           Пред самым что ни есть авторитетом
                                                                                                                           не стану на колени! Но при этом
                                                                                                                           готов перед водицей родниковой
                                                                                                                           упасть ничком и пить её смиренно.

                                                                                                                                                                          В. Жилин

        Мы познакомились, когда Владимиру Марковичу Жилину было тридцать, а мне – пятнадцать: зимой 1963 года на новогоднем «Голубом огоньке» в Краснодарском художественном училище. Было много народу – студенты, преподаватели, гости: художники, литераторы, артисты, музыканты. ХЛАМ, как тогда шутили. Володя был приглашён читать свои стихи. Мы оказались за одним столиком.
        О, эти провинциальные «голубые огоньки» начала шестидесятых с их безыскусностью… Сколько случайных встреч на этих восторженных посиделках переросло в многолетнюю дружбу…
        Горели свечи, отражаясь в ёлочных игрушках, оконных стёклах, бутылках и стаканах.
        Когда Володе дали слово, он тяжеловесно поднялся из-за стола, торжественно возвысился над свечёй, надо мной, над всеми в зале. Он декламировал стихи вдохновенно, наслаждаясь их звучанием, выразительно подчёркивая акценты взмахами рук – то резкими, то плавно широкими. Лицо сияло. В толстых стёклах очков салютно вспыхивало пламя.
        Я думал: не свечные огоньки отразились в очках – огонь поэзии рассыпался во все стороны сверкающими искрами…

        За годы знакомства я слышал, как он читает свои стихи и на сцене, и на телевизионном экране, и по радио, и дома, и в кафе, и у лесного костра – это всегда было потрясно. Он читал замечательно – и свои стихи, и не свои, знал их наизусть множество, запоминал легко. Это был его мир, его жизнь, его язык.
        Кстати, владея всовершенстве литературным русским языком, он любил его, восхищался, прославлял, защищал, наслаждаясь погружением в его бездонные глубины, чураясь, свойственных творческим людям, даже маленьких отклонений от норм,– ему и без этого было вольготно и хорошо.
        Он любил читать стихи в наших мастерских. Художники легко воспринимали его поэзию – очень образную, выразительную, насыщенную изобразительными деталями. Со временем я понял: он предрасположен к изобразительному искусству, особенно к скульптуре и графике, понимает форму, объём, пространство и ритм – ощущает художественную гармонию.

         Природу Володя чувствовал очень тонко в любых её состояниях и проявлениях, во всём бесконечном многообразии, был проникновенен и чуток к малейшим природным оттенкам. Без этого, я уверен, невозможно постичь и душу человеческую.
                                               
                                                                Мальчик в семейном тесном кругу,
                                                                в завалюхе с кривым потолком, 
                                                                жил не так, любил не так…
                                                                Ниже – об остальном.
                                                                Мальчик, который маме своей
                                                                резать кур не давал,
                                                                чистых горячих двух сыновей
                                                                вырастил – и загрустил.
                                                                Затосковал по другим сынам,
                                                                по тем, что не родились.
                                                                Думал: в кого бы они удались,
                                                                плоть его и кровь?
                                                                И не сдержался!.. Взойдя на Папай,
                                                                в лес и в разломы гор
                                                                крикнул: - Кто мои сыновья – 
                                                                руку прошу поднять!..
                                                                Тучами облаков и туч
                                                                Небо заволоклось.
                                                                - Милый батя, а люди зачем? – 
                                                                Кто-то тихо спросил…
          
        …На берегу крутой звонкой прозрачной  речки Узункол – одноимённый альпинистский лагерь: разноцветные деревянные домики с высокими островерхими крышами. Огромные каменные глыбы, высоченные густые сосны и пихты с вкраплениями берёз, над ними – стена легендарных вершин со стенами, по которым поднимались к славе великие восходители, о каких пел знаменитый Визбор.
        Отдыхая от городской гари, суеты и нервотрёпки в одном из самых красивых кавказских ущелий, поэт Владимир Жилин, между игрой в шахматы и восторженными встречами с россыпью незнакомых цветов, смотрел, как стадо яков переходит вброд бурную реку, как тренируются альпинисты на снегу, льду и на скалах, провожал уходящих на восхождения и встречал их, слушал сеансы радиосвязи, лекции инструкторов, песни под гитару и потрясающий вечерний мужской трёп, помогал на кухне, читал вслух стихи, участвовал в дискуссиях и в торжественно-хохмачном посвящении новичков в альпинисты. А то сопровождал меня на этюды в ущелье Мырды или вверх по Кичкинеколу.
                                             
                                                                              Привычка жить
                                                                              меня завела 
                                                                              в те сумрачные уголки,
                                                                              где лёгкая речка и стрекоза
                                                                              неслись наперегонки…
        
          Работая акварелью, я окунал кисточки в чистейшую изумрудность речек, а Володя лежал рядом на тёплой травке, щурился на солнышко, облака, ледники и ни о чём не расспрашивал, ничего не записывал. Это удивляло и обижало – казалось, что происходящее у нас на сборах в альплагере ему не интересно и безразлично.
        А как точно он потом обо всём написал! Получилось увлекательное повествование, а не обычный экспедиционный дневник-хронометраж, инвентаризация имён-времён. Всё увиденное, услышанное, почувствованное и понятое он бережно вобрал в душу, провёл жёсткий отбор, и оставшееся озарил своим талантом. Родилась ода, посвящённая мастерству, смелости, решительности, увлечённости и ответственности, оптимизму, добродушию и братству.
        Он обладал редкостным умением эффективно работать незаметно для окружающих – внешне как бы не напрягаясь.

        Февраль 1994 года. Зимний учебно-тренировочный сбор спасателей. Южный склон Эльбруса. Вторую неделю торчим на «Приюте одиннадцати» (тогда он ещё не сгорел). Высота 4200. Головная боль, тахикардия, одышка, кашель. Нескольких ребят высота «вырубила», пришлось их спускать вниз.
        Погода отвратительная: вой и свист вьюги, грохот металлических листов обшивки. Мороз. Внутри «Приюта» постоянно минус десять-двенадцать, к ночи заметно холодает. Стены сплошь поросли иглами инея – от тепла нашего дыхания и от примусов и газовых горелок, на которых выплавляем из снега воду. Консервы, колбаса, другие продукты промёрзли насквозь. Под ногами мышки шныряют, все бесхвостые – хвосты отмёрзли…
        Этюды пишу с разных точек вокруг «Приюта». В масляные краски – керосин, в акварель – водку, чтоб не замёрзли. Ветер так трясёт этюдник, что кистью в холст попадать трудно.
        Под конец сбора вместе с ветеранами альпинизма северного Кавказа, на «Приют» поднялся Володя. Он тогда работал пресс-секретарём Северо-Кавказской региональной поисково-спасательной службы Государственного комитета по чрезвычайным ситуациям (МЧС России создали позже). Вьюга в это время угомонилась, пробивалось солнышко, но всё было затянуто облаками, ни хрена не видно.
        И вдруг что-то почти мгновенно произошло в атмосфере – воздух наполнился мельчайшими светящимися кристалликами льда. В небе ярким белым, ослепительным матовым пятном – солнце. Точно такое солнце – двойник! – на леднике Малый Азау. Меж ними столб света. И параллельно столбу – совершенно немыслимая вертикальная нежнейшая, чистейшая радуга!

        Тут как раз альпинисты на «Приют» спускаются. После многих изнурительных часов восхождения они брели пошатываясь, но живые, почти здоровые, довольные и весёлые. Вершины достигли шестнадцать человек. Из восьмидесяти. Это – неплохо. Эльбрус мог совсем никого не впустить на вершину, мог кого-то не отпустить. Увешанные восходительским страховочным «железом», парни при каждом движении грюкали-брякали-звякали.
        -Жаль, раньше сюда не попадал, - сказал Володя, - жаль, не ходил с вами на горы. Я бы смог. Теперь уже поздно, жаль…
        Ветер разметал тучи, дальние планы прояснились и засверкали. Вершины, знакомые по моим холстам, Володя узнавал в лицо: Донгуз-Орун и Накра, Чегет, левее Ушба, на которую фантастически накладывается Шхельда, справа Штавлер, вдали Трапеция, пик Далар.
        - Что ни слово – музыка – сказал Володя – что ни гора – красота. И они стоят, как стояли века. И будут стоять века. Красота вечна. Вот бы и жить! Чтоб налюбоваться. И наработаться…
        Впечатления того дня прослеживаются в стихотворении, которое Володя впервые прочёл на открытии моей юбилейной выставки:
                                                                      Серёжа нам изобразил
                                                                      неровности родной планеты,
                                                                      и все закаты, все рассветы,
                                                                      всю жизнь на это положил.

                                                                     На ледяном ветру корпеть,
                                                                     кисть в керосин макать и в водку,
                                                                     чтоб гор чудовищную сходку
                                                                     с подошв до ледников – воспеть!

                                                                     Тут Бог резвился, как хотел – 
                                                                     то Накру вычудил, то Ушбу.
                                                                     А ты изволь вложить всю душу
                                                                     в холст, чтобы зритель обалдел.

                                                                     Творил Всевышний широко,
                                                                     на грани светопреставленья,
                                                                     и, чуть остыв от вдохновенья,
                                                                     Он видел: это хорошо!..
                                                  
                                                                     И было Господу легко
                                                                     хвалить себя после работы.
                                                                     Вот бы тебе Его заботы,
                                                                     мой милый друг Сергей Дудко!..
  
         Жилин ничего не делал вполсилы. Даже его стихотворные поздравления друзей с юбилеями и памятными событиями волновали не только тех, кому были посвящены…

         Май 1998 года. Гималаи. Северо-Западный гребень восьмитысячника Макалу – пятой по росту вершины планеты. Мы здесь третья российская экспедиция. Предыдущие две достигли вершины, но в первой погиб один российский альпинист, во второй  – двое.
         Позади два месяца труднейшей работы на запредельной высоте: провешены на опасной крутизне километры страховочных верёвок, установлены промежуточные высотные лагеря.
        Завтра – штурм.
        На вечерней радиосвязи читаю по рации ребятам в верхние лагеря стихи Жилина:
                                          
                                                                        Ой, серебряное слово
                                                                        Краснодара золотого –
                                                                        рынок, рыбные ряды,
                                                                        крик: - Кому воды,
                                                                        воды кому холодной!..
                                                                        И севрюги первородной
                                                                        драгоценное бревно, 
                                                                        а икра – к зерну зерно.
                                                                        Это было так давно!
                                                                        По трёшке пара – судаки,
                                                                        как одеяла – балыки,
                                                                        и рыбцы, и шемая –   
                                                                        я не я !..         

        А когда восхождение успешно завершилась, он написал:         
         
                                                                        Мы ползли, как в бреду,
                                                                        мы взошли на мечту,
                                                                        мы вернулись домой без потерь – 
                                                                        но в смущеньи, что к нам 
                                                                        свою дочь Макалу
                                                                        Джомолунгма ревнует теперь!

          Володина поэзия – густая концентрация жизни: долгие многие часы неимоверной работы он сумел вместить в несколько памятных строчек. И в них точно предугадал, предсказал дальнейшее.
          Он не мог не написать об этом!
          Он был патриотом Краснодара, края, России. Чувство патриотизма было для него естественным, как дыхание. И когда дурацкие или лукавые обстоятельства сбивали это дыхание, – страдал искренне и сильно. Но всегда находил силы преодолеть это свойственное многим из нас недомогание.
        Он желал славы Кубани. Когда в 2000 году мы вернулись из Тибета после победной экспедиции на Эверест, Жилин был в числе встречающих и бурно радовался успеху кубанского альпинизма. Уж точно, он лучше многих «руководящих товарищей» понимал грандиозность и величие совершённого восходителями.
        Володя хорошо чувствовал горы. И нас, туристов-альпинистов, отлично понимал, сознавал – горы дарят спокойную радость, которая так необходима работе. В городе приходится постоянно бороться за рабочее состояние – в горах оно возникает само собой. Могучая простота, радостная скромность и весёлая дерзость рождают стойкость духа, помогающую тягаться с судьбой.

        К творчеству он относился как к восхождению, где, если не шаг вверх – значит вниз. 
Он жил в постоянном напряжении первопроходца, в непрерывном преодолении обстоятельств и самого себя на трудном и непредсказуемом пути в намеченную высь. И никогда не давал себе поблажек. Он знал себе цену, ощущал силу, сознавал своё предназначение и всегда старался соответствовать.

                                                                              Подколодные змеи
                                                                              там, внизу, оставались с другими.
                                                                              Ну а мы и в бреду соблюдали
                                                                              немыслимую  высоту,
                                                                              и ползли мы 
                                                                              во звёздное имя
                                                                              той единственной башни
                                                                              в чистейшем снегу…

         У него не было наших памирских, тяньшанских, гималайских экстремальных ситуаций. Но экстремальности ему и без того хватало – завистники, как было им написано, гнездятся в низинах.

                                                                              Враг был твёрд, свиреп,
                                                                              презирал  мой бред,
                                                                              пыл.         
                                                                              Бог я или маг – 
                                                                              не считался враг,
                                                                              бил…

        Володя был справедлив, отважен и горд – принципиальный, абсолютно бескомпромиссный правдолюб, постоянно усложнявший себе жизнь, и без того непростую. Он был изначально честным, врать совершенно не умел, даже «во спасение». И если считал, что кто-то неправ, доказывал это страстно. Хотя был человеком очень мирным, добрым, деликатным и от конфликтов страдал в первую очередь сам и сильнее всех. 
                                                                             
                                                                         Этот гул не от глубин, не от туч – 
                                                                         это бешеный табун неудач!

        К литературным коллегам Жилин был требователен до жестокости – как к себе. Но и удачам других радовался, как своим. Он выискивал таланты, помогал проявить себя, раскрыться, поддерживал и продвигал. И очень огорчался, нервничал, злился из-за людской необязательности и безответственности, отсутствия целеустремлённости и работоспособности, если видел, что человек равнодушен и безразличен к своей одарённости.
        Он был активным общественным деятелем – заседал в правлении Союза писателей, руководил поэтическими семинарами, вёл поэтические рубрики в газетах, рецензировал рукописи, отвечал на письма самодеятельных авторов, участвовал в краевых пушкинских и лермонтовских литературных чтениях, в традиционных Днях поэзии, в диспутах, дискуссиях и полемиках, проводил творческие встречи, выступал в библиотеках и трудовых коллективах, перед учёными и селянами, военными и школьниками, студентами и милиционерами, не пропускал городских праздничных гуляний, открытия памятников и театральных сезонов, ходил на концерты, вернисажи… Везде успевал.

                                                                   Я влип, попался как дитя
                                                                   впросак, в твою ловушку, жизнь.
                                                                   - Не суетись, не суетись, -
                                                                   так шепчет мне моя звезда.

                                                                   Но звёздный шёпот утомил,
                                                                   и тошно всё, и не с руки.
                                                                   И наползают ледники
                                                                   на скоропортящийся мир.

                                                                   И небосвод весь божий день 
                                                                   стоит на тысяче дымов,
                                                                   и сходят ласточки с умов
                                                                   и кличут белую метель.

                                                                  Ко мне взывает с высоты
                                                                  уже и весь небесный хор:
                                                                 - Не опозорь, не опозорь
                                                                 седую голову звезды!..

        В отношениях с людьми он был очень избирателен. Во мнении – твёрд, отстаивал его яростно, часто вопреки «здравому» смыслу. Особенно тяжело было говорить с ним о политике. Однажды мы всей компанией с ним спорили – разругались, чуть не рассорились. Хорошо, в последний миг достало разума заткнуться.
        Наши взгляды на жизнь и искусство во многом совпадали.  Но не во всём. Я пытался спорить, доказывал, убеждал, хоть давно понял бесплодность этого. Он аргументировано крушил любые доводы, я не соглашался, каждый оставался при своём мнении. Но послушать новые стихи, прозу, газетную статью, полемическое письмо Володя предлагал часто – на моей упёртости оттачивал свою мудрость.
        Мне, как художнику, довелось оформить несколько его книг. Я остался не в полной мере доволен своей работой. Володя был нетерпелив, постоянно торопил. Мы конфликтовали. Меня раздражало, что он понуждал хвататься за работу, когда ещё не определено издательство, не выяснены полиграфические возможности, непонятны пропорции и объём будущей книги.
        Но, по-человечески, работать с ним было легко – он абсолютно доверял моему художественному вкусу и чутью, безоговорочно принимал моё изобразительное видение его стихов.

        Конечно, и ему были ведомы сомнения и неуверенность. Но мне казалось: он точно знает, что в жизни сделать должен, что в данный момент сделать обязан, как это следует делать и что и как должны делать другие.
        Он чётко и вполне уютно сознавал себя частью мироздания. Ощущал Вселенную в себе – как должное, очень естественно. И ответственно!
        Думаю, это признак гениальности.
        Отсюда и острота художественного вкуса, и большая критическая ответственность за всё, что делается вокруг.

        Он не был обласкан властью, не получил официального достойного его признания. Поэт Владимир Жилин остался недооценённым, недовостребованным.
                                                      
                                                                              Умная голова
                                                                              досталась дураку.
                                                                              Звёзды и слова
                                                                              путал на веку.

                                                                              По стёклам босиком
                                                                              под парусом ходил.
                                                                              Не ведала о таком
                                                                              та, кого любил.

                                                                             Открыли его в четверг – 
                                                                             в пятницу гул умолк.
                                                                             Сам по себе померк
                                                                             славы уголёк.

                                                                             Завистник ли бесноват,
                                                                             дремотен ли сеновал?
                                                                             Школу основать – 
                                                                             и ту не основал.

                                                                             Повиснуть на суку
                                                                             мешает ему трава…
                                                                             Досталась дураку
                                                                             умная голова.

        Рядом с ним было очень непросто. Но очень интересно. И полезно – он был не только критик, но и вдохновитель. И, в большем смысле, – учитель. Теперь его очень не хватает.

        Никак не могу остановиться. Остановиться – попрощаться навсегда с Володей…
        Что ещё?

        Почерк у Володи был стремительный – отвратительный: читать невозможно, только расшифровывать.

        Нежно любил и уважал сыновей и невесток, обожал внуков.
        Очаровательную жену Милочку Уманцеву, коренную, потомственную кубанку, всю жизнь боготворил. Среди всей нашей компашки был, кажется, единственным, кто за всю жизнь жену не поменял ни разу…
         Их с Милочкой дом никогда не был полной чашей, но всегда был гостеприимным и хлебосольным. Все праздники мы отмечали, собираясь у них.

        Главные, любимые праздники – Новый Год и День Победы.

                                                                         И он схватил и бросил круто
                                                                         мальчонку робкого, меня,
                                                                         ракетой в синий сад салюта,
                                                                         в цветные заросли огня.

                                                                         Могло лишь Дерево Победы
                                                                         подобной кроной обладать!
                                                                         А в небо били лейтенанты,
                                                                         палил полковник и солдат.

                                                                         По крышам сыпал спорый, тяжкий
                                                                         свинцовый дождь – последний дождь!
                                                                         Прохожий был седой, в тельняшке,
                                                                         но на Матросова похож.

                                                                         И обнимал меня, и плакал
                                                                         седой Матросов без ноги,
                                                                         и по суровым скулам в каплях
                                                                         летели синие огни.

           9 мая 1945 года Володя считал Главным днём своего детства.
   
          В новых людях он замечал лишь хорошее, был наивен и доверчив, легко очаровывался, распахивался душой.
          Дружбой дорожил, сам был надёжным, верным другом. На помощь приходил по первому зову, а то и без всякого зова – чувствовал, когда кому худо. Был человеком ответственным, очень точным, ни разу никого не подвёл, не заставил себя ожидать. Ища совета или сочувствия, я случалось, звонил ему среди ночи. Больше я так ни к кому обратиться не могу.
         Он никогда не перекладывал на друзей свои проблемы; неприятности и неудачи переживал и преодолевал сам.
         Радости, удачи и победы праздновал широко:
         - Привет, старик! Не очень занят? Не возразишь, если мы с ребятами сейчас к тебе в мастерскую нагрянем? Мне, представь, премию присудили!..

                                                                …Этот белый свет стал ещё белей,
                                                                и земля круглей, и друзья милей.        
                                            
         Любил вкусно покушать и сам любил готовить. И умел! И был вдохновенный пивец – в дружеском застолье тостов не пропускал. Но, предпочитая красные сухие вина, никогда не терял ни рассудка, ни физической формы.

         У меня каждый человек ассоциируется с каким-нибудь животным.
         Своей грациозной неуклюжестью, статью, добродушием и неукротимостью Володя напоминал гиппопотама.

         Несмотря на житейские невзгоды, был он человек светлый – дарил радость, помогал жить:

                                                                  …Чтобы вослед не болела душа,
                                                                  до синевы дотерпи небесной.
                                                                  Ведь если честно – жизнь чудесна,
                                                                  а нечестно – хороша.

         С его уходом жизнь стала горше, скучнее, труднее.
         Даже не в том дело, что он был замечательный поэт.
         Он был замечательный человек.
         О таком человеке, сколько бы он не прожил, всегда безутешно думаешь, прощаясь: «Как мало ему было отпущено!»
         В этом всё и дело… 






























































                                                                                                                         
                                                                                                                                      

                                                                              




                              Часть 4.  Опять вдаль
                          


 
                          



























                                                                                                                                                                                                
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         
                                                                                                   К-2 (Чогори)
                                                
                                                                  Всякий раз, когда я замечаю угрюмые складки в углах своего рта, 
                                                          всякий раз, как на душе у меня воцаряется промозглый дождливый ноябрь,                                                                                                                       
                                           я понимаю, что надо отправляться в путь как можно скорее.

                                                                                                                             Г. Мелвилл

         На северо-запад от Гималаев, отделённая от них широкой долиной реки Инд, расположена горная система Каракорум. Её название означает «Чёрные горы», что соответствует наличию обширных осыпей на нижних склонах хребтов и тёмному тону слагающих их горных пород – гранитов, гнейсов, кристаллических сланцев.
            На севере эта горная система соединяется с Памиром, Куньлунем и Тибетом. На западе – с Гиндукушем. Южные склоны и отроги спускаются в долины Инда и его правых притоков.  
            В своей центральной части хребет Каракорум достигает наибольшей высоты. Здесь, в районе Балторо-Мустаг (35 градусов, 53 минуты северной широты, 76 градусов, 31 минута восточной долготы), стоит главная вершина всей горной системы – гигантский скально-ледовый массив высотой восемь тысяч шестьсот одиннадцать метров. Это К-2, вторая по высоте вершина мира. Название возникло случайно, из-за того, что при картографировании местности все вершины Каракорума получили индекс «К» и порядковые номера. Пик Машербрум, как ближерасположенный к топографам, получил первый номер и стал К-1. К-2 – соответственно, второй номер. Геодезический номер К-2 не имеет ничего общего с тем, что эта гора оказалась второй по высоте вершиной Земли. Но звучит и выглядит название К-2 необычно и красиво, и альпинисты всего мира это название приняли и используют с удовольствием. Местные жители называют эту гору Чогори (от «чого» - большой, «ри» - гора).
            Юго-восточнее, почти рядом с К-2, распологаются и остальные три восьмитысячника Каракорума: Хидден-Пик (8068), Броуд-Пик (8047) и Гашербрум (8035).
            И вокруг множество гор, чуть-чуть не доросших до восьмикилометровой отметки. Район потрясающий! 
         Сильная расчленённость хребтов Каракорума обуславливает значительную высоту и оригинальность форм горных вершин в виде высоких узких башен, шпилей, остроконечных пиков. 
            Снеговая граница в этой гигантской горной стране зависит от тех же условий, что и в соседних Гималаях. На южных склонах она распологается в среднем на высоте 4700. На северных склонах граница снега поднимается до 5900. Причины этого – господствующие ветры. 
         Оледенение Каракорума огромно, его общая площадь около восемнадцати тысяч квадратных километров. Большая часть ледников находится на южных склонах – здесь больше выпадает осадков. Самый большой по площади – ледник Балторо в районе расположения всех восьмитысячников этой горной системы. Его длина шестьдесят шесть километров, ширина  от двух до четырёх километров. Есть тут ледник Сиачен, который  на шесть километров длиннее, но он не такой широкий и его площадь меньше. Ледники Каракорума  имеют много притоков. Некоторые, впадая, не сразу сливаются с ледовой массой главного ледника, а наслаиваются на него сверху. А скорости течения ледников разные. От впадающего ледника отрываются огромные глыбы льда и, оставаясь на поверхности главного ледника, продолжают двигаться вместе с ним, образуя труднопроходимые ледяные дебри.
            В верхней зоне склоны хребта Каракорум абсолютно лишены растительности. В средней полосе склонов, особенно по дну боковых долин, в зоне ледников изредко встречаются небольшие участки, поросшие травой и даже редкими кустарниками. В нижних частях долин главных притоков и в средних частях основных долин растительность богаче. Здесь отличные пастбища, обширные заросли кустарников. Преобладают жимолость, боярышник, барбарис, кизил, шиповник. Есть тополя, клёны, ясени, каштаны. И даже встречаются шелковицы, дикие яблони, груши и абрикосы. Под ногами ромашки, полынь, одуванчики.  
            Из животных  в верхней зоне Каракорума наиболее распространены архары. Ниже встречаются туры, антилопы, есть медведи, волки, рыси, барсуки, дикие овцы и яки. Из птиц – грифы, ястребы, вороны, много уларов и кекликов. 
            Долина Инда и низовья его притоков плодородны. Здесь выращивают пшеницу, ячмень, гречиху, горох, лён, табак, люцерну, кукурузу. И овощи, фрукты.
            В соответствии с природными условиями, население занимается земледелием и животноводством. И, за приличную плату, работает носильщиками, помогая альпинистам доставлять многочисленные, тяжёлые  грузы в базовые лагеря экспедиций. Знаменитый альпинист, журналист, фотохудожник, кинорежиссёр и писатель Стефано Ардито в своей книге «Великие горы мира» назвал путь к подножиям вершин Каракорума одной из самых неудобных и трудных троп на Земле… 

           Массив Чогори – необычайная, поразительная, волнующая, ужасающая и восхищающая, грандиозная пирамида из скал и льда. Хроникёр итальянской альпинистской экспедиции 1909 года так описал вид второй по высоте вершины Земли: «Вдали, в полном одиночестве, отдельно от всех прочих гор  возвышается К-2, настоящий и законный монарх этой области, во всём своём великолепии. Его форма совершенна, сбалансирована и выполнена в идеальных пропорциях, его архитектурная композиция исключительно цельна». 
           Благодаря крутизне обрывистых склонов, прекрасная и суровая К-2 более трудна для восхождения, чем даже Эверест. Альпинистов, достигших когда-либо её вершины, немногим более двухсот.
           С южной стороны скалы и льды великой Горы возвышаются над ледником Балторо в Пакистане. К северу склоны Чогори выходят на пустыни и бурные реки Яркенда в Китае. Обе зоны являются одними из самых негостеприимных регионов нашей планеты. 
           В нескольких километрах от К-2 уже многие годы продолжается самая высокогорная война. Она столкнула пакистанскую и индийскую армии на высоте шесть тысяч метров в районе каракорумской седловины Конуэй, среди ледниковых бассейнов Балторо и Сиахена. «Воевать на этих диких просторах – всё равно, что воевать на Луне», - сказал известный американский альпинист-фотограф Гален Роуэлл.
  
            В 1861 году область ледника Балторо была исследована английскими топографами, которыми руководил полковник Годвин Остен. Он и нанёс великую Гору на карту, и даже дал ей своё имя. Но оно не прижилось.
             
            В 1902 году была предпринята первая попытка восхождения на вершину Чогори. Англо-австрийско-швейцарско-ирландская экспедиция под руководством Оскара Экенштейна выбрала для восхождения Северо-восточный гребень, но высоко подняться по нему не сумела. У одного из альпинистов началось воспаление лёгких и его пришлось срочно спускать в базовый лагерь. Погода испортилась, выпало много снега, скалы покрылись льдом, катастрофически возросла лавинная опасность и альпинисты отступили.

            В 1909 году состоялась итальянская экспедиция под руководством Людвика Амедея Савойского, герцога Абруццкого. Первым вариантом пути к вершине итальянцы наметили Юго-Западный гребень. Из лагеря, организованного на высоте 5560, они начали подъём к заметной седловине в хребте Каракорум. Достигнув этой седловины и назвав её Савойским седлом, восходители просмотрели отсюда путь к вершине – крутой узкий гребень, обрывающийся на север скальной стеной. И оценили его, как непосильный. 
           После этого итальянцы предприняли попытку восхождения на Чогори по Юго-Восточному гребню (гребень Абруццкого). На 5600 установили лагерь, но местные носильщики оказались неспособны  подняться с грузом выше. Абруццкий попытался найти более простой проход по западной ветви ледника. За целый день напряжённой работы альпинисты поднялись лишь на двести метров. Стало ясно, что и здесь носильщики с грузом для высотных лагерей пройти не смогут.
           Герцог выбрал новый путь, и удалось установить лагерь на 6233. Началась непогода. Переждав обрушившийся на Чогори снежный буран, восходители продолжили работу вверх. Но подняться выше 6350 не позволили бездонные поперечные ледовые трещины. 
           Экспедиция отступила, но работу свою не закончила – герцог Абруццкий решил штурмовать вершину Чоголизе (7654). На ней итальянцам удалось достичь высоты 7500, рекордной для того времени (рекорд продержался тринадцать лет). Сильный туман и высокая опасность схода лавин не позволили преодолеть оставшиеся до вершины сто пятьдесят четыре метра.

           В 1929 году итальянская экспедиция во главе с Э.Сполетто пыталась взойти на К-2, но безуспешно.

           В 1934-1937 годах, не пытаясь подняться на Чогори, изучение и альпинистское освоение Каракорума продолжали: швейцарско-германско-итальянская экспедиция под руководством Г. Диренфурта, экспедиция индийских топографов во главе с М. Аркманом, английская экспедиция, возглавлявшаяся Д. Уоллером, и вторая английская экспедиция, которой руководил Э. Шиптон. Они явились своеобразной прелюдией к более решительным действиям альпинистов на Чогори.
  
           В 1938 году американская экспедиция Чарльза Хьюстона пыталась найти новый, как они выражались, более рациональный путь к вершине. Потратив много времени, двое альпинистов прошли маршрут к Савойскому седлу. Путь оказался очень  сложным, требующим много сил и времени – от него отказались. Затем был обследован путь через перевал Скайянг-Ла. Но и он оказался неприемлемым. Тогда двое участников экспедиции поднялись на взлёт гребня Северной вершины Броуд-пика и оттуда просмотрели восточные склоны Чогори. И пришли к тем же выводам, что экспедиции 1902 и 1909 годов. Американцы вернулись к гребню Абруццкого, начали подъём, через четыреста метров нашли следы итальянской экспедиции. Маршрут казался проходимым, но восходители не смогли найти удобных мест для установки высотных лагерей. Тогда решили предпринять попытку штурма по второму западному отрогу Юго-Восточного ребра в направлении «шпоры» Чогори – вершины 7740. Тяжело нагруженные носильщики-балти  не смогли здесь пройти. Альпинисты продолжили подъём без них, но на высоте около 7000 встретили очень серьёзные трудности и были вынуждены повернуть обратно. И снова они начали искать другой путь. Они пытались подняться по одному из юго-восточных рёбер к вершине 6821 в Северо-Восточном гребне Чогори, но и эта разведка не дала ожидаемого результата. После многочисленных безрезультатных попыток, убедившись, что нет пути лучше, американцы решились-таки штурмовать К-2 по гребню Абруццкого. Сложность подъёма усугублялась непогодой, движение к вершине происходило медленно. Наиболее трудным оказался отвесный сорокапятиметровый камин, залитый льдом.  Лазание было предельно напряжённым. Альпинисты достигли высоты 7900. Но надвигался муссон, времени на восхождение не оставалось. И было уже потрачено слишком много сил. Стало ясно, что достичь вершины не удастся, и американские альпинисты отступили.
   
           В 1939 году попытку взойти на Чогори предприняла вторая американская экспедиция, руководимая тридцатидевятилетним Фрицем Висснером, американцем немецкого происхождения, участником немецкой экспедиции на Нангапарбат в 1932 году. Команда восходителей состояла из шести лучших альпинистов Соединённых Штатов. Вместе с ними были девять лучших, опытнейших высотных  шерпов. Учитывая опыт предыдущих экспедиций, для восхождения был сразу избран маршрут по гребню Абруццкого.
           Прибыв в район Чогори 31 мая, альпинисты энергично взялись за организацию промежуточных высотных лагерей. Ветер рвал палатки в клочья, снегопады заметали пробитые ступени и навешенные перильные верёвки но, несмотря на частую непогоду, сводившую на нет работу предыдущих дней, к 5 июля удалось создать шесть лагерей. Было решено предпринять попытку штурма.  Но к этому времени, из-за болезней, переутомления и обморожений выбыли из строя четверо восходителей. Действующими остались только Висснер и Уолф. Эта двойка, в сопровождении пяти шерпов, 13 июля начала подъём из лагеря 6. К концу дня им удалось организовать лагерь 7 на высоте 7530. На следующий день Висснер и Уолф с тремя шерпами установили лагерь 8. Но, из-за очень сложной снежной обстановки, его не удалось поднять так высоко, как планировалось. Глубокий, лавиноопасный снег заставил группу заночевать на высоте 7711. Утром 15 июля Висснер, Уолф и шерпа Пасанг Дава-Лама были готовы продолжить подъём. Великолепная погода вселяла надежду на успех. Но до вершины оставалось ещё девятьсот метров. Пройти их за день было, конечно, нереально. Необходимо было установить ещё один промежуточный лагерь. Неожиданно начался снегопад, продолжавшийся двое суток. Только 18 июля стало возможно продолжить путь. Крутой подъём по глубокому рыхлому снегу был очень опасным, трудным и утомительным. Уолф обессилел и вернулся в лагерь 8. Висснер и Пасанг Дава-Лама шли вверх безостановочно, но медленно, с большим трудом. К исходу дня они набрали всего чуть более двухсот метров и достигли высоты 7940. Здесь они установили палатку лагеря 9, решив наутро штурмовать вершину, хотя до неё ещё оставалось почти семьсот метров.
            Утром 19 июля они продолжили подъём, который теперь проходил по трудным скалам. Альпинисты были связаны тридцатипятиметровой верёвкой. Пасанг нёс ещё семьдесят пять метров страховочной верёвки, у Висснера в рюкзаке были продукты, крючья, карабины. Подъём ещё более усложнился, когда связка достигла очень крутого участка скал красного оттенка на высоте 8180. Отсюда Висснер выбрал путь по скальной стене западнее гребня. Они прошли стену с крючьевой страховкой. Скалы были трудными, обледенелыми. Со стены они выбрались на скальный гребень и прошли по нему ещё две верёвки вверх. К половине седьмого вечера они были на высоте 8382. До вершины оставалось всего двести двадцать девять метров. Но надвигалась ночь. И альпинисты прекратили подъём, решив спуститься на ночлег в лагерь 9, чтобы назавтра повторить штурм. В лагерь они вернулись в три часа ночи в полной темноте при сильном морозе. Спустившись к палатке, восходители сняли кошки. Висснер забрался в палатку, а Пасанг, сидя на корточках у входа, набирал в кастрюльку снег для чая. Протягивая Висснеру наполненную кастрюльку, он неловко повернулся и столкнул в пропасть лежавшие на краю кошки (обе пары!) 
            На следующий день альпинисты проснулись поздно, весь день отдыхали, восстанавливали силы.
            21 июля они вновь пошли вверх. Погода стояла отличная. Достигнув красных скал, Висснер выбрал путь дальнейшего подъёма не по скальной стене западнее ребра, как в прошлый раз, а по широкому кулуару восточнее гребня. Этот путь казался безопаснее и проще. К кулуару пришлось подниматься через ледовый камин. Без кошек пройти его не удалось – продолжительная рубка ступеней во льду для усталых восходителей оказалась непосильной. 
            Но и после второй неудачной попытки, Висснер вновь решил выходить на штурм. Вместе с Пасангом он спустился в лагерь 8, чтобы поискать запасные кошки и запастись продуктами и горючим. Уолф, находившийся в лагере 8 уже пятый день, чувствовал себя очень плохо. К тому же Уолф сообщил, что снизу в эти дни к нему никто не поднимался, и еды нет. Тогда Висснер решил спускаться в лагерь 7, где ещё 14 июля был создан запас продуктов и снаряжения. При подходе к лагерю, Уолф оступился, упал и сдёрнул Висснера – они  стремительно заскользили по крутому склону. Пасанг в этот момент стоял к ним спиной и момента срыва не видел. Неожиданным сильным рывком он был опрокинут, и тоже полетел вниз. Невероятным усилием Висснеру удалось затормозить падение связки в тот миг, когда Пасанг вылетел за край обрыва и свободно болтался на верёвке над пропастью.
           Они спустились в лагерь 7, но палатка оказалась пуста. Оставшись с единственным спальным мешком и одним надувным матрацем на троих (при срыве был потерян  рюкзак с бивачным снаряжением), они пережили жуткую ночь. Висснер и Пасанг, всё ещё не теряя надежды на возможность повторения штурма, оставили обессилевшего Уолфа в спальном мешке в палатке, и налегке спустились в лагерь 6. Но и здесь не удалось пополнить запасы, этот лагерь тоже оказался эвакуированным. Висснер с Пасангом, в поисках еды, продолжали спуск, но на месте каждого очередного лагеря они находили пустое место. 24 июля измученные, обезвоженные и обмороженные, они из последних сил добрались до базового лагеря. Оказалось, что сирдар Кикули, считая трёх ведущих альпинистов погибшими, приказал своим людям свернуть все лагеря.
           Один американец и трое шерпов ранним утром отправились из базового лагеря вверх на выручку Уолфа. Из-за плохого самочувствия они не смогли подняться выше лагеря 4. Шерпы остались здесь, американец спустился. Из базового лагеря вверх вышли ещё двое шерпов. Захватив с собой по пути тех, кто остался в лагере 4, они за один день поднялись со спальными мешками в лагерь 6. Утром 29 июля трое шерпов смогли подняться в лагерь 7. Дадли Уолф был в ужасном состоянии, и спуститься вместе с ними не смог. Он просил шерпов подняться к нему завтра, а он за ночь соберётся с силами и настроится на мучительный спуск. Шерпы накормили его, напоили, тепло укутали. И вернулись в лагерь 6, где были их спальные мешки. Им тоже нужно было подготовиться к трудному завтрашнему спуску больного.
           Ночью разразилась страшная непогода. Лишь через сутки, 31 июля, едва буря утихла, трое шерпов – Кикули, Пинцу и Китар пошли вверх к Уолфу. Но вскоре вновь начался буран… и вниз никто из них не вернулся.
           Ещё через сутки шерпа, остававшийся один в лагере 6, спустился в базовый лагерь и рассказал о том, что произошло. Двое шерпов и больной Висснер, ещё не полностью восстановившийся после двух попыток штурма вершины, наутро пошли в высоту спасать людей. Но их сил хватило только до лагеря 2. 
           В ночь на 3 августа опять на Чогори обрушился снежный буран. Он бушевал трое суток. Непрерывно грохотали лавины. Измученные Висснер и его спутники с огромным трудом спустились в базовый лагерь.
           Новых попыток спасти Уолфа и троих шерпов не делали – ни у кого уже не было сил… 

           В 1953 году третью американскую экспедицию на К-2 возглавлял Чарльз Хьюстон, руководивший первой американской экспедицией в 1938 году. Вместе с ним из США в Каракорум прибыло шесть восходителей. Экспедиция была прекрасно оснащена новейшим снаряжением, разработанным американским военным ведомством для боевых действий в Арктике и Антарктиде.
           Потратив более двух недель на трудный караванный путь, экспедиция достигла верховий ледника Балторо и 20 июня на высоте 5000 установила базовый лагерь. После акклиматизации и тренировочных восхождений, началась организация промежуточных высотных лагарей. Местным носильщикам – горцам из племени хунза, предстояло поднять в верхние лагеря свыше полутора тонн снаряжения и продуктов через тридцатиметровые ступени ледопада и по крутым скалам гребня Абруццкого. Погода благоприятствовала восходителям, и дело шло успешно. Через полтора месяца на высоте 7800 удалось установить лагерь 8. Предпологалось, что на триста метров выше будет поставлен штурмовой лагерь.
           1 августа, когда альпинисты находились в лагере 8, начался снежный ураган. Несколько суток люди пережидали непогоду. Снег шёл непрерывно. Палатки были засыпаны выше крыш, и альпинисты не успевали их откапывать. 5 августа одна палатка порвалась под тяжестью снега. Её обитателям пришлось расселиться. Стало тесно – в палатках, кроме людей, находился большой запас продуктов, горючего и снаряжения для штурмового лагеря. Готовить горячую еду было трудно. Силы альпинистов таяли, двое из них обморозили ноги. Мороз усиливался. Двадцатисемилетний Артур Гилкей серьёзно заболел – у него произошла закупорка вен на ноге, и началось воспаление лёгких.
           6 августа непогода прекратилась, и было решено спускаться в базовый лагерь. Идти Гилкей не мог. Его упаковали в спальный мешок, обернули палаткой и начали спуск - несли на руках, тащили волоком. Когда склон стал крутым, альпинисты поняли, что дальше идти нельзя: из-за рыхлого свежевыпавшего снега было смертельно лавиноопасно. Как ни трудно, пришлось подниматься обратно в лагерь 8, чтобы переждать, пока сойдут лавины. Погода снова ухудшилась, вновь началась пурга, сильно похолодало.
           9 августа из базового лагеря передали радиограмму, что в ближайшие дни ожидается дальнейшее ухудшение погоды. Положение становилось катастрофическим. 
          10 августа начали спуск. Гилкея спускали на верёвках с оттяжками по бокам. Двое альпинистов с обмороженными ногами двигались с трудом. Лавина сорвала одного из альпинистов, но он сумел задержаться. В крутом ледовом кулуаре на высоте 7600 верхняя связка из четырёх человек сорвалась и сбила ещё двоих, идущих ниже. Казалось, что всем конец. Но, к счастью, пролетев около пятидесяти метров, все чудом запутались в верёвках, страхующих Гилкея. Верёвки выдержали рывок, но люди получили сильные ушибы, у одного из четвёрки было сломано ребро, начальник экспедиции Чарльз Хьюстон, ударился головой об камень и был без сознания… 
            До лагеря 7 было уже недалеко. Предстояло выбраться из кулуара и двигаться к палаткам, траверсируя крутой лавиноопасный склон. Но перед этим необходимо подготовить путь для переноски больного и безопасного прохода новых пострадавших.           
            Гилкея оставили в кулуаре, привязав к двум ледорубам, глубоко воткнутым в снег.
            Натянув верёвки к лагерю 7, альпинисты вернулись за своим товарищем. И с ужасом увидели, что по кулуару сошла мощная лавина и сбросила Артура Гилкея с тысячеметрового обрыва…
            К счастью для ослабевших людей вечером пурга прекратилась. По утру ешё один из альпинистов не смог двигаться самостоятельно, и его пришлось нести. При спуске в базовый лагерь обморозились все – не  помогла полярная амуниция. Но больше никто не погиб.

            В 1954 году состоялась итальянская экспедиция, возглавляемая профессором геологии Миланского университета Ардито Дезио, принимавшим участие в экспедиции 1929 года. Разработанный им план предусматривал включение в состав экспедиции двух групп: спортивной и научной. Перед первой ставилась задача восхождения на Чогори, вторая должна была продолжить исследования Каракорума. Альпинисты опасались, что увлечение научной работой помешает штурму вершины. Но эти страхи оказались необоснованными. Тщательная всесторонняя подготовка и чёткое, уверенное руководство позволили успешно совместить работу по обоим направлениям.   
           Первоначально предпологалось, что в состав экспедиции войдут восемь восходителей и шесть учёных. Но, когда стало известно, что пакистанское правительство не разрешает использовать шерпов для помощи альпинистам, альпинистская группа была увеличена до двенадцати человек.
           Уже в середине декабря все кандидаты в состав экспедиции собрались в Милане для участия в отборе, который проводился на основании медицинского и психологического обследования, выполненного клиникой Миланского университета. В январе – феврале в Альпах было проведено два учебно-тренировочных сбора. Испытания снаряжения позволили проверить и улучшить палатки, радиоаппаратуру, кислородное оборудование, утеплённую одежду и обувь. Прекрасно зарекомендовала себя подвесная канатная дорога  с портативной лебёдкой, позволившая упростить и облегчить подъём грузов для обустройства высотных лагерей. Горючим в экспедиции служил жидкий пропан, причём конструкция горелок позволяла использовать их как для приготовления пищи, так и для освещения палаток. В марте занялись упаковкой грузов. Делалось это с таким расчётом, чтобы по пути до базового лагеря, при совершении высотных выходов и на самом восхождении не нужно было бы грузы переупаковывать.
           К весне подготовка была завершена и 30 марта экспедиция с багажом, вес которого превышал тринадцать тонн, отбыла пароходом из Генуи в Карачи.  В середине апреля итальянцы прибыли в Пакистан. Нелётная погода задержала их в Равалпинди, лишь 27 апреля появилась возможность отправиться самолётом в Скарду на левом берегу Инда, откуда начинался в те времена караванный путь к Чогори. 
           Пока для транспортировки экспедиционных грузов к подножию К-2 организовывался караван, Дезио с тремя альпинистами облетел на самолёте великую Гору для визуальной разведки снежно-ледовой обстановки. Самолёт, летевший на высоте 7000 – 7200, не был оборудован для высотных полётов, и восходители дополнительно проверили работу кислородных аппаратов. 
           Караван покидал Скарду 30 апреля – 2 мая. Около 700 человек двинулись вверх к леднику Балторо. 500 носильщиков, несущих багаж экспедиции, были разделены на три группы, идущие друг за другом с дневным интервалом. Специальная колонна транспортировала продукты для питания носильщиков. Руководили всем итальянцы. Помогали им в этом четверо пакистанских военных во главе с полковником Ата Улла, участвовавшим в прошлогодней американской экспедиции. В качестве высотных носильщиков были наняты десять опытных горцев из племени хунза.
           Неожиданно начавшиеся снегопады затруднили и замедлили движение каравана: у носильщиков не оказалось ни тёплой одежды, ни обуви, ни солнцезащитных очков. А экспедиция не могла обеспечить обмундированием столько народу. Утром 14 мая носильщики отказались идти дальше. После долгих трудных переговоров многие из них отправились обратно, но большинство, всё-таки, согласилось продолжить путь. 
           Авангард экспедиции достиг площадки Конкордия на поверхностной морене у слияния трёх ледников, откуда поворот влево выводит через день-два к подножию Чогори. Подхода каравана альпинисты не дождались. Дезио вернулся к каравану и обнаружил, что, измученные холодом и глубоким снегом, обожжённые высокогорным солнцем, носильщики категорически отказались идти дальше, сложили свои грузы, и отправились вниз домой. 
           Полковник Ата Улла и его офицеры немедленно форсированным маршем выдвинулись в сторону ближайшего населённого пункта Асколи (несколько дней головоломной ходьбы), чтобы нанять новых носильщиков.  
           Проблема с отсутствием носильщиков и сильные снегопады очень задержали караван. Только в последний день мая караван достиг подножия К-2. На высоте 5000 был установлен базовый лагерь, где впервые все участники экспедиции собрались вместе. К этому времени отставание экспедиции от своего графика составляло полмесяца. В течение недели до этого восходители Компаньони, Галлотти, Пухос и Рей провели детальную разведку нижней части гребня Абруццкого и нашли площадки первых двух лагерей прошлогодней американской экспедиции. 
           Шестьдесят два носильщика за дополнительную плату подняли экспедиционные грузы до высоты 5400, и здесь альпинисты поставили свой первый высотный лагерь. «Это стало неожиданным счастьем –  написал потом Дезио – шестьдесят два тюка означали полторы тонны продовольствия и снаряжения. Конечно, это было недостаточно для восхождения, но составило основную часть груза, который нужно было поднять на гребень для организации промежуточных высотных лагерей». 
            В следующие дни альпинисты и высотные носильщики-хунза переносили грузы из лагеря 1 в лагерь 2 (5800). 
            4 июня разразилась непогода, но транспортировка грузов продолжалась, хотя её темп, конечно, сильно замедлился. Работавшие впереди Компаньони, Рей и Пухос подняли палатки, продукты и снаряжение на 6300, потом на 6500 – установили лагерь 3, затем лагерь 4. Но жестокая непогода заставила их спуститься в лагерь 2. 
            По пути в лагерь 2 Пухос пожаловался на боль в горле, но не стал спускаться в базовый лагерь: боли в горле – обычное явление на больших высотах. Врач экспедиции Г.Пагани, обеспокоенный состоянием здоровья альпиниста, 19 июня поднялся в лагерь 2, обследовал больного, но не выявил ничего страшного – обычная ангина. На следущий день Пухос ощущал сильную одышку, но пульс и температура у него были нормальными.
            В ночь с 20 на 21 июня Марио Пухос скончался.
            Неожиданная смерть одного из сильнейших горовосходителей Италии оказалась тяжёлым ударом для экспедиции и все спустились в базовый лагерь. Тут разразилась сильнейшая снежная буря, и почти неделю альпинисты отсиживались в палатках. Лишь 27 июня Пухоса удалось похоронить рядом с базовым лагерем.
            В следующие дни погода немного улучшилась, и обработка маршрута продолжилась. 30 июня Компаньони и Рей  преодолели самый сложный участок маршрута – залитый льдом отвесный камин, и достигли места будущего лагеря 5 (7000). Но началась очередная непогода, и головной группе пришлось спуститься в лагерь 4. 
            2 июля, несмотря на продолжающуюся метель, им удалось протянуть канатную дорогу через камин.         
Прошлые экспедиции тратили на прохождение этого участка целый день, а с помощью лебёдки, подъём тяжёлого рюкзака по стене занимал несколько минут.
            3 июля налетел ураган, грозивший сорвать палатки, но на следующий день погода улучшилась. Подъём грузов через камин продолжился, и к вечеру была установлена первая палатка лагеря 5.
            Компаньони ощущал сильную боль в ухе и 6 июля спустился в базовый лагерь, чтобы посоветоваться с врачём. В лагере 5 остались Абрам и Галлотти - на следующий день им предстояло пойти вверх и установить лагерь 6. Рей и Сольда поднялись в лагерь 4, а Флореанини и Лачеделли установили канатную дорогу над лагерем 3 и начали спуск в лагерь 2. Началась метель. Ниже лагеря 3 на десятиметровой отвесной стенке сохранились верёвочные перила, укреплённые американцами в прошлом году. Это был единственный участок, на котором итальянцы использовали старые верёвкк – они выглядели вполне надёжными. На обратном пути Флореанни первым начал спуск по стене. Внезапно верёвка сорвалась с камня, за который была закреплена, и альпинист рухнул вниз. Он пролетел по крутому льду около двухсот пятидесяти метров и чудом задержался на небольшом скальном выступе над самым лагерем 2. К счастью, обошлось без переломов, Флореанини отделался ушибами, но выбыл из работы на неделю.
            7 июля погода несколько улучшилась. Абрам и Галлотти, навешивая по пути перильные верёвки, поднялись к месту установки лагеря 6 на 7300, и в тот же день спустились в лагерь 5. Здесь они встретили Рея и Сольда, которые поднялись сюда с большим грузом. 
            8 июля Абрам и Галлотти подняли часть груза в лагерь 6. Погода начала портиться, и на ночлег они спустились в лагерь 5. Весь следующий день бушевала буря. 
            10 июля все, кто был в лагере 5, решили спускаться в базовый лагерь. Но Анджелино, Бонатти, Лачеделли, Флореанини и Пагани, дойдя до лагеря 2, остались в нём. Остальные спустились в базовый лагерь. Буря усиливалась. Радиосвязь с лагерем 2 прервалась.
            12 июля, используя ослабление пурги, Бонатти и Лачеделли в сопровождении двух хунза поднялись с грузом из лагеря 2 в лагерь 4. На следующий день они достигли лагеря 5. А Дезио, Компаньони, Рей, Виотто и Фантин поднялись в лагерь 2. В этот день начальник экспедиции профессор Дезио назначил Акилле Компаньони руководителем штурмовой группы. 
            14 июля. Компаньони и Рей отправились с грузом в лагерь 5, а Бонатти и Лачеделли – в лагерь 6. 
            15 июля погода опять поломалась. Несмотря на это, ещё и Абрам, и Галлотти с Сольда в сопровождении носильщиков поднялись из базового лагеря в лагерь 2. К вечеру ветер достиг ураганной силы, и всякое сообщение между лагерями прервалось на два дня.
           18 июля наступила хорошая погода. Компаньони и Рей поднялись в лагерь 6 и начали подъём по «чёрной пирамиде» - крутому скальному склону, где заледенелые плиты чередовались с отвесными стенками. Свежий глубокий снег очень затруднял движение и делал его опасным. Следом за первой двойкой  двигались Лачеделли и Бонатти с грузом веревок и крючьев, необходимых для организации страховки на этом исключительно опасном участке. За этот день на «чёрной пирамиде» было укреплено около семисот метров перил.
            Разведка дальнейшего пути показала, что нецелесообразно использовать для установки лагеря 7 ту площадку, на которой распологался лагерь американских экспедиций. Это место под ледовой стеной на самом краю скального отвеса было опасно и неудобно. Итальянцы решили поднять свой лагерь 6 на сто метров выше. Тогда и лагерь 7 можно будет установить на сравнительно защищённом месте, ближе к прошлогоднему лагерю 8. 
            20 июля была вырублена новая площадка для лагеря 6, и занесены туда первые грузы.
            В лагере 5 находились семь человек, а неустойчивая погода вызывала перебои в снабжении. Поэтому 22 июля Ардито Дезио передал наверх радиограмму, в которой предложил части головной группы спуститься вниз. Остальные должны были дооборудовать лагерь 6. В тот же вечер Компаньони, Лачеделли и Рой спустились в базовый лагерь.   
            На следующий день продолжалась транспортировка грузов  из лагеря 2 в лагерь 4
            24 июля был оборудован лагерь 6. Компаньони, Лачеделли и Рей за день поднялись из базового лагеря  в лагерь 5 (с 5000 на 7000). 
            В течение двух следующих дней был оборудован лагерь 7 (7500). Компаньони, Галотти, Лачадалли и Рей переночевали в нём с 26 на 27 июля; Флореанини не хватило места в палатке, и он спустился на ночь в лагерь 6.
            Утром сильный снегопад не позволил выйти на маршрут. Только 28 июля удалось установить лагерь 8 у подножья ледовой стены на высоте 7740. Компаньони и Лачеделли заночевали здесь.
            На следующий день они преодолели ледовую стену над лагерем 8, но из-за очень сложных снежных условий установить лагерь 9 не смогли. Они оставили свои грузы на снежном склоне над стеной и вернулись на ночлег в лагерь 8. Тем временем Абрам, Бонатти, Галотти и Рей поднимались к лагерю 8, неся в рюкзаках палатку, продукты, горючее и кислородные аппараты для будущего лагеря 9 и штурмовой группы. Рей и Абрам  выбились из сил и повернули вниз. Кислородные аппараты, которые они несли, оставили на склоне между лагерями 7 и 8.
            30 июля Компаньони и Лачеделли вновь поднялись по стене, подобрали оставленные вчера грузы  и продолжили подъём – сначала по глубокому порошкообразному снегу на крутом склоне, потом по трудным и опасным оледенелым плитам. В середине дня на высоте 8050 они нашли небольшую площадку и установили на ней двухместную палатку штурмового лагеря.
            А Бонатти и Галотти спустились из лагеря 8, подобрали оставленные вчера кислородные аппараты и снова поднялись в палатку у подножия ледовой стены. Тем временем Абрам и носильщики-хунза Махди и Изакхан, переночевав в лагере 7, поднялись к ним в лагерь 8 с грузом продуктов и снаряжения.  В 13-30 Бонатти, Абрам и Махди с продуктами и кислородными аппаратами для штурмовой группы начали подъём к лагерю 9. Хотя они проходили ледовую стену по навешенным перилам, они не смогли засветло добраться до палатки штурмового лагеря. Абрам не выдержал изнурительного подъёма и с полпути повернул вниз. Бонатти и Махди продолжали пробиваться вверх. Они знали, что у штурмовой двойки нет кислорода и, если они не доставят его, Лачеделли и Компаньони пойдут на штурм без кислородных аппаратов. А это наверняка предрешает неудачу.
            Уже надвигались сумерки, но Бонатти и Махди всё шли и шли вверх по следам первой связки, периодически окликая своих товарищей.
            Заметив поднимающуюся к ним двойку, Компаньони и Лачеделли криками дали понять, что дальнейший путь по крутым обледенелым плитам в темноте слишком опасен. Они советовали оставить кислородные аппараты на склоне и вернуться в лагерь 8. Из-за сильного ветра Бонатти не мог разобрать крики и  продолжал подъём, увлекая за собой Махди. Вскоре стало очевидно, что дальнейший путь действительно очень сложен и хунза не сможет его преодолеть. Наступила темнота. Ни дальнейший подъём, ни спуск стали невозможны. Маломощный фонарик потух, видимо из-за сильного холода. Начавшаяся метель быстро набирала силу.
             Бонатти и Махди заночевали на опасной крутизне без спальников, зарывшись в глубокий рыхлый снег. Они не спали – постоянно растирали коченеющие руки и ноги. Шторм утих перед рассветом. С первыми проблесками зари измученные и обмороженные альпинисты медленно и осторожно начали спускаться, оставив кислородные аппараты в снежной нише, в которой пересидели ночь.
            И Компаньони с Лачеделли этой ночью не могли заснуть. Их мучила тревога за товарищей, холод и жажда. Едва начало светать, они выбрались из палатки и спустились за кислородными аппаратами. Подобрав их, они поднялись к своей палатке, миновали её и направились дальше вверх – к скальной стене, преграждавшей выход на вершинный гребень. В рюкзаках груз под двадцать килограммов ощутимо давил на плечи. На пути рыхлый снег по пояс. 
            Крутой ледовый кулуар, по которому пятнадцать лет тому назад поднимались Висснер и Пасанг, сейчас был заполнен глубоким рыхлым снегом – исключительно лавиноопасным. В течение двух часов восходители пытались подняться по стене «в лоб», но безуспешно. Они решили подниматься по скалам вдоль кулуара, слева от него.
            Компаньони, чтоб не терять время, попытался идти по скалам в кошках. Он поднялся на несколько метров, но сорвался. К счастью, обошлось без травм – глубокий снег под стеной смягчил падение.
            Теперь вперёд вышел Лачеделли. Он снял кошки и, чтобы лучше чувсвовать зацепки, даже снял рукавицы. И подморозил руки, но сумел быстро подняться до верха стены. Здесь пришлось кошки одеть – выше оледенелые скалы  чередовались с крутым плотным снегом.  
            Вновь вышел вперёд Компаньони. Ему пришлось подниматься по очень крутому, очень рыхлому снегу. На преодоление пятнадцатиметровой стенки потребовалось больше часа.
            Попеременно выходя вперёд, альпинисты продолжали подъём по опасным оледенелым скальным плитам, а затем по очень крутому снежному склону. Склон вывел к подножью жандарма, который частично удалось обойти, но затем пришлось лезть вверх прямо через него.
            Достигнув скального ребра на восточном склоне вершинной пирамиды, Компаньони и Лачаделли взобрались по нему на снежный гребень, ведущий к вершине. Потрясающая панорама Каракорумских восьмитысячников открылась перед ними: трёхвершинный, словно трёхтрубный дредноут, совсем рядом высился Броуд-Пик… за ним зубчатый гребень Гашербрумов.  
            Вдруг альпинисты ощутили приступ бессилия, и начали задыхаться. Оказалось, закончился кислород в баллонах.
            Продолжать подъём или срочно начинать спуск? Основные сложности уже преодолены, путь к вершине выглядел не очень трудным, вершина казалась близкой.
            Преодолевая слабость, головокружение и тошноту, Компаньони и Лачеделли тяжело побрели по широкому и не очень крутому снежному гребню вверх, не снимая с плечь  кислородных аппаратов – они решили оставить их на высшей точке К-2, как подтверждение своего пребывания на вершине. Подъём давался тяжело. Через каждые два-три шага приходилось останавливаться, чтобы восстановить дыхание. Ледяной ветер пронизывал до костей.   Несколько раз восходителям казалось, что они в нескольких метрах от вершины, но когда они выходили на купол, он оказывался очередным повышением гребня. Наконец, подъём стал положе, и вскоре дальше идти оказалось некуда – Компаньони и Лачеделли стояли на вершине Чогори.
            У них с собой были два фотоаппарата и узкоплёночная кинокамера. Чтобы сделать вершинные фотографии и кинокадры, они сняли рукавицы. А мороз был около 40 градусов с сильным ветром. В результате оба обморозили руки. Было уже 18 часов, нужно было уходить вниз, как можно скорее. После получасового отдыха они воткнули в снег на вершине ледоруб с привязанными к нему флагами Италии, Пакистана и вымпелом Итальянского альпийского клуба, закрепили за ледоруб кислородные аппараты и направились вниз.
            Альпинисты были измучены, по крутым снежным склонам спускались медленно и неуверенно, ноги подкашивались и проскальзывали.  Мороз к ночи усилился, и приходилось часто останавливаться, отогревая замерзающие пальцы на ногах и руках. Уже стемнело, шли при свете карманных фонариков. 
            При траверсе крутых обледенелых плит Компаньони поскользнулся и полетел вниз, но чудом задержался в глубоком мягком снегу.
             Восходители решили спуститься сразу в лагерь 8 и прошли мимо палатки штурмового лагеря, не задерживаясь. Фонари уже не давали света. Двигаться было всё труднее. Несколько раз они соскальзывали на крутизне, но успевали задержаться. При одном из срывов, вырванный верёвкой из ослабевшей руки  Лачеделли, улетел в трещину единственный ледоруб. Связка осталась безоружной. 
             На край ледовой стены над лагерем 8 они спустились уже поздней ночью. Разыскивая в темноте верёвки, закреплённые на стене, Компаньони незаметно вышел на край снежного карниза и вместе с ним сорвался вниз. Бесчувственными от мороза руками Лачеделли не удержал рвущуюся из рук верёвку и не смог остановить падение партнёра по связке. Оба были обречены на гибель, но им опять чудесно повезло, и Компаньони, пролетев полтора десятка метров по стене, упал на маленькую площадку в глубокий снег и здесь задержался, не успев сорвать своего спутника. Но Лачеделли, спускаясь следом по стене в кромешной темноте, тоже поскользнулся  и полетел вниз. Но и в этот раз необычайное везение не изменило измученным восходителям!   
             Около полуночи перила закончились, и альпинисты поняли, что находятся уже в районе лагеря 8. Но в кромешной тьме они не могли его найти. Стали кричать. Это больше походило на сиплый шёпот. Он был еле слышен за свистом ветра. Неожиданно в ночной темноте зажёгся фонарик! И восходители на К-2  попали в дружеские объятия ожидавших их Бонатти, Абрама, Галотти и  высотных носильщиков Махди и Изакхана.
             На следующий день погода начала портиться, и было решено спускаться сразу в лагерь 4. Казалось, все опасности уже позади. Альпинисты расслабились, и пошли вниз без страховки, чтоб быстрее. При подходе к лагерю 7 Компаньони сорвался. Пролетев более двухсот метров, он случайно, счастливо застрял в снежном надуве на самом краю двухкилометрового обрыва к леднику. Дальше пошли осторожнее и аккуратнее.  
             Несмотря на разразившуюся снежную бурю, 2 августа все благополучно спустились в базовый лагерь.
             Так впервые было совершено восхождение на вторую по высоте вершину Земли.
        

            …Вернувшись в Краснодар после экспедиции на Эверест, Эдуард Гончаров сочинил песенку – обращение к Ивану Аристову:
                                                             
                                                             Ну что тебе там, в том Тибете!
                                                             Ты что забыл там, что забыл?
                                                             С морозом ветер, да этот йети –
                                                             Он хоть и снежный, но дебил.
                                                             Хотя, послушать, так ты ж не лучше –
                                                             Не пожелаю я и врагам:
                                                             От пива с воблой, от бабы тёплой –
                                                             И к чёрту, во бля, на рога!
                                                             Где лёд и камень стоят веками,
                                                             Там ты над пропастью на волоске – 
                                                             Урод природы, без кислорода, 
                                                             Себе устраиваешь уикенд!
                                                             Нашёл подругу Джомолунгму.
                                                             Она же, стерва, даёт не всем
                                                             К себе добраться, хоть расстарайся.
                                                             И отпускает, увы, не всех…
                                                             Мозги проветри, ведь ты ж не йети!
                                                             Что там бормочешь? Не разберу.
                                                             Ну что тебе там, в том Тибете?
                                                             Езжай уж лучше в Каракорум!

            Вообще-то после Эвереста мы собирались опять в Гималаи – на пик Манаслу (8163).
            Но Гончаров уже предчувствовал Каракорум. Поэт!..
            Всё было готово к встрече с негостиприимной Манаслу. Но, незадолго до отлёта в Катманду, Юрий Александрович Агафонов получил из Москвы официальное уведомление следующего содержания: «Министерство иностранных дел Российской Федерации настоятельно рекомендует воздержаться от поездок в Непал, в связи со сложной внутриполитической обстановкой в этой стране… Насильственные действия антиправительственных левоэкстримистских повстанцев создают реальную угрозу безопасности иностранных граждан, включая граждан Российской Федерации».
            Мы остались дома. И правильно. В Непале начали стрелять и захватывать заложников. Пострадали московские альпинисты – осколком гранаты был ранен Александр Абрамов.   
            Смута в стране началась с того, что в Королевском дворце в Катманду наследный принц расстрелял короля – своего отца, королеву – мать и почти всю королевскую семью. После чего выстрелом в голову убил себя. Что стало причиной этой трагедии? Сбой психики? Политика? Происки враждебных спецслужб? Вероятно, мир никогда не узнает правду... 
            К зиме страсти улеглись. Но с весенним теплом Непал опять оказался на грани гражданской войны. И Агафонов с Аристовым решили переориентироваться с Гималаев на Каракорум. А раз восхождение будет совершаться в Каракоруме, то почему бы не на К-2 ?
            Каракорум это Пакистан. Пакистан принято считать страной крайнего религиозного экстримизма. Перед отъездом в экспедицию нас запугивали страшилками о том, что у каждого пакистанца в сердце ненависть к иноверцам, в руках «калаш», а в глазах снайперский прищур. Мы не увидели и не почувствовали ничего такого ни в Карачи, ни в Исламабаде, ни в высокогорных селениях. Пакистанцы нормальные люди – любознательные, труболюбивые, доброжелательные. Отношение к иностранцам уважительное и приветливое. Мы в очередной раз убедились, что на бытовом уровне все люди – люди. Конечно, полоумные фанатики есть. Как везде. Дело не в религиозных различиях и конфессионных особенностях. Проблемы начинаются там, где возникают политические амбиции.
             Уже после возвращения в Россию услышали что в Пакистане погибла Беназир Бхутто – всемирно известная женщина-политик – бывший премьер-министр этой страны. На митинге в городе Равалпинди к её автомобилю протиснулся смертник «Аль Каиды»: убийца дважды выстрелил в голову Беназир, после чего привёл в действие заряд взрывчатки на своём теле – погибли двадцать пять человек. Лишь в октябре Беназир (занесённая в книгу рекордов Гиннеса как первая женщина-премьер исламского государства) триумфально вернулась из восьмилетнего изгнания, чтобы принять участие в грядущих парламентских выборах. Лучше бы она этого не делала – кто-то очень не хотел её победы.
             До 1947 года Пакистан был западной частью Индии. С момента обретения независимости он постоянно конфликтует со всеми соседями. 
            При очень низком общем жизненном уровне, страна имеет мощную современную армию, вооружённую атомным оружием. Странно это. Ведь даже само слово «ислам», в переводе с арабского, означает «покорность».
            …Организатор экспедиции Юрий Агафонов в Каракорум поехать не смог. Проводил нас до Москвы, усадил в самолёт на Карачи и вернулся в Краснодар. Работа! 
            Начальником экспедиции назначен Иван Аристов. Николай Кадошников – утверждён старшим тренером команды. В её составе двенадцать восходителей. И три человека – группа трекинга. Из Москвы в Карачи вместе с нами летят полторы тонны груза. В Пакистане груз удвоится.
            Пакистан страна мусульманская, значит непьющая, алкоголь отвергающая, и на всей своей территории его запрещающая. Потому коньяк у нас нынче не в честных канистрах, а запаян в консервные банки  с маскировочной этикеткой «Килька в томатном соусе».
            Ещё с нами летят в Пакистан флаги России, Олимпийского комитета России, Олимпийский флаг города Сочи, флаги Краснодарского края, города Краснодара, и флаг Краснодарского университета МВД России. Их предстоит поднять над Каракорумом. Провожая экспедицию в дальний путь, председатель Олимпийского комитета России Леонид Тягачёв сказал: «Понимая сложность задачи, которую вы перед собой ставите, в случае успеха ваша победа может быть сопоставима с победой на Олимпийских играх».
             …За всю историю на вершине К-2 побывало четверо россиян: в 1992 году Владимир Балыбердин и Алексей Никифоров из Питера, и в 1996-м Игорь Бенкин и Сергей Пензов из Тольятти. Ещё, из «наших», на Гору-мечту удалось подняться трём альпинистам из Украины, и двоим из Казахстана.  
             В прошлом году на Чогори погибли в лавине Юрий Утешев, Пётр Кузнецов, Александр Фойгт и  Аркадий Кувакин. В 2004 году погиб Сергей Соколов, в 96-м – Игорь Бенкин. Это россияне. И ещё не менее «наши» ребята: Александр Губаев (Киргизстан, 2004), Дмитрий Ибрагим-Заде, Александр Пархоменко, Алексей Харалдин (все из украинской экспедиции 1994 года). 
            Получается, по СНГ на девять взошедших – десять погибших. А по России на четырёх достигших вершины – шесть погибших.  
            Причём тут Олимпийские игры?             
            27 мая 2007 года, в воскресенье, в 17-00 экспедиция «Кубань – Чогори (К-2)» вылетела из Москвы в Пакистан. В 21-35 приземлились в Дубае, это Арабские Эмираты. В 23-20 продолжили полёт: высота десять тысяч, за бортом минус пятьдесят, под брюхом Индийский океан. В салоне плюс 25, под ногами ковёр, перед носом телевизор, на столике стакан апельсинового сока, и не то поздний ужин, не то ранний завтрак.
 
            В час ночи 28 мая приземлились в Карачи. Перегрузили свой багаж (пятьдесят семь тяжёлых мест) в самолёт местных авиалиний. В 7-10 взлетели. В 8-50 оказались в Исламабаде – столице Пакистана. Полёт на «Боинге» меня всегда поражает – не могу привыкнуть и понять, как это гигантское и вовсе не изящное сооружение может летать.  
            Брифинг в министерстве по туризму. Договорились, на всякий случай, о спасательном вертолёте. И внесли залог – шесть тысяч долларов.
            Ночлег в роскошной гостинице. Ключи получили мгновенно. Гостиничная обслуга  мигом затащила в номера наши баулы и рюкзаки. Бесплатно.

            29 мая в 8-00 выехали в сторону гор. Баулы на крыше автобусов. В просторном салоне кондиционер, магнитофон, телевизор. Машин на дороге много. И много полицейских с карабинами. Движение правостороннее. Грузовики и автобусы раскрашены-разрисованы ярко, пёстро, изобретательно, весело, каждый по-своему украшен бубенчиками, мигающими огоньками, пропеллерами – крутятся от встречного ветра. И у каждого автомобиля сигнал свой особый, на других непохожий. Сигналят непрерывно, чтоб заметили и оценили. Очень много мотоциклов и велосипедов. На руле обязательно букетик пластмассовых цветов. Пассажиры набиваются битком и в автобусы, и в грузовики, и в джипы и легковушки. И ещё на крышах сидят. И по бокам вдоль окон висят – не понятно на чём стоят, за что цепляются. Полицейские к этому относятся снисходительно. 
           Дети запускают воздушных змеев.
           Земля – сплошная глина, перемешанная с камнями. Без удобрений тут ничего не вырастишь. Стало понятно, зачем у лошадей, верблюдов и осликов под хвостом мешки привязаны.
           …Только что были на Индо-Гангской равнине, а вот уже как-то незаметно возникли вокруг предгорья. А вскоре возник и отвесный обрыв от колеса в глубокое ущелье, в пропасть, по дну которой несётся мутный Инд. А с другой стороны машины взметнулась в небо нависающая скальная стена. С неё то и дело рушатся камни. И маленькие, и здоровенные каменюки. Если трахнет по крыше, мало не покажется. 
            По отвесным склонам ущелья лепятся убогие глинобитные лачуги. Аборигены любят сидеть на самом краю пропасти и плевать вниз – смотреть на них жутко. По скалам крутые серпантины троп и арыков. Всё ухожено, обустроено непрерывным трудом здешних людей. Их жизнестойкость, работоспособность и бесстрашие – восхищают. 
            Территория Пакистана в двадцать раз меньше, чем территория России. А населения столько же. В стране у них сухой закон – более ста пятидесяти миллионов человек вне алкогольной зависимости! Множество детей – здоровых и красивых.
             Взрослые все выглядят одинаково. Чёрные бородатые, свирепого вида мужики одеты в светлые длинные, ниже колен рубахи навыпуск, и широкие штаны. Женщины с ног до головы закрыты чёрными одеждами, лишь глазки сверкают из прорези. 
            Запрещается фотографировать и снимать на видео женщин, мосты, полицейских, военных и военные объекты. 
            Мосты через Инд навесные, на толстых тросах, узкие – для проезда одной машины. Естественно, возникают очереди, которые с обеих сторон регулируются полицией. Спуски и подъёмы по головоломным серпантинам. За годы путешествий в горах мы проехали много дорог страшных и трудных. Но таких трудных и страшных, как в Пакистане, ещё не было. Машин-длинномеров здесь не увидишь. Металлическую арматуру перевозят, свернув кольцом. Каждый поворот впрыскивает в кровь адриналин. Андрей Филимонов сказал, что если живыми доедем до Скарду, уже можно считать, что экспедиция удалась. Радует, что за рулём мусульманин. Значит – трезвый.
           …Дорога спустилась к реке, идёт метрах в пятнадцати над водой – если улетим, уже не разобьёмся в лепёшку, только изувечимся. Впереди вверху открылась заснеженная красивая вершина, удивительно похожая на домбайскую Джугутурлючат.
           …Вновь дорога взобралась на стену ущелья. Медленно перебираемся через перекрывшие путь обвалы и оползни. Дорога – узкая наклонная ниша, прорубленная в нависающих скалах.
           22-30 – прибыли в Чилас. Высота 1070. За четырнадцать с половиной часов проехали пятьсот километров. В гостинице, вместо кондиционеров, вентиляторы гонят с улицы горячий воздух сквозь струйки воды. Вместе с комарами. В ванной на полу труп таракана длиной шесть сантиметров.

           30 мая мутный рассвет в тёмно-сиреневых тучах. Выехали в шесть утра. И через два часа увидели Нанга-Парбат (8125) – легендарный восьмитысячник, замыкающий с северо-запада грандиозную, более чем двухтысячикилометровую горную цепь Гималаев.
           Массив Нанга-Парбат обрывается во все стороны крутыми, ярко сверкающими под солнцем снежно-ледовыми склонами. Название переводится – «Голая гора ужасов».  
           Первым на вершину Нанга-Парбат в 1953 году взошёл австриец Герман Буль в составе экспедиции Карла Херлигкофера. Это было первое сольное восхождение на восьмитысячник. Буль не успел до темноты спуститься к палатке штурмового лагеря и провёл страшную ночь в двухстах метрах ниже вершины без палатки и спальника. Ему невероятно повезло,  и он не только остался жить, но даже без ампутаций. Через три года, в 1957-м, он в составе четвёрки австрийских альпинистов взошёл на Броуд-Пик (8047) рядом с К-2, и стал первым европейцем, побывавшим на вершинах двух восьмитысячников. Но ему не суждено было продолжить этот счёт. Через 18 дней после Броуд-Пика, при попытке совершить первовосхождение на Чоголизу (7665), во время сильной пурги, при полном отсутствии видимости под ним обвалился снежный карниз, и великий альпинист навсегда остался в любимых горах.
            На Чоголизу в следующем году взошли японцы.
            А Броуд-Пик в 1975 году стал первым восьмитысячником Польши – на вершину взошли пять польских альпинистов. Но спустились лишь двое – три человека погибли на спуске. В 76-м Броуд-Пик атаковали французы. Знаменитый Яник Сеньёр, до этого поднявшийся на Макалу (8463) и Гашербрум (8035), не  дошёл ста метров до вершины своего третьего восьмитысячника. 
            Броуд-Пик стоит рядом с К-2, и кубанская команда заявила восхождение на него в качестве тренировочного.
            Красавицей Чоголизой  будем любоваться из нашего базового лагеря постоянно – в ясную погоду.
            …Дорога идёт вдоль реки через хаос скал, бараньих лбов, древних морен. Мир камня во всех его эпостасях.  
            Весь день непрерывная, утомительная и страшная езда между отвесных скальных стен. Иногда вдруг стены ущелья расступаются, и открывается долина: тополя, акация, полынь, урюк, тутовник. Поля, дома, люди. Дети бегут в школу. Вдоль обочин роскошные густые заросли конопли.
           И снова узкие каменные ущелья. Осыпи стоят стеной на десятки метров вверх – неустойчивые камни, скреплённые засохшей грязью. Дорога под постоянным прицелом тысяч тонн камнепада. 
           Поражают висячие оазисы на крутых скалах – впору альпинистам ходить, а правоверные на этих крохотных рукотворных горизонтальных площадках дважды в год урожай собирают. Здесь, где трудно даже не жить, а просто выжить, заселён каждый клочок земли, на котором можно что-нибудь вырастить... 
           В 16-00 въехали в Скарду – невероятный, после скальных теснин, городок в широкой зелёной пойме Инда. Сейчас это  галечная долина с несколькими неширокими рукавами быстрой речной воды. А в паводок здесь гремит единый могучий поток километровой ширины. Вверху долины там, откуда течёт Инд, уже видны гигантские снежно-ледовые громады Каракорума.
           Высота 2227. Сегодня проехали триста километров. За десять часов. 
           В роскошной гостинице элегантная улыбчивая прислуга, стерильная чистота в номерах, на ресторанных столиках – белоснежные скатерти.
           На улицах сплошная помойка, жители – грязные оборванцы.
           …Вечерком к нам с Гончаровым, утомлённым десятичасовой дорогой, зашёл в гости бодрый Андрей Филимонов и, оглядев нас, выдал: «Глядя на ваши рожи, хочется выпить за ваше здоровье».
           Кто ж возразит против здоровья! Открыли «кильку»… 
  
           31 мая переупаковали баулы, чтоб вес каждого был не больше двадцати пяти килограммов – норма груза для носильщиков-портеров. К этому весу они добавят по пять килограммов личных вещей.
           Весь день пыльная буря.
 
           1 июня подъём в 5-00. Завтрак в 6-00. Пересели из шикарных автобусов в маленькие, неказистые джипы. Дальше только на них можно проехать. А резина на калёсах лысая… 
           В 7 утра двинулись. Мост через Инд. Обрамлённая горами пустыня – вокруг только песок и безжизненные камни. Асфальт кончился. Джипы без боковых стёкол. Пыль – не продохнуть, и ничего не видно. Пытка непрерывной тряской на дорожных буераках, бросками на ухабах с ударами об крышу и дверцы. Опять скальные теснины – узкая дорога вьёся серпантином по кромке пропасти. Временами дорога такая узкая, что и с пешеходом не разминуться. 
           …Посёлок – зелёный оазис. Над цветущим шиповником летают иволги...
           Миновали поворот на Хайдарабад. Вспомнилось из детства:
                                                             
                                                                 Мой дядюшка Билл, который жил 
                                                                 В джунглях семь лет подряд,
                                                                 Попал под град, упал в водопад,
                                                                 Но всё же вернулся домой назад,
                                                                 Посетив по пути Асуан, Ашхабад, 
                                                                 Гонолулу и Хайдарабад...

           В 11 часов упёрлись в лавинный вынос. На сотню метров вперёд дорога перекрыта толстым слоем грязного спрессованного снега. Снег под солнцем осел метра на два, и посреди дороги вытаял большущий камень. Не проехать. 
          Выкопали в снегу глубокую яму, столкнули туда камень, засыпали мелкими камнями и снегом – поехали дальше. 
          Стало пасмурно, начался дождь.
          Повороты так круты, что даже наши узкие и короткие джипы не могут вписаться в них с первого раза. В таких местах в скалах выдолблены специальные ниши-карманы. Джип зависает колёсами над пропастью. Водила выворачивает руль и сдаёт назад, стараясь попасть в карман. Потом снова выворачивает руль, уже в другую сторону, и вписывается в поворот. Или не вписывается. И тогда всё повторяется. Очень хочется иметь парашют…                                                                          
          Прибыли в посёлок Асколи, преодолев за восемь часов сто пятнадцать километров. Высота 3062. Дальше только пеший ход, и сон только в палатках. Экспедиционные грузы понесут 115 портеров. В победной итальянской экспедиции 1954 года было 17 участников, их обслуживало более 500 носильщиков.
          Офицер связи – весёлый крепкий парень лет под тридцать, по имени Усман. Сирдара зовут Мома- тасан, мы мало с ним соприкасаемся. Повара и его помощника зовут Хусейн и Али. Проводник экспедиции по имени Джавед – высокий, статный пятидесятилетний мужчина с седеющей чёрной бородкой на умном ироничном лице. Усман владеет английским и осваивает русский. Джавед и Хусейн тоже говорят по-английски.  Я и Гончаров общаемся с ними с помощью мимики и жестов.
           У портеров головные уборы украшены живыми цветами. У Джавета и Хусейна кончики пальцев правой руки ярко-красного цвета – следы специальной краски, которой правоверные мусульмане пишут на скалах цитаты из Корана. Говорят, что самые фанатичные делают надписи своей кровью.
           …Первый раз ночуем в палатках. Комфорт закончился. Вокруг уже настоящий дикий Каракорум.
           Ночью дождь. Пришлось вылазить из палатки, укрывать баулы полиэтиленовой плёнкой.

           2 июня подъём в 5-00, завтрак в 6-00. В 7-00 – пошли. Пасмурно, прохладно, тучи низко клубятся.    Несколько раз начинал накрапывать дождик. 
           Пологая мягкая тропа вскоре вышла на крутой каменистый склон – идти трудно и противно. Потом начались скалы, это приятнее. Хотя шею свернуть легко.
           Там, где тропа пропадает, путь маркирован туриками – не заблудишься. И не нужно терять время и силы на выбор пути. 
           В русле реки вдоль воды белый песок, издали – как снег.
           Первая ночёвка нашего каравана в местечке, которое зовётся Джула. Высота по альтиметру 3142. Здесь готовы ровные площадки под палатки, рядом водопроводные краны, солнечные батареи, фонари, мусорные баки и даже штампованные из листовой стали туалетные кабины с пластмассовым унитазом, с ведром воды и ковшиком. 
           Ветер. Пыль, пыль…
           Прошли сегодня семнадцать километров. За семь часов.
           Вечером стало холодно.
           Орут ишаки.

           3 июня утром в палатках мокро от конденсата. После сна физиономия мятая, борода в бок, в причёске пух из спальника.
           Пасмурно, холодно, низко клубятся тучи. Неожиданно красиво открылась остроконечная вершина над поворотом ущелья. 
           Вышли в 6-00. Подъём вдоль реки Балторо – одного из притоков Инда. Река берёт начало из ледника Балторо. Это «наш» ледник – в его верховьях стоит К-2. Изумительная, великолепная, великая Гора, у подножия которой мы скоро установим свой базовый лагерь.
           Поднимаемся то по песку, камням и гальке вдоль реки. То пробираемся высоко по склону, по самой кромке над глубоким обрывом. Иногда тропа каменистая, иногда рыхлая и сыпучая. Иногда она расширяется, и мы с Эдуардом можем шагать рядом. Иногда она делается жуткой – узкой, на ширину одной ступни, а внизу пропасть.  Иногда тропа прерывается скальными стенками, возвращающими меня и Эдика во времена нашей давней спортивной молодости. 
           Двое портеров сорвались на крутизне. У одного компрессионный перелом позвоночника, у второго перелом ноги. А могли запросто жизни лишиться. Повезло! Несколько человек, налегке, понесли раненых обратно в Асколи. Оставшиеся грузы, взвалив поверх собственных, портеры дотащили до ночёвки. Здесь сирдар Моматасан распределил их между всеми.
           Сегодня прошли двадцать километров и набрали четыреста метров высоты. Это итог утомительной шестичасовой ходьбы. То круто вверх карабкались, то вниз спускались. То набирали с трудом высоту, то с трудом сбрасывали...        
           Место ночёвки зовётся Пайя. Это оазис с высокими тенистыми деревьями, цветущим шиповником и чистой водой. На склоне – террасы с удобными местами для палаток. Высота 3400. 
           Под ногами глубокая пыль, мелкая как цемент. Пока противно. Потом привыкнем, будем запросто в пыль садиться, и даже ложиться.
           Ночью дождь.
            
           4 июня – днёвка. Первые дни под грузом дались очень тяжело и портерам нужен отдых. Ночью видел очень неприятные, страшные сны. Проснулся в ужасе и долго молился. Утром на небе высокие облака цирусы – предвестники долгой непогоды.
           Прошлись с Гончаровым до языка ледника Балторо, снимали на фото и видео. Днём пасмурно, низко клубятся тучи. К вечеру начал срываться дождик, поднялся ветер, похолодало.                  
           Ближе к ночи горы накрыл промозглый туман. Сидим в большой общей палатке при яркой газовой лампе, пьём кофе с «килькой». Негромко поёт плейер. Разговоры о былом и будущем. Фуколов предлагает в следующем году идти на Нанга-Парбат.
           Холодно, пар изо рта. 
           – Полярники жары не боятся! – сказал Андрей Филимонов, натягивая поверх лёгкой скалолазной ещё и тяжёлую высотную пуховку.           
            - Завтра подъём в пять утра, - сказал Аристов, - И не пошли бы вы все спать?!.
          
           5 июня всю ночь сеялся холодный дождь, и утром продолжается.  Вышли с бивака в 6-00. Поднялись на ледник слева вдоль ледопада, пересекли ледник вправо над сбросами – и вверх. Трудно и медленно. Подъём то по льду, то по гребню левобережной морены, то по склону ущелья. Камни, камни – из-под ног вырываются, над головой висят… Скалы крутые – то подъём по ним, то траверс… 
            Погода разгулялась, солнышко появилось. 
            Когда выходили на ледник и его пересекали, внизу над ущельем горела радуга – такой яркой раньше не видел.
            А после обеда стал снежок пробрасывать.
            В 14-30 пришли на ночёвки Урдукас. Лагерь высоко-высоко на склоне, на искусственных террасах. Подъём крутой. А вид отсюда! Знаменитые, легендарные каракорумские вершины…  
            Судя по карте, преодолели двадцать три километра. Высота 4050. Два часа дожидались портеров с палатками. Хорошо, что погода хорошая. Хорошо, что путь промаркирован турами и не заблудишься. Хорошо, что по опасной крутизне натянуты перила. Но у доктора Яковенко количество посетителей с каждым днём увеличивается – портеры идут к нему с ушибами, ссадинами, растяжениями, вывихами. Лёша своё искусство врачевателя не афишировал, портеры у меня и Гончарова выспросили – кто врач. «У вас языки всего остального длиннее!» ворчит Алексей.  
            Прошли сегодня рядом с горой Транго. Впечатление от этой гигантской отвесной башни потрясающее!

            6 июня – весь день ходьба по камням… и по льду… и по камням, неустойчиво лежащим на льду среди глубоких ледовых трещин и разломов. Один неверный шаг или проскальзывание, и ку-ку, моя мышка!..
            С места очередного бивака, который зовётся Горо-2, увидели пик Машербрум – тот самый К-1. Крутые гребни с ажурными карнизами завораживают. Вдруг мощная лавина с вершины рухнула – долгий гром и снежная пыль столбом!
           …Таскаем плоские камни, среди ледовых разрывов вымащиваем на леднике площадки для палаток. А портеры, без всяких палаток, карематов и спальников, на ночь плотно набиваются внутрь квадратных каменных загородок метровой высоты, накрываются сверху большим куском брезента, и так спят, согревая друг друга. А ночью на леднике, естественно, мороз – высота-то 4300, это выше Приюта-11 на Эльбрусе...
            Спать портеры ложатся после вечернего намаза, когда муэдзин пронзительно-звонким голосом прокричит молитву, и все правоверные воздадут славу Аллаху. 
            Перед сном портеры в своих неприхотливых жилищах мелодично поют хором, аккомпонируя себе на пластмассовых канистрах и вёдрах.
            Живут трудно, питаются скудно, одеваются скверно, но какие это сильные и красивые люди! 

             7 июня ночью мороз. На потолке палатки и на спальниках замёрз канденсат.
             Выход в 7-00. Дошли до развилки ледников: налево – в Китай, направо – в Индию. Здесь ночёвки Конкордия. Высота 4700. 
             Прямо перед нами грандиозным острым клином вбит в плотно-синее небо пик Гашербрум-4 (7925). Когда подходили к ночёвкам, с него рухнула огромная лавина – долго гремела, грохотала и снежной пылью искрилась. Правее стоят Хидден-Пик (8068) и Гашербрум (8035). Левее – Броуд-Пик (8047). Ещё левее, дальше, в глубине широкого ущелья открылась во весь свой исполинский рост красавица К-2.
             Акварелью пишу портреты гор, окуная кисти в талый ледниковый ручей.
             Альпинисты и портеры стоят полукругом за спиной, наблюдают, как я работаю.

             8 июня подъём по леднику к подножию Чогори. Весь день великая Гора перед глазами. Чем ближе подходим, тем выше приходится голову задирать, чтоб посмотреть на К-2. Вершина то открывается, завораживая, то опять в облака укутывается. 
             Проходим вдоль склонов Броуд-Пика – совсем, совсем рядом. Вдруг оглушительный грохот – гигантская лавина с Броуда! Жуть...
             Тропа по леднику обозначена турами. Не нужно самим прокладывать путь, отыскивать проходы в дебрях кальгаспоров, среди ледовых трещин и разломов, колодцев и гротов, сбросов и взлётов, среди ледниковых озёр, ручьёв и рек, как это приходилось делать первопроходцам. Они были великими людьми, героями! Мы идём их путём и нам проще. 
            Хотя путь этот за прошедшие десятилетия ни ровнее, ни положе, ни безопаснее не стал.
            И так же красив! 
            Идём вдоль озёр, по самой кромке прозрачной изумрудно-зеркальной воды, в которой отражаются окружающие вершины и плывущие над ними облака.  
           По пути рассмотрели свой маршрут на Броуд-Пике. Всё реально. 
           Зашли в базовый лагерь немецких альпинистов, познакомились – они уж несколько дней отработали на Горе, поставили первый промежуточный высотный лагерь, на подъёме к нему провесили перила. 
           …Подходя к К-2, встретили россиян, команду Козлова – все знакомы. У нас разные маршруты – на Горе встречаться не придётся, общение только в базовом лагере. Их палатки немного ниже того места, где мы ставим свои. Высота 5000. Чуть выше по леднику стоят чехи и американцы. 
           Установили флагшток, подняли флаги России и Кубани.

            9 июня ночью непривычно тепло. В полночь со скальной стены над лагерем сильный камнепад, высекающий искры из скал – грохочущий вертикальный огненный поток. Палатки дрожат.
            Ночь прошла тревожно. Тишины нет – постоянно что-то где-то падает, рушится, срывается и грохочет: то снежные лавины, то ледовые обвалы, то камнепады. И ледник под палаткой трещит, ухает, вздрагивает, тревожит глухим гулом.
            …Весь день обустраиваемся, обживаемся. Альпинисты разбирают и сортируют снаряжение и продукты. И я делом занят, пишу этюды – отсюда великолепный вид на  Чогори, Броуд-Пик, Чоголизу. 
            Третий день жарит солнце, все сильно обгорели, лица опухли. Все в плавках и солнцезащитных очках. Жара на леднике! Талые ручьи возникают ниоткуда и норовят протечь обязательно под палатками.
            Каждый занят своим делом, но все поглядывают настороженно то влево вверх на К-2, то вправо вверх на Броуд-Пик. Предстоящее волнует и тревожит. Скорей бы в бой – только работа разрешает все сомнения, отметает колебания. 
            Пятеро из двенадцати наших восходителей имеют успешный опыт работы на восьмитысячных высотах. Аристов и Кадошников были на Макалу и Эвересте. Шура Фуколов и Олег Афанасьев – на Эвересте. Андрей Филимонов был на Гашербруме, и на Макалу дошёл до восьмикилометровой отметки. Остальным предстоит первая встреча с большой высотой.
            Доктору Лёше Яковенко на Макалу не повезло со здоровьем, теперь это может создать ему на восхождении дополнительные психологические трудности.
 
           10 июня поставили свой лагерь у подножия Броуд-Пика, недалеко от немцев. Они как раз с обработки маршрута вернулись. На подходе к палаткам – ледниковая речка, глубокая и бурная. Один из немецких альпинистов прыгнул через неё неудачно и свалился в ледяную воду. Наши бросили ему конец верёвки с петлей, и вытащили промокшего коллегу.
           Олег и Виктор Афанасьевы (они не братья, а друзья-однофамильцы), Рома Губанов и Саша Елисеев разведали проход в ледопаде.

           11 июня в шесть утра начали подъём на Броуд-Пик. Впереди работают Афанасьевы и Кадошников. По немецким перилам за четыре с половиной часа поднялись на 5650, и начали готовить место для первого высотного лагеря. Остальные поднялись сюда через два часа. Поставили палатку. Погода отличная. Виды  замечательные.
 
           12 июня продолжили восхождение, едва рассвело. Поднимались по немецким перилам, пока они не закончились. Выше стали свои перила на крутизне вешать. Высота давит всё сильнее, идётся трудно. Донимают одышка и головная боль. Мучит сухой высотный кашель.  
            Превозмогая себя, Афанасьевы, Елисеев и Губанов к часу дня поднялись к месту предпологаемого второго лагеря. Высота 6400. Вырубили в склоне площадку, поставили палатку. Вечером у Олега заболело горло.

           13 июня весь день Олег, Виктор, Саша и Рома топтали глубокий снег. Сначала прошли крутые взлёты около скал. Потом по широкому снежному склону несколько затяжных крутых подъёмов. Очень тяжело. Работали впереди попеременно, всё время менялись.
           Вверху упёрлись в отвесную снежную стенку. Долго её проходили. Намучались. Первым шёл Саня Елисеев, ему труднее всех пришлось.
           Вышли на 6800. Удобного места для лагеря нет. Вокруг на склоне старые изорванные палатки и обрывки верёвок. Неуютно. И сильный мороз, и ветер – продолжают  усиливаться.
           Прошли выше, на 7000 вырубили площадку для палатки. И нишу для туалета, чтоб – не над пропастью. Поставили третий лагерь. Если бы погода не была такой стервой, ещё выше поднялись бы. 
           Коля Кадошников по связи предложил уходить вниз. Отказались. 
           Четвёрка Аристова в этот день поднялась на 6400, во второй лагерь, но к вечеру ушла от непогоды вниз.

           Всю ночь 14 июня Олег Афанасьев пил тёплую воду и сосал леденцы. Боль в горле не проходит.                                  В 6-00 позавтракали. Вернее, попили чай. А больше ничего съесть не смогли – не лезет. Самочувствие отвратительное. Сокрушительная холодина. И сильная метель. Решили спускаться. 
           В палатке оставили карематы, спальники, газ, продукты.  Пока кошки надели, руки поотмерзали, пришлось их отмахивать и растирать. На спуске и ноги морозом прихватило. В первом лагере встретились с Серёгой Барановым и Усманом – они подошли сюда на всякий случай после того, как с Андреем Филимоновым проложили новый путь к базовому лагерю через ледниковую реку.
           Пурга метёт. Пришли в базовый лагерь залепленные снегом, мокрые, холодные и голодные. У всех одна мысль: «Как вовремя свалили!»
           И ешё одна: «Скорей бы «кильку» открыть!..»

           15 июня отдых. Афанасьев лечит горло. В обед приходили в гости ребята из команды Козлова. А вечером корейцы пришли обсудить план совместных действий на К-2. Договорились о сотрудничестве. Погода не улучшается.
      
          16 июня пошли вверх, чтобы просмотреть начало своего маршрута по гребню Абруццкого. Поднялись до 5300. Здесь, обычно, экспедиции на Чогори ставят передовой базовый лагерь. Корейцы свой лагерь уже поставили. Чуть выше американские палатки стоят. Подъём сюда от базового лагеря через ледопад. Оптимальный путь уже промаркирован. Но в непогоду, или в темноте, легко заблудиться. 
           У Афанасьева горло продолжает болеть. Погода не улучшается, валит снег.

           17 июня. Завтра, по плану, выход вверх на Броуд-Пик. Четвёрка Афанасьева предложила сдвинуть программу на один день, ведь никто ещё толком не восстановился. А снега столько навалило, что тропить придётся всё заново. Загнуться можно на Броуд-Пике.
           Аристов сказал, что здоровее никто уже не будет и надо начинать потихоньку работать.

          18 июня яркое солнце, жара, лавины гремят. Аристов, Кадошников, Яковенко и Юра Панов пошли с грузом вверх через ледопад устанавливать передовой базовый лагерь под К-2.

          19 июня в 6-00 четвёрка Олега Афанасьева пошла на Броуд-Пик. В первый лагерь на 5600 поднялись в 13-00. Упахались конкретно. Все верёвки оказались глубоко под смёрзшимся снегом, их приходилось буквально вырубать из склона. А сверху свежий рыхлый снег по колено. А местами выше пояса. Погоды опять нет – пасмурно, ветер, снег срывается. 
           Возле нашей палатки поставлены ещё четыре. Но из людей пока – только один чех и один немец. Они, оказывается, ещё вчера поднялись. Но выше не идут.
           - Ладно, мужики, – сказал Олег, – пробьём завтра Европе дорогу наверх. Наша четвёрка чувствует себя нормально.  

           20 июня за пять часов поднялись во второй лагерь. Очень глубокий снег!
           Четвёрка Аристова поднялась в первый лагерь. 
           Следом иностранцы на Гору потянулись. Но наших ребят обгонять никто не стремится.

           21 июня вышли на маршрут в 3-00. Прошли крутой снег между скал, потом начались крутые снежные поля. Всё, как в прошлый раз, только снега ещё больше. Чтобы не увязать по пояс, встали на снегоступы.
           Палатка «Мармот» четвёрки Афанасьева и «бочка» группы Кадошникова на 7000 оказались полностью заметены снегом. Откапывали свои жилища больше часа.  
           В 16 часов подошёл чех. Разрешили ему в «бочке» переночевать.

           22 июня встали в 4-00. Очень холодно! Смогли собраться для выхода только к девяти часам, когда солнце склон осветило. Снова подъём очень крутой, но снег твёрдый. Пошли на кошках. Перила, перила... Наработались от души. В 18 часов на 7500 поставили палатку штурмового лагеря.  

           23 июня в пять утра вышли на штурм. Опять очень тяжёлый снег. И круто! Снова приходится перила вешать. У Олега Афанасьева вчера ноги подмёрзли, и он сегодня ещё пару носков одел. Вроде бы размер ботинок позволяет, и ногам не тесно. Но как они с утра замёрзли, так за весь день и не отогрелись.  
           К обеду вылезли на перемычку 7800, прокопав в снегу траншею глубиной по пояс. Рассчитывали, что до вершины уже не далеко. И действительно, оставалось двести пятьдесят метров по вертикали. Но подъём идёт по крутым снежно-скальным склонам – это часов на пять напряжённой работы. А потом придётся по темноте спускаться до лагеря 6400. Ведь верхние палатки будут заняты  ребятами Аристова и Кадошникова – они поднимаются следом за четвёркой Олега. 
           Елисеев предложил рискнуть. 
           Остальные – идти вниз. Всем, и Саше Елисееву, есть, что и кого терять... 
           Сфотографировались на фоне близкой вершины, и пошли вниз.
           В четвёртом лагере (7500) уже группа Ивана Аристова расположилась. Им утром на вершину.       Показали друзьям, что ждёт наверху, что предстоит преодолеть – удобная вещь цифровой фотоаппарат... 
           В третьем лагере (7000) разместились немцы, чех и ребята Кадошникова. Они ждали – чаёк заранее приготовили, банку с ананасами открыли. Потрепались с ними и вниз побежали. В палатку на 6400 едва успели до темноты. 

           Утром 24 июня Аристов на крутом подъёме ощутил, что ноги подмерзают, пальцев уже не чувствует. Старшим вместо себя оставил Лёшу Яковенко, и вернулся в штурмовой лагерь. В палатке разжёг горелку и над пламенем стал оттирать бесчувствительные пальцы. 
           Через некоторое время к нему в палатку влез чех. Он поднимался с 7300 и тоже подморозил ноги. Иван помог ему разуться, и оба они, по очереди стали себя над горелкой приводить в порядок. У Ивана чай горячий был – потихоньку отогрелись. И Мирослав ушёл наверх.
           В 10-00 Яковенко доложил, что они уже на перемычке и сейчас пойдут к вершине. Тут и немцы на перемычку вылезли, тоже готовятся к подъёму на вершину. А вышли-то немцы из лагеря 7500 на четыре часа позже наших – конечно, сэкономили силы, поднимаясь по готовым следам...  
           На 12-часовой связи Лёша сказал, что очень холодно. И рельеф сложный. Для безопасного продолжения подъёма нужно не менее пятисот метров верёвки и крючья. Решили повернуть обратно.
           А немцы подъём продолжили. 
           Иван высказал Лёше своё недоумение по поводу прекращения штурма. Алексей возразил, что им здесь, на месте, виднее. И Андрей Филимонов его поддержал: «Немцы нам не указ, они вообще безбашенные, пусть делают, что хотят, а мы хотим ещё пожить и на К-2 сходить!»
           …Яковенко, Филимонов и Баранов спустилась на 7000.
           Четвёрка Кадошникова поднялась на 7500.
           До темноты немцы с вершины не вернулись. Где они неизвестно. Были они на вершине? Или нет? Что случилось?..
           Ребята из первой четвёрки, отработавшие на Горе больше остальных, сидят в нижней палатке. И на вечерней связи запросили разрешения на ешё одну попытку штурма. Аристов посомневался, но всё же дал «добро».
                          
           Рано утром 25 июня вперёд вышли Рома Губанов и Саша Елисеев. Но далеко пройти им не пришлось – снова началась сильная метель. А у Олега Афанасьева ноги так и не отошли, пальцы бесчувственные.
           Иван принял решение акклиматизационную работу на Броуд-Пике считать законченной, и приказал всем спускаться.  
           Спуск получился тяжёлым – сняли и несли вниз снаряжение всех своих лагерей. Когда уже по леднику брели, в одном непростом месте нужно было сквозь нагромождение сераков пробраться, а там ещё дорогу найти надо. А уже темнеет. Хорошо – Усман подошёл навстречу, путь показал, у Олега рюкзак взял, донёс до базового лагеря. Олег налегке дохромал.

           26 июня доктор Яковенко поставил Олегу капельницу. Ногти на ногах почернели, пальцы остаются бесчувственными. 

           27 июня опять капельница. Чувствительность пальцев не восстанавливается.
           Узнали, что один из немецких альпинистов с Горы не вернулся. А у двоих сильные обморожения.
           Прилетали два пакистанских вертолёта. Один завис над ледником, другой кружил вокруг. Увезли пострадавших вниз в госпиталь.

           28, 29, 30 июня Олег под капельницей. Пока результатов нет. 
           Идёт дождь. А то снег начинает валить. Лето в разгаре.

          1 июля яркий солнечный день. Команда начала работать на К-2.
           Доктор удалил Олегу ногти. Предварительно обколов и обезболив, вырвал их щипцами.
           Олег записал в дневнике: «Хожу теперь, как беременная каракатица. Ты хотел альпинизма? Получай!»
              
           2 июля четвёрка Афанасьева, теперь превратившаяся в тройку, должна была утром выйти на К-2, подняться в первый лагерь, переночевать, а завтра установить палатку второго промежуточного высотного лагеря. Но началась метель.

           3 июля непогода продолжается. Мороз, ветер. Снег метёт... 

           4 июля солнечный день, ясно. 
           Елисеев, Губанов и Витя Афанасьев поднялись с грузом в первый высотный лагерь на К-2. Чтобы поставить здесь палатку пришлось изрядно потрудиться. Готовя площадку, вырубили много льда с камнями и остатками старых палаток.  

           5 июля установили второй промежуточный высотный лагерь.
           Четвёрка Аристова поднялась в первый лагерь. Палатка здесь оказалась смята сошедшей лавиной. Пришлось всё делать заново.
           Прогноз на завтра обещает снежный буран.

           6 июля наверху пурга, все спустились вниз. Группа Аристова дёрнулась вверх. Предстояла обычная работа, но снега выпало много, и долго не могли решить: идти – не идти? 
           За годы восхождений у Ивана развилась особая интуиция, способность предчувствовать события. В этот день ему идти вверх очень не хотелось. 
           Но народ настаивал. И Аристов, не имея убедительных аргументов против работы вверх,  пошёл первым – откапывал из-под снега перила, бил ступени. На переходе из первого высотного лагеря во второй, на него обрушилась лавина – сошёл свежий снег на крутом участке. Первым лавину увидел Гена Долгов, он был в двух верёвках ниже и крикнул: «Лавина!» Иван вогнал ледоруб в склон и лёг на него. Лавина не не смогла ударить в грудь и потому не опрокинула – перехлестнула через Аристова сверху. Ледоруб выдержал рывок и остался в склоне. Иван был пристёгнут к нему через поясную систему, и повис на самостраховке. Обычная рабочая ситуация. 
           Но когда лавина долбанула, все заметили и осознали, что под ними крутой сброс – лететь метров двести. И то, что от тебя останется, выкатится как раз к первому лагерю… 
           Иван приказал спускаться.
           …Олег Афанасьев после операции быстро восстанавливаеся, уже гуляет вокруг базового лагеря.

           7 июля погоды нет. Рома Губанов с Саней Елисеевым сумели сделать грузовую ходку до второго лагеря и там заночевали. Афанасьевы сходили в гости в базовый лагерь под Броуд-Пиком. Там ещё две российских экспедиции появились – трое москвичей и восемь питерцев. Они угостили настоящим русским чёрным хлебом. 
           Вечером в кают-компании песни под гитару и «кильку».

           8 июля пурга метёт беспрерывно. Саня с Ромой сидят во втором лагере, пережидают лавинную опасность.
           Олег Афанасьев в базовом лагере обыгрывает Усмана в шахматы.
           К ночи метель прекратилась, подморозило, и небо очистилось. Звёзды появились. Базовый лагерь завален снегом, каждая палатка светится изнутри, свет красиво отражается в сугробах.

           9 июля солнце во всё небо. После двух недель, проведённых внизу, Олег Афанасьев решил идти вверх. Пальцы ещё не зажили, но уже можно обойтись без бинтов.  
           Елисеев и Губанов установили третий лагерь и спустились. Вверх пошла четвёрка Кадошникова.

           10 июля Андрей Филимонов, Серёжа Баранов, Гена Долгов и Олег Афанасьев поднялись с грузом в первый высотный лагерь.

           11 июля  они продолжили подъём. Несут груз, кое-где заново вешают перила – на  совещании лидеров экспедиций договорились, что нужно перила  обновить. Очень холодно. Очень сильный ветер.  

           12 июля у Баранова начался бронхит. Но, говорит, что пока идти может. Поднялись в третий лагерь, разгрузили рюкзаки.   
           Четвёрка Кадошникова установила на 8000 штурмовой лагерь.
           К вечеру все спустились вниз. Еле успели засветло в ледопаде найти проход. В базовый лагерь пришли уже в полной темноте. У Олега пальцы на ногах очень болят и сильно мёрзнут.

           13, 14 июля - отдых.

           15 июля Кадошников, Губанов, Елисеев и Виктор Афанасьев ушли в передовой базовый лагерь. 

           16 июля  следом за ними ушли Аристов, Долгов и Панов.
Минут через двадцать после их ухода, с К-2 рухнула гигантская лавина. Если бы вышли из БЛ немного раньше, попали бы под неё…
           Решено, что четвёрка Кадошникова из передового базового лагеря, минуя первый высотный лагерь, сразу поднимется во второй. Иначе можно не успеть попасть в погодное окно, обещанное синоптиками. 
           Поднявшись во второй лагерь, Кадошников с 6700 по связи сообщил, что палатка вдребезги разбита камнепадом и растерзана ветром. Счастье, что в ней никого не было. Если бы поднялись сюда на день раньше, не известно, как бы всё обернулось.
           Связались по рации с руководителем итальянской экспедиции, и он разрешил переночевать в их палатке. Но только одну ночь, завтра они сами сюда поднимутся. 
           Добыли из рваной палатки – из-под камней и снега свои спальники и прочее снаряжение. Американский альпинист помогал. 
           …Аристов Долгов и Панов ночуют в первом лагере. Прогноз обещает на завтра улучшение погоды.
           …Яковенко собрался с питерцами на Броуд-Пик.

           17 июля, вопреки благоприятному прогнозу, снежный буран. Все сидят, где сидели. Никто никуда не рыпается.

           18 июля есть погода!
           Иван, Гена и Юра поднялись во второй лагерь (6700), принесли новую палатку взамен убитой камнепадом. Четыре часа вырубали во льду под неё площадку на новом месте.
           Четвёрка Кадошникова поднялась в третий лагерь (7400). Американцы ушли выше. Наши пошли вверх по их следам. Началась сильная метель. Американцы до четвёртого лагеря не дошли – остановились на склоне, поднявшись всего метров на триста. У нашей четвёрки палатки с собой нет, и нужно или возвращаться в третий лагерь, либо сквозь метель прорываться к четвёртому лагерю на 8000.
           Начали подъём. Очень глубокий, очень рыхлый, очень лавиноопасный свежий снег. Два часа бились, но не пробились – поднялись всего на сто метров. Темнота надвигается, мороз крепчает. Пришлось сквозь сплошную метель в палатку третьего лагеря спускаться.   
           Синоптики прогнозируют на завтра и послезавтра хорошую погоду – то самое погодное окно.

           19 июля группа Кадошникова пошла вверх, пропустив вперёд корейцев. Какое-то время наши ребята  поднимались по их следам. И было хорошо. Потом заскучали и обогнали их. 
           При подходе к 8000 склон очень крутой. И на нём рыхлый снег выше пояса.  Сначала уминаешь его грудью, потом коленями давишь. Шерпы корейской экспедиции отстали. Этот склон, меняясь, проламывали трое: один кореец, один американец и Коля Кадошников. Около двух часов на это ушло. 
           У Ивана Аристова морозом прихватило пальцы ног, и кашель доходит до рвотных спазм – ему пришлось спуститься в базовый лагерь. Юра Панов и Гена Долгов остались во втором лагере для подстраховки идущей вверх четвёрки Кодошникова.
           Кадошников, Елисеев, Афанасьев и Губанов поднялась в штурмовой лагерь. А палатки нет! Её или сорвало ураганом, или полность завалило снегом – бесследно.
           Стали искать – в ней же карематы, спальники, продукты, газ, горелки, кислород для восхождения. Само восхождение на Чогори в этой палатке!.. С лыжных палок сняли кольца и зондировали снег, надеясь нащупать свои вещи. Ничего! 
           По рации запросили из базового лагеря координаты по навигатору. Но на таком расстоянии расхождение получается метров пятнадцать-двадцать. 
           Решили копать в снегу пещеру для ночлега. Аристов в базовом лагере эту ситуацию как предчувствовал, советовал взять на восхождение лавинную лопату. Но не послушали.
           Благо, американцы свою лопату дали. Смотрят с сочувствием. Их палатки стоят на месте. И корейские тоже. 
           Начали копать и на глубине четырёх метров наткнулись на свою палатку. Она раздавлена и расплющена снегом, но всё снаряжение уцелело. Тут, конечно, везение.
           …Когда закончили строить пещеру, соседи пришли посмотреть. В пещере можно стоять в полный рост. На снежных нарах – спальники поверх карематов. Просторно, уютно. А главное, тепло. Когда газовые горелки включили, жарко стало. 
           Но как палатка на глубине четырёх метров оказалась? Непонятно…
           Под вечер все собрались на совещание. Решили, что первыми на штурм выйдут корейцы в одиннадцать часов ночи. Американцы – в час. Следом – русские. Корейцы отлично экипированы, им помогают опытнейшие шерпы, побывавшие на нескольких восьмитысячниках, в том числе и на Эвересте.  И сами корейцы восходители классные – в прошлом году прошли рекордную стену на Лхоцзе. Они берут на себя основную техническую работу во время штурма. Нашим ребятам поручено нести верёвки, которые всем понадобятся наверху.

           20 июля около часа ночи Николай выбрался из пещеры проводить американцев. Они стояли готовые к выходу, и сказали, что корейцы выход проспали и пошли вверх только десять минут назад.
           Решили свой график не менять и, как планировалось, американцы вышли в час, русские – в два. У всех на лбу фонарики. Красиво ночью на крутом склоне смотрится серпантин из огоньков. Очень холодно, градусов под сорок мороз. Пошли с кислородом.
           Уже светать начало, когда подошли к «бутылочному горлышку». Это самое сложное место на К-2. 
           Тут кто-то из корейцев сорвался! Метров 250 пролетел до наших ребят… мимо них… и дальше вниз… в зоне видимости метров двести… а потом за перегиб – по стене, без шанса задержаться...    
            Все в шоке… Корейцы стали спускаться – в слезах… 
            Американец Крис, тот, что больше всех с нашими ребятами контачил, спросил у Кадошникова: «Мы идём наверх?» Коля попытался связаться с Аристовым, но связь не проходила. Решили продолжать подъём. Крис первым пошёл вверх и навесил сто метров перил. Потом наши вперёд вышли. 
            «Бутылочное горлышко» трудно далось. Американцы в прошлом году уже пытались здесь пройти и не смогли.
           …Двадцать метров отвесного льда, в который ледобур с первого раза не вкручивается – такой твёрдый промороженный лёд. Эти двадцать метров Саня, Рома, Витя и Николай шли два с половиной часа. Очень тяжело! Оказалось, что российские ледобуры, в этот лёд завинтить невозможно. Сначала американский бур вкручивали в стену, потом в это отверстие российский ледобур завинчивался.
            …Саша крутит буры в нависающую над ним ледовую гладь. Вот остановился. Кончились силы. Рома вверх пошёл. Скоро тоже сказал: «Стоп!» Коля вперёд вышел. Потом Витёк.
            Год назад  в этом месте четверых российских альпинистов лавина убила …
            Ледовая глыба рухнула сверху! Вовремя заметили, все успели увернуться.    
            …Подтянулись корейцы. Они пришли в себя после гибели товарища и решили продолжать штурм. 
            Теперь, когда в «бутылочном горлышке» висят русские верёвки, подняться уже не трудно. 
            …В 12-00 вышли над нависанием. Опасный траверс по глубокому снегу. Дальше должно быть проще. Но высота давит. По одному кислородному баллону уже израсходовали. Маски травят. В базовом лагере на 5000 проверяли, всё было в порядке. А на 8000 травят.
            До вершины ещё часа два. Пошли попеременно. Снега очень много, но вчетвером пробили траншею. Технически сложные участки проскакивали сходу. Одна забота – лавину не сорвать.
            В 14-00 Николай передал, что они в часе от вершины…   
            15-00 – Коля на вершине! Виктор, стоя чуть ниже, снимает видеокамерой. Саня с Ромкой подошли. Достали из рюкзаков флаги, фотоаппараты.
            Повезло? Везёт лишь тем, кто везёт…
            Вся четвёрка в течение часа вела фото и видеосъёмку на вершине К-2. Не было ни эйфории, ни расслабухи. Всё чётко, серьёзно и ответственно. Впереди спуск – очень тяжёлый и очень опасный. Аристов по рации просит: «Ребята, спускайтесь аккуратно!»
            Пошли вниз. Навстречу альпинисты из разных стран поднимаются, руки пожимают: «Спасибо за тропу!» 
            Заметили, что американцы штурмуют вершину с ледорубами российского производства – они их считают более прочными.
            Одним из последних поднимался итальянец. Тяжело шёл. Сказали ему, что до вершины ещё часа три идти, а скоро стемнеет. Но он не слушал, пошёл вверх. 
            Когда спустились в штурмовой лагерь, сильный порыв ветра сорвал палатку корейцев, закрутил в воздухе, и бросил как раз туда, где вырытая вчера пещера. Поняли, что здесь существует какое-то особое воздушное завихрение, которое и засыпало глубоким снегом нашу палатку.
            …Гена Долгов с Юрой Пановым ещё одну ночь проводят во втором лагере на 6700. Чтоб завтра встретить восходителей.

            Утром 21 июля Олег Афанасьев с Сергеем Барановым пошли эвакуировать первый лагерь. И  наткнулись на леднике на мумифицированные останки человека. Кого-то когда-то лавина сорвала со склона, сбросила на ледник и засыпала. Неприятное ощущение от лавинных выносов! Из них вытаивает разный мусор – остатки предыдущих экспедиций в том числе фрагменты тел погибших альпинистов…
            Андрею Филимонову с Шурой Фуколовым  поручено снять передовой базовый лагерь.
            Третий лагерь должна снять четвёрка Кадошникова.
            …Утром Коля, Рома, Саня и Витёк выбрались из своей пещеры, а снаружи сумасшедшая пурга. Американцы и корейцы в своих палатках лежат, а у пещеры потолок обвалился и нужно срочно уходить вниз. Но быстро не получается. Видимость не больше пяти метров. Очки снегом забиваются. Пока шли вдоль сераков, хоть как-то ориентировались. А когда вышли на голые склоны, видимость вообще пропала. Шли, конечно, в связках. Витя сорвался, улетел куда-то. Даже не видно куда. Кое-как вытащили. Тут рядом возник португальский альпинист, в руке у него навигатор. Он пытается прибор от пурги ладонями прикрывать, и видно, что у него нет пальцев на руках. Он на нескольких восьмитысячниках побывал и где-то потерял свои пальцы. 
            Добрались до третьего лагеря. Снимать палатку, тащить её вниз – сил нет. Кое-какие вещи забрали и продолжили спуск. Видимость уже лучше. Но там, где лицо открыто ветру, острый снег разбивает кожу до крови. 
            Во втором лагере встретились с Долговым и Пановым, они чаем напоили. Свернули лагерь и продолжили спуск вместе. Связались с первым лагерем. Афанасьев с Барановым говорят, что ветер ураганный, но снега нет. Пока спустились, и там уже метель. Но хоть не так холодно. Вызвали на связь передовой базовый лагерь. Филимонов сказал, что погода отличная. А когда пришли, и там снег повалил...
            19-00. Вся наша экспедиция в базовом лагере. 
            И начался праздник! 
            Повара приготовили все блюда, какие знали – на столе негде кружку поставить. Большой торт испекли, из компотных вишен выложили на нём надпись «К-2». 
            А потом огненноё шоу устроили – из пламени в банках. Зажгли по всему леднику! Небывало и красиво – даже метель угомонилась.
            Народ весь, что был в базовом лагере, вывалил из палаток. И были танцы народов мира...

            22 июля гостили у команды Козлова – наслаждались баней и пивом. 
            …Стало известно, что итальянский альпинист погиб…
            …Вечером грустные песни под гитару с «килькой»...

            23 июля узнали, что чех отключился на спуске – его американцы прямо в снегу на крутом склоне еле откачали.
            Потом американец сорвался на спуске чуть ниже четвёртого лагеря. Хорошо, был на перилах – улетел недалеко. Перелом ноги. Американцы его спустили в свой передовой базовый лагерь. Теперь надо через ледопад транспортировать. Олег и Виктор Афанасьевы, Андрей Филимонов, Серёга Баранов и Гена Долгов нашли проход в ледопаде, быстро и чётко навесили верёвки. По ним спускали больного. Он, молодец, хорошо держался. 
           Это были международные спасработы: американцы, чехи, русские, немцы, пакистанцы…
           Из базового лагеря пострадавшего забрал вертолёт. 

           24 июля всю ночь метель.
           Утром свернули лагерь. Сегодня – вниз. Домой! 
           Быстро не получилось уйти – со всеми в базовом лагере надо было обняться, сфотографироваться.
           И тут вдруг Коля Захаров с красноярской командой снизу подошёл – опять объятья, расспросы, рассказы. Захаров сказал, что на Гашербруме работает команда харьковчан под руководством Серёжи Бершова и Лёши Бокова. 
           Открыли «кильку» - за встречу, за расставание, за новые встречи! 
           В команде Коли Захарова молодые ребята, совсем пацаны. На Транго только что прошли два новых супер-маршрута. Теперь собрались лезть на Броуд-Пик. 
           Жизнь продолжается. Она прекрасна.
           

           Уже вернувшись домой, Олег Афанасьев, описал свои впечатления от экспедиции на Чогори.

          «К-2…Когда-то, в начале и середине 90-х, мы засматривались одноимённым фильмом, в котором два американца поднимались на «Гору-убийцу». Мы спорили со своими будущими жёнами и доказывали им, что это разумно, когда из двоих хотя бы один выживает, вместо того, чтобы умереть рядом со своим другом.
А сами втайне надеялись, что жизнь не поставит нас перед этим выбором, потому что мы не такие сильные, чтобы умереть рядом с напарником, но и не такие трусливые, чтобы бросить его умирать. Фильм был ужасного качества, но мы копировали его и передавали из рук в руки, как Библию.
           Потом был перид, когда мы стали почти нищими, но мы были молоды – не думали о хлебе насущном и на последние деньги покупали себе дорогущие ботинки с гортексом, а на занятые отправлялись на очередные сборы.
           Открылись границы, и несколько русских смогли прорваться к этой Горе. Затем появился фильм «Вертикальный предел». Мы плевались, говорили, что это полный отстой, но сами смотрели по несколько раз, потому что это был фильм о Горе, о которой даже мечтать как-то не скромно. И даже то, что в 2000-м мы сходили на Эверест, ничего не меняло. 
           Мы ходили в горы, совершали восхождения в разных районах и втайне, в глубине души, надеялись, что вполне возможно, когда-нибудь, может быть…
           И вот из уст Ивана Ефимовича Аристова прозвучал вопрос, на который надо было дать однозначный ответ – мы лезем на К-2? Деваться было некуда. Пришлось сказать: «Да».
           …Я долго не мог изложить свои мысли об этой экспедиции. Память вытаскивала не факты, а какие-то чувства, полуоттенки, следы поступков, песни, эмоции, физические ощущения и запахи. И я понял, что факты для меня на самом деле почему-то стали не главным. Ещё в базовом лагере, когда из-за обмороженных на Броуде пальцев ног стало ясно, что К-2 мне уже не светит, не было почему-то горечи, обиды на жизнь и на свою ошибку. Просто спокойно воспринял, что спортивная часть экспедиции для меня закончилась.
           Я всегда был достаточно амбициозным и нацеленным на результат альпинистом. А тут – всё так спокойно.
           Просто пришло понимание того, что эта наша альпинистская жизнь восхождением (точнее – невосхождением) на К-2  не закончилась. Она продолжается. Конечно, К-2 – супергора, но и она всего лишь страница в этой жизни. Надо идти дальше, и будут следующие горы.
           Я не буду перечислять здесь факты. Я передам свои ощущения и мысли. Конечно, это исключительно субъективные мысли конкретного человека. 
           Главным ощущением, которое я долго не мог для себя сформулировать, стало осознание того, что ты находишься в своей тарелке – ты там, где тебе комфортно, где ты значим и всё, что вокруг, значимо для тебя. Это твой мир. Ты не гость и не хозяин в нём, ты – его часть. 
           Этому ощущению, наверное, способствовал мало-мальски накопленный жизненный и альпинистский опыт.
           Когда в 28 лет я попал в экспедицию на Эверест, всё выглядело примерно так: «Ух ты! Это Непал? О, а это Гималаи? Вау! А это сам Эверест? А как на него залезть? Ух ты, а это иностранные альпинисты? А чё они такие слабые? А это вершина? Здорово! А домой когда полетим? Надоело всё!»
           Через пять лет, когда мы организовали клубную экспедицию на Ама-Даблам, новым был сам процесс. Организационных проблем много, но они решаются, и тебя переполняет чувство удовлетворения от проделанной работы. Это впервые, и это интересно и эмоционально.
           В экспедиции на Эверест я чувствовал себя новичком-высотником. На Ама-Дабламе я был новичком-организатором высотной экспедиции. А нынче в Пакистане я себя чувствовал уже как-то по-другому. И не то чтобы уровень мой слишком вырос, но новичком я себя уже не ощущал. Ты знаешь себе цену. И чего стоят остальные, тоже отлично понимаешь. Ты знаешь, как сделать следующий шаг и почему ты должен его сделать. Ты получаешь удовлетворение оттого, что чувствуешь, почему вокруг всё происходит именно так, а не по-другому. Ты в своём мире. Я думаю, нельзя утверждать, что это самый лучший мир, но это наш мир,  мы его выбрали, мы его меняем и формируем. Мы в нём живём. 
           …И ещё одно чувство, которое осталось в памяти – российское братство. Мы и команда Козлова на К-2, на Броуде команда из Питера и трое из Москвы, потом на Броуд после Транго подошли красноярцы во главе с Колей Захаровым, в трекинг приходили родственники и друзья ребят, погибших в прошлом году на Чогори. Ты к человеку из России в такой глуши относишься по-другому, а тут не просто российские альпинисты, а большая часть наших знакомых и друзей. Эти встречи, это тепло общения – как раз то, что память чаще выталкивает на поверхность. Чаще, чем саму Гору и восхождение.
           Если вернуться к сложностям на Броуд-Пике и Чогори, могу без ложной скромности сказать, что нам нужна была только погода и терпимая снежная обстановка. Нигде команда не останавливалась из-за слабости или неподготовленности. Если мы поворачивали вниз, значит, продолжение движения вверх объективно ставило под угрозу нашу жизнь. Приятно было сознавать, что рядом с любой другой командой мы выглядели очень даже ничего.
          А сравнения, как ни крути, негласно всё же происходят.
          Осталось очень приятное послевкусье  от климата в нашей команде в этой экспедиции. Я имею ввиду не коньяк, который мы пили. Двенадцать уже давно сформировавшихся мужчин, почти каждый со своими тараканами в голове – это не лучший коктейль для команды. И здесь, я так думаю, практически всё зависит от лидера. Конечно, все должны изначально осознавать себя частью команды. Но это не каждому дано. А у нас была слаженная работа при минимальном проявлении командирских функций со стороны лидера. Характерным было даже окончание ежедневной радиосвязи с четвёрками – Иван Ефимович всегда спрашивал: «Какие планы на завтра?» Четвёрки сами оценивали свои силы и решали, что ещё они могут сделать для команды в этот выход. Было однозначное понимание общей цели и той работы, которую надо сделать. Можно много спорить по поводу тактики и стиля высотных восхождений, но, когда ты в команде, которая работает в заранее определённом стиле, тут уже надо просто жить и работать вместе со всеми.
          Что мы и делали.
          Ещё я наконец-то, после восемнадцати лет занятий, сформулировал для себя – какой мне альпинизм по душе. Экспедиционный.
          Экспедиция – это когда далеко, долго и трудно. И «далеко» - здесь главный определяющий признак. «Долго» и «трудно» проявляются автоматически.
          «Далеко» подразумевает оторванность от родных и близких, другую страну, оторванность от цивилизации. В такую экспедицию невозможно ездить три раза в году. Эта частота перечеркнёт всё, о чём я скажу ниже. В такую экспедицию нужно отправляться только с друзьями. И гора должна быть Горой такой, о которой мечтаешь. И альпинизм такой ценен не восходительской составляющей, а тем, что это восхождение сопровождает.
          Такая экспедиция – как маленькая смерть. Я думаю (я ещё там не был и только догадываюсь), что в конце жизни человек оглядывается назад, возможно, думает: «Вот тогда-то надо было сделать не так, а вот здесь должен быть другой поступок, тут бы переделать, чтоб не было стыдно, и т.д.» А уже – всё! Жизнь закончилась, и ничего не переделать, годы прожиты, и перед человеком лишь результат. Так и в такой экспедиции. Ты постоянно передумываешь и смотришь на то, что там осталось внизу. И дело даже не в том, что здесь тебя может внезапно не стать. Просто на таком расстоянии и в таких условиях ты начинаешь подводить итоги, оценивать то, что успел сделать. И видишь, сколько ты не сделал, не сказал, не построил, не долюбил.
          Если кто-то не знает, для чего он живёт, пусть отправится в такую экспедицию. Знание, ради кого хочется жить и что ещё нужно сделать приходит само. И главное отличие от смерти – тебе даётся шанс всё исправить. То, что ты успел натворить в жизни. Если не всё, то многое. «Господи, – думаешь, – да мне бы только вернуться… Да я же… Теперь-то я знаю…Это раньше я таким дураком был…»
           Возвращаясь, дёргаешься, что-то пытаешься изменить, потом обрастаешь проблемами, суетой и… всё по-старому. И цветы жене только на 8-е марта, и друзьм звонишь уже после их дня рождения, и на могиле родителей уже давно не был, и английский забросил, и тренировки всё чаще пропускаешь.
           Значит, пора в новую экспедицию.
           А чудеса, которые нас окружают каждый день! Ты же их только там начинаешь видеть. Я уж молчу про роскошь человеческого общения, нет – самые обычные вещи. Ты обедаешь в кафе пиццей и соком, вечером ужинаешь курочкой жареной и выпиваешь бутылочку пива. Ты это делаешь, потому что надо кушать каждый день что-то, желательно вкусное и не вредное. И ты уже не помнишь, как ходил с Витьком в гости к питерцам под Броудом и они угостили хлебом чёрным из России. Мы принесли этот хлеб в наш базовый лагерь, и каждому достался крохотный кусочек. Мы вдыхали запах этого хлеба и улыбались как дураки. Мы боялись его есть. Это был кусочек того мира, который мы покинули и в который мечтали вернуться.
          Как много у нас всего, ты можешь понять в такой экспедиции. Даже такие прозаические предметы, как тёплый унитаз в квартире, выглядят по-другому оттуда, потому что на высоте эта процедура у нас иначе как «подвигом» не называется. И юмора в этой шутке, если честно, мало. А первая ночь в гостинице на чистой белой простыне после стольких недель жизни в палатке на леднике!
           Все эти мелочи только там обретают настоящую житейскую ценность. А по возвращении постепенно это забывается, блекнет и исчезает. И душа просится в новую экспедицию. Чтоб далеко, долго и трудно…»























                                                         К Ноеву ковчегу                                   
                                                                                                       
                                                                                                             Жадно глядел я на библейскую гору, -
                                                                                                                   видел Ковчег, причаливший к её вершине
                                                                                                                   с  надеждой обновления и жизни…
                                                                                                  
                                                                                                                                                                     А.С.Пушкин

             Всё началось с того, что после долгих колебаний я отказался от участия в экспедиции на Тянь-Шань. Я бы с удовольствием написал с натуры пик Победы и Хан-Тенгри, но уже вволю поработал в мае, когда писал этюды на Фиште, и в июне – на Эльбрусе. Пора подумать о семье и озаботиться заработками.
              Альпинисты отправились в горы, а я, изнывая в мастерской от жары и духоты, мазал кисточкой по холсту, пытаясь изобразить нечто, востребованное рынком.
              Тут и раздался телефонный звонок Вартана Вартаняна, офицера запаса, генерального директора Краснодарской автомобильной компании «Эверест», знатока истории, мецената искусства и спорта, одного из спонсоров нашей экспедиции в Тибет в 2000 году.
              - Здравствуй, дорогой! Знаешь о том, что нынешний год объявлен в России Годом Армении? Я собираю команду для восхождения на Арарат. Пошли с нами!

              …Маневрируя в ночном небе, пожилой ЯК-42 трясся, пугающе скрипел и скрежетал. Вылет из Краснодара сильно задержался, и вместо полудня мы приземлились в Ереване утром следующего дня, отстав от запланированного графика на сутки.
               Ереван великолепен! Город убедительно столичный – высотный, просторный, панорамный, очень солидный, интеллигентный. Здесь современность органично сочетается с древностью. Город расположен в разных уровнях – то поднимается на высоты, то спускается в ущелья, зависая выразительными силуэтами зданий над глубокими обрывами. Прекрасны храмы: то могуче-тяжеловесные, незыблемо устойчивые на вечных горизонталях своих каменных оснований; а то, устремлённые в высокую глубину неба, грациозно вырастающие из диких скал, словно балансируя над пропастями.
               Замечательны архитектурные ансамбли и скульптурные памятники Еревана. Они пропорциональны, соразмерны друг другу и общему городскому пейзажу, который органично вписывается в природный ландшафт. Талантливо спроектированная и умно построенная из природного камня, здешняя архитектура очень скульптурна – она художественна, образна и человечна. А скульптура здесь удивительно архитектурна: монументально весомая, изысканно аскетичная, пластически ёмкая, декоративная, пространственная и структурная – без вычурности, дробности и примитивного натурализма. И ночная подсветка архитектуры и скульптуры в Ереване эффектна и выразительна.
               Уютны многочисленные кафешки в прохладной тени густых деревьев. Здесь всегда подадут холодное пиво с солёным миндалём…
               А вокруг стоят горы.  Над ними царят светящиеся под солнцем снега Арарата. Он огромен и царственно величав.
               За городом пейзаж почти библейский, абсолютно палестинский. Вокруг Еревана блеклые охристо-серебристые холмы, каменистые ступенчатые склоны с выгоревшей жёсткой травой, рассыпающимися скалами и редкими запылёнными рощицами. Как вокруг Иерусалима.

               …Дорога поднимается всё выше и, по мере набора высоты, окрестные холмы вздыблеваются, превращаясь в горы. Удивительно видеть добротные красивые дома высоко на сухих безлесных склонах. Столько труда, любви и уверенности в этих строениях!
              В двух автомобилях несёмся по глубокому узкому ущелью среди сосен, клёнов и ореха, меж высоких отвесных скал. В скалах темнеют отверстия – входы в пещеры, ограждённые от пропасти защитными стенками, сложенными из разноцветных камней. Это кельи, древние пристанища монахов-отшельников.
               Бешеная скорость на крутых поворотах над обрывами – под весёлый дружелюбный трёп водителя, чаще глядящего на пассажиров, чем на дорогу. Гладкая чистота асфальта часто обезображена глинистыми следами оползней  и селевых потоков.  
               Асфальт сменился старинной брусчаткой. Вдоль дороги – торговцы сувенирами и национальными яствами. И музыканты с национальными инструментами: дудят, звенят, бьют по струнам, барабанят и поют.
               Прибыли. Входим в древний храмовый комплекс Гарни–Гегхард. Он вырублен в монолитной скале. Труд несметный! Сейчас ведётся реставрация – тщательно, уважительно, бережно. Одновременно идёт богослужение, как раз происходит крещение двух младенцев.
               Мы, в майках с надписью «Россия – Арарат», привлекли общее доброжелательное внимание. Вартан по-русски и по-армянски пожелал всем мира, здоровья, добра, благополучия, благоденствия, радости и счастья. Все пожелали нам удачи, священник благословил на восхождение.
              Восхищает, с каким вкусом и мастерством исполнено внутреннее убранство храма. Поражает, как органично и убедительно сочетается естественный рельеф дикой скальной породы с искусственной фактурой вырубленных в ней скульптурных рельефов.
              Горят свечи, колышутся тени, звучат молитвы, поёт церковный хор. Ароматный густой воздух вибрирует в такт звучному песнопению.
              …Вместе с прихожанами пытаемся забросить камушки  в углубления высокой каменной стены перед входом в храм, чтобы исполнились задуманные желания.
              Жара, камни раскалены. Но рядом ледяные прозрачные струи речной воды…

             Приехали на Севан. Знаменитое озеро знаменито не напрасно. Оно как море – и размером, и цветом, и прозрачностью. И катера тут, и яхты, гидроциклы. И загорающие пляжники, очаровательные купальщицы.
             Рядом с пляжем предприимчивые ребята предлагают желающим лошадей напрокат – покататься. Попробовали гарцевать и мы, да оказалось, что джигитов в нашей компании нет.
             Нас семеро. Вместе со мной и Вартаном из Краснодара на Арарат собрались Виктор Затолокин и Виталий Заряднов – фотохудожники и видеожурналисты, классные туристы и альпинисты, горнолыжники и байкеры. Ещё живописец – тонкий колорист, мастер лирического пейзажа и психологического портрета Евгений Пузин. И, самый молодой, Эдуард Айрапетян – удачливый бизнесмен, мудрец и философ, при этом весельчак и балагур. Он обладатель симпатичного животика, который, любовно поглаживая, называет сексуальным амортизатором.
              И ещё в составе экспедиции Лев Аршакович Саркисов из Тбилиси, невысокий, худощавый, добродушный, очень скромный. Лёва – великий альпинист с богатейшим и славным прошлым, многократный победитель всевозможных чемпионатов. В далёком советском прошлом – он старший тренер сборной команды Закавказского военного округа по альпинизму. Он зафиксирован в Книге рекордов Гиннесса как самый возрастной восходитель на Эверест.
              …Высоко, на горе, над Севаном, два древних храма. В одном идёт служба. Священник (оказалось, его брат служит в Армавире) пожелал нам успеха в путешествии к вершине Арарата.
              Долго будут сниться закатные облака над озером.
              В Ереван возвращались уже по темноте, в сплошной многокилометровой колонне автомобилий. Свет стоп-сигналов впереди идущих машин, как огненная река, то стекающая из-под наших колёс круто вниз, то устремляющаяся к звёздному небу.

              …На двух «мэрсах», один белый, другой чёрный, перенеслись в Первопрестольный святой Эчмиадзин, резиденцию Его Святейшества Верховного Каталикоса Гарегина Второго.
              Знаменитой Эчмиадзинской церкви, построенной через два года после официального принятия Арменией христианства, уже более 1700 лет. Вдоль дороги к храму священные хачкары с датами их создания. Возраст и филигранная красота замечательной архитектуры и прекрасной скульптуры поражают и восхищают.
              В церкви прекрасный музей: чудотворные иконы, огромные драгоценные фолианты, священные древние манускрипты, заветы великих учителей, хронология исторических событий, документальные свидетельства авторитетных очевидцев, хоругви, церковная утварь, портреты, головные уборы, посохи и одеяния выдающихся религиозных деятелей. И поразительная бесценная святыня – фрагмент окаменелой деревянной обшивки Ноева ковчега с изображением Святого Креста.
              В подвале храма, под фундаментом алтаря, капище, случайно обнаруженное в 1958 году при выполнении работ по усилению фундамента. Здесь праведник Ной разжёг свой первый огонь, спустившись после окончания Всемирного потопа со спасительной вершины священного Арарата, или Масиса, как армяне называют эту великую Гору.

             Из дневника:
             «…14 августа проснулись с Женей Пузиным рано. И валяемся в номере, в ожидании распоряжений – о  планах на предстоящий день ничего не известно.
            …Ворвался Виталик Заряднов: - Быстро все шмотки перетаскивайте в комнату Вартана, свой номер освобождайте, после обеда выдвигаемся к иранской границе. Почему не были на завтраке? В ресторане сегодня шведский стол, Вартан об этом вчера объявлял. Шуруйте в темпе, машины уже ждут, сейчас едем на дегустацию армянских коньяков, ну, давайте же, шевелитесь быстрее, быстрее!
             …Экскурсия по сверкающе чистой территории коньячного завода «Ной». По музею истории армянского виноделия – с благословенных времён святого Ноя до наших суетных дней. Знакомство с глубокими прохладными подвалами завода. И, наконец-то, долгожданная, неспешная и вдумчивая дегустация в окружении исполинских дубовых бочек. Вначале с любопытством, затем с вдохновением вкушаем мадеру 1944 года, портвейн 1924 года, малагу 1913-го и ещё разное многое вкусное. Потом пробуем коньяк «Ной-классик» 10-летней выдержки, потом «Ной-классик», выдержанный двадцать лет.
            На огромной бочке вывели мелом свои автографы, обещание взойти на вершину Арарата и пожелание благоденствия всем будущим дегустаторам. Под потолком над бочкой плакат со словами Максима Горького: «Проще подняться на гору Арарат, чем из подвалов завода «Арарат».
            Выбравшись на солнечный свет, фотографируемся с руководителями завода и с флагами, с образцами продукции, которые нам  доверено поднять на вершину священной горы.
            Потом пьём коньяк за успех будущего восхождения, потом за процветание завода, потом за Армению, потом за Россию, потом за дружбу двух стран, потом за то, что коньяк замечательный.
           …Дело к вечеру. Жара доканывает. В ожидании машин дремлем все в одном номере под блекотание телевизора. Сообщение о встрече больного Фиделя Кастро с президентом Венесуэлы, о снижении уровня террористической угрозы в Великобритании, о международном слёте индейцев в Дагестане (Почему в Дагестане?), о запрете проносить в ручной клади жидкость в любом виде на российские самолёты, вылетающие в Англию и США. Потом передача о проблемах семейной жизни, статистика супружеских измен и разводов в разных странах мира. Наиболее демократичные страны, конечно, наименее благополучны…
             Гостиничный номер завален экспедиционными рюкзаками и баулами, кофрами с аппаратурой, ледорубами и лыжными палками, нашими с Пузиным этюдниками и холстами на подрамниках.
            Окна и двери распахнуты, но горячий воздух неподвижен, и жара невыносима. Лишь холодное пиво, за которым периодически бегаем в соседнюю кафешку, поддерживает наши силы и оптимизм…»

            Наконец пришли долгожданные машины. В путь! Дорога пустая, несёмся со скоростью Шумахера. Арарат высится рядом, но  постепенно отступает назад, вдаль. Нам предстоит объехать великую гору по территории Армении, Ирана и Турции до подножия противоположного, невидимого из Армении склона, по которому и будет совершаться восхождение. Едем не сразу в Турцию, потому что из Ирана армянам попасть в Турцию гораздо проще, чем из Армении.
             В воздухе горьковатый запах дыма – крестьяне жгут стерню, скоро осень.
             Остановка у рынка в деревеньке Арани. Запивая местным сухим вином, жуём завёрнутую в лаваш варёную говядину, обжаренную  с луком.
             Дорога всё круче поднимается в горы, заметно холодает и, остановившись через час у придорожного родника, вытаскиваем из рюкзаков тёплые куртки.
            В полночь въехали в городок Горис. В питьевом фонтанчике у дороги необыкновенно вкусная вода. Здесь отдых и разминка для водителей перед труднейшей частью пути по горам. Дальше – перевалы.
            Через полчаса нам навстречу понеслись, сквозь темноту, крутые затяжные подъёмы и спуски  по серпантину дороги с поворотами не просто влево-вправо, но и каждый раз назад. И всё время рядом обрыв. Обгоняем на подъёме медленные колонны огромных грузовиков с длинными прицепами. Такие же монстры, ослепляя фарами, летят сверху навстречу. Постепенно дорога выровнялась, стала положе, проще, и в четвёртом часу ночи мы подъехали к границе Армении с Ираном. Граница на замке – хлипком и довольно ржавом.
              В семь утра высокие скалы на иранском берегу Аракса осветились солнцем, и ворота во двор таможни со скрипом отворились. Комары и осы нас под утро совсем одолели.
              Просветив рентгеном экспедиционный багаж, армянские таможенники обнаружили в рюкзаке Затолокина бутылку вина и заставили вытащить её, мотивируя тем, что ввоз алкоголя в мусульманскую страну запрещён.
              Загрузив рюкзаки и баулы в большую решётчатую тележку, покатили её из страны в страну. Но не докатили и до моста – пограничники нас стопорнули и телегу отобрали. Погранцы родные, россияне, один даже признался, что с Кубани родом... До Ирана груз тащить далеко, пришлось проситься в кабины грузовиков, едущих из Армении в Иран.
              В 8.20 пересекли границу. Здесь иранцы всем автомобилям и пешеходам обрабатывают колёса и обувь дезинфицирующим раствором. А рентген у них на таможне не работал, и содержимое наших рюкзаков никого не интересовало. И очень кстати, потому что, конечно, у нас с собой было, и немало. 
              В двух трухлявых легковушках, очень похожих на угловатые «Москвичи» давних советских времён, по отличной дороге поехали вдоль бурного Аракса среди крутых безжизненных скал. Унюхав последствия нашей вчерашней дегустации, водитель завистливо пожаловался, что в Иране за выпивку наказывают полугодом тюрьмы.          
              Узкое ущелье расступилось, голые скалы сменились голой пустыней. Потом постепенно стали попадаться чахлые деревья, появились поля подсолнечника, глинобитные деревушки и убогие городки, сооружённые без малейшего представления об архитектуре. Особенно удручают мечети под отвратительно кривобокими куполами из мятой жести. На перекрёстках нелепо-натуралистичные скульптуры – гигантские лебеди, журавли и олени, «разукрашенные» масляной краской. По узким пыльным улицам бродят овцы, собаки и грязные оборванные мужчины. Редко-редко можно увидеть пугливых женщин  в глухих чёрных балахонах.
              Жара. Автомобили наши поочерёдно закипают. Набивая цену, иранские водилы «пудрят нам мозги», крутятся  вправо – влево, возвращаются, якобы разыскивая верный путь.
              Вартан добр и терпелив. Но, в конце концов, разозлился. И, созвонившись с иранским посольством в Москве, дал обманщикам послушать, как оценивают их действия продвинутые земляки. Подействовало. Сразу и правильную дорогу вспомнили, и машины закипать перестали.
              Из сиреневой дымки возник и постепенно обрёл весомую плотность грандиозный массив Арарата.
              В час дня, быстро и без проблем преодолев необходимые формальности, пересекли ирано-турецкую границу. Встретил нас Саим, турецкий друг Вартана – загрузились в его микроавтобус.
              Езда медленная – на перекрёстках танки и бронетранспортёры. Блокпосты на каждом шагу. Армейские патрули проверяют документы. Попытались турецкие солдаты досмотр нашего груза учинить, да им это быстро надоело, очень уж жарко, а бойцы в касках, бронежилетах…
             Здешняя милитаризованность поразила. Но когда узнали, что вскоре после нашего отъезда прогремели взрывы, организованные курдскими сепаратистами, поняли подоплёку увиденного. Курдистан – ешё одна горячая точка планеты. А вообще-то, с древнейших времён это исконно армянская земля. Будь она и ныне армянской, наверняка была бы более ухоженной и гостеприимной.
             Приехали в Баязет, одолев от Еревана расстояние в семьсот километров. В Армении местное время на час опережало московское, а здесь на час отстаёт от него. Тротуарная плитка в городе Баязет точно такая, как в Краснодаре.
            Гору Арарат в Турции называют Агри-Даг. Но гостиница, в которой мы поселились, зовётся «Арарат». Бизнес, однако, предпочтительнее патриотизма.
            Баязет расположен на высоте 1200 над уровнем моря. До вершины Арарата предстоит одолеть перепад высот в четыре километра.
            Баязет легендарная крепость, бывший форпост Российской империи в исламском мире. Здесь происходили драматические события Русско-турецкой войны, известные широкой публике благодаря одноимённому роману и телефильму. Крепостные стены, овеянные российской воинской славой, пережили великие события, видели великое горе и великий героизм, самоотверженность и самопожертвование, верность христианской вере, присяге и дружбе.
             С 1893 года Ново-Баязетским полком командовал кубанский казак Михаил Павлович Бабыч. Затем он последовательно исполнял должности начальника 2-й Кавказской резервной бригады и командира 156 Елисаветпольского имени князя Цицианова полка. В 1897-м он возвратился на Кубань и стал атаманом Екатеринодарского отдела Кубанского казачьего войска. Через два года Бабыч, получив чин генерал-майора, вступил в должность старшего помощника  начальника Кубанской области. А в 1906 году был назначен в Армению военным губернатором области Карс. Это родина бабушки начальника нашей экспедиции Вартана Вартаняна. В четырёх часах езды от Карса по горному лабиринту находится неописуемо красивый город Ардвин, родина дедушки моего зятя Сумбата, прадеда дорогих моих внуков Кости и Гарика. Как всё это близко во времени!   
             В должности Карского генерал-губернатора Михаил Павлович Бабыч получил высокий чин генерал-лейтенанта, отсюда вернулся в Екатеринодар уже Наказным атаманом Кубанского казачьего войска. В Армении до сих пор с благодарностью вспоминают кубанских казаков, геройски воевавших в Баязете и под Карсом, спасавших братьев-христиан от турецкого геноцида.
             В составе Кубанского казачьего войска геройски бились с врагами и армянские казачьи сотни. О  религиозном и боевом братстве наших народов, скреплённом пролитой в боях кровью, напоминает памятник казакам, погибшим в Армении во время Русско-турецкой войны.
             …В гостинице народ из многих стран. Арарат влечёт не только армян – христиане со всего мира поднимаются на библейскую гору с религиозными целями. И образованные, интеллигентные люди иных конфессий стремятся прикоснуться к легендарной вершине. Умные люди всех наций и религий понимают, что Бог един. И Земля неделима. Вера, надежда и любовь, правда, справедливость, доверие и понимание – одинаковы для всех. И добрый разум обязательно победит.
              В холле первого этажа гостиницы ароматно ночуют два огромных могучих мотоцикла, замечательное средство передвижения между странами. Хозяева мотоциклов, молодые патлатые голландцы, обуты в громыхающие деревянные башмаки.
               
              Утром отправились смотреть Ноев ковчег. Дорога круто уходит вверх от Баязета. В получасе езды рядом с дорогой зданьице музея. Ни торжественности, ни праздничности, ни сувениров на память.   
              То, что называют «Ноев ковчег», было обнаружено при расшифровке космических спутниковых съёмок американскими исследователями не на склоне Арарата, а несколько в стороне от него. После окончания Всемирного потопа Ной спустился с вершины по её северному склону, а опустевшее судно опускалось с отступающей водой на юг, пока не застряло на каменистом склоне.
             Есть  в музее фотография: компьютерная реконструкция изображения Ковчега как бы из-под воды, снизу. На днище судна закреплены поперечные брёвна, к ним на толстых канатах привязаны огромные камни-якоря, придающие устойчивость. Так вот, эти камни – огромные, несколько тонн весом, со сквозными  отверстиями – есть! И они поражают и убеждают.
              Из музея вышли на смотровую площадку. Обзор Ковчега, к сожалению, ограничен единственной точкой, к нему не подпускают. Пулемётная вышка под турецким флагом  недалеко от смотровой площадки – символична. Если бы не она, было бы полное ощущение, что Время замерло, и за минувшиеся тысячелетия
ничто здесь не изменилось… Правдоподобие картине придаёт патриархальный крестьянин, пашущий коричнево-оранжевую землю деревянной сохой, запряжённой парой волов. И над всем этим в дрожащей мутной дымке – Арарат высится почти до зенита.
               С поворота дороги мы с Пузиным написали по этюду священной горы. Было очень жарко, горячий ветер нёс пыль, тени не было никакой, солнце слепило нестерпимо. Лицо, шея и руки обгорели, губы потрескались, глаза запорошены пылью и воспалены, но живопись удалась. И, вернувшись в Баязет, мы написали ещё по этюду вечернего Арарата, взобравшись на плоскую крышу гостиницы. Работали до полной темноты, уж очень эффектным был закат. 

             …Старенький микроавтобус «Форд-транзит» везёт нас к подножью Арарата. Пылища! По сторонам просёлочной дороги, за сложенными из камней низкими кособокими заборами, низкие глинобитные хибарки. Со спутниковыми телевизионными антеннами на плоских крышах. Минареты стройные, изящные, остроконечные, как ракеты на старте. Вокруг – пыльная пустыня с сухой травой, усеянная разноцветьем вулканических пород. Шлаки и застывшая лава играют всевозможными оттенками чёрно-фиолетового и сиреневого, жёлто-оранжевого, красного и коричневого. Камни похожи на те, что встречаются на Эльбрусе и Казбеке. Наверное, следы вулканической деятельности везде одинаковы. Очень жарко, горячий воздух дрожит над раскалённой землёй. 
              Езда тряская и медленная, с частыми остановками для подталкивания немощного транспортного средства, с трудом одолевающего пыльную крутизну разбитой дороги. В автобусе остаётся только багаж, а мы с той же скоростью идём за автобусом. Грязные, оборванные дети приветливо машут руками.
              Постепенно посёлки и кошары исчезли, оставшись далеко внизу. И солнце исчезло, небо затянули плотные фиолетовые тучи, левее вершины загрохотала и засверкала гроза.
              На высоте 2180 автобус остановился окончательно, выше он проехать не может. Всё! Дальше только пешком: по пыльной тропе среди осыпей и скал, по выжженным вулканическим породам, вверх и вверх.              Женя Пузин, соизмерив свои силы с предстоящим подъёмом, решил вернуться в Баязет.
              Почти лунный пейзаж вокруг, всё безжизненно. Каждое движение поднимает облака пыли, она на зубах, в глазах, щекочет ноздри. Но лучше уж пыль, чем ливень, который может начаться в любую минуту. Но резко усилившийся порывистый ветер унёс грозу на закат.
              Поднимаемся по скально-осыпному склону через каменные гряды и террасы. Холодает, потные спины стынут. За три часа ходьбы набрали тысячу метров высоты и продолжаем подъём. Под нами всё углубляется даль, шире раскрывается блеклая оливково-охристая бугристая долина с сухими руслами рек и следами лавовых потоков. Над нами, уже не высоко, лежит снег, блестят изумрудно-голубые обнажения льда из-под рыжих осыпей. Немного правее и выше – глубокая скальная расщелина, в которой тоже сверкает крутой лёд. Над ним – ребристый снежник. А слева – скальная гряда, выводящая на вершинный гребень. Нам туда завтра.
             Ночлег на пологом плече отрога, на пыльных площадках, защищённых от постоянного ветра кособокими стенками, неустойчиво сложенными из крупных, опасно качающихся камней. Высота лагеря 3350.      
             Победив порывистый ветер, поставили палатки. Вартан извлёк бутылку коньяка «Арарат». Лёва достал серебряные рюмашечки, побывавшие с ним на всех семитысячниках бывшего СССР, на ужасающей Ушбе, на знаменитых Эльбрусе, Казбеке и Монблане, на Мак-Кинли и Эвересте. Тост за наших детей и внуков, в первую очередь за самую младшенькую, четырёхмесячную Анаит – дочку Вартана.
              В соседних палатках расположились на ночлег команды иранцев, норвежцев, немцев и одинокий поляк по имени Мартин. Иранцы, интеллигентные, культурные люди из Тегерана, перед сном красиво поют хором. Далеко внизу, в долине, мерцают галактикой огни Баязета.

              Утро солнечное, а на вершине Арарата сидит тучка. Постепенно разбухая, расползаясь во все стороны, она вскоре полностью скрыла вершину и тянется, тянется сверху к нам. Снизу тоже подтянулись облака, сомкнулись с верхними, и вот уж поднимаемся по склону в сплошном тумане – не видно ничего. Холодно, сыро, ветер пронизывающий. Резкие гортанные крики проводников-курдов пугают, воспринимаясь как сигналы опасности.
             Подъём не требует особых альпинистских ухищрений, маршрут к вершине Арарата технически не сложен. Но труден, ибо пеший подъём на пятикилометровую высоту никак не может быть лёгким. И по силам далеко не каждому: тут необходимо здоровье, выносливость, воля. Так тяжело, что считаешь шаги: сделал сколько-то шагов – сто, или пятьдесят, или десять – имеешь право на несколько вдохов в неподвижности. Но это привычно. Это неприменные «накладные расходы» на удовольствие, которое  каждый раз испытываешь, взойдя на вершину. Чувство необычности здесь, не в сложности преодолеваемого маршрута, не в особенном пейзаже, а в тебе самом. Физическое напряжение накладывается на психологическое восприятие происходящего, на осознание его величия.
             Началась гроза, снежная крупа посыпалась. Потом ударил град. Затем вновь крупа, а после редкий медленный снег.
             Пользуясь затишьем, поставили палатки, надёжно закрепили их на случай шквалов. Высота сегодняшнего ночлега 4200.       
             Укрывшись в палатке от посторонних взглядов, Лёва Саркисов сшил из цветных лоскутов армянский флаг. Потому что провозить в Турцию флаг Армении запрещено.
               
              На штурм вершины вышли в 4 утра. Кромешная тьма, мороз, пронзительный ветер. Идём ввысь, освещая склон под ногами налобными фонариками. С увеличением крутизны возрастает опасность камнепадов, идём очень аккуратно и осторожно, чтобы не уронить камни на тех, кто находится ниже. Небо ясное, искрящееся яркими звёздами. Над Араратом  светится лунный серп рогами вверх.
              К рассвету всё небо затянули плотные тучи, видимость пропала. Лезем сквозь холодную беспросветность плотного тумана. Временами пурга.
              На высоте 4960 переход со скально-осыпного склона на снежный. Слой снега совсем тонкий, под ним лёд – надели кошки.
              Чем выше, тем труднее. Остановки для отдыха и восстановления дыхания всё чаще. Как всегда, при работе на большой высоте, сильная одышка, головная боль, сухость в горле, жажда, тошнота. И нескончаемый ветер, позёмка, холод – руки, ноги стынут.
              Эдику Айрапетяну очень тяжело, ему труднее и хуже всех. Ведь это первая в его жизни гора. И сразу пятитысячник! Но его оптимизм и решимость неиссякаемы. Он упорно карабкается вверх. И первым достигает вершины Арарата. Высота 5165. Мороз, метёт пурга.
              Фотографируемся с флагами России, Армении, Кубани, Краснодара, с вымпелами спонсоров. Вартан передал по телефону подробный репортаж о восхождении, сыграл на армянской дудуке гимн Победы и опустил в трещину ледника  на священной вершине флаг и землю Армении.
              На высшую точку Арарата мы выставили тридцать пять бутылок лучших армянских и российских коньяков и выпили по рюмочке армянского коньяка полувековой выдержки. Все бутылки, в том числе и початую на вершине, вместе с отснятой рекламной видеокассетой, вернём по возвращении в музей виноделов, ведь известно, что первым в их славной профессии был праведник Ной.
              Вдруг из пурги возникла связка из двух альпинистов с длинными заиндевелыми бородами: 
              - А ведь сегодня великий праздник Преображения  Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа!
              Два восходителя из Алма-Аты оказались священниками, церковное одеяние в их рюкзаках оказалось. Служители Господа облачились, надев рясу и крест прямо на альпинистские куртки, и ветер разнёс над горами слова православной праздничной службы. 
              Я верующий, крещёный, но не слишком воцерковлённый человек, был поражён внезапным осознанием: судьба провела меня по всем главным христианским святыням. От Храма, что стоит в Вифлиеме на месте рождения Иисуса из Назарета, через место Его крещения на реке Иордан к Храму Гроба Господня, через гору Фавор в Галилее, где произошло Преображение Иисуса, до горы Арарат именно в день праздника. Значит, необходим и неслучаен был мой сорокалетний путь через Кавказ, Алтай, Тянь-Шань и Памир, через Альпы, Гималаи и Тибет.
             …Облегчая перед штурмом свой груз, для ночлега на вершине мы взяли лишь одну палатку: спим «валетом». Тесно, зато тепло, забортный мороз почти неощутим. Но ветер не даёт спать, трясёт палатку.
             Пурга под утро угомонилась, взошло солнце, засверкали грани ледовых разломов и глубоко внизу, на облачной дымке, затянувшей далёкую землю, возникла гигантская треугольная тень Арарата.
             В 9-00 дали с вершины салют и начали спуск. Путь, который вверх шли три дня, вниз преодолели за девять часов, сбросив четыре километра высоты. Нагрузка на мышцы ног запредельная, теперь походка у всех такая, словно только что прошли обряд обрезания. После морозной ночёвки на пятикилометровой высоте, равнинная жара и духота ошеломляют.
             Распрощавшись с Баязетом, выехали в город Ван. Джип лихо пилотирует Ульфан, друг Вартана, для встречи с нами специально приехавшийся из Стамбула.
             Вкусно и обильно, по-мусульмански безалкогольно ужинаем в многолюдной, многодетной, гостеприимной семье брата Ульфана. Отношения между Турцией и Арменией оставляют желать лучшего, но простые люди на уровне бытовых контактов везде добры, радушны и уважительны.
             Город Ван – столица древнего царства Урарту, прародины всех армян. Среди красивых многоэтажных домов уютные ухоженные дворы в густой зелени и цветах. Множество безмятежно ночующих автомобилей с незакрытыми окнами: о воровстве и хулиганстве, о пьянстве и наркомании здесь не знают.    
             Символ города – знаменитые ванские белые кошки с голубыми глазами, им даже памятник поставлен. Памятник плохой, похож на  чудовищно увеличенную, небрежно раскрашенную глиняную копилку. Вспомнилась выразительно стилизованная, образная фигура кота  на Каскаде в Ереване: там произведение, здесь поделка.

             Утром жаркое солнце и прохладный ветерок. Небо чистейшее, прозрачная вода озера Ван блистает ослепительно. Весь мир сияет. Ближний план великолепного пейзажа украшает наш Эдик в «жовто-блакитной» майке с текстом по пузу «Дзякую тоби Боже, що я не москаль!»
             Неспешный прогулочный катерок с нарисованными на носу томными восточными глазами несёт нас к острову Ахтамар. Вокруг тысячи квадратных километров выжженной палящим солнцем безводной земли, и вдруг это удивительное озеро! Противоположный берег теряется в голубой дымке. Озеро кажется бескрайним морем.
             Легендарный остров Ахтамар вблизи жёлто-серый, с оранжевым оттенком, каменистый, с высокими скальными обрывами к воде, с рощами персиков и миндаля. В их прозрачной тени  множество мух и черепах. Есть зайцы.
             Достопримечательность и украшение острова – древний армянский храм Святого Креста Сюрк Хач. Он возведён в девятом веке. На фасадах каменные рельефы – люди, звери, птицы, рыбы, растения. Замечательные! Потрясающе художественные! Храм находится под защитой ЮНЕСКО, ведётся его реставрация. Это чудо, что храм не уничтожен – турецкие мусульмане к христианской религии оказались терпимее и уважительнее российских большевиков. 
             Жаль, что новые постройки невыгодно закрыли низ храма, скрыв ноги Адама и Евы – трудно выбрать точку для фотосъёмки, найти выразительный ракурс для этюда. Узкие стрельчатые оконные проёмы, много веков бывшие глубокими, бархатно-чёрными, теперь застеклены и вызывающе сверкают, бликуют и ярко рефлексируют, дробя плоскости стен, нарушая выразительность силуэта строения, уничтожая тоновую и колористическую цельность, мешают зрительному восприятию гениальных скульптурных рельефов.
             …Искупались в озере – вода прохладная, абсолютно прозрачная, а на вкус содовая. Пузин и я написали по этюду. Пока мы работали, Ульфан с Эдиком в глиняном береговом откосе нашли древний тындыр, достойный лучших музеев.
             Вечером недолгий ливень с грозой. Потом – фантастическая двойная радуга и огненный закат над зеркальным озером.

             В 4 утра двумя машинами выехали в сторону иранской границы. Дорога отличная, и машины, и водители отличные, и на шоссе кроме нас никого – весело несёмся наперегонки – сто восемьдесят, двести километров в час.
             Солнце взошло в туче, радужно озаряя её по контуру, прожекторно прорываясь сквозь черноту в центре. На коричневых осыпных склонах осветились каменные столбы-останцы – как авангардные скульптуры. Скалы на гребнях глинистых гор похожи на старинные замки и крепости.    
             Из поездки по Ирану запомнилось: слева от дороги – пропасть, справа – вплотную к машине уходит в бесконечную высь скальный отвес, посреди дороги – рухнувшие с высоты камни. И ещё, на берегу речки, многолюдный пикник. Два людских круга: многоцветный, весёлый – мужской, безмолвный, глухо-чёрный – женский.
             Но детишек рожают, и помногу. И разводов в Иране нет.
            … В половине десятого пересекли границу Армении. 
            – Вот и всё – сказал Эдик – мы почти дома – осталось всего семь часов езды и два часа полёта.
              …Дорога высоко над ущельем, а над дорогой ещё высятся высоченные скалы. Далёкие горные склоны, как плюш и бархат. Асфальт круто вьётся всё вверх и вверх. С гребня достигнутого перевала несёмся круто вниз с радостным облегчением, с визгом тормозов. Потом опять вверх тяжело и упрямо – через красивые и опрятные посёлки и городки. Вновь долгий спуск – утомительный  и рисковый, красивый и жуткий.
             Ущелье сжалось в каньон, затем, утомив уже долгой теснотой, широко распахнулось, открыв на высоких просторных склонах террасы полей, сады, виноградники и красивые многоэтажные дома из натурального природного камня. А дорога несёт нас ещё выше – на бескрайнее плато Армянского нагорья. И здесь добротные дома, и возделанная земля, и стада, табуны и отары. И устремлённые в небо храмы, недавно построенные, но убедительно стилизованные под старину.
             И вновь вверх взмывает дорога, и вновь летит вниз, и уши закладывает, как в самолёте. Путь кажется бесконечным. И, кажется, больше нет сил на этот путь.
             Но вдруг горы резко отступили от дороги и сильно уменьшились, долина широко раскрылась и над ней высоко-высоко, долгожданно, но неожиданно и неописуемо ярко засверкала вечными снегами громада Арарата.
             Когда смотришь на великую Гору, спустившись с её вершины, ощутив свою слабость и осознав свою силу, воспринимаешь себя, и всё окружающее не совсем так, как раньше. Возвращение всегда связано с надеждой.       





























                           Часть 5. Вместо эпилога. 
                                                                                






































Пошли с нами!
                                              
                                                   	                   Горы, горы!
                                                                            	     Что за магнитизм скрыт в вас?
                                                   
                                                   	Н.К. Рерих
                                                                   
              Для меня, как художника, нет ничего увлекательнее и приятнее, чем иногда вырваться из душной повседневной обыденности на простор приключений. На горном пленэре среди холода, жары, ослепляющей яркости, усталости и опасностей, когда знакомый свежий ветер продувает навылет, ещё можно испытать подзабытое внизу чувство покоя и радости.
             ...Я в заиндевелой изнутри, обледенелой снаружи палатке на рубеже, на узкой грани – на стыке двух бесконечностей: одна, изумрудно-ультрамариновая, сверкает сверху яркими холодными лучистыми звёздами; другая, серебристо-голубая, морозно хрустит под спальником, искрится крохотными пронзительными вспышками бесчисленных снежинок.
             Мне никто не досаждает, ничто не тревожит. Я спокоен. Мысли погружены в тишину. Радостно жду рассвет.
             И… вот он! Вершины плавно озаряются тёплым светом восходящего солнца... Кто бывал высоко в горах, знает это незабываемое зрелище: завораживающее, жизнетворное, дарящее надежду и силы — непередаваемое, дивное, чудесное, феерическое… И его итогом — заполняющее всё твоё человеческое  существо восхитительное чувство облегчения, раскованности и полной свободы…
             Этот мир надоблачных высот! Эти исполинские гордые пики, эти ледопады, гребни и стены, кажущиеся непреодолимыми, потому особенно прекрасные и волнующе влекущие!
             Пока живо человечество, эти царственные ледяные короны будут символом силы, стойкости и чистоты. Они высятся над бытовой суетой, как незыблемые и вечные ценности. Поэтический человек здесь ощущает себя на философском, мировоззренческом уровне. Здесь он — часть вселенной, часть мироздания, бросающего ему свой вечный вызов. И, уже самим фактом своего присутствия здесь, человек этот вызов принимает уверенно и с достоинством.
            Горы грандиозны, но не подавляют, не унижают – они рождают восторг и гордость.
            Горы больше любого самого большого города. Но, в отличие от города, не разобщают, а объединяют людей. Хотя бы на время.
            Горы учат не мелочиться, и не огорчаться по пустякам: все большие и малые беды лишь царапинки – с этих высот.
            Горы избавляют от суеты, напряжённости и неуверенности. Они дарят ясность и покой. В горах осознаёшь, что просто быть живым и относительно здоровым – уже огромная радость. В горах понимаешь, что отсутствие несчастья и есть счастье.              
            Горы – символ преодоления трудностей, и самого себя, на пути к высокой цели.
            ... Услышал: — горы. И сердце заметалось в путах обыденности, стремясь вырваться. Потянуло вверх — к озёрам, перевалам, вершинам, облакам. И — к людям.
            Внизу немало тех, кому готовность прийти на помощь — неведома, для кого понимание и сопереживание — труд непосильный. Горы воспитывают эти умения. Они учат общением и ситуациями. Человек здесь меняется к лучшему от встреч, событий, чьих-то слов и поступков. И, получая от других добро, дружбу и заботу, несёт это в себе по жизни и передаёт другим людям.
            Многие равнинные люди любят природу, как объект краткого любования — на отдыхе в лесу, у реки или у моря, на горной дороге при взгляде из автомобиля. Но это знакомство поверхностное, не дающее возможности ощутить природу истинно и глубоко, во всей её прелести и мощи.
            Это возможно только в активном действии, вернее во взаимодействии с первозданной природой — лишь живя и работая в ней, обретая опыт её уроков, от неё заряжаясь бодростью, физической и духовной энергией, получая от неё силы, смелость и волю.
            Здесь приволье, пронизанное духом Вечности, здесь покой и простор.
            Здесь властвует сердечность. И доброжелательность. И терпимость. И терпение, воспитанное бесконечными тонно-километрами добровольных усилий — в радостном усердии по собственному желанию, когда и боль преодолений, на пути к неимоверным достижениям, оказывается сладкой.
            Если вы задыхаетесь в теснине городских улиц, если вам надоело дышать бензиновым воздухом, если вы устали от повседневности и чувствуете, как отчаянье овладевает вами, идите в горы. Или хоть на моих выставках смотрите на горы. Их чистота и устремлённость уберегут ваше сердце и душу. И вернут уверенность в том, что мир, несмотря ни на что, прекрасен и стоит того, чтобы продолжать жить, и любить, и растить детей, и работать.
            Пока есть горы, люди будут восходить на вершины. В мире всё целесообразно. И даль, и высота существуют именно затем, чтобы к ним стремиться.
            Я художник, пишу горы потому, что хорошо знаю их и люблю. И люблю людей. И хочу, чтобы больше людей полюбило горы. Потому, что общение с горами делает человека лучше и счастливее.
            Горы делают нас умнее, добрее и терпимее. Горы помогают понять себя.  А кто понял себя, понимает других. 
            …Я поднимаюсь в горы, и с гор спускаюсь на равнину с одинаковым желанием – вернуться. И возвращаюсь. И очередную картину заканчиваю, чтобы начать следующую. Потому, что знаю: моя высокогорная живопись, созданная на стыке Земли и Космоса, нужна многим людям.

             Друзья  вновь зовут в путь – нам пора. 
             Пошли с нами! Поможем собраться. Конечно, старый друг лучше новых двух. Но, чтобы быть старым другом, нужно было однажды решиться стать новым.
             Высоты призывают – идём! Солнца, дождей, ветров, ручьёв, цветов, облаков, ледников и крутых снегов хватит на всех. Они ждут. Они и мы нужны друг другу. Предстоит дружеская трапеза радостных приключений.
             А тем, кто ложится спать, — спокойного сна! Но они рискуют не догнать.
             Но каждый сам выбирает жизненный путь…
             Но жаль их, обделённых!
              

	
























                                   Оглавление

         От автора………………………………………………… ………………………..........................................3

      Часть 1. Ступени к Гималаям………………………………………………………………………………..5
       Тридцать дней на крыше мира…………………………………………………………………………………6
       Наш финиш – горизонт ……………………………………………………………………………………….22
       Крутые снега…………………………………………………………………………………………………...25
       Мне понравилось………………………………………………………………………………………………43
       К снегу в гости…………………………………………………………………………………………………45
       Вперёд и вверх…………………………………………………………………………………………………46                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      
       Наш класс – горы…………………… ………………………………………………………………………...48
       Свет далёких костров………………… ………………………………………………………………………51
       Горячие просторы……………………… …… ………………………………………………………………54
       Звёзды на перевалах…………………… …… ……………………………………………………………….63
       Профессия – спасатель………………… …… ………………………………………………………………65
       След в ночи……………………………… …… ………………………………………………………………68
       Путь сквозь облака……………………… …… ………………………………………………………………70
       Встречи, расставания…………………… …     ………………………………………………………………72
       Эта чудовищная красавица Ушба……… …     ………………………………………………………………75
       Сирень подобна брызнувшей Вселенной ……………………………………………………………………83
       Свидание с океаном……………………… …… ……………………………………………………………..85
       По стене Варбуртона на пик Далар……… …… …………………………………………………………….88
       Нет прекраснее погоды той, которая с тобой…  …………………………………………………………….90
       Голубой горизонт…………………………… …… …………………………………………………………..92
       Гора на двоих…………………………………………………………………………………………………...93
       Под занавес сезона………………………… ……… ………………………………………………………....95
       Мужские игры на свежем воздухе………… ……… ………………………………………………………...98
       Мужские игры на свежем воздухе осенью………… ……………………………………………………….102
       Как Злая Пасть осталась без добычи………………………………………………………………………...109
       О том, что делаю............................................................ ...................................................................................112
       Хронометраж пленэра на фоне альпиниады………… ……………………………………………………..116
       Перекрёсток встреч…………………………………… ……………………………………………………...132
       Камешки на ладони……………………………………………………………………………………………149

       Часть 2.Работаем вверх……………………………………………………………………………………172
       Перед началом…………………………………………………………………………………………………173
       Кто есть кто:  Мы……………………………………………………………..……………………………….180
       Кто есть кто: Непал……………………………………………………………………………………………181
       Кто есть кто: Гималаи…………………………………………………………………………………………186
       Кто есть кто: Наша Гора………………………………………………………………………………………189
       В путь! ...……………………………………………………………………………………………………….192
       Шаги в высь……………………………………………………………………………………………………196
       Восхождение …………………………………………………………………………………………………..217
       Штурм (Первая попытка) …………………………………………………………………………………….238
       Штурм (Вторая попытка) …………………………………………………………………………………….244
       
       Часть 3. Команда тысячелетия. ………………………………………………………………………….258
       Русские идут и возвращаются: 12 из 12! ……………………………………………………………………259
       Слово об учителе. …………………………………………………………………………………………….301
       Озарённый. ……………………………………………………………………………………………………303
       Притяжение. …………………………………………………………………………………………………..307
       
       Часть 4. Опять вдаль. ………………………………………………………………………………………314
       К-2 (Чогори). …………………………………………………………………………………………………..315
       К Ноеву ковчегу.……………………………………………………………………………………………..  337
   
       Часть 5. Вместо эпилога. ………………………………………………………………………………….344
       Пошли с нами! ………………………………………………………………………………………………...345
       


       



3